Текст книги "Новогодний корпоратив: взгляни на шефа с другой стороны (СИ)"

Автор книги: Gingery Lollipop

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Не знаю... – прошептал обалдевший Петя.

– Я и это должен знать? – усмехнулся шеф, и, прижав Малахова к двери, приник к

нему в жестком подчиняющем поцелуе.

В первую секунду Петя чуть ли не впал в кому от неожиданности. Но ощущения от

такого близкого Кирилла, его языка, настойчиво раздвигающего петины губы, оказались

настолько улётными и возбуждающими, что он мгновенно поплыл, обмякнув в сильных

руках, и сполз бы по двери, если бы его не удерживал Костровский. Впуская язык Кирилла,

он запрокинул голову и вцепился руками в плечи мужчины, от которого давно рвало крышу,

отвечая, вылизывая теплые губы, обвивая чужой язык своим, словно выпивая теплое

дыхание.

Стараниями Костровского, своими ли, он освободился от куртки и пиджака, и уже

настойчивые горячие руки лезли ему под рубашку, оглаживая, и когда пальцы сдавили сосок,

Петя вздрогнул и застонал. Он чувствовал бедром нехилый стояк шефа, и то, что его

подталкивают в направлении стола. Он даже успел испугаться, но возбуждение настолько

захватило его, что было всё равно. И когда руки Костровского, расстегнув ремень и брюки,

скользнули ему в трусы, он подумал, что ещё пара движений, и он кончит, как школьник.

Тот, видимо тоже что-то такое почувствовал, оставил в покое Петин стояк, и опять принялся

за соски и губы. Петя нерешительно опустил руку, оглаживая чужой член сквозь ткань брюк,

и почувствовал, как тот дрогнул. Расстегивая ремень и молнию на брюках Кирилла, он с

возбуждением и блаженным ужасом догадывался, что собирается сделать, куда его тянет.

Малаховым словно управляла какая-то сила, и он, с трудом оторвавшись от от губ

Костровского, извлёк довольно большой член с крупной розовой головкой, посмотрел

шалым взглядом и опустился на колени.

Петя никогда никому не делал минет, но сейчас он не думал об этом, и не боялся

показаться неловким и смешным. Он прикоснулся губами к дырочке на головке, лизнул,

отчего член дернулся, и постарался взять сразу на всю длину, сжимая губы покрепче.

Наградой ему стал судорожный выдох сверху, и Петя со стоном, уже не сомневаясь,

принялся отсасывать, вцепившись в бедра Кирилла и чувствуя неведомое доселе

наслаждение. Он вдыхал его запах, ту особую чувственную нотку, которая улавливалась на

дальнем заднем плане, когда Малахов балдел от аромата холодного парфюма шефа, только

теперь эта теплая интимная нота превалировала, и Петя стонал, плавясь от удовольствия,

старательно вбирая в себя крупный член, чувствуя поглаживающие и ласково перебирающие

его волосы пальцы, и бешено бьющуюся в паху жилку, и тяжелое дыхание над головой.

Вдруг Костровский аккуратно отстранил его, это было неожиданно и неприятно, Петя

даже разочарованно застонал, открывая зажмуренные в неге глаза. Кирилл приподнял его за

плечи, и нежно поцеловал, опять вовлекая в сладкое сумасшествие, одной рукой сталкивая

бумаги со стола, другой прижимая его к себе. Поплывший снова Петя даже не сразу понял,

что его уже никто не целует, а сильные руки бесцеремонно развернули и толкнули грудью на

стол, одновременно стягивая брюки и трусы. Показавшийся холодным по контрасту с

жаркими объятиями воздух помещения заставил покрыться мурашками кожу на голых

бедрах и поджавшихся ягодицах, отрезвляя заодно и самого Петю. Сердце заколотилось от

страха, эрекция начала стремительно спадать, но он заставил себя лежать смирно.

Костровский этого не замечал, возясь за спиной, шелестя разрываемой фольгой

пакетика с презервативом. Впрочем, это заняло секунды, и он опять приник к

распростертому перед ним телу, поглаживая спину, и целуя между лопаток, Малахов часто и

прерывисто задышал, чувствуя, как проступает холодный пот на лбу и подмышками. Кирилл

прошептал, щекоча дыханием затылок:

– Ну что ты напрягся, расслабься... Резинки есть, всё нормально.

Он просунул руку Пете под живот и Петя почувствовал, как он замер. Потом спросил,

наклонившись к уху и целуя мочку:

– Что это значит?.. Ты же хотел.

– Я и сейчас хочу... – сдавленно пробубнил тот, и добавил: – Наверное...

Костровский отстранился, и спросил:

– Так ты что, и впрямь первый раз за рулём?

– А?.. Д-да... У меня раньше... Не было, в общем, – закончил он, радуясь, что лежит

мордой в стол, и Костровский не может видеть его покрасневшего лица. Тот помолчал ,

потом прижался, нежно гладя бока и спину Пети, поглаживая оживающий член, поцеловал в

затылок и тихо выдохнул:

– Не бойся... Я буду аккуратно.

– Ага... – выдавил Петя, он почти успокоился.

Костровский обманул его.

Нет, сначала он был аккуратным. Кирилл прижался пахом к ягодицам Пети, потом

слегка отстранился, погладил их, разводя, провел пальцами вокруг ануса, слегка надавливая,

раз, другой... Петя невольно повел бедрами, ловя манящее прикосновение. И охнул,

вскидывая голову, зажимаясь – пальцы сменились членом.

– Расслабься.

– Не могу...

– Только хуже себе делаешь, – сказал сдавленным голосом Костровский.

Сильное тело навалилось сверху, и в два мучительных толчка член вошел полностью,

ошарашив режущей болью, отчего Петя вскрикнул, но ему даже не было стыдно за это. У

него сейчас вообще другие проблемы были – не сдохнуть от раздирающей боли, и чтоб не

вырвало. А то немного замутило. Он вообще плохо переносил боль, с детства.

Его мелко трясло, на глазах выступили позорные слёзы, и он часто и глубоко задышал,

послушно пытаясь расслабиться. Кирилл навалился, нежно целуя между лопаток

повлажневшую тонкую кожу, и пробормотал:

– Малыш... Прости, я поспешил, но ты такой... Ты бы видел себя...

Он немного подождал, стараясь удержаться на грани, поглаживая дрожащую спину, и,

не в силах больше сдерживаться, плавно толкнулся.

Петю снова будто обожгло, мучительно растягивая, и он зажмурился. Но с каждым

толчком почему-то становилось легче. Боль, казавшаяся невыносимой, притупилась, а потом

и вовсе исчезла. Из первых ощущений осталось только странное незнакомое чувство

наполненности, на удивление приятное. Петя выгнулся, прислушиваясь к себе. Каждый

толчок дразнящие проезжался внутри. Тягучее, томное возбуждение охватывало всё

сильнее.Тело горело. Хотелось еще.

И в обжигающем бредовом угаре Петя мог думать только о том, чтобы движения эти не

прекращались, чтобы Кирилл также натягивал его, крепко удерживая за бёдра. Он чуть не

закричал, когда почувствовал на своём члене по-хозяйски уверенную руку Костровского, тот

сильно и одновременно нежно начал скользить по всей длине, каким-то образом попадая в

такт движениям бёдер и делая так хорошо, что Петя и сам себе не смог бы лучше. Ощущения

словно наслоились друг на друга, усиливаясь, тело само начало подаваться навстречу, и

вскоре его уже крутило и жгло в этом тайфуне, пробивая по позвоночнику искрами.

Напряжение достигло своего пика. Он, уже совсем ничего не соображая, глухо

постанывал в кулак, стараясь другой рукой удержаться за край стола, и яростно двигался

навстречу уже несдержанным, сильным толчкам. Частое громкое дыхание, звуки шлепков

тела о тело, Петины полузадушенные стоны наполняли кабинет, но даже мысли не было, что

кто-то может их случайно услышать, проходя по коридору. Из Пети словно вытрахали все

опасения и мысли, и осталось только жгучее, напряженное, пронзающее до кончиков

пальцев возбуждение. Вновь появившаяся боль утонула в диком, безумном удовольствии,

сплетаясь в невыносимую вспышку, затопившую его жаром. Он судорожно выгнулся,

застонал, сжимаясь и кончая Костровскому в руку, смутно чувствуя содрогания рухнувшего

на него тяжелого тела.

Потом расслабленный, он бессознательно отвечал на поцелуи, слушал, млея, какой он

необыкновенный и классный, вяло одевался, глядя, как приводит себя в порядок Кирилл,

опять целовался, заводясь по новой... А после этого Кирилл его вёз куда-то, и Петя готов был

ехать так долго-долго, всегда.

Приехали они, как выяснилось, к Малахову домой, и там влезли под душ, намыливая

друг друга и целуясь. Как-то, не прекращая целоваться, добрались до постели; возбуждение

сводило с ума.

Он словно очнулся, лежа грудью на простыне в невероятно открытой позе, которую

принял, подчиняясь уверенным сильным рукам, – прогнувшись, высоко подняв зад, пытаясь

удержаться на разъезжающихся коленях. Кирилл зачем-то гладил его пальцами и растягивал,

и в какой-то момент это стало очень болезненно, Петя даже испугался, но терпел, и наконец,

Кирилл, подхватив его под бедра, аккуратно вставил. Странно, несмотря на растягивание,

наверное, из-за того, что по-свежему, снова обожгло резкой саднящей болью, но она

улетучилась ещё быстрее, чем в самый первый раз. Тело, легкое, словно пушинка, не

принадлежащее больше Пете, покрытое испариной, с каждым глубоким проникновением

наполняла сладость, томная и выкручивающая по нарастающей, и он, совершенно одурев, не

помня себя, кричал «да» в подушку на каждый толчок... Кирилл с силой провёл рукой по

истекающему каплями члену, Петя, запрокинув голову, прогнулся ещё больше и забился,

кончая, а Кирилл быстро перевернул его на спину, сорвал презерватив и сунул

подрагивающий член ему в рот, придерживая под шею и затылок, и Петя, низко застонав,

сомкнул губы, глубоко вбирая в себя, с наслаждением, от которого словно зарождалась

вторая волна внизу живота, глотая, ловил на языке терпкий приятный вкус...

Время словно остановилось, они, наверное, заснули, и сколько Петя пролежал в

отключке – непонятно, но от поцелуев, подчиняющих, вытягивающих душу, спиралью

нарастало возбуждение, и он словно вынырнул на поверхность в крепкие уверенные объятия.

Потом Кирилл медленно и глубоко двигался в нём, их пальцы были сплетены как в кино,

Кирилл прижимал его руки, не давая прикоснуться к себе, хотя этого ужасно хотелось,

просто невыносимо... И глядя в самое прекрасное в мире лицо, в шальные от страсти,

совершенно чёрные глаза, Петя принимал его, обвивая ногами влажные бока, тонул в запахе

Кирилла и нарастающем безумии... Совсем одуревший, мокрый с ног до головы, он издавал

время от времени глухие животные стоны, которые Кирилл сцеловывал нежно, едва касаясь.

И когда он толкнулся внутрь особенно резко, под каким-то новым углом, то хватило всего

лишь пары таких движений, чтобы Петя, онемев, задергался, выгибаясь на лопатках, теряясь

в сумасшедших, совершенно новых и одновременно таких знакомых, но словно усиленных

тысячекратно, ощущениях, а Кирилл, вдавливая его в постель, едва успел впиться в губы, и

движения языка словно вторили движениям члена, и это свело с ума окончательно. Мир

словно взорвался и, сгорая, где-то на периферии сознания Петя успел подумать, что любит,

любит безумно, и лучше и счастливее просто не бывает...

Глава 7

Он проснулся в залитой зимним солнцем спальне на скомканной постели, совершенно

один, и это совсем не испортило настроения – не рассчитывал же он, в самом деле, что

Костровский принесет ему кофе в постель и поцелует в лобик с утра пораньше. Несмотря на

произошедший накануне кайф, вся эта розовая мутотень с кофеем не вязалась с образом

любимого (всё-таки скорее любимого, чем что-то иное, приходилось признаться хотя бы

себе) начальника.

Петя с удовольствием повалялся в постели, чувствуя лёгкую приятную разбитость в

теле, особенно сильно ломило бедра изнутри и поясницу, но боль всё равно была

такой...труднообъяснимо кайфовой. Жмурясь и краснея, он вспоминал произошедшее, и так

завелся, что пришлось срочно топать в душ. Несмотря на марафон накануне, Петя кончил,

едва к себе прикоснувшись, и так бурно, что потом долго сидел под теплыми струями, не в

силах подняться, абсолютно расслабленный и по-дурацки счастливый.

Моясь, он провел пальцами по заднице, там всё припухло, зверски саднило и казалось

слегка подрастянутым, но в целом было совсем не так уж и страшно, против ожиданий.

Петя прошлёпал на кухню, где с наслаждением выпил кофе. Почувствовав себя лучше,

он пожарил стейк, которого захотелось просто жутко, и завалился опять спать.

Проснувшись, снова валялся, посмотрел «Хищника» в триста двадцать пятый раз. Курил,

предаваясь мечтам и воспоминаниям о Костровском и чувствовал себя в гармонии со всем

миром. Воскресенье провёл примерно также, в блаженном ничегонеделании и мыслях о

Кирилле. Ему даже не приходило в голову пытаться позвонить – произошедшее было

настолько всеобъемлющим, что одних воспоминаний вполне хватало для ощущения полноты

счастливой жизни. На работе увидятся, скорее бы. Да и мало ли, чем он там занят по

выходным. Может, с родителями, есть же они у него?.. А может тоже, вспоминает,

покуривая, думая о Пете... Ну вот, опять... И Петя, закрывая глаза, касался ладонью

напряженного члена.

На работу он не шёл, а на крыльях летел.

Шутя-играючи переделал все дела, сбегал на перекур, где помирился со Светкой, а на

подозрительный прищур Ольчика : «Ты что, трахался вчера?», только улыбнулся.

Он тянул время, собираясь после работы, и надеялся, что увидит Кирилла, когда тот

соберется домой. Потом наконец решился, подошёл к двери, и понял, что в кабинете уже

никого нет – свет там явно не горел. На всякий случай он подёргал ручку двери – было

заперто.

Радужное настроение увяло, и он поплёлся домой. Поужинав, долго вертел телефон,

раздумывая, набрать ли номер Костровского и, так и не решившись, плюнул и завалился

спать. Проснувшись среди ночи, долго думал о Кирилле. Увидеть его хотелось до жути.

Просто понюхать, просто посмотреть в глаза.

– Баба, – громко сам себе сказал Петя. В ночной тиши скрипучий со сна голос

прозвучал дико. «Совсем ёбнулся, – подумал он со смешком. – Сам с собой громко и

театрально разговариваю по ночам. В натуре баба. Истеричка». Он долго потом вертелся, и

заснул под утро, совершенно измучившись.

По пути на работу ругал себя последними словами – ну из-за чего так психовать?

Костровского он вчера вообще не видел, да и был ли он в офисе? Понедельник – день

тяжелый, в четверг – Новый год, вон какая суета вокруг, да мало ли дел у начальника отдела

сбыта за несколько дней до конца отчётного периода, выражаясь казенно?

Но даже Пете с его непритязательностью и обожанием было понятно, что после того,

что было, Костровский просто обязан хотя бы как-то дать о себе знать. Хоть ты сто раз

назови себя слезливой барышней, суть происходящего не изменится. Петя бы позвонил.

«Ага, и ещё женился бы. После такого просто обязаны предлагать руку и сердце», —

подумал он со смешком, держась за поручень метро и покачиваясь.

Полдня он разгребал работу, даже к кулеру было не вырваться, а потом отодвинул

бумаги, и решительно зашагал к кабинету Костровского. На полпути свернул в туалет, где

придирчиво разглядывал себя в зеркало и приглаживал и без того идеально лежащие вихры

– совсем недавно стригся. Опершись о раковину, посмотрел в глаза отражению – обычные,

зеленоватые. Брови прямые, ресницы тёмные. Красивые, говорила бабушка. Что она

понимала... Вот у Костровского!.. Да он весь просто идеален. Вспомнились голые крепкие

плечи, сильные руки. Петя сглотнул.

Стал рассматривать дальше. Царапинка на подбородке – утром рука дрогнула. Просто

нос. Веснушки – не парит. Просто рот. Просто Петя, словом.

Не обнаружив существенных изъянов, он глубоко вздохнул, собираясь с силами.

Стучась в кабинет Костровского, он готов был к тому, что того опять там не окажется,

иначе бы он как-то связался с Малаховым, если был тут с утра, так ведь?

Но из-за двери донеслось:

– Войдите.

И Петя шагнул, открывая дверь – как в прорубь прыгнул. Вошел и застыл, не зная, куда

деть руки; сердце колотилось часто, как припадочное. Костровский оторвался от бумаг,

коротко глянул на вошедшего, кивнул, и опять углубился в лежащие перед ним документы.

Петю затошнило. Всё внутри рухнуло вниз, и он почувствовал впервые в жизни, что

означает выражение «кружится голова». Но он не хотел верить. Надо всё выяснить, прежде,

чем делать выводы, да? Он пролепетал:

– Здравствуй... те...

Кошмар, как жалко это прозвучало. Убиться веником... Стоит он в своём костюмчике,

весь такой тощенький и убогий, перед мужиком, который трахал его два дня назад на этом

столе, и которому он в подмётки не годится, и мнётся, как девочка перед гинекологом.

Интересно, все парни, которых выебали в жопу, становятся такими сопливыми придурками?

Но несмотря на эти самоуничижительные мысли, рвались слова, которые язык не

поворачивался озвучить: «А что вы так морозитесь, дорогой начальник? Постель – не повод

для

знакомства?

Надо

всё

забыть?Тогда

предупреждать

надо

было,

скотина

самовлюблённая!»

Внезапно навалилось понимание, что всё зря. Всё. Зря.

– Вы что-то хотели, Петр Константинович? – посмотрел на него Костровский очень

вежливо и внимательно.

Петя вспыхнул и шагнул назад:

– Нет... Нет, извините, я просто... Я сам справлюсь, всё нормально... Извините...

Костровский слегка нахмурился и открыл рот, чтобы что-то сказать, но Малахов уже

метнулся за дверь.

Он сел на своё место и сжал виски. Стыд и боль смешались, его тошнило почти

невыносимо, уже даже не от ситуации, а от себя. Господииии... Он приперся что-то выяснять

к мужику, который его трахнул разок; припёрся как баба, что спьяну дала на корпоративе в

тёмном углу, и на следующий день рассчитывает на начало новых серьёзных отношений.

Если вдуматься, то так оно и было – на корпоративе, именно спьяну, именно дал, и,

фигурально выражаясь, практически в тёмном углу, и – да, рассчитывал. Что о нём должен

был подумать Костровский, когда он сам перед ним на колени стал, и взял в рот, а потом

позволил завалить себя на стол кверху задом? Что он отсосёт первому, кто поманит, а не

трахали его до этого только потому, что охотников не нашлось?

Любви захотел, дорвался. Мало было прошлого раза.

И это нереально блядское поведение дома, словно что-то в нём наконец вырвалось на

свободу – cтоны, слюни, задранная задница... Он сам, с наслаждением сосущий чужой член,

глотающий без тени сомнения, с удовольствием. Никогда до этого, ага... Скотина ебливая...

Но хуже, хуже всего... То, что он всерьёз поверил – между ними что-то есть. Что

позволил себе надеяться.

И ему, ничтожеству тупому, просто указали на его место. Всего-то.

Петя закрыл лицо руками и застонал. Соседка по кабинету испуганно покосилась, но

ничего не спросила. Просто заварила чай, разбавила кипяченой водой из графина, налила в

Петину кружку, разрисованную веселыми зелеными яблоками, поставила её перед ним, и

сказала:

– Петя, попей чайку, тебе надо.

Он вздрогнул и автоматически взял кружку, послушно начал глотать. Раз сказали пить

– надо слушаться. Потом вдруг вскочил, и еле успел добежать до туалета, где его долго

выворачивало.

Остаток дня он просидел бледный и слабый, виделось всё, как в тумане. С облегчением

вышел из здания в вечерний морозный воздух, шёл несколько остановок пешком, пока не

устал смертельно, а тогда спустился в метро и поехал домой.

Дома, едва избавившись от верхней одежды, толком не раздеваясь, лёг в кровать,

пытаясь согреться – до костей продирал странный внутренний озноб, и сам не заметил, как

уснул. Проснулся в десять вечера, и в первое мгновение всё было как обычно, а потом на

Петю навалилась реальность, он вспомнил весь этот ужасный день, и противно заныло в

груди. Как будто оттуда сначала сердце вынули, а потом на это место положили тяжеленный

кирпич.

Он поплёлся в душ, где долго стоял под тёплой водой. Вдруг вспомнилось, как

Костровский трахал его на столе, и было больно, и как он нежно поцеловал его между

лопаток, и Петя сразу же всё простил за эту нежность. И как потом, дома, на этой кровати,

Кирилл жадно смотрел ему в глаза и двигался в нём, и Петя готов был поклясться, что в этот

момент он тоже любил Петю, не меньше, чем тот его...

И тут же, следом, – как он корчился после визита в кабинет Костровского, и как очень

быстро ушло чувство уязвленного самолюбия, и стыдно больше не было, совсем, ни за что,

осталась только боль, потому что это оказалось правдой – любовь стыда не ведает, и эта

боль с тех пор ворочалась внутри, разрастаясь, она была одновременно горячей и леденящей.

Невыносимо.

Губы вдруг задрожали, и он никак не мог прекратить это, это было как судорога, и когда

горячие слёзы подкатили к глазам, Петя разрыдался, садясь на колени.

Он плакал горько, жалко и некрасиво, вздрагивая всем телом и захлёбываясь, и слёзы

смешивались с водой, льющейся сверху...

Но облегчения почему-то не было, только тупая усталость, которую постепенно

сменило чувство неловкости, и ещё отвращения к себе. Он словно видел теперь себя со

стороны, и этот сторонний Петя смотрел с насмешкой, как бы презрительно кривясь:

«Блядь, что за цирк! Встань, тряпка, не смеши, а?» И всё на фоне выматывающей тоскливой

тяжести в груди. Шиза, не иначе. И он не помнил, когда в последний раз так ревел. Когда он

вообще плакал.

Петя попытался встать, но ноги затекли и не слушались. Это было уже слишком.

Выбравшись наконец из душа, полностью опустошенный, он едва добрёл до кровати,

как свалился и мгновенно заснул.

Утром был мрачен, но уже почти не страдал. Вчерашнее вспоминалось смутно,

милосердная память словно не давала всмотреться, сосредоточиться, всё время

соскальзывая. Вообще, в рассудительном утреннем свете, по-зимнему скудном, всё виделось

по-другому. Ну, поимели. Так и он удовольствие получил, не надо забывать. Ну, послали. Так

никто никому ничего не обещал. Словом, не из-за чего меняться в лице.

Тоже ещё, обманутая девственница.

С этими мыслями он двинул на работу. Но продержался ровно до тех пор, пока не

столкнулся в коридоре с Костровским. Тот был спокоен, без обычной насмешки, с вежливым

безразличием поздоровался и прошёл мимо, обдав своим запахом, от которого стало больно

в груди и засаднило в горле.

Пете стало очевидно, что он ни хера не выдержит. Ни сейчас, ни через месяц ему не

будет легче. Поэтому он отправился в отдел кадров, где написал заявление об увольнении по

собственному.

Кадровичка, холёная шестидесятилетняя тетка, жуткая стерва, питающая искреннюю

слабость к мужскому полу, участливо спросила:

– Вы хорошо подумали, Петр Константинович?

– Да, конечно, – ответил он так уверенно, что вопросы отпадали.

– Подпишите у начальника отдела, и можете отнести Леночке на подпись шефу.

Петя не стал выяснять, почему он должен куда-то идти и что-то нести и подписывать.

Он просто протянул заявление секретарше генерального, и она, на секунду оторвавшись от

клавиатуры, на которой выбивала дробь сухими щелчками, мельком глянула и отдала бумагу

Пете:

– Нет подписи Костровского.

– Лен, подпиши у него сама, – устало сказал Малахов. Блядь, даже не уволишься

спокойно. Лена кинула короткий и острый взгляд из-под пушистых и густых ресниц на

Петино осунувшееся лицо, и спросила утвердительно:

– Достал?

– Достал, – согласился Петя.– Пока, Лен.

У себя в кабинете он привёл в порядок файлы и документы, благо это было нетрудно,

учитывая, сколько времени он уделял работе в последнее время. Вытряхнул из ящиков стола

ненужные бумаги, их было немного, сложил в пакет, кинул туда же свою кружку,

попрощался с тётками, покинул офисное здание, и выбросив пакет в урну при входе,

поплёлся к метро.

Глава 8

Кирилл сидел в кабинете, глядя на лежащее перед ним на столе заявление Малахова и

пытался решить, что теперь делать.

В последнее время в его жизни всё складывалось слишком уж удачно, а мир этот

стремится к равновесию.

Со здоровьем отца всё прояснилось – ему назначили кучу кардиопрепаратов, развеяв

все ипохондрические настроения, и он опять готов был горы свернуть. К тому же намечалось

крупное бизнес-событие, о котором Кирилл не мог и мечтать – старый партнер в Брайтоне

предложил слияние, вопрос был практически решён, после чего присутствие Кирилла в

Англии могло потребоваться на неопределенный срок.

Так что история эта с перепихоном на рабочем месте, была, видимо, в противовес,

выбивая из колеи своей неопределенностью.

Он предпочитал следовать принятым решениям. Но остановиться и не задирать Петьку

сразу не сумел, и это уже точно было похоже на зацикленность. Приходилось признать

очевидное – дурацкая игра захватила и ему нравилось уже не само действо, а его объект.

Да и не мог он ему не понравится, хватит уже. Если он тогда из-за Женьки, бывшей

одноклассницы, которую встретил случайно после окончания LSBF, усомнился в своей

ориентации, и решил, что он вполне сможет прожить с ней долго и счастливо. Потом,

правда, всё опять стало на свои места, причём довольно безобразно.

Но тут и так уже всё на месте...

За каким чёртом он поддался тогда на уговоры Ромашки и позволил потащить себя в

этот клуб – непонятно. «Фомальгаут» был довольно-таки приличным заведением, со своей

гей-тусовкой, хотя это нигде не указывалось и не бросалось в глаза. И он совсем не удивился,

увидев там своего менеджера. Что Петя, мягко говоря, не совсем натурал, видно было сразу.

Костровскому, по крайней мере, было видно.

Он не ушел немедленно после разборки, которую затеял Ромашка, когда Кирилл отверг

его идиотскую идею прощального отсоса в клубном туалете, и стоял, глядя с галереи, как его

менеджер, изгибаясь, плавно крутит задом и трётся о своего дружка. Алкогольная

раскованность не сделала Петьку пошлым и отвратительным, наоборот – то, что было

заметно наметанному внимательному взгляду Костровского, вдруг стало очевидным для всех

– сексуальность, пластика, чувство ритма. Это всё могло быть только врожденным, и оттого

казалось ещё более совершенным.

В тот момент он отчетливо понял, что собирается-таки сделать это – пойти на поводу у

своих желаний и натянуть эту сучку, подчинённый он там или нет, вопрос времени.

И когда тот повеселил его сначала откровениями в курилке, а потом пришёл, нарываясь

на приключения, извиняться, то оставалось только взять его, тёпленького.

К слову сказать, голый, тот приятно удивил – под белой кожей переливались тонкие

красивые мышцы, он был не тощим, а скорее тонкокостным . Красивым оказался Петька, что

уж. И в этом не разочаровал.

«Фомальгаут», да дружок этот, шпала белобрысая... Ну кто мог подумать, что Петька

окажется совсем невинным! Чёрт... Кирилл бы тогда не спешил, считая его доступным

шлюховатым развлечением, может присматривался бы ещё. Хотя он во всех смыслах

поспешил, во втором аспекте вообще как скотина себя повел. Но сдерживаться, не рвануть

его на себя сразу, было нереально.

Костровский со спокойной насмешкой относился к эфемерной мужской девственности,

само понятие – абсурдно и смешно. Но быть первым в чем либо, тем более в сексе, знать,

что до тебя это никому не позволялось, это грело абсолютное большинство мужиков, что уж

кривиться саркастически.

И то, какой он был... Ошалевший, возбужденный, податливый. Страстный... Это

заводило. Костровский снижением либидо и потенции не страдал, но со случайными

любовниками тоже никогда себя так не вёл – чтобы всё время хотелось драть и драть это

отзывчивое тело, даже когда и хотеться ничего уже не должно было. Он вообще такого

раньше ни к кому не испытывал.

И что уж греха таить, перед собой тем более, было приятно, когда его трясло вначале, и

явно не от удовольствия, а он все равно покорно отдавался, страдая. Кирилл знал – причина

в том, что это был он. Он не был для этого мальчика просто мужиком, он был для него всем

в этот момент. А дома у него, когда глаза в глаза, бесстыдно раздвинувший ноги, ничего не

соображающий... Чёрт.

Минет этот... Костровский сначала думал, что Малахов спьяну такой неловкий, потом

доходить начало... Но это был дико классный минет. Лучший в его жизни. Не в том смысле,

нет. Просто потому, что Петька. Милый наивный Петька, влюблённый по уши.

Он так смотрел. Долго, небось, зайти не решался. С готовностью получить пинка и с

надеждой. Ну и с любовью, конечно, куда б он её дел так быстро... И как потом дрогнул,

отшатнулся. У него было лицо человека, которого сбил грузовик. Грузовик внутри себя.

Скотина ты, Костровский.

И было ещё кое-что, не последнее, но настолько обособленное, что Кирилл предпочитал

сильно не задумываться. Податливость Петьки, похоже, практически не имела границ. Уже у

него дома, лаская пальцами Петькину дырку перед тем, как вставить, Кирилл несколько

увлекся и в какой-то момент чуть ли не всю кисть туда запихнул, мальчишка только

дернулся, испуганно оглянулся через плечо и тут же опустил голову, загнанно задышав в

явной попытке расслабиться, что удавалось ему совсем плохо. Кирилл сам убрал руку при

виде натянутого до предела слегка побелевшего края, Малахов был совсем не готов к такому

вторжению, но Костровский понял совершенно ясно, что он бы позволил в себя весь кулак

впихнуть и не только это. Вообще всё бы позволил, не каждый профессионал готов на секс

без оговорок. Да что там было много думать – уже то, как он безропотно позволил завалить

себя в офисе на столе, как покорно и старательно сосал и подставлялся, о многом говорило.

Разумеется, Кирилл понял всё правильно – это вовсе не безмозглое блядство делало

Петьку таким, это было всего лишь наивностью, влюбленностью и безграничным доверием

именно к нему – чужому, в общем-то, мужику, в которого Петьку угораздило влюбиться.

Дарованная

нежданно-непрошенно

власть

нашептывала

провести

пару-тройку

экспериментов. Благо Кирилл не был склонен к жестоким играм, и прекрасно понимал

основное – даже если он продавит Малахова, к примеру, на тройничок: чтобы Петька

отсасывал тому же Ромашке, пока Кирилл будет драть его сзади, то он согласится, но это

всего лишь грязь и скотство, и потом ничего уже не будет, как прежде. А главное, – стоит

Костровскому поддаться, и этот шепот разрушит не только Петьку, но и его самого.

И совсем уж запредельное впечатление производила Петькина чувствительность, или

талант, Кирилл затруднялся с определением. Когда он, под конец уже, разбудив Петьку

среди ночи, трахал его, уложив на спину и прижимая к постели его руки, Петька кончил, как

девчонка, всего лишь от движений члена внутри себя, закатив глаза и дергаясь всем телом, и

Кирилл придавил его, яростно целуя и сам срываясь в преждевременный оргазм...

Разумеется, он знал, что такое бывает, но сам видел впервые.

Так что Малахов был не только забавным во всех отношениях, но и сокровищем в

некотором смысле, что многое сулило, но существовало одно «но», дурацкое, и тем не

менее.

Тогда под утро, глядя на спящего рядом Петьку, тёплого, расслабленного, тяжелого,

испытывая щемящую нежность, он думал о том, что, похоже, опять попал. А становиться

уязвимым не хотелось, он просто не мог себе этого позволить, никогда больше, никогда. И

он просто ушёл. Можно сказать, сбежал. Решил оставить всё, как есть. Может, ещё

присмотреться, попытаться понять. А теперь вот сбегает Петька.