Текст книги "Солнцестояние (СИ)"

Автор книги: Гайя-А

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Двалин, помоги…

– Тяжелый, сука, как моя жизнь. Эх, взяли! Махал-творец, нашего мальца хорошо завалило… этот третий уж.

– Заткни рот свой, Двалин. Фили! Фили!

– Он дышит! Он жив!

С трудом открыв глаза и отринув все мысли отдохнуть у Махала, он увидел над собой бледное лицо Торина. Дядя судорожно выдохнул, предостерегающе поднял ладонь.

– Не шевелись. Не пытайся двинуться. Мы вынесем тебя. Держись.

Фили выдохнул, и серая смерть отступила. Сморгнув ее как нечто несущественное, он снова рискнул открыть глаза.

Над ним плыло небо. Бескрайнее небо, пасмурное и сердитое. За край щита цеплялись руки Ори, измазанной в крови и грязи. Хотел повернуть голову и улыбнуться ей, утешить, не мог. Слышал где-то горькое рыдание Кили – плакса, опять начал завывать раньше, чем убедился, что брат на самом деле умер. Или не над ним он завывал. Ах, как же: от него силой оттащили рыжую эльфийку, а он со своими вывихами догнать не мог.

По спине полз холод и тупая боль. Фили тошнило. То и дело проваливаясь куда-то в серую мглу, он слышал отрывки разговоров над собой, но, вот странно, не испытывал ничего, ровным счетом ничего.

– Ушиб сильный. Позвоночник цел. Ори, помоги мне…

Милая Ори! Но отчего он не чувствует прикосновений ее рук? Она ведь точно касается его. Поддерживает и перекладывает на носилки. Потом с носилок – на койку. Плывет тело где-то в невесомости, а чувств нет. Не хватает. Болит голова, пульсирует кровь в висках. Ломит плечи. Ниже пупка все словно окаменело, только чувствуется тяжесть и болезненное онемение.

– Держись, малыш, – бодрый голос Балина.

– Ну-ка, взяли! – командный тон Двалина, всегда вовремя в такие минуты.

– Отвали со своей штопкой. Я пока на ногах. Осмотри Фили, – отрывистые приказы дяди Торина. Явно через боль и мутноту в глазах. Держится узбад, терпит…

И легкое дуновение ветерка – дыхание Ори на лице. Ее молчание. Запах ее слез.

– Он жив? Где он? – а вот и Кили. Значит, и с ним все действительно хорошо.

И Фили забывается в обмороке.

…

Первый, кто проговорился, был Бофур. Фили знал, где добывать информацию. Бофур подходил как нельзя лучше. Болтал, распаляясь, рассказывал эмоционально о потерях, о раздорах в воинстве, о Даине, о Торине, что опять наплевал на себя и запустил раны на обеих ногах…

– Ты-то свои как, чувствуешь? Или всё? – обеспокоился друг, и Фили, побледнев, смог, наконец, осознать то, что прежде было смазано обезболиванием и головной болью от лекарств. Вот оно что.

За три или четыре дня он ни разу не почувствовал своих ног. Вообще ничего не ощутил ниже пояса. Ни разу не понял, справил ли нужду. Даже голодного бурчания в животе, и того не ощущал. При всем этом ноги были целы. Это он знал совершенно точно.

Кили, с виноватым видом заволокшийся в палатку, признался, что еще в первый день Оин произнес слово «паралич». Потом появился Нори, бледный, совсем похудевший, с больными глазами, и стукнул кулаком по столу. Загремели склянки, банки, пузырьки.

– Услышишь слово «калека» – скажи мне, – сжав зубы, выпалил он, – ноздри повыдергаю, пальцы поотрубаю. Все долбанные эльфийские целители!

– Это они меня калекой назвали? – ровно поинтересовался Фили.

– Это они тебя перед Торином назвали. Там большой буче быть, вот что, братец. Он-то сам не ходит сейчас. Смотреть на него страшно, да еще и Аркенстон…

– Что?

– Пропал снова. Вроде пережил, – осторожно высказался Нори, – только вот с тобой несчастье его совсем подкосило. Ты это, поднимайся. Ты нам нужен.

Фили слабо улыбнулся. Сам того не ведая, Нори ему очень помог вытерпеть еще один день. После его ухода молодой гном, заставив себя усилием воли не задуматься, вынул из-под головы нож и швырнул его прочь. Как можно дальше от себя.

Минутная слабость. Мысль о непоправимом увечье. Недостойно его. Но как же страшно было так лежать все долгие часы, впервые без лекарства – и тем не менее, без боли! Все болело. Руки, пальцы, шея, голова. Даже глаза и зубы. Напряжение, уходя, оставило за собой дикую боль во всем теле. Точнее, в его верхней половине. Там, где он еще был жив.

Наконец, пришел и Оин.

– Ран у тебя серьезных нет, – начал он тут же с ходу, сонный и уставший, – дядька твой – тот бедовый гном…

– Жить будет? – не своим голосом воскликнул Фили, приподнимаясь на локтях.

– Хромать будет, – мрачно ответствовал лекарь, – надо было его сразу в постель уложить. Теперь поздно уже… но хватит. О тебе. У тебя сильный ушиб позвоночника. Кровоснабжение цело, внутреннего кровотечения нет. Давай-ка проверим…

Тыкал иглами, сжимал своими сухонькими пальцами, и через полчаса провел точную границу. Границу между уже мертвым телом и еще живым.

– Запоминай, Фили, это очень важно, – нажал голосом старый гном, – пойдет выше – скажи мне.

– А с этим что-то можно сделать?

– Можно попробовать, – глядя ему в глаза, сказал Оин, и отвернулся.

Подождав, добавил тихо:

– Там Ори. Я ее не пустил, но сейчас… что думаешь?

Днем раньше Фили звал бы ее первой. Знал, что девушка волнуется. Знал, что ей без него не лучше, чем ему без нее. И точно так же, как он отшвырнул от себя нож – не своим голосом рявкнул:

– Нет ! Только не Ори!

И Оин ушел, поспешив оставить принца в одиночестве.

…

Дни тянулись невыносимо медленно. Один, два, три. В одну сторону ехали люди, в другую – эльфы, а потом все снова возвращалось на круги своя, наступала тишина. Фили смотрел перед собой, сложив руки на груди, и почти не слышал Кили, который утешал его, чем мог. Говорил о том, что есть надежда, спрашивал поминутно, как старший брат себя чувствует, суетился и беспокоился по любому поводу.

И не реже раза в три минуты говорил об Ори. Пытка была страшнее любой другой, а потому младшего пришлось прогнать. Теперь Фили остался один.

Когда Оин зашел к нему в следующий раз, перед старшим принцем лежали бумаги, чертежи, а напряженный Нори записывал что-то под диктовку.

– Мою долю из сокровищ Эребора… – Фили задумался, – в равном объеме разделить между моей матерью, дочерью Траина, и Ори. Ей в приданое…

Нори покосился на принца с сомнением.

– Думаешь, она возьмет?

– Думаю, что это неважно. Если не возьмет она, возьми ты. Ты ее брат и заботишься о ней.

Нори, необычно серьезный, вздохнул. В шатер заглянул с виноватым лицом Кили. Убедившись, что брат, хоть и закатил глаза и тяжко вздохнул, не гонит его, захромал к его койке.

– Оин, ну как?

– А? Ты сам чего встал? Лежал бы.

– Ковыляю понемногу, не могу больше лежать. Фили… я не со зла. Пусти ее! – Кили умоляюще посмотрел на старшего. Тот лишь покачал головой.

– Как дядя?

– Ну… он не очень сейчас разговорчив. Только с Бильбо беседует часами. Мне велел убираться и лежать. Про тебя спрашивал.

– Что ты ему сказал?

Кили нахмурился.

– А что я мог сказать? Он сказал, сам встанет и придет.

И потянулись снова часы. Фили цепенел, боясь визита Торина и ожидая его. Но Торин не пришел. Ни в этот день, ни на следующий. Лишь к исходу третьего его, бледного и осунувшегося, доволок верный Двалин, и узбад долго смотрел на племянника с молчаливым отчаянием в глазах.

– Как ты?

И Фили говорил, стараясь, чтобы голос звучал ровно и даже беспечно. Лгал так, как никогда прежде в жизни. Старался не показать своего состояния даже Кили, а что и говорить о дяде, которому каждая смерть и рана гномов ложилась тяжестью на сердце. Лгал Фили о том, что скоро встанет, что надеется выздороветь, что чувствует себя лучше.

И в то же время понимал, как неубедительно звучат его слова. Но не мог, не имел права показать, что терзает его изнутри, какая боль и какой дикий страх затаился в глубине души.

Только вечером, когда все ушли, оставив его одного, он отбросил одеяло прочь и нашел в себе силы посмотреть на свои ноги. Смотреть было страшно. Еще страшнее – понимать, что теперь это – лишь ненужный, бесполезный груз из мертвой плоти, ему больше не принадлежащий и не подчиняющийся.

Подавив вдруг подступившую тошноту, Фили закрылся одеялом до горла и закрыл глаза.

…

Когда на губах он ощутил вкус миндаля, то сквозь сон уже знал: это Ори изыскала способ прокрасться к нему, обойдя все преграды и его запрет.

– Милая! Я не хотел показаться тебе таким, – он поспешил оправдаться, понимая, что ругать ее бесполезно и нечестно.

– Без тебя, без любого тебя – как мне там, снаружи? – гномка тихо шептала это, целуя его снова и снова, припав грудью к краю койки, – Фили! Там столько людей, столько эльфов! Они все смотрят на нас, на меня смотрят…

– Тебя обидел кто-то? – стиснул Фили зубы. Девушка замотала головой:

– Кроме тебя – никто. Зачем ты завещание писал? Да еще такое?

– Послушай меня, Ори. Может так статься, что я… – он не знал, как смягчить то, что собирался сказать, но она только закрыла ему рот рукой.

– Я без тебя не стану жить, – твердо повторила Ори, утирая слезы с лица и глядя ему прямо в глаза, – помнишь, я говорила тебе раньше?

– Ори, послушай меня! Мне больно это говорить, но это не детские шутки! – Фили рад был бы обидеть ее так сильно, чтобы она за минуту его разлюбила, – если я не встану, если я умру – ты еще можешь быть счастлива!

– Могу? Ты за меня решил?

Она никогда не была такой. Уверенной в себе. Всегда сомневалась даже в том, какое на дворе время года, если ее пытались переубедить в шутку.

– Я без тебя не могу дышать, Фили, – так же тихо продолжила Ори, беря его за руку и бережно ее прижимая к груди, – я уже поклялась Махалу. В его Чертоги ты уйдешь только со мной или позже меня.

– Ори!

Припал лицом к ее груди, прижался к ней и тихо-тихо заплакал. От обиды. От отчаяния. От любви.

– Я с тобой, – шептала Ори, целуя его лицо, его растрепанные волосы и вздрагивающие плечи, – что бы ни было дальше, я с тобой.

Она легла с ним. Впервые за все время медленно разоблачилась перед ним, сняла все до единого украшения, всю одежду. Помыться особо было негде, и оба были не в лучшем состоянии, все еще грязные, неделю не мытые…

– Смотри на меня, Фили, – дрогнувшим голосом попросила Ори, – смотри… все, что ты видишь, никто больше не увидит. Я никому не хочу принадлежать, кроме тебя.

Медленно подошла к нему, заползла под его руку, легла к нему на грудь.

Переплела пальцы с его пальцами. Счастливо присмотрелась к его лицу.

– Если не твоя, то ничья, – одними губами произнесла она, – запомни, Фили.

Он не хотел тянуться к ее телу губами и руками. Не хотел портить их тихое единство похотью. Но она сама взяла его руку и положила на свою грудь. Знала, что он все равно не почувствует прикосновения к своему телу, но все же ответно опустила руку между его бедер.

– Ты совсем ничего не чувствуешь? – спросила она тихо. Фили мотнул головой, смаргивая слезы.

– Нет.

– Но все вроде… работает.

Он хихикнул. Ори умела выдать словечко.

– Ори, я грязный, как гоблин.

– Я тоже. Фили… ну и что? – горячечный ее шепот кружил голову, заставлял забыть обо всем на свете, – Фили… завтра мне не дадут прийти к тебе. Оин не пустит. А потом…

– Если это наша последняя ночь, ты хочешь быть близка со мной, – в темноту прошептал гном. Ори сглотнула.

– Да.

– Мы разве можем? Ты же понимаешь…

– Ты все равно не почувствуешь ничего.

– Ори, а что будет потом?

– Я хочу надеяться. Я хочу надеяться хотя бы на то, что…

Неизвестно, чем бы эта идея отчаянной гномки воплотилась бы, но Кили нашел именно эту минуту, чтобы ворваться в шатер. Ори пискнула и спряталась под одеяло. Брови Кили поползли вверх, и он заулыбался.

– Выздоравливаешь? Я не смотрю, не смотрю.

– Блюститель нравственности, Кили из Дуринов, к вашим услугам, – прокомментировал с облегчением Фили, нашаривая рубашку Ори и протягивая ей, прячущейся под одеялом с головой, – иди-ка сюда. Сам видишь, от страстных женщин мне, безногому, нужна защита.

Кили забрался к нему с правой стороны, Ори так и осталась с левой. Как всегда. Как когда-то. Помолчали втроем, переваривая положение.

– Что, все стало хуже? – голос Кили потерял всякую веселость.

– Нет. Лучше тоже не стало. Видимо, все-таки коляска…

– Мы тебе крылья изобретем, – разошелся Кили, – чтобы летал. Железные крылья.

– Мечтатель! Такого не бывает. Слишком тяжелые.

– Дракон летал, а он тяжелее, – не сдавался младший, – всегда можно попробовать. Я вот попробовал бы.

– Мне как-то не улыбается второй раз с высоты падать, – Фили не мог сдержать улыбки, – так что лучше все-таки коляска.

– Ну и пусть, – это вступила все еще раззадоренная собственной смелостью Ори, – я и тогда никуда от тебя не отойду…

– Уймись, женщина! – Кили перегнулся через Фили и дернул гномку за косичку, – позволь напомнить, что пять минут назад ты совращала наследного принца Эребора. Я свидетельствую. Кто знает, что дальше будет?

– Не кричи. Как там Торин? После того раза не приходил.

Кили мгновенно помрачнел.

– Хреново Торину. Очень. Сначала все было не так гадко. Потом Двалин сообразил разуть его. А там уже все натерло, воспалилось, лезвия кусок застрял. Он же на себе носил и тебя, и остальных, не сел за день. Потом Трандуила встречал, Барда, все на ногах.

– Где он?

– Лежит. Ругается. С ним Дори и Балин. Силой держат…

– Двалин?

– На дорогу вышел. Наши едут. Мама…

Фили вцепился пальцами в плечо брата, но промолчал. Все трое молчали в темноте. Наконец, Кили вздохнул и примостился под одеялом, обнял Фили и ткнулся ему в грудь носом, как в детстве.

– Что-то меня с вами тут сморило, любовнички, – сонно пробормотал он, – потерпите уж до утра…

Ори давно спала. Ее рука и руки Кили встречались на груди раненного. Под их защитой Фили чувствовал себя как никогда живым.

«Ну, калека, – наконец, обратился он к себе, и прислушался, как звучит это слово, – мало ли увечных гномов на земле? Может, и останусь жить. Бифур уцелел, ему хуже пришлось. Торин бы поднялся. Мама приедет, плакать будет. А время пройдет. Может, Ори и передумает. Наследником будет Кили. Как придется ему? Что с его эльфийкой сделается? Непросто все будет. Но если я перережу себе вены, если я дам себе умереть, если я сдамся – я не смогу помочь им даже словом».

Сон подкрался к нему впервые не пеленой долгожданного забвения, а знакомым ощущением родного уюта. Сонный Кили, закинувший ногу поверх одеяла, пригревшаяся Ори, спрятавшаяся под его рукой… он не сможет их оставить. Не так просто. Не сейчас.

…

Первое, что с утра почувствовал Фили – то, что братец почти спихнул его с ложа. Вмяв при этом Ори в плечо старшего, да так, что гномка опасно нависала над краем. Кили нуждался в пространстве всегда, теперь не пощадил и раненного брата. Да еще и отдавил своими ножищами колени и лодыжки так, что они затекли и болели.

Ноги. Болели. Фили, не веря себе, попробовал шевельнуть левой – и тут же задохнулся от невозможной острой боли, пронзившей поясницу. Ему казалось, его одновременно рвали на части тысячи варгов, пинали коваными сапогами между ног. Боль отдавалась во всей спине до самой шеи, пронзила клинками каждое ребро, заставила его глухо всхлипнуть почти без голоса и едва не оборвала нить дыхания.

Но это была долгожданная боль. Фили помнил только, что схватился за Ори – и она держала его руку, приговаривая, что надо потерпеть, а Кили метнулся за Оином, припадая на обе ноги и смачно и немного испуганно матерясь.

Оин примчался вместе с Дори. Попросили Фили терпеть – ничего затуманивающего рассудок и обезболивающего применять было нельзя. Фили слышал их обоих уже сквозь туман, туман страшной нескончаемой пытки вернувшихся ощущений. И запомнил из следующих суток очень немногое. Ори, что держала его руку, не отходя ни на миг. Нори, рвущего с руганью его же завещание. Помнил еще, как Двалин обеспокоенно потрепал его по голове, зарывшись сильными пальцами в волосы, и громко сообщил:

– Ты, главное, к матушкиному приезду хоть как, но встань. А то она меня на ремни порвет.

А Бофур сказал, хитро щурясь:

– Ты бы мог видеть, дружище, какие там сокровища делят! Вставай, пока самое ценное не растащили.

– А у нас комнаты будут рядом, – воодушевленно делился Кили, – и у мамы, и у дяди. А еще Бифур шкуру нашел драконью. Полинял, наверное…

Пришел Даин. Обложил бранью эльфов, людей, драконов, орков и всех обитающих на поверхности. Пообещал Фили найти ему “самую отпетую хулиганку, тебе под стать”. Расчувствовался, высморкался в пальцы и ушел к Торину – уже планировал, наверное, как вновь породнится с Эребором через своих многочисленных родственниц. Заходил и Глоин, трагическим голосом сообщил, что половина родственниц Даина уже сосватана, а другая половина старше самого Глоина. Заходил Дори, пытался увести Ори, и сообщил, что Глоин – невежественный завистливый гад, и лучше бы Фили присмотреться к родственницам Даина, да и жениться поскорее.

Ори, конечно, не ушла.

Жизнь возвращалась вместе с болью, и если так, то ее можно было пережить. Даже опасаясь, что она будет длиться и длиться. Фили едва мог слышать и видеть посетителей, корчась на своей койке, но теперь он готов был стерпеть всё, много большее, чем уже вынес.

В те минуты, когда он боролся с болью, Фили черпал силы не в надеждах и мечтах – о сокровищах ли, о доме или славе. С ним рядом были друзья, брат и любимая. И они держали его надежнее, чем любые крылья.