Текст книги "Кофе, кот и криминал (СИ)"

Автор книги: Габриэлла Мартин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Кто был с ним?

– Мужчина в пальто, – сказала Элси. – С лицом, которое помнишь. С глазами, которые не спят. С именем, которое вы уже знаете.

– Трелони, – прошептала Алекса.

Элси кивнула.

– Он пришёл первым. Принёс картину. Оригинал. Сказал: “Я знаю, что ты подделал. Я знаю, что ты убил”. А тот – улыбнулся. И сказал: “Ты умрёшь, но искусство останется”.

Потом – забрал картину. Сжёг документы. И ушёл. А Трелони остался. Один. Как будто знал, что это – не конец, а начало.

Алекса почувствовала, как по спине пробежал холод. Трелони не бежал. Он пришёл, чтобы оставить след.

Чтобы Фолл знал:

“Ты не один. Я вижу тебя. И я оставлю правду – даже если умру”.

– А пожар? – спросила она. – Когда он начался?

– После, – сказала Элси. – …после того, как он сказал: “Ты не понимаешь, что это начало”. …после того, как ушёл. …после того, как сжёг бумагу. Но до того, как умер Трелони. Потому что пожар – это не случайность. Это – сигнал.

Алекса закрыла блокнот.

Теперь она видела цепочку:

1. Трелони приносит оригинал.

2. Спор.

3. Фолл забирает картину.

4. Сжигает документы.

5. Поджигает галерею – как доказательство.

6. Убивает Трелони – как свидетеля.

7. А Трелони – оставляет правду с конца.

Как и Элси. Как и она сама.

***

Вечером Алекса зашла в “Butter & Smoke” – пекарню на углу, где Зоя Лейн пекла лучшие круассаны в городе. Или, по крайней мере, так было раньше.

– Здравствуйте, – сказала Зоя, не глядя на неё.

Голос – холодный. Глаза – в сторону.

– Привет, Зоя, – сказала Алекса. – Один круассан, пожалуйста.

– Не тот день, – сказала та. – Я знаю, вы говорили Джорджу, что у меня не такая хорошая выпечка, как раньше. Но я не старею. Я помню. И я помню, как вы смеялись над моим корицейным хлебом.

Алекса вздохнула.

– Я не смеялась. Я просто… Я вчера устала. И, возможно, сказала не то.

Зоя посмотрела на неё.

– Возможно.

Но слова – как тесто. Они поднимаются. И становятся больше, чем были. Она протянула круассан. Молча. Но в глазах – обида. И что-то ещё. Тревога.

– Спасибо, – сказала Алекса и ушла.

***

Через час – звонок. Зоя.

– Алекса. Приходите. Сейчас. Я нашла… нечто странное.

***

Она пришла. Пекарня – пуста. Запах масла, муки, дрожжей. Зоя стояла у стола. Перед ней – тесто. И в нём – мокрый, покрытый тестом мобильный телефон.

– Я его замесила, – сказала она. – Вчера вечером. Кто-то оставил его в корзине у двери. Я не проверила. А сегодня – он поднялся с тестом. Как будто сам захотел выйти.

Алекса взяла телефон. Протёрла. Включила.

Пароль – не нужен. Экран – разбит. Но голосовое сообщение – есть. Она нажала.

Голос – хриплый. Знакомый.

– Фолл, ты проиграл. Я знаю, кто ты. Я знаю, что ты убил отца Кирана. Я знаю, что ты подделал „Закат над Ларго“. Я знаю, что ты сжёг оригинал. Я знаю, что ты пришёл за мной. Но ты не заберёшь правду. Потому что я оставил еë… в самом неподходящем месте.

Где её никто не будет искать. Где её найдёт только тот, кто смотрит с конца. Это не конец. Это начало.

Алекса замерла. Голос – Трелони. Дата записи – за день до смерти.

– Он знал, – прошептала она. – Он знал, что умрёт. И оставил улики. Не в архиве. Не на флешке. Не в письме. А в тесте пекарни. Где их никто не будет искать. Где их найдёт только тот, кто слушает с конца.

Зоя смотрела на неё.

– Я не хотела его трогать, – сказала она. —

Но когда он поднялся с тестом… Я поняла:

это не случайность. Это – как будто кто-то просил меня выслушать.

Алекса посмотрела на телефон. На Зою. На стены пекарни, где висели старые фото:

дети, фестивали, улыбающиеся люди. И в углу – фото галереи “Folly & Grace”. 1999 год.

Открытие. Трелони. Фолл. И – в толпе – молодая Зоя, с подносом круассанов.

– Вы были там, – сказала Алекса.

– Да, – кивнула Зоя. – Я пекла для открытия. Он сказал: “Ты делаешь то, что невозможно подделать. Хлеб – это правда.

Потому что его нельзя сжечь”. Я тогда не поняла. А теперь – понимаю.

Алекса посмотрела на телефон. На голосовое. На Элси, которая говорит с конца.

На Фолла, который стирает прошлое. На Трелони, который оставил правду в тесте.

***

Она села в “The Daily Grind”. Джордж поставил перед ней чашку. На пене – не сердце. А спираль. Как будто кофе закручивался в обратную сторону.

– Что это? – спросила она.

– Новый узор, – сказал он. – Называется “Время, которое помнит”.

Она посмотрела на него. А он – отвёл глаза.

Как будто знал, что сказал слишком много. И вдруг она поняла: правда – не событие.

Правда – это то, что поднимается. То, что невозможно сжечь. То, что проходит через пепел, тесто, голос, старуху, пекарню – и приходит к тебе с конца. Потому что начало – уже было ложью. Она допила кофе.

Поставила чашку.

И сказала себе:

– Я больше не ищу начало. Я ищу конец, с которого всё начинается.

Глава 6. Чёрный каталог

Дождь шёл третий день. Он не стучал – он шептал. Как будто город сам боялся говорить вслух. Алекса стояла у окна в квартире Мэдисон. За спиной – гул серверов, мигание диодов, запах перегретой электроники. На экране – строка за строкой.

Код. Пароли. Тени.

– Почти, – сказала Мэдисон, не отрываясь от клавиатуры. – Он глубоко это прятал. Но не от меня. – Еë пальцы летали по клавишам. На мониторе – последовательность: artvault/black_catalog

– Вот, – прошептала она. – Он назвал это “Чёрный каталог”.

Экран заполнился списком.

Столбцы:

Имя:

Объект (название картины, год).

Дата покупки.

Дата смерти.

Алекса подошла ближе. Глаза скользили по строкам. Знакомые фамилии.

Коллекционеры. Дилеры. Один – член совета Национальной галереи. Другой – владелец аукционного дома в Сиднее. И везде – одна закономерность: через 3–18 месяцев после покупки – смерть.

– Он не просто продаёт подделки, – сказала она. – Он отмечает. Как охотник – трофей.

Мэдисон прокрутила вниз.

– Смотрите.

Эдвард Киран.

Объект: “Закат над Ларго”, Фолл, 1999.

Дата покупки: 12.05.2005.

Дата смерти: 27.08.2005.

Алекса коснулась экрана.

– Отец Кирана. И он знал. Потому что пытался вернуть деньги. А Фолл… …убил его медленно. Через яд. Через ложь. Через искусство. Дальше, – сказала она.

Мэдисон пролистнула. Ещё имена. Ещё даты.

Ещё тишина. А потом – её имя.

Алекса Кроу.

Объект: не указан.

Дата покупки: —

Дата смерти: ?

Она замерла.

– Я ничего не покупала.

– Знаю, – сказала Мэдисон. – Но он запланировал. Вы – следующая. Или… Уже нет. Потому что вы знаете.

Она посмотрела на список. На даты. На имена. Это не каталог. Это реестр мёртвых.

И она – в нём. Через два часа пришёл Киран.

Бледный. С глазами, в которых не было сна.

– Я видел отца во сне, – сказал он. – Он держал картину. Сказал: “Она не горит”. А потом… …она загорелась. Но не до конца.

Остался край. С подписью.

Алекса посмотрела на него.

– Ты веришь в сны?

– Нет, – сказал он. – Но я верю в то, что он знал. Что-то осталось. Что-то, что нельзя сжечь.

Мэдисон молча развернула второй монитор.

– Смотрите.

На экране – видео. Камера наблюдения.

Подвал галереи Folly & Grace. Дата: 23.06.2019 – за три дня до смерти Трелони.

В кадре – Фолл. В чёрном пальто. В перчатках. В руках – картина. Он подносит её к печи. Остановился. И… …поцеловал раму.

Медленно. Почти нежно. Как будто прощался. Потом – бросил в огонь. Камера переключилась на следующую картину. Тот же ритуал: взять, поцеловать, сжечь. Алекса смотрела. Не могла оторвать взгляд.

– Он не уничтожает, – прошептала она. – Он совершает погребальный обряд. Для каждой подделки – как для живого. Потому что для него это – не ложь. Это – искусство, которое он спасает. От тех, кто не достоин.

Киран сжал кулаки.

– Значит, он убил моего отца… …потому что тот увидел правду?

– Потому что тот посмел сомневаться, – сказала Алекса. – А для Фолла сомнение – это грех. И наказание – смерть.

Мэдисон закрыла видео.

– Есть ещё кое‑что. Я нашла сервер с резервами. Там – все оригиналы, которые он подделал и которые он сжёг. Они – цифровые. Но… Есть одно отличие. – Она открыла файл. На экране – картина “Закат над Ларго”. Оригинал. Но в углу – маленький символ. Невидимый при печати. Нечитаемый без увеличения. – Это его подпись, – сказала Мэдисон. – Не имя, а знак. Похоже на перевёрнутый крест. Или на сломанную линию. Или… На дверь, которая ведёт в никуда.

Алекса всмотрелась.

– Он оставляет след. Даже там, где его не должно быть, чтобы мы знали: “Я был здесь. Я победил. Я – истина”.

Киран посмотрел на неё.

– Но мы знаем, что это не так.

– Да, – сказала Алекса. – Мы знаем. И теперь он знает, что мы знаем. – Алекса не могла забыть поцелуй. Почему он целует рамы? Это не похоже на него. Слишком личное. Слишком… человеческое. Она повернулась к Кирану. – У него была сестра, – вдруг сказала она.

Это было не предположение – ощущение.

Как эхо из прошлого. Киран медленно кивнул.

– Да. Умерла в 2001‑м. От рака. Отец упоминал. Говорил, что Фолл тогда… …исчез на полгода. Не появлялся, не отвечал. Как будто его не существовало.

Алекса посмотрела на экран. Снова включила видео. Замедлила кадр – там, где Фолл касается рамы губами. Его глаза – на мгновение закрыты. Плечи – чуть опущены.

Не торжествующий жест. А… Прощание.

– Он не прощается с картиной, – прошептала Алекса. – Он прощается с ней. Со своей сестрой.

Киран сглотнул.

– Значит, всё это… …его способ удержать её?

Сохранить хоть что‑то?

– Сохранить, – повторила Алекса. – Но исказить. Превратить в ритуал. Сделать так, чтобы никто не увидел настоящего. Потому что настоящее – это она. А картины – лишь оболочка.

На экране Фолл целовал очередную раму.

Так же медленно. Так же бережно. Как если бы держал в руках не дерево и холст,

а хрупкое воспоминание.

***

Вечером Алекса шла по городу. Дождь не прекращался. Фонари отражались в лужах, как глаза. Она достала смартфон. Открыла “Чёрный каталог”. Пролистала до своего имени. Поставила курсор на “Дата смерти”.

И написала:

“Не сегодня”.

Потом удалила строку. Стирала своё имя, пока экран не стал чистым.

– Ты не в его списке, – сказала она себе. —

Ты – в его страхе.

Город молчал. Но она знала: Фолл уже смотрит. Уже думает. Уже готовит следующий шаг. Потому что для него правда – это огонь. А она – это пепел, который не сгорит.

Глава 7. Охота на Фолла

Ночь накрыла Мельбурн плотным чёрным одеялом. Фонари дрожали в тумане, как свечи над водой. Алекса стояла у монитора в дежурном помещении участка. На экране – три кадра: вход в архив, коридор второго этажа, комната с уликами. Рядом – Киран.

Молча сжимал кулаки. Мэдисон за соседним столом щёлкала клавишами, отслеживая датчики движения.

– Он придёт, – сказала Алекса. – Я оставила ему слишком вкусный след.

– “Ренессанс‑23”, – прошептал Киран. – Ты уверена, что он клюнет? Это же фальшивка.

– Именно. Он не может не проверить. Потому что это – его слабость. Искусство, которое он не контролировал.

Мэдисон подняла палец.

– Движение у входа.

На экране – тень. Высокий силуэт в длинном пальто. Фолл. Он двигался без спешки. Как человек, который знает: время – его союзник. Камера следила за ним: открыл дверь архива – без шума, прошёл мимо стеллажей – не касаясь, остановился у стола с “улика́ми”. Там – коробка. Надпись: “Ренессанс‑23. Оригинал. Конфисковано”.

Фолл замер. Рука потянулась к крышке.

Открыл. Внутри – не картина. Пирог с золотистой корочкой.

И записка:

“Ты знаешь вкус правды?”

Алекса сжала подлокотники кресла.

– Он не съест. Это слишком очевидно.

Но Фолл… …достал из кармана маленький прибор. Повёл им над пирогом. Экран прибора моргнул. Зелёный сигнал. Яда нет.

Он улыбнулся. Взял кусок. Откусил. Киран рванулся вперёд.

– Почему?!

– Детектор, – сказала Алекса сквозь зубы. – Он носит детектор ядов. Всегда. Мы не учли…

Фолл доел кусок. Вытер губы платком.

Повернулся к камере – будто знал, что за ним следят. И положил на стол записку.

Через десять минут они были в комнате.

Мэдисон осмотрела пирог.

– Чистый. Ни следа.

Алекса подняла записку.

На дорогой бумаге – чёткий почерк:

“Ты хороша. Но ты не художник. Ты – инструмент. И скоро поймёшь: настоящие мастера не ловят, а создают”.

Она смотрела на эти строки. Слова жгли, но не болью – ясностью.

“Он прав. Я не художница. Я не создаю. Я раскрываю. Но именно поэтому я его остановлю. Художник нуждается в зрителе. В том, кто увидит его замысел. А я – не просто зритель. Я – увеличительное стекло. Я сделаю его искусство слишком видимым. Так, что оно сгорит от собственного света”. —

Она подняла голову. – Он думает, что играет.

Но игра – это когда есть правила. А я их сейчас перепишу.

Киран посмотрел на неё.

– Ты говоришь так, будто уже победила.

– Я говорю так, будто поняла, как. Он видит меня инструментом. Значит, я стану инструментом, который его сломает.

***

Они вернулись в оперативный центр.

Мэдисон запустила повтор записи.

Замедлила кадр – там, где Фолл ест пирог.

– Смотрите, – сказала она. – Его рука.

На мизинце – кольцо. Старинное, с гравировкой: перевёрнутый крест. Такой же, как символ на цифровых оригиналах. Алекса прищурилась.

– Это не украшение. Это – печать. Его подпись. Даже на теле.

Киран сжал зубы.

– Значит, он везде. В картинах. В смерти. В нас.

– Да, – сказала Алекса. – Но теперь мы знаем, как его найти. Через его язык. Через символы. Через то, что он считает своим искусством.

***

В полночь она вышла на улицу. Дождь кончился. Воздух был острым, как лезвие.

Она достала смартфон. Открыла фото – увеличенный фрагмент кольца Фолла.

Приблизила гравировку и увидела: под перевёрнутым крестом – маленькие цифры.

04.17.99. Та же дата, что была в “Чёрном каталоге”. Открытие галереи Folly & Grace.

– Это не случайность, – прошептала она. —

Это – ключ. Или… …ещё одна ловушка.

***

Утром она пришла в галерею. Двери были закрыты. Окна – тёмные. Но на пороге – конверт. Без адреса. Только её имя – выведено чернилами. Она открыла. Внутри – один лист. Рисунок. Акварель. Женщина в чёрном платье. Её лицо – размыто. А в руках – пирог.

Под рисунком – подпись:

“Ты хотела игру? Теперь ты в ней. Добро пожаловать в мой музей”.

Алекса разглядывала акварель. Женщина в чёрном. Пирог в руках. Что‑то царапало память.

– Киран, – сказала она. – Твоя мать… Она любила печь?

Он замер.

– Да. Каждый год – яблочный пирог. На день рождения отца. Даже когда денег не было.

Алекса провела пальцем по рисунку.

– Этот пирог… он похож. Та же форма. Те же надрезы сверху.

Тишина.

Потом – шёпот Кирана:

– Он был у нас дома. Видел её кухню. Знает, как она пекла.

Алекса подняла глаза.

– Значит, это не просто игра. Это – память. Его способ сохранить то, что он уничтожил.

Киран сжал кулаки.

– Тогда зачем? Если он помнит – почему убил?

– Потому что память – это не про любовь, – тихо сказала Алекса. – Это про власть. Он сохраняет то, что хочет контролировать. Твою мать – через пирог. Тебя – через месть. Меня – через эту игру.

Она сложила рисунок. Ветер рванул её волосы. Где‑то вдали – звон колокола. Она знала: Фолл не убегает. Он рисует. И они – его краски.

Глава 8. Пирог с бромом

Туман лежал на Мельбурне, как пелена сна.

Алекса стояла у плиты. В руках – деревянная ложка. В кастрюле – тесто, густое, почти живое.

Она вспомнила слова Джорджа:

“Снотворное, но без вкуса. Как правда – незаметное, но сильное”.

Он не спросил, зачем. Только кивнул и протянул маленький флакон. Бесцветный.

Без запаха. Как тень.

– Ты уверен, что это сработает? – спросила она.

Джордж помешал кофе. Не посмотрел на неё.

– Снотворное – как искусство. Если сделано грубо – заметят. Если тонко – примут за правду.

– Ты говоришь загадками.

Он улыбнулся.

– А ты ищешь прямые ответы. Но мир – не математика. Здесь всё зависит от того, как подать. – Пауза. Потом – тихо: – Будь осторожна, Алекса. Иногда, чтобы поймать хищника, нужно стать им.

Она нахмурилась.

– Я не собираюсь…

– А ты уже.

Алекса сжала ложку и отставила чашку.

– Мне нужно это сделать.

– Знаю, – сказал Джордж. – Но помни: когда играешь с огнём, всегда есть шанс

обжечься.

Она пекла пирог три часа. Точно по рецепту его матери – тот самый яблочный, с надрезами в виде креста. Каждый шаг – ритуал. Каждое движение – ловушка. Когда корочка зарумянилась, она достала форму, и поставила на стол.

Рядом – записка:

“Для того, кто знает вкус правды”.

И ушла, оставив дверь галереи Folly & Grace приоткрытой, как приглашение.

***

Фолл пришёл в полночь. Камера зафиксировала: тень у входа, медленные шаги по паркету, руку, тянущуюся к пирогу. Он не проверял. Не доставал детектор. Просто отрезал кусок и поднёс к губам. И … заговорил. Алекса слушала через наушники.

Его голос – тихий, почти ласковый.

– Ты думаешь, я убиваю из‑за денег? Нет. Я убиваю из‑за непризнанной правды. – Он откусил ещё. Глаза чуть затуманились. Но речь не сбилась. – Мой отец… Он говорил: “Ты не художник”. Выбросил мои картины в мусор. Сказал: “Это не искусство. Это бред”.

Алекса сжала кулаки. Экран показывал: пульс Фолла – ровный. Слишком ровный.

Препарат действовал, но не валил с ног. Он что‑то принял заранее?

Фолл продолжал:

– Я понял тогда: искусство – это не то, что есть. Это то, что признают. Если никто не видит – его нет. Если все верят в подделку – она становится истиной. – Он рассмеялся.

Звук – как стекло по камню. – Я не уничтожаю коллекционеров. Я очищаю поле

от тех, кто не способен увидеть. Кто не достоин.

Алекса включила микрофон.

Её голос – ровный, без эмоций:

– Значит, ты убиваешь, чтобы доказать: ты – художник?

Фолл повернул голову. Будто видел её сквозь стены.

– Нет. Я убиваю, чтобы доказать: они – не зрители. Они – мусор. Как мои картины в том мусорном баке. – Он доел кусок и

положил вилку. – Но ты… Ты видишь. Поэтому ты – следующая.

Она ждала. Минуты тянулись, как резина.

Наконец – его тело дрогнуло. Рука скользнула по столу. Он попытался встать.

Не смог. Упал на колени. Глаза – широко открыты. Сознание – ещё здесь. Но тело уже не слушалось.

– Ты… – прошептал он. – …не победила. Ты просто… …повторила мой метод.

Алекса подошла ближе. Наклонилась. Их глаза – на одном уровне.

– Ты не стираешь прошлое, – сказала она тихо. – Ты – его часть. Тот мальчик у мусорного бака. Тот, кого не признали. Ты так и не вышел оттуда.

Его губы дрогнули. Возможно, это была улыбка или судорога.

– Тогда… …пусть мир сгорит вместе со мной.

Он упал. Навсегда. Алекса стояла над ним.

Дыхание ровное. Пульс – как у спящего ребёнка. Она ожидала триумфа. Ждала ощущения, что наконец. Но внутри – только пустота.

И вопрос:

“А что дальше?”

Она вспомнила его слова:

“Ты не стираешь прошлое. Ты – его часть”.

Теперь она понимала: она не победила его.

Она победила в его игре. А это – не одно и то же.

Где‑то в глубине души шевельнулось:

“Он бы гордился”.

Она резко отвернулась. Нельзя думать так.

Иначе – следующая ловушка. Что‑то изменилось. Не только в нём. В ней тоже.

Через час приехал Киран. С ним – полиция.

Он посмотрел на Фолла. Потом – на Алексу.

– Ты сделала это.

Она не ответила. Стояла у окна. Смотрела на город. На огни, которые дрожали в тумане.

Киран подошёл.

– Ты в порядке?

– Нет, – сказала она. – Я не чувствую победы. Только усталость.

Он молча обнял её. Где‑то вдали – звук сирен. Где‑то внутри – тишина.

***

Утром она вернулась в галерею. Пирог стоял на столе. Нетронутый. Рядом – другая записка.

Чёткий почерк Фолла:

“Ты выиграла. Но помни: даже правда – это всего лишь версия. И кто‑то уже печёт пирог для тебя”.

Алекса скомкала бумагу и бросила в огонь.

Пламя поглотило слова, но не смысл. Она знала: это не конец. Это – начало новой игры.

Глава 9. Суд

Зал суда был выстроен как музей. На стенах – не портреты судей, а его картины. Те самые – поддельные, но прекрасные. Фолл сидел молча. Только глаза двигались – скользили по полотнам, словно считывали тайный код. Алекса наблюдала из второго ряда. Ей казалось, он не здесь. Он – в картинах. Живёт в них, как призрак в зеркале. Она смотрела на его профиль. Свет из окна ложился на скулу – как мазок кисти.

Вдруг всплыло: первая встреча. Подвал галереи. Он стоит у холста, не оборачивается.

– Вы видите линию? – спрашивает.

– Какую?

– Ту, что ведёт от зрачка к кончику ножа.

Она тогда не поняла. Теперь знает: он рисовал её. Её взгляд. Её шаг. Её гнев.

Искусство, где модель не подозревает, что стала картиной. Она сжала кулаки.

“Я не твоя краска”.

После заседания Киран подошёл к ней. В руках – письмо. Пожелтевший конверт, запах старины.

– Это от отца, – сказал он. – Я нашёл в его кабинете. После всего.

Она молча взяла лист.

“Сын, я знал, что картина поддельная. Но я купил её, потому что она была красивой.

Иногда ложь – тоже искусство. И если она трогает душу – разве это не правда? Прости, что не сказал. Я боялся, что ты перестанешь верить в красоту”.

Она перевернула лист.

На обороте – приписка, карандашом:

“Сын, если ты читаешь это, значит, ты ищешь ответы. Но помни: иногда вопрос – это уже ответ. Как картина без названия. Как пирог без начинки. Как жизнь без признания”.

Киран стоял у окна.

– Он знал, – сказал, не оборачиваясь. – Что я найду. И что буду искать его оправдание.

Алекса подошла к нему.

– Он не оправдывался. Он объяснял. Потому что сам жил в этой тени.

В коридоре их перехватила Нора Блик.

Редактор местной газеты – в ярко‑красном пальто, с блокнотом, как оружием.

– Алекса! – её голос звенел, как колокольчик. – У меня уже три заголовка:

“Кот украл улику”. “Детектив в пироге – любовь или месть?” “Художник или убийца: кто на самом деле рисовал Мельбурн?”

Алекса устало улыбнулась.

– Нора, вы как всегда…

– …в центре событий! – закончила она. —

Слушайте, а правда, что он оставил вам послание? Что‑то про “правду в пироге”?

– Это не для публикации, – отрезала Алекса.

Нора поймала её у метро. В руке – планшет, на экране – черновик статьи.

– Смотрите! – она ткнула пальцем. – “Фолл: гений или безумец? Опрос горожан”. Или вот: “Пирог правды: кулинарный детектив Мельбурна”. А может, так: “Она поймала художника. Но стала ли она зрителем?”

Алекса вздохнула.

– Нора, это не шоу.

– А разве жизнь – не шоу? – подмигнула та. – Вы думаете, он молчал в суде? Нет. Он говорил. Картинами. Взглядом. Даже молчанием. – Пауза. Потом тихо: – Вы единственная, кто услышал.

***

Тем же днём Мэдисон пришла в её дом.

Постучала. Алекса открыла. В руках темнокожей девушки была папка.

– Киран передал, – сказала она, кладя документы на стол. – Нераскрытые дела.

Говорит, вы должны возглавить. Совместно со мной.

Алекса даже не взглянула на папку.

– Я отказываюсь.

– Почему? Это же ваша стихия.

Она встала, подошла к окну. Город горел огнями. Как картина, которую никто не дописал.

– Потому что я больше не хочу ловить. Я хочу понять. Почему красота становится оружием. Почему правда – всегда чья‑то версия.

Мэдисон помолчала.

Потом тихо сказала:

– Вы уже поняли. Поэтому он выбрал вас.

***

Вечером Алекса пришла в библиотеку.

Тишина. Запах старых книг. И – тень у стеллажей. Феликс. Хранитель архивов.

Человек, который знал всё о подделках, но никогда не осуждал их.

– Вы искали ответы, – сказал он, не оборачиваясь. – Но нашли только вопросы.

Она кивнула.

– Он был художником, – продолжил Феликс. – Только его холст – это жизнь. Каждый шаг. Каждая смерть. Каждое слово.

– Но это не искусство, – прошептала Алекса. – Это разрушение.

Феликс повернулся. Глаза – как два старых фолианта, полные знаний, но без ответов.

– Искусство – это не то, что должно быть. Это то, что есть. Даже если оно ранит. Даже если убивает. – Он протянул ей книгу. Тонкий том. Обложка – потрёпанная. Название: “Эстетика преступления”. – Прочитайте. Может, найдёте то, что искал он.

Она задержалась у зеркала в холле библиотеки. Отражение – бледное, с тенями под глазами.

Голос Феликса из глубины зала:

– Знаете, почему художники любят зеркала?

Она не ответила.

– Потому что зеркало не судит. Оно просто показывает. Иногда то, что ты не хочешь видеть. Иногда – то, что ты боишься признать.

Алекса коснулась стекла. Отпечаток пальца – как подпись на картине.

– Я не художница, – прошептала она.

– Ещё нет, – донеслось из полумрака.

***

Она открыла книгу дома.

Первая страница:

“Искусство – это не мораль. Это – зеркало.

Иногда в нём отражается ад. Но это не значит, что зеркало лживо”.

За окном – шум города. Где‑то смеются.

Где‑то плачут. Где‑то рисуют новые картины.

Алекса закрыла книгу. Подняла взгляд на стену. Там – фото матери Кирана. Улыбается.

Держит пирог. И вдруг поняла: Фолл не хотел уничтожить мир. Он хотел, чтобы мир увидел его. Хоть раз. Как художника. Но мир увидел только убийцу.

***

Утром она написала отчёт для Кирана.

Коротко:

“Дело закрыто. Мотив – признание. Метод – искусство. Итог – трагедия”.

Потом открыла почту.

Письмо от Норы:

“Бабушка, пирог и правда: как убийца стал жертвой своей мечты. Готова обсудить обложку. Жду ответа”.

“Бабушка? Это я то бабушка?! – подумала она удивлëнно. – Да я выгляжу гораздо моложе неë! Не бабушка точно, а скорее детектив в отставке!”

Алекса удалила письмо. Не открыла. Потому что знала: правда – это не точка. Это – запятая перед новым вопросом.

Глава 10. Кофе, кот и завтра

Утро начиналось с аромата кофе и тихого мурлыканья. Алекса сидела в The Daily Grind – той самой кофейне, где всё когда‑то началось. За окном мелькали зонты: дождь рисовал на асфальте абстрактные узоры.

Джордж поставил перед ней чашку. Пена на поверхности сложилась в причудливую спираль.

– С пенкой, как твоя интуиция, – усмехнулся он. – Держишь форму.

Она провела пальцем по краю чашки.

– Просто научилась не гнаться за призраками.

– А за чем гонишься?

Алекса посмотрела в окно. Там, за пеленой дождя, мир казался мягче.

– За тишиной.

Джордж кивнул, будто этого и ждал.

– Тогда пей. Тишина любит тепло.

Алекса сделала глоток. Пена на кофе растаяла, оставив на поверхности едва заметный узор. Джордж, не глядя, поставил перед ней маленькое блюдце с корицей.

– На всякий случай.

Она улыбнулась.

– Ты всегда знаешь, что мне нужно.

Он пожал плечами.

– Просто помню, как ты любила корицу в тот раз… с пирогом. – Пауза. Потом тихо: – Он бы оценил.

Алекса опустила взгляд.

– Никто не должен оценивать. Просто жить.

***

Дома её встречал Бигглсворт. Он спал на коленях, свернувшись клубком, словно маленький серый вихрь. Когда она садилась, он приоткрыл один глаз, издал довольное “мррр” и снова погрузился в сон. Алекса листала книгу – ту самую, “Эстетика преступления”, – но взгляд то и дело скользил к окну. Там, на карнизе, сидел голубь и смотрел на неё с немым укором.

– Что? – спросила она вслух. – Тоже ждёшь развязки?

Голубь взмахнул крыльями и улетел.

Бигглсворт потянулся, улёгся на спину, подставив пузо.

– Ты единственный, кто знает, где правда, – прошептала она, поглаживая его. – В тепле. В еде. В сне.

Кот зажмурился от удовольствия.

Бигглсворт вдруг приподнял голову, уши насторожились.

– Что? – спросила Алекса.

Кот медленно развернулся к окну. Там, за стеклом, мелькнула тень. Слишком быстрая, чтобы разглядеть. Алекса подошла к подоконнику. Улица пуста. Только капли дождя стекают по стеклу, рисуя случайные линии. Она посмотрела на кота. Тот уже снова спал, будто и не шевелился.

“Может, это просто ветер”, – подумала она.

Но на миг ей показалось: кто‑то наблюдает.

Или ей так хочется верить?

***

Вечером пришла Мэдисон. Без предупреждения, с папкой под мышкой и улыбкой, которая явно что‑то скрывала.

– Я придумала название, – сказала она, не дожидаясь приглашения. – “Истина в коде”.

– Что?

– Наше агентство. Ваше и моё.

Алекса отложила книгу.

– У меня нет кода.

– Зато есть интуиция. И умение видеть то, что скрыто.

– Это не бизнес‑план.

– А кто говорит о плане? – она села напротив, положила папку на стол. – Я говорю о деле. О делах. О том, что вы не можете не делать.

Она посмотрела на Бигглсворта. Тот уже снова спал.

– Знаешь, почему я отказываюсь? – спросила Алексаа. – Потому что я устала быть детективом.

– А кем вы хотите быть?

– Женщиной, которая пьёт кофе, гладит кота и смотрит, как дождь рисует на стекле.

Мэдисон рассмеялась.

– Ладно. Но если вдруг передумаете…

– Я скажу “нет” ещё раз. С юмором.

Мэдисон поднялась, кивнула на папку.

– Там пара дел. Для чтения на ночь.

– Не буду открывать.

– Конечно, не будете. Но папка останется.

И ушла.

***

В соседнем квартале танцевала Тиа Манго.

Фламенко – это язык, где каждое движение – слово, каждый удар каблука – восклицательный знак. Она двигалась так, будто рассказывала историю. О подозрении.

О доверии. О том, как легко ошибиться, если не слушать ритм. Зрители молчали. Только камеры щёлкали, пытаясь поймать её тень.

Но тень ускользала, как правда. Как след от дождя на асфальте. Тиа остановилась, тяжело дыша. Пот стекал по вискам, но глаза светились. Алекса стояла в глубине зала, наблюдая.

– Вы пришли, – сказала Тиа, не оборачиваясь. – Я чувствовала.

– Твой танец… – начала Алекса. – Он как разговор.

Тиа повернулась. В её взгляде – что‑то неуловимое.

– Каждый шаг – слово. Каждый поворот – мысль. Иногда я говорю то, что не могу произнести вслух. – Пауза. Потом тише: – Например, что я боюсь.

– Чего?

– Что однажды мой танец станет последним.

Что кто‑то увидит в нём то, чего я не хотела показывать.

Алекса молчала. Знала: иногда молчание – лучший ответ.

***

Джаспер сидел в своей комнате, окружённый стопками книг и мониторами.

На столе – кружка с надписью “Не трогай, это яд”, рюкзак в форме черепахи и очки с толстыми стёклами, за которыми глаза казались вдвое больше.

Он писал блог:

“Как я помог спасти мир. Нет, я не герой боевиков. Я просто парень, который умеет гуглить. Но иногда этого достаточно.

Например, когда ты находишь связь между картиной, пирогом и письмом, которое никто не должен был прочитать. Или когда понимаешь, что убийца – не тот, кто держит нож, а тот, кто рисует линию. Мир – это пазл.

И я собираю его по кусочкам”. – Он отпил из кружки, улыбнулся своему отражению в экране. – Завтра будет новый пазл, – сказал он вслух.

***

За окном, в тени старого дерева, стоял Феликс Тренч. В руках – нож. Но не для убийства. Для яблока. Он резал его медленно, почти ритуально. Каждый срез – как штрих на холсте.

– Красиво, правда? – прошептал он, глядя на спиральную ленту кожуры.

Никто не слышал. Но если бы услышал – задумался. Феликс знал слишком много о методах убийств или просто читал слишком много детективов. Иногда разница не имеет значения.

***

Вечером Алекса сидела у окна. Дождь кончился. На улице зажглись фонари. Их свет отражался в мокрых тротуарах, превращая город в мозаику из золота и тьмы. Пришёл Киран. Без слов поставил рядом чашку кофе. Такую же, как в The Daily Grind.

– Ты в порядке? – спросил он.

Она кивнула.

– Да. Просто…

– Просто?

– Просто я поняла одну вещь.

– Какую?

– Я не детектив. Я просто женщина, которая знает, где лежит правда. И где лежит её кот.

Киран улыбнулся.

– Звучит как начало новой истории.