Текст книги "Кофе, кот и криминал (СИ)"

Автор книги: Габриэлла Мартин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Глава 1. Хлеба и первая улика

Утро в Мельбурне начиналось с дождя.

Лёгкого, упрямого, как будто город не хотел просыпаться. На углу Литл-Бурк-стрит, где старые кирпичные здания сливались с неоновыми вывесками, дверь “The Daily Grind” открылась с привычным звоном колокольчика. Джордж Харлоу, как всегда, стоял за стойкой, разливая латте с идеальной пенкой – в форме сердца, потому что сегодня утром в кофейне был романтический настрой: в углу сидели влюблённые, а по радио играла “Dreams” Fleetwood Mac.

– А, и вот она – моя главная поставщица хлеба, – сказал он, не глядя, но улыбаясь. – У нас сегодня “любовь в пенке”, Алекса. Ты не против?

Алекса Кроу поставила корзину с хлебом на стойку. Белый, ржаной, с семенами – всё, как он просил. Она была высокой, с короткими светлыми волосами, собранными в небрежный пучок, и глазами, в которых застыл лёд – не от холода, а от времени. Ей было за пятьдесят, но выглядела она моложе, если не считать морщин у глаз – тех, что появились после 2017 года.

– Если ты назовёшь мой хлеб “любовью в тесте”, я перестану тебе его приносить, – сказала она, снимая плащ.

– Ты бы не осмелилась, – усмехнулся Джордж. – Без тебя у меня будет хлеб, как совесть у политика – сухой и безвкусный.

Она фыркнула, но улыбнулась. Джордж умел быть назойливым, но в этом была его суть – как у этого города: немного хаоса, немного тепла, и всегда кофе.

– Ты опять встала до рассвета, – заметил он, наливая ей чашку. – Снова снился он?

Алекса замерла. Пальцы сжали фарфор.

Гэрри. Её муж. Полицейский. Погиб в перестрелке при задержании. Официально – герой. Для неё – пустота, которую не заполнить даже самым тёплым кофе.

– Снился кот, – сказала она. – Бигглсворт. Опять влез в мой дом, опрокинул тесто и улёгся спать на моих сапогах. Как будто это его квартира.

– Он просто скучает, – пожал плечами Джордж. – А ты – слишком строгая. Он же не убийца.

– Пока не доказано обратное, – бросила Алекса, но в глазах мелькнуло тепло.

Она допила кофе, взяла пустую корзину и вышла. Дождь стал сильнее. По мокрым тротуарам бежали отражения неоновых вывесок. Мельбурн был городом контрастов: уют и преступность, кофе и криминал, память и попытка забыть.

***

Дом Алексы – старый кирпичный особняк на углу, с балконом, заросшим плющом, и окнами, из которых виден парк Фицрой. Она открыла дверь – и сразу поняла: кто-то был здесь. Не потому что что-то пропало. А потому что ничего не изменилось.

Бигглсворт лежал на её любимом кресле, как будто охранял территорию. На полу – следы лап. На кухне – открытый ящик, где она хранила тесто.

– Ты опять?! – сказала она, ставя корзину. – Ты не кот. Ты – хулиган с усами.

Кот не шевельнулся.

Только приоткрыл один глаз, как будто говорил:

“Я живу здесь. Прими это”.

Алекса вздохнула, налила себе чая, села у окна. Вспомнила, как смеялась Доун, когда она впервые пожаловалась на еë кота.

“Ты бывший детектив, а он – кот. Кто из вас умнее?”

И тут раздался стук в дверь. Она открыла – и увидела Кирана Хасси. Высокий, в тёмном пальто, с той же серьёзной складкой между бровей, что и десять лет назад. Он не изменился. Только седина на висках стала заметнее.

– Алекса, – сказал он. – Можно войти?

Она отступила. Киран прошёл, снял плащ, огляделся.

– Уютно. Как всегда.

– Спасибо. Что случилось?

Он достал из папки фотографию. На ней – тело мужчины, лежащее на полу галереи.

Стекло, картины, следы огня.

– Джеймс Трелони. Найден сегодня утром в Folly & Grace. Причина смерти – пока неясна. Никаких следов насильственного проникновения. Никаких отпечатков. Только это.

Он показал другой снимок: обгоревший фрагмент картины. На нём – женщина в ренессансном платье. Подпись в углу: “Ренессанс-23”.

– Это что? – спросила Алекса.

– Не знаю. Но рама – поддельная. Слишком новые гвозди, слишком свежий лак. Мы думали – просто вандализм. Но патологоанатом сказал: в теле – следы яда. Неизвестного.

Алекса взяла фото. Присмотрелась к раме.

– Здесь клей, – сказала она.

– Что?

– На стыке рамы. Это синтетический клей, – она постучала пальцем по фото. – В XVI веке использовали животный клей. На водной основе. Этот – современный. Нанесён недавно.

Киран замер.

– Ты уверена?

– Я провела десять лет, изучая улики на поддельных антикварных часах. Я знаю, как лгут вещи.

Он смотрел на неё. Долго.

– Ты ведь не просто пришёл за мнением, – сказала она.

– Нет, – признался он. – Я пришёл за тобой.

– Я на пенсии, Киран.

– А я – в тупике. И у меня есть ощущение, что это не просто убийство. Это… что-то большее.

Она отвела взгляд. В окне – отражение дождя.

В голове – голос Гэрри:

“Ты не перестаёшь быть детективом. Ты просто перестаёшь это признавать”.

– Я посмотрю, – сказала она наконец. – Но только посмотрю.

Киран кивнул. Понял: это уже начало.

***

Они приехали в участок. Мэдисон сидела в архиве – как всегда, в наушниках, с планшетом на коленях. Темнокожая, молодая, с пронзительными глазами, в которых читались и ум, и тревога.

– Мэдисон, – позвал Киран. – Помнишь Трелони? Того, что искал подделки?

Девушка кивнула.

– Да. Он приходил сюда месяц назад. Просил доступ к архиву подделок. Говорил, что нашёл что-то… крупное. Что это может быть “очищение”.

– Очищение? – переспросила Алекса.

– Так он сказал. “Они все лгут. И я начну очищение”.

– Он был психом? – спросила Алекса.

– Нет, – покачала головой Мэдисон. – Он был прав. Просто слишком рано.

Киран посмотрел на Алексу.

– Вот твой мотив, – сказал он.

Она не ответила. В голове крутилась фраза: “Очищение” . Как будто кто-то хочет стереть правду. Как будто убийство – это не конец. А начало.

***

Вернувшись домой, Алекса увидела, что Бигглсворт сидит у двери. И у его лапы – обгоревшая флешка.

– Что ты опять нашёл? – прошептала она, приседая.

Кот мяукнул. Как будто знал. Алекса взяла флешку. Маленькая, чёрная, с оплавленным концом. Но разъём цел. Она вставила её в ноутбук. Экран мигнул. Появилось окно.

Файл: “Ренессанс-23. Видео”. Она нажала. На экране – тёмная комната. Камера дрожит.

Голос:

“Я знаю, кто ты. Я знаю, что ты убил отца Кирана. И я знаю, что ты начнёшь с меня. Но я оставлю след. Пусть кто-то найдёт правду”.

Затем – крик. Щелчок. Тьма. Алекса откинулась на стуле. Дождь за окном усилился. Город молчал. А она поняла: это не просто дело. Это война. И она в ней снова участвует. В этот момент зазвонил телефон.

Это был Джордж.

– Алекса, – сказал он. – Ты опять в деле?

– Похоже, да, – ответила она.

– Ну ладно, – вздохнул он. – Тогда хоть хлеб принеси завтра. У меня уже кончается.

Она улыбнулась. Впервые за долгое время.

– Обещаю, – сказала она. – Но только если ты назовёшь его “расследование в тесте”.

– Сделано, – рассмеялся он. – Только не умри там. У меня нет запасного поставщика.

Она положила трубку. Посмотрела на кота.

– Спасибо, Бигглсворт, – сказала она. – Ты, может, и хулиган. Но ты – мой хулиган.

Кот моргнул. И улёгся спать. А Алекса открыла ноутбук.

И начала писать:

“Дело Трелони. Подделка. Убийство. Правда”.

Глава 2. Кофе, сплетни и перчатки

На следующее утро Мельбурн проснулся, как будто омытый. Дождь кончился, но город ещё не успел высохнуть. Улицы блестели, словно покрытые чёрным шёлком. На мостовой – отражения вывесок: неоновые буквы “The Daily Grind” плавали в лужах, как подсвеченные глубины океана. Красные, белые, золотые – они дрожали при каждом шаге, будто живые. Воздух пах мокрым асфальтом, кофе и влажной листвой – смесь улицы и уюта, как будто город дышал одновременно тревогой и теплом. Алекса шла по Литл-Бурк-стрит, и её сапоги оставляли тихие следы на блестящем камне.

Трамвай прокатился мимо с мягким гулом, оставив за собой вибрацию в земле. Где-то смеялись прохожие – пара с зонтом, студенты с кофе в руках, девушка в наушниках, танцующая под музыку, которую никто больше не слышал. Жизнь шла. Как будто вчера не было трупа. Как будто Мельбурн не знал, что в его тихих переулках кто-то сжигает правду. Она открыла дверь “The Daily Grind” – и колокольчик зазвенел, как будто приветствуя не только её, но и возвращение чего-то старого, что давно было похоронено.

– Ну наконец-то, – сказал Джордж, не отрываясь от кофемашины. – Я уже начал думать, что ты ушла в монастырь. Или в булочную.

– Я была занята, – ответила Алекса, ставя на стойку свежий хлеб. – Кот устроил бунт.

– Бигглсворт? – усмехнулся Джордж. – Он не бунтовщик. Он – шпион. У него идеальные лапы для карманного воровства.

Алекса сняла плащ, села на своё место у окна. Там, где всегда. Где Гэрри любил пить чёрный кофе, не добавляя молока, “как будто жизнь – не сахар”. За стеклом – отражение города: трамвай, прохожие, неон. Всё как раньше. Но она уже чувствовала: ничего не осталось прежним.

– Ты знаешь, кто тут был вчера? – спросил Джордж, наливая ей латте.

– Если это не очередная бывшая, с которой ты не должен был встречаться, – сказала она, – то нет.

– Джеймс Трелони, – сказал он тише. – Был здесь. Вчера вечером.

Алекса замерла.

– С кем?

– С мужчиной в чёрных перчатках. Высокий, спокойный, как будто из другого времени. Они сидели в углу. Говорили тихо, но я слышал обрывки.

– О чём?

– О “очищении”. Трелони сказал: “Ты не можешь стирать прошлое”. А тот – “Я не стираю. Я возвращаю ему чистоту”.

Она посмотрела на него. За окном – смех девушки. Где-то за углом – музыка из наушников. Но внутри – только тишина.

– Перчатки?

– Чёрные. Кожаные. Как у архивариуса. Или у палача.

Она допила кофе. В голове щёлкнуло:

“Перчатки. Очищение. Подделки”.

Три слова. Одна цепь. И где-то вдалеке – трамвай, звенящий, как будто смеётся.

– Кассиан, – позвала она. – Ты что-нибудь слышал?

Кассиан, бариста с татуировкой “Veritas” на запястье и взглядом, который запоминал всё, подошёл, вытирая руки полотенцем. В наушниках – тихий джаз. Он выключил их, но мелодия ещё висела в воздухе, как эхо.

– Да. Они ссорились. Трелони сказал: “Я знаю, кто ты на самом деле”. А тот ответил: “Ты умрёшь, но никто не поймёт почему”.

Потом встал. Ушёл. Трелони остался. Пил чёрный кофе. И сказал: “Он не знает, что я уже всё записал”.

Алекса почувствовала, как по спине пробежал холод. Флешка. Видео. Он знал.

– Он что, просто сидел и ждал? – спросила она.

– Нет, – сказал Кассиан. – Он смотрел на дверь. Как будто знал, что тот вернётся. И что в этот раз – он не уйдёт живым.

Она вышла на улицу. Теперь город казался другим. Отражения на мостовой – не просто свет, а следы. Каждая лужа – как экран.

Каждый звук – как улика. Где-то смеялись студенты. Где-то играла музыка.

Но Алекса слышала только голос Трелони:

“Он не знает, что я уже всё записал”.

Она шла по Флиндерс-Лейн, где старые кирпичные здания прятали антикварные лавки, как будто город хранил свои тайны в узких переулках. Воздух пах пылью, сыростью и чем-то древним – как будто время здесь не текло, а застряло. Лавка Марго Вейл называлась просто: “Время”. На двери – табличка: “Вход только для тех, кто не боится правды”. Алекса толкнула дверь.

Внутри пахло ладаном, старыми книгами и чем-то горьким – как будто сгоревшая бумага. Полки до потолка. Часы, которые не шли. И за стойкой – Марго. Высокая, худая, в чёрном платье, с седыми волосами, собранными в тугой узел. И в чёрных перчатках.

– Алекса Кроу, – сказала она, не глядя. – Я ждала вас.

– Почему?

– Потому что смерть Трелони – не случайность. Это объявление.

– Чего?

– Начала. – Марго сняла перчатку – медленно, как ритуал. Под ней – шрамы. Старые. Глубокие. – Я знаю Бенедикта Фолла с академии, – сказала она. – Он не продавал картины. Он переписывал историю. Если картина была поддельной – он уничтожал оригинал. Если коллекционер знал правду – он исчезал. Он называет это “очищением”. Но это – убийство искусства.

– Почему вы до сих пор носите перчатки? – спросила Алекса.

– Потому что однажды он сказал мне: “Ты слишком много видишь”. И бросил меня в огонь. Я выжила. Но мои руки – нет.

Алекса молчала. Теперь всё встало на свои места. Фолл – не просто дилер. Он – ревнитель лжи. И Трелони знал слишком много.

– У вас есть что-то? – спросила она. – Что-то, что может помочь?

Марго открыла ящик. Достала старую фотографию. На ней – двое молодых мужчин в студии. Один – Трелони. Другой – с холодным взглядом, но с улыбкой.

Бенедикт Фолл. Подпись снизу: “Братья по кисти. Академия искусств, 1998”.

– Они были лучшими друзьями, – сказала Марго. – Пока Фолл не понял, что Трелони продал его подделку как оригинал. С тех пор он начал очищать мир от лжи. Начав с тех, кто её создал.

Алекса взяла фото. На обороте – надпись: “Один из нас – ложь. Второй – правда. Кто знает, где граница?”

– Спасибо, – сказала она.

– Не благодарите, – ответила Марго. —Просто найдите его. Пока он не начал с кого-то ещё.

***

Вернувшись в участок, Алекса зашла в комнату, где Мэдисон сидела за компьютером, как будто приросла к экрану.

– У меня есть доступ к зашифрованному архиву, – сказала девушка, не отрываясь. – Но это будет сложно. Флешка повреждена. И шифрование – уровень государственной тайны.

– Ты же хакер, – сказала Алекса. – Или ты уже забыла?

Мэдисон усмехнулась.

– Я не просто хакер. Я – бывший хакер. Но попробую.

Пальцы замелькали по клавиатуре. Экран мигнул. Код. Шифр. И – наконец – папка.

Название: “Очищение. Этап 1”.

– Открывай, – сказала Алекса.

Видео. Тёмная комната. Фолл в чёрных перчатках. Он бросает документы в огонь.

Говорит:

– Ты думал, что это искусство? Нет. Это – ложь. А ложь должна гореть”.

И вдруг – голос за кадром. Трелони.

– Ты не художник, Фолл. Ты – убийца искусства. И я оставлю след. Пусть кто-то найдёт правду.

Экран гаснет. Мэдисон посмотрела на Алексу.

– Он знал, что умрёт, – сказала она. – Но он хотел, чтобы вы это увидели.

Алекса кивнула. Она чувствовала это.

Трелони выбрал её. Не случайно. Он знал – только она сможет понять. Потому что она – как он. Видит ложь. И не боится её разрушить.

***

Вечером она сидела у окна. Дождь снова начался. Бигглсворт лежал у её ног, как будто охранял. На столе – фото. Фолл.

Трелони. “Братья по кисти”. И подпись: “Один из нас – ложь”. Она открыла блокнот.

Написала:

“Фолл. Мотив – не деньги. Признание. Он хочет быть единственным, кто знает правду. Остальные – мусор. Подделки. Должны быть уничтожены”.

Потом добавила:

“Он носит перчатки. Не чтобы скрыть отпечатки. А чтобы не касаться лжи”.

Зазвонил телефон. Джордж.

– Алекса, – сказал он. – У меня тут клиент. В чёрных перчатках. Купил латте. Сказал: “Спасибо. Сегодня будет чисто”.

Она замерла.

– Где он?

– Ушёл. Но оставил визитку. “Folly & Grace”.

И подпись: “Бенедикт Фолл. Искусство без лжи”.

Алекса положила смартфон. Посмотрела на кота.

– Он уже здесь, – сказала она. – И он знает, что я иду.

Бигглсворт мяукнул.

Как будто говорил:

“Тогда иди. Только не забудь хлеб”.

За окном – Мельбурн. Мокрый. Светящийся.

Живой. И где-то в его тени – человек, который хочет сжечь правду.

Глава 3. Танец, химик и блогер

Утро в Мельбурне наступило с туманом. Он лёг на город, как пелена – мягкий, серебристый, скрывающий улицы, будто сам город не хотел, чтобы правда вышла на свет.

На мостовой – лужи, в которых отражались неоновые вывески, как будто город спал с открытыми глазами. Где-то играла музыка из наушников прохожего. Где-то смеялись студенты. Но Алекса шла молча. В руке – пакет с пеплом, собранным с обгоревшей флешки.

И в голове – голос Трелони:

“Он не знает, что я уже всё записал”.

Она шла к лаборатории Оливера Спейда – в подвале старого университетского корпуса на Суитингем-роуд. Место, где наука пахла ацетоном, кофе и страхом перед взрывами.

– Ты опять приносишь мне то, что, по-моему, взорвётся, – сказал Оливер, не отрываясь от микроскопа.

Он был в очках, в белом халате, с пятном йода на рукаве. Бывший химик-криминалист, уволенный за “чрезмерную любознательность”. Теперь – её тихая лаборатория правды.

– Это пепел с флешки, – сказала Алекса. – Проверь, что в нём.

– Ты уверена, что хочешь это знать? – спросил он, беря пакет. – Иногда пепел – это всё, что остаётся от правды. А иногда – это ловушка.

– Я не боюсь ловушек, – сказала она. – Я их расставляю.

Оливер усмехнулся. Поставил пробирку на горелку. Добавил реактив. Мгновение – и взрыв. Пробирка разлетелась вдребезги.

Осколки впились в защитный экран.

– Ну вот, – вздохнул он. – Опять пятно на потолке. И опять – ты виновата.

– Ты жив, – сказала Алекса. – Значит, результат есть.

Он посмотрел на спектрограмму.

– Пепел не просто сгорел. Его обработали. Но я нашёл следы вещества. Дурман. Яд. Тот же, что и в теле Трелони.

– Дурман? – переспросила Алекса. – Это же древний яд. Использовался в средневековых ритуалах. Вызывает паралич, галлюцинации… и смерть через удушье.

– Именно, – кивнул Оливер. – Но чистый. Без примесей. Кто-то знает, что делает. И кто-то хочет, чтобы смерть выглядела… естественно.

– Фолл, – сказала она. – Он не просто убивает. Он режиссирует.

– Похоже на ритуал, – добавил Оливер. – Как будто он не просто убивает. Он освящает.

– Он увеличил изображение на экране. – Подожди. В пепле – не только яд. Есть ещё кое-что. – Он подвинул фрагмент. На экране – крошечный обгоревший клочок бумаги. С вырезанным словом: “Чисто”. – Он не просто уничтожает, – сказал Оливер. – Он оставляет след. Как священник после обряда.

Алекса посмотрела на осколки. На пятно на потолке. На спектрограмму, где змеилась линия яда.

Она чувствовала: “Фолл – не просто убийца.

Он – артист. А смерть – его кисть”.

***

Вернувшись в участок, она застала Джаспера Куинна. Это был подросток-ботаник, который вëл блог о преступлениях. Он случайно стал свидетелем чего-то важного, но боялся говорить. На нём были очки с толстыми стёклами и рюкзак в форме черепахи.

Молодой, худой, с глазами, в которых читался страх. Он сидел на стуле, как будто его пригвоздили к нему.

– Алекса, – сказал он, не поднимая глаз. – У меня есть кое-что.

– Что?

– Я… я не хотел показывать. Но я боюсь. – Он достал телефон. Видео. Ночь. Урна у галереи “Folly & Grace”. Человек в чёрных перчатках вытаскивает из сумки папку.

Бросает в мусор. Уходит. – Я снимал случайно, – сказал Джаспер. – Я был там… пытался понять, где он был в последний раз.

Но я узнал его. Это Фолл.

Алекса взяла телефон. Увеличила. На папке – штамп: “Архив Трелони.

Конфиденциально”. И дата: “вчера”.

– Он уничтожает доказательства, – сказала она. – Но не знает, что ты это видел.

– Он найдёт меня, – прошептал Джаспер. – Он знает, кто я.

– Нет, – сказала Алекса. – Он думает, что ты – никто. А я сделаю так, чтобы ты стал тем, кого он боится. – Она положила руку на его плечо. Лёгкое прикосновение. Но для Джаспера – как якорь. – Останься здесь. И не выходи на улицу. Пока я не скажу.

***

Вечером она пошла в клуб “Velvet Frame” – бывшую картинную галерею, превращённую в ночной клуб. Там проходил аукцион в день смерти Трелони. Там, по словам Мэдисон, Фолл в последний раз видел жертву. Музыка била в грудь. Стены – покрыты проекциями старых картин. На сцене – танцует Тиа Манго. Блогерша. Танцовщица. Звезда Instagram. Её движения – резкие, плавные, как будто она рисует воздух. Алекса села у барьера. Смотрела. И вдруг – заметила.

Каждое движение. Каждый поворот. Каждый жест – повторяет сцену убийства. Тиа поднимает руку – как будто держит холст.

Поворачивается – как будто видит кого-то за спиной. Замирает – как будто видит тело. И падает – не на колени, а в позу Трелони, как на фото с места преступления.

– Что вы видите? – спросил бармен, наливая ей воды.

– Хореографию убийства, – сказала она.

– Что?

– Это не танец. Это воссоздание. Кто-то рассказал ей, что произошло. И она танцует это.

Бармен посмотрел на сцену.

– Она танцует каждый вечер. Говорит, что это “искусство боли”.

Алекса подошла к выходу. Ждала, когда Тиа закончит.

– Ты знала Трелони? – спросила она, когда та вышла.

Тиа замерла. Глаза – как у загнанного зверя.

– Нет, – сказала она.

Слишком быстро.

– Тогда почему ты танцуешь сцену его смерти?

– Я… я не знаю, о чём вы.

– Ты знаешь. И ты боишься.

Тиа опустила голову.

– Он приходил ко мне. За неделю до смерти.

Сказал: “Если со мной что-то случится – посмотри на моё видео. И танцуй его. Пусть мир увидит, как я умер”.

– Ты видела видео?

– Да. Он показал. Там – Фолл. Они ссорились. И в конце… Трелони сказал: “Я оставлю след. Через тебя. Через танец”.

Алекса посмотрела на неё. На её руки. На шрам на запястье – от ожога. Как у Марго.

– Ты не просто танцовщица, – сказала она. – Ты – свидетель.

Тиа кивнула. Тихо. Как будто боялась, что её услышат стены.

– Я боюсь, – прошептала она. – Он знает, что я танцую. Он был здесь вчера. Смотрел. И ушёл, улыбаясь.

Алекса взяла её за руку.

– Больше не танцуй. Ты уже сказала всё. Теперь я скажу ему.

***

Вернувшись в участок, она застала Мэдисон за компьютером. Девушка смотрела на экран. Глаза – широко открыты.

– Алекса, – сказала она. – Я нашла.

– Что?

– Архив Трелони. Полный. Я взломала его через старый сервер университета. И нашла письмо. От него самого. Датировано за три дня до смерти.

Она показала экран.

“Фолл начал чистку. Он убивает тех, кто знает правду. Марго – выжила. Тиа – знает.

Джаспер – в опасности. Я – следующий. Но я оставлю след. Через флешку. Через танец.

Через тебя, Алекса. Ты – последняя, кто может остановить его. Потому что ты видишь то, что другие скрывают. Ты – не детектив. Ты – правда”.

Алекса откинулась на стуле. В комнате – тишина. За окном – Мельбурн. Город, который танцует, пьёт кофе, смеётся. И не знает, что в его тени кто-то стирает прошлое.

– Он выбрал вас, – сказала Мэдисон. – Не случайно.

– Нет, – сказала Алекса. – Он знал, что я вернусь. Потому что я – как он. Я не верю в ложь. И не позволю ей выжить.

Она закрыла блокнот. Написала одно слово: “Чистка”. И под ним – список: Фолл.

Джаспер. Тиа. Марго. Она сама”.

– Он уже знает, что мы близко, – сказала Мэдисон. – Что дальше?

Алекса не ответила. Она уже была у двери.

***

Когда она вышла из участка, дождь закончился. На мостовой – отражение фонаря, дрожащее, как живое. Где-то вдалеке – сирена. Не скорой. Полиции.

Как будто город сам предупреждал:

“Он рядом”.

Алекса пошла по улице. И не видела, как в тени у стены – стоял человек в чёрных перчатках, не двигаясь. В руке – зонт. Под ним – крошечная флешка, как будто подарок. Он смотрел на неё. На её шаги. На её тень. Он улыбнулся.

– Ты идёшь, – прошептал он. – Но ты не знаешь, что я уже выбрал следующего.

Глава 4. Старые ножи и старые клятвы.

Дождь кончился, но город остался мокрым, как будто плакал тихо, не желая, чтобы его услышали. Улицы блестели, отражая неоновые вывески, будто каждый фонарь был глазом, следящим за шагами. Алекса шла по Коллинз-стрит, где старые здания смотрели на неё с высоты, как судьи. В руке – пакет с пеплом, словно она несла с собой остатки сожжённой правды. Перед тем как свернуть к подвалу Феликса, она прошла мимо старой галереи “Folly & Grace”. Здание стояло пустое. Окна – заколочены. Дверь – заперта. Но в одной из щелей – свет.

Тусклый. Мерцающий. Как будто внутри кто-то ждал. Она остановилась.

Прислушалась. Изнутри – тихая музыка.

Ста́рый вальс. Тот самый, что играл в день открытия в 1999-м.

Она помнила – как Гэрри сказал тогда:

“Этот вечер пахнет ложью”.

Она посмеялась. А теперь поняла: он был прав. Она подошла ближе. Дверь – не шелохнулась. Но на асфальте – мокрый след, как будто кто-то в чёрных перчатках только что вышел. След вёл к аллее.

Исчезал в тени. Алекса посмотрела на здание. И вдруг почувствовала: галерея помнит. Каждый шаг. Каждый шёпот.

Каждую ложь, сказанную в её стенах. И кто-то – возвращается. Она пошла дальше.

Но знала: Мельбурн не просто город. Он – архив. И он не забывает.

***

Она шла к Феликсу Тренчу – бывшему куратору музея, ныне живущему в подвале библиотеки “State Library Victoria”, среди пыльных томов, которые никто не открывал с 1980-х. Говорили, он сошёл с ума. Но Алекса знала: сумасшествие – это просто память, которую мир не хочет слышать.

Дверь скрипнула, как будто стонала. Внутри – полумрак. Запах пергамента, плесени и чего-то горького – как будто здесь когда-то горели документы.

– Я ждал вас, – сказал Феликс, не оборачиваясь.

Он сидел у стола, в очках с толстыми стёклами, в пальто, будто боялся холода, которого не было. Руки – дрожали. Но глаза – ясные. Острые.

– Почему? – спросила Алекса.

– Потому что вы идёте по следу, который уже кто-то прошёл. И он оставил пепел.

Она поставила пакет на стол. Он не стал его открывать. Просто кивнул.

– Дурман, – сказал он. – Не просто яд.

Это ритуал. Использовался в старину – чтобы “очистить” лжецов. Они говорили: “Пусть язык их заглохнет. Пусть дыхание их оборвётся. Пусть их ложь сгорит”.

– Откуда вы это знаете?

– Потому что я видел это раньше. В 1995 году. В одной из галерей Парижа. Там умер дилер. Тело – без следов насилия. Но на губах – пепел с вырезанным словом: „Чисто“.

Алекса почувствовала, как по спине пробежал холод.

– Фолл, – сказала она.

– Да, – кивнул Феликс. – Он тогда был молод. Но уже верил, что искусство должно быть чистым. Даже если для этого придётся убить. – Он встал. Подошёл к шкафу. Открыл потайной ящик. Достал толстый том в кожаном переплёте. На обложке – выжжено: “Очищение через огонь и ложь”. – Это его дневник, – сказал Феликс. – Не весь.

Я спрятал. Потому что знал: однажды кто-то придёт. И спросит: “Почему он убивает?”. А я смогу ответить: “Потому что он считает себя спасителем”.

Алекса открыла книгу. Страницы – исписаны аккуратным почерком. Схемы.

Имена. Даты. И везде – одно слово: “Очищение”. На одной из страниц – список:

“Поддельные картины, уничтоженные в 1998–2003”. С описанием: “Оригиналы сожжены. Подделки сохранены. История исправлена”.

– Он не убивает ради денег, – прошептала она. – Он переписывает историю. Уничтожает тех, кто знает правду. Чтобы мир верил в подделку.

– Именно, – сказал Феликс. – Он не вор. Он – ревнитель истины. Только его истина – ложь. – Он посмотрел на неё. – Будьте осторожны. Он уже знает, что вы читаете его книгу. Потому что она не должна была быть здесь.

Алекса замерла.

– Вы оставили её для меня?

– Нет, – сказал он. – Я оставил её для него.

Чтобы он знал: Вы уже в его прошлом.

***

На следующее утро Киран приехал домой к Алексе. Он был бледен. В руке – старая папка, обмотанная бечёвкой.

– Алекса, – сказал он. – Я нашёл.

– Что?

– Дело отца. Он умер в 2005. Официально – сердечный приступ. Но я всегда знал: что-то не так.

Он открыл папку. Фото: картина. Пейзаж.

Подпись: “Фолл. „Закат над Ларго“. 1999”. Под ней – чек. Продавец: “Бенедикт Фолл”.

Покупатель: Эдвард Хасси.

– Он купил её за 200 тысяч, – сказал Киран. – Через три месяца эксперт сказал: подделка. Отец хотел вернуть деньги. Но Фолл исчез. А отец… умер. В ту же ночь.

– А яд? – спросила Алекса.

– Я взял образцы. С холста. С рамы. С писем, которые он хранил. И нашёл следы дурмана. На внутренней стороне рамы. Как будто кто-то вдыхал его каждый раз, когда смотрел на картину.

Алекса посмотрела на фото. На лицо Кирана.

На его руки – дрожащие, как у Феликса.

– Он убил его не разом, – сказала она. —

Он отравлял медленно. Через искусство.

Через веру. Через ложь.

– Я думал, он просто дилер, – прошептал Киран. – А он – убийца с кистью.

– Теперь ты понимаешь, – сказала Алекса, – почему я не могу остановиться.

***

В тот же день она пошла в библиотеку “State Library Victoria” – туда, где хранились архивы австралийских художников. Там, в подвале, среди пыльных папок, она нашла фотоальбом галереи “Folly & Grace”. 1999 год.

Открытие. Молодые художники. Смеющиеся гости. И – в центре – Фолл. Высокий.

Холодный. С улыбкой, которой не было в глазах. А рядом – парень лет двадцати.

Серьёзный. С карандашом в руке. Рисует на блокноте.

– Киран, – прошептала она.

Фото было подписано: “Будущее без лжи”.

Она посмотрела на дату. 1999. Значит, Фолл знал его с юности. Возможно – выбрал. Как ученика. Как орудие. Как жертву. Она закрыла альбом. Но не ушла. Стояла в тишине. Слушала, как капает вода из трубы.

Как шуршит мышь за стеной. Как дышит город. И вдруг поняла: “Фолл не просто убивает тех, кто знает правду. Он воспитывает тех, кто её забудет. Киран – не случайность. Он – часть плана. Очередной шаг “очищения”.

***

Вечером она сидела в “The Daily Grind”.

Джордж молча поставил перед ней латте.

На пене – сердце. Как в старые времена.

– Ты выглядишь так, будто увидела призрака, – сказал он.

– Я видела, – сказала она. – Не одного.

Многих.

– Фолла?

– Да.

– Но не только его. Я видела прошлое. И оно не просто вернулось. Оно кровавое.

Джордж посмотрел на неё.

– Ты знаешь, что он сделает дальше?

– Да, – сказала она. – Он уничтожит всех, кто может рассказать. А потом… начнёт с тех, кто может вспомнить.

– И что ты будешь делать?

Она допила кофе. Поставила чашку.

Сказала одно слово:

– Вспомню.

Глава 5. Голос с конца

Утро в Мельбурне наступило без предупреждения. Туман, как всегда, лёг на город, будто пытался что-то скрыть. Но на этот раз – не тени, а голоса. Шёпот в вентиляции. Стук в стенах. Звук, будто кто-то пересказывает события в обратном порядке.

Алекса шла по Хай-стрит, в руке – чашка кофе из “The Daily Grind”, но не пила. Она думала о Фолле. О Киране. О фото в библиотеке.

О словах Феликса:

“Он уже знает, что вы в его прошлом”.

А она всё ещё не знала – где начинается правда. И тогда вспомнила – Элси Пим.

Пожилая женщина из дома напротив галереи “Folly & Grace”. Жила на втором этаже, за занавесками, которые не открывала с 1998 года. Говорили, она всё видит. Но всё говорит с конца.

– Она не сумасшедшая, – сказал Джордж однажды. – Она просто помнит не как мы.

А как будто время у неё – проигрывается в обратную сторону.

***

Дом Элси стоял, как будто его забыли снести. Краска облупилась. Дверь скрипнула, как будто стонала от боли.

Изнутри – запах сухих трав, пыли и чего-то сладкого, как будто она всё ещё пекла для кого-то, кого давно нет.

– Заходите, – сказала Элси, не оборачиваясь.

Она сидела у окна, в очках, в шали, с чашкой, в которой давно остыл чай. Смотрела на галерею. На ту самую щель, где вчера горел свет.

– Я ждала вас, – сказала она. – …и тогда он сказал: “Ты не понимаешь, что это начало”.

Алекса замерла. Знакомая манера. Сначала – конец. Потом – середина. Потом – начало.

Как головоломка, которую нужно собирать на ощупь.

– Кто сказал? – спросила она.

– Тот, кто пришёл последним, – сказала Элси. – …и ушёл, не закрыв дверь. …и сжёг бумагу в камине. …и сказал: “Ты умрёшь, но искусство останется”. …и получил картину в чёрной сумке. …и пришёл не один. …и принёс оригинал.

Алекса достала блокнот. Начала записывать – в обратном порядке. Последнее: “Ты не понимаешь, что это начало”. Перед этим: “Ты умрёшь, но искусство останется”. Перед этим: сжёг бумагу. Перед этим: получил картину. Перед этим: пришёл не один. Перед этим: принёс оригинал. Она посмотрела на Элси.