Текст книги "Твои волосы пахнут ветром (СИ)"

Автор книги: Forzill

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

И всё обернётся к началу Но станет ещё прекрасней Сегодня не будет смерти, Больше не будет смерти.

Торувьель смотрела вперед, на черные врата, ведущие на не менее черные земли. Вдали сияло алое пламя Ока и черные башни подпирали небо, полыхающее алыми молниями. Ядовитый мрак царил на тех землях и будет царить еще много лет, не смотря ни на что. Он неряшливыми клочьями путался среди воинов, стелился в оврагах, словно отягощенное многодневными тучами небо не выдержало своего душного бремени и обронило наземь грязные комковатые вороха. Чтобы не думать о предстоящем, она сосредоточилась на волосах Леголаса, стоящего рядом, они казались мягкими и шелковистыми рядом с ее рыжеватой соломой. От могильного холодного ветра их волосы запутывались и сплетались в полете. Он обернулся к ней и хотел сказать что-то еще, но его перебил поднятый меч Исилдура и крик будущего короля Гондора.

Перед глазами тут же замелькали хаотично меняющиеся картинки: лица орков, стрелы, пронзающие небо, грива Ласлега в темной орочьей крови, блестящие копыта роханских коней, мерцающие красные молнии в отражениях на нагрудниках павших воинов и черных глазах орков…Все шло настолько быстро, что образы перед глаза, звуки вокруг и ощущения не складывались в общую картину, а шли по отдельности, а несовместимое часто сливалось в одно. Левое плечо пронзила боль – настолько сильная, что поводья выпали из руки. Орочья стрела. Буквально через секунду – еще одна стрела в груди, толчок ветра, уносящийся куда-то вперед … Слишком рано. Как жаль, что не через пару минут. И она вдохнула со счастьем свой, она наверняка знала, последний настоящий вдох. Тут же боль растеклась изнутри кипятком, прижигая все. Перед глазами Торувьель появилось темное небо, полное воронов, уже хохотавших и кашляющих своим карканьем, уже приготовившихся пожирать тела мертвых людей и орков. Появились алые молнии, окрашивающие черные облака в бордово-красный – цвет крови, которой истекали все. Был и ее любимый, бежавший в какой-то безумной попытке спасать ее. Было все – Только смерти – Смерти не было. Небо – небо такое же, как и было: темное, полыхающее, но отчего-то свободное. Вокруг было неожиданно тихо. Выжившие воины устало озирались, мертвые лежали, раскинув руки, пытаясь обнять небеса. Знакомое усталое ржание. Это ее конь – Ласлег, Торувьель знала точно. Он подошел к ней, наклонил голову совсем низко к лицу девушки. Горячее дыхание тут же ударило по коже, принося облегчение и последнюю горячую обжигающую звериную нежность. – Уходи с нашими, Ласлег, – прошептала коню она. Дышать становилось невозможно. – Уходи… Закрыть глаза, успокоиться и умереть… Тишина бурлила неясным рокотом, словно она лежала на дне реки, по которой шла флотилия судов. Боль связывающая, крутящая, такая невероятная, что уже совсем обыденная. Леголас шепчет. Он знает, что это не поможет, но трясется в попытках спасти. Она знает, что он сейчас в отчаянии и что винит себя и что может и правда – не ее это была битва, но еще будучи юной, юной как трава в лесу, она согласилась разделить с ним все отрады и все горе. У него лицо трескается, как маска, сплетение боли и ярости, его губы дрожат. Ей так хочется утешить его, но руки ее уже не слушаются. А слезы кончились. Торувьель глотает слова, напополам с кровью, текущей почему-то изо рта. – Отпусти, Лайквалассе… Как же еще он получит певчего дрозда, которого обещал ты поймать… У него твоя улыбка и волосы медовые… – И тут же спохватилась, агония видно отпустила ее и связанно она заговорила – Вздор я несу, ни к чему тебе это знать, ни к чему тебе потом испытать мое безумие. Все вздор! Ты лучше запомни, ты запомни меня счастливой: вздрагивающей в твоих руках, податливой или сопротивляющейся или пинающей тебя с беззвучным смехом еще в Мирквуде, запомни меня играющей на лютне у костра для тебя или даже той несмышленой эллет, решившейся спеть на твоем празднике. Запомни меня любой, но любимой.

Леголас смотрит, с ужасом смотрит на почти раздавленное тело. Немеет так быстро – и она онемела быстро, почти не почувствовала ничего. Болит, когда заживает. В ней заживать будет нечему. – Только обещай, что больше не будет больно. Наивно шепчет она, надеясь, что он догадается. Леголас склоняется к ней, сжимая землю рядом в иступлении, целуя и целуя и целуя. – Ты ничего не почувствуешь, – шепчет он. – Я обещаю. – Тогда прощай. Он мягко кивает, зажимает на мгновение переносицу. – А теперь посмотри мне в глаза, Синичка, – его улыбка грустная-грустная. – Смотри в глаза мне.

Не бойся душа потери, Отныне потерь не будет! Уже не будет разлуки, Лишь возвращенье и встреча.

========== Моя любовь, оставив клинок, мы с тобой пройдем еще сто дорог ==========

Комментарий к Моя любовь, оставив клинок, мы с тобой пройдем еще сто дорог OST Земля Легенд – Вернемся Мелкая промозглая морось сыпалась, стуча по потускневшей черепичной крыше старого постоялого двора. Когда-то он знавал хорошие дни и свежий эль и горячее мясо, теперь же одиноко притулился у редкого пролеска к западу от северных Роханских равнин. Однако и сейчас трактир крепко стоял на своём месте вот уже не один десяток лет наперекор беснующимся ветрам, войнам и непогодам, трепетно и упорно вел свою собственную битву – за надёжный кров для тех, кого нелёгкая занесла к самому Андуину. Потому-то и околачивались здесь давно один лютнист, певичка с рожком, одноногий скрипач да два совсем юных парнишки, лихо стучавшие в пару барабанов и бубен. Сегодня в этом местечке было оживленно и камин затопили на славу, ведь война принесла в кабачок целую ораву хмурых колдунов неясного вида, пригоршню рыцарей, возвращающихся в Марку, да и просто разного рода бродячих. Но старый трактирщик Тоби, намётанным движением протирая пивную кружку засаленным лоскутом, буравил взглядом незнакомца, который ни с кем не водил разговоров и, выбрав место поближе к огню, методично надирался в одиночестве, осушая одну пинту за другой. Высокий и статный, с широкими плечами и крепкими руками, он никак не походил на бродягу, хотя и выглядел весьма потрёпанным долгой дорогой. Повидавшему на своём веку самых разномастных путников Тоби не составило труда понять, что перед ним топил неизвестное горе в пивной пене эльф, хотя и прикрывший лицо за темным капюшоном: и грива светлых волос, и хорошей работы камзол, и выправка говорили сами за себя. Тоби со вздохом качнул лысеющей головой: нечего Дивному скитаться по северным равнинам в одиночку. Рассматривал старый трактирщик эльфа и так и этак, но тот держать с ним беседу не спешил и по-прежнему не поднимал глаз, только стиснул голову ладонями, низко наклонившись над столом. Отчего-то старику стало жаль воина, в довесок любопытство все еще мучило его жадную до всяческих историй душу. – Сударь, – пробасил он, отирая рукавом лицо, – угодно ли отужинать? Уж день как вы тут сидите… Но не отвечал ему Воин, лишь осушил очередную кружку. Отчего не отвечал – и сам Леголас не мог понять. Ему отчаянно хотелось рассказать старику о том, как в одночасье он потерял всё, о чем билось его сердце и радел ум. Раскрыть саднящую душу, избитую войной и свернувшуюся у порога трактира словно хворая собака. Он тщетно силился позабыть события тех дней. Однако снова и снова лихолесец припоминал каждую мелочь: то, как дрожали ее нежные губы, когда он поцеловал ее в первый и в последний раз, как трепетно пела она ему, пока плела на висках косы, и как закрыл на следующую луну от этого он ее потухшие глаза…

А тем временем рохирримы, устроившиеся за столом, зычно и громко хохотали – они праздновали долгожданную победу и грядущее возвращение домой. Увидев это, переглянулись менестрели, устроившиеся на помосте, и тут же худой и обтрепанный паренек-лютнист, вскочил и подбежал к столу воинов, улыбаясь во все зубы и звонко проводя по струнам. Налейте чашу менестрелю Я вам сыграю и спою Я пью вино, но не хмелею: Тем меньше пьян, чем больше пью. Раздался зычный хохот. – Ишь какой! Чашу ему! Я, когда поддам изрядно, тоже попеть мастер. А впрочем… отчего бы и нет, – уже порядком раздобревшие вояки достали из кошелей пару монет и кликнули Тоби. – Эй, налей-ка этому прохвосту лучшего коричневого эля, да и его друзьям, будь они неладны! За наш счет! Тут же разулыбались розовощекие музыканты, расчехлили инструменты. – Что вам, милостивые судари, исполнить? Может «В зеленых Роханских полях» или «Дороги»? Повернулся к ним самый статный из воинов и звучным голосом сказал. – Спойте-ка нам лучше про дом. Отдали мы свой долг, потеряли товарищей несчетное множество, а отстояли небо над головой да землю под ногами! Мы скрывали слезы, а сейчас скрываем свое счастье. Пусть так и останется, коли так заведено. Не будем сегодня мы вести пустую браваду, да и горевать по потерям нашим, воистину неоценимы они, успеем еще. Сегодня поднимем мы кружки за победу, за короля и за земли наши. За то, что было нам за что стоять и нынче есть, куда вернуться! Звонко встретились глиняные бока, опрокинуты были кружки, и заиграли музыканты нежную мелодию.

Каждое утро нас пробуждает рассвет, Забираясь под кроны деревьев, которые Укрывали тебя в ночи от ветра.

Мы такие счастливые после Долгого железного похода, Ведь теперь весна, и нас ждет Долгожданная парящая Свобода!

Мой брат с холодным клинком, оставь Эту войну на потом, Давай скорее вернемся в наш дом. Ты помнишь? Так тепло было в нем!

Мы прошли уже столько забытых разрушенных мест Там, где люди печалью покрыты-Они так давно не видели свет.

Мы о войнах мечтали когда-то, Но слишком красны Оказались после боя закаты, А нам так хотелось дожить до весны!

Леголас слушал и холодел. Слишком знакома была манера стихосложения и переборы лютни… – Откуда баллада эта, господин? – Учтиво спросил он уже отчаявшегося его разговорить старика-трактирщика. – Баллада-то? Нравится, сударь? Конечно нравится, такой нигде больше не услышать, даже в родных палатах ваших! Бывала у нас одна менестрель – ругается последним забулдыгой, а поет точно птичка. Давненько правда не видал я ее – схватила одним вечером лютню свою, да и исчезла, поминай как звали. Ну да появится еще, как деньги кончатся, тогда услышишь, Дивный!… Это что еще, ерунда это, она лучше в сто крат исполняла, что слезы льются, горе луковое, а как в танец бросится, так не хочешь, а расхохочешься. Такого даже в ваших опочивальнях не играют, говорю вам, Милорд, как она умела. Эту песню оставила – наказ дала, чтобы пели, как победа свершится. А мы и рады – двойную выручку нам обеспечивает, знаешь ли. Все про дом да про весну послушать тут непрочь. Она с надеждой – песня эта. Даже вас вот разговорила, а то сидели точно мертвый. Трактирщик болтал, а сам уж подсчитывал, сколько медяков упадет ему от хмельных рохирримов, уставившихся в стол и размышлявших каждый о своем.

Мой друг с холодным клинком, оставь Эту войну на потом, Давай скорее вернемся в наш дом. Ты помнишь? Так светло было в нем!

Моя любовь, оставив клинок, Мы с тобой пройдем еще сто дорог, Когда в нашем доме будут знать, что мы вернемся, И что нас снова нужно ждать!

У Леголаса Предательски запершило в горле. Она хотела вернуться в Лихолесье, хотела вернуться с ним, а он не уберег и не защитил. – Не играют, мастер. – Что говорите? – Не играют такого даже в моих чертогах. – Откуда ж вы, Дивный? И куда путь держите? Не серчайте на старого Тоби, что не признал, аль не отвечайте, если не хотите. Вижу – эльф вы, а говор не знаком мне, да и выправка у вас не нашинская. – Отвечу, да и серчать не буду, лишь попрошу подать ужин и снарядить коня. Держу я путь далеко через горы и холмы на Восток, держу я путь в Лихолесье – домой. – Лихолесье! Вот диво! А вы, милорд, случайно не будете – Лайквалассе, король Лихолесский… —тут остановился старый Тоби и заходили ходуном раскрасневшиеся щеки, явно думая, не слишком ли длинным оказался спрятанный за ними язык, но закончил трактирщик все же смущенно – повелитель белок да вассал бобров? Ощутил Леголас как сердце громко ухнуло и упало в пятки. – Буду. – Тогда чин по чину, что певичкой вы заинтересовались! Сразу узнали, а? Другом вы ей приходитесь? Неужто и у остроухих она в почете? Я, сразу признаться, подумал – из ваших она, из дивных, пришла черте откуда, и имя-то у нее эльфийское было, да и пела про эльфов со знанием. А она мне в ответ «Ну что вы, мастер Тоби», мол отец ей имя такое дал, чтобы фасонне. А уши всегда то волосами, то шапочкой прикрывала, от какая! Эх, разбойница! А я тоже груздь такой, решил, и правда – какой ваш остроухий в кафтанчики с овчиной рядиться будет и ругаться что Балрог…. Вам она передать тут кое-чего просила, а я уж решил – опять балагурит. Надо же такое – васссал бобров… А выходит у вас, Дивных, и такое есть. Вот невидаль… – Что передать просила? – с нетерпением подскочил Леголас. – Так просто сказать просила, чтобы не винили вы себя. Вы уж письма не ждите или чего такого – она только петь была мастерица, а так все побольше молчала или лютней отхлестать грозилась. Просила передать «Ты же знаешь, ты же слышал, в тех легендах – смерть. Тебе её уже не одолеть» – наверное про войну хотела предупредить, кто ее знает, сами уж разберетесь. И угостить вас вот затребовала за ее счет, да так, чтобы вы на вечер сегодняшний обо всем позабыли, даже как зовут вас и регалии ваши монаршьи, так что, Милорд, элю вам еще или чего покрепче?

========== Заживает на страницах долгих странствий эпилог ==========

Комментарий к Заживает на страницах долгих странствий эпилог OST Земля Легенд – Артурианна Земля Легенд – Путеводная Леголас стоял и смотрел в режущую глаза даль. Он уходил морской дорогой, но не был одинок, как предсказывали ему. Корабль, влекомый уверенной рукой кормчего, накренился в развороте, полоснув на ветру парусами. Лихолесец обращал внимание на покачивание судна не более чем на конский аллюр, но между тем ловко придерживал кряхтящего гнома за плечо. Гимли постарел, да и в лучшие свои годы гном не любил и не сносил мирную и убаюкивающую эльфийские сердца морскую качку. Они шли в вековечно цветущий край, шли на всех возможных парусах. Бушприт уверенно рассекал горизонт, а капли вились вокруг корабля подобно дивным лесным светлячкам. Это могло заставить забыть весь мир… Отлетели все тревоги и канули все скорби, сметенные крепким холодным ветром, рвущим из рук концы канатов. Бескрайний простор Великого моря с востока был отчеркнут от опушенного облаками неба полуразмытой линией горизонта, а с запада обрамлен изломанной чередой белых скал. Эта вольная ширь пробуждала в Леголасе странное, непривычное чувство собственной незначительности и суетности своих личных катастроф. Леголас с силой сжал кинжал, в рукояти которого сиял тот самый сапфир – единственное, что он решился сохранить. «Так от роду повелось, что всем клинкам и кораблям дают девичьи имена». Сейчас это было прошлым – жизнь эльфа длинна, даже во много раз длиннее, чем нужно. Теперь все вокруг стало прошлым – леса, песни, сражения, ратные товарищи. Все пролетело мимо, остался только он. Прошлым стали даже ее ласковые руки, ее разогретый пением голос и глаза цвета лесного мха. Память… Для эльфов прошлое вечно продолжается, и память у них – как живая жизнь; но сейчас он вспоминал о том, что действительно ушло и уходило прямо сейчас, и память его была подернута холодком. И все же он позволил себе эту последнюю слабость. Он прошептал в ветер, в этот восточный ветер, пролетевший мимо – тот ветер, который им покровительствовал столько лет, черт возьми. – Останься со мной … Еще на минуту будь со мной… хотя бы до притока, до первой речной излучины… И в ответ Леголас услышал знакомый голос, что тоскливо лился и причудливо сплетался с солеными брызгами в единый мотив. Его сердце забилось словно раненый зверь, забилось тоской – безысходной и неразрешимой.

Этот берег – укрыт песком. Он цвета летящих волос твоих Мне бы выйти – из воды морской В одеждах струящихся голубых Но я всего лишь тень… На отвесной стене одиноких скал Я ночь, а ты мой день Среди тысячи имен мое не узнал Прощай, мой король Пусть флаги твоих башен отведут врагов Отдай мне всю боль Открой свое сердце мне одной.

– Откуда этот голос? – с дрожью спросил он Гимли, но тот лишь пожал плечами и удивленно покосился на друга. Гном ничего не слышал.

Ты как поступь роковых времен Как вечная молитва перед битвами Шелест платьев, блеск чужих шелков Останутся как жизни непрожитые А мне лишь темнота Я – камень в рукояти твоего клинка И верила всегда, что в книге этой не закончена строка.

Он не видел ее – потому что слёзы застилали глаза, да и не мог он увидеть ветер, увидеть слово, увидеть музыку. Но чувства не могли обмануть, не могла обмануть и доносившаяся мелодия прибоя, в ритмах которой рождались слова, слова ни для кого не сказанные, слова, неуверенно слетающие с губ, превращающиеся в песню. Ему захотелось в последний раз коснутся её волос, увидеть их медный блеск в свете полной луны, захотелось услышать ее песни, захотелось верить в то, что случилось все правильно – также преданно и самозабвенно, как верила в это она. Всей душой, до боли, до смерти. Забыв боль, забыв злость на проклятое время, на проклятых орков, на себя, просто верить. Он нежно прикоснулся к фальшброту – теплому дереву, согретому закатным солнцем, и было это будто прикоснуться к её рукам и почувствовать их тепло. И Леголас наконец понял с ужасом, смешанным с восхищением, что все, что слушал он – пели ему птицы, белые парящие над морем чайки, надрывные голоса. Только теперь Леголас наконец позволил себе печаль. Он сжимал поручни и подпевал ее лебединой песне, так как оставлял позади все, что знал и любил. А над головой, где-то высоко-высоко в небе горевали вместе с ним чайки, диковинные белые птицы, и их горе сливалось с его горем, потому как и они оплакивали то, чего и быть никогда не могло бы. Но вот сердце Леголаса стало биться чуть медленней, капли брызг высохли у него на щеках, а в душе стал потихоньку водворяться покой. Теперь он смотрел на горизонт другими глазами, думая о том, какие странные и удивительные вещи встречались ему на его пути и могут еще ему встретиться, какой великолепный век и великая любовь была уже ему дарована и им прожита, какая жизнь им с Гимли отныне предстоит среди перворожденных. – Я не знаю, что за балладу ты слышишь, друг, но я знаю много хороших и отчего бы нам не спеть с тобой, а? Да сократит это наш длинный путь. И Гимли затянул своим глубоким тяжелым голосом – запел изрядно охрипшим и постаревшим с тех пор, когда в последний раз он пел с Леголасом и Торувьель.

Перелетные как птицы песни наших берегов Заживает на страницах долгих странствий эпилог Через тьму, через забвенье – нам идти как через рай За звездой и пусть падение станет шагом через край.

И тут стройным хором мотив подхватила и вся судовая команда. Тут все знали ее слова – слова, которые когда-то старательно записывала она, прикусив перо, которые несла по трактирам и трактам, прихватив лютню на манер клинка, которые она пронесла через всю Третью Эпоху. Леголас почувствовал, как становится солоно на языке – теперь он точно знал, что все было не зря.

Иди вперед, зажги сердца свободой. Через века врываясь в новый день Мы знаем, как творить огонь историй И он зовет тебя – на свет.

– Слова-то какие, – мечтательно вздохнул кормчий. – прямо в душу. Мы «Путеводную» поем что в штормы, что в штиль. Не знал, что способны менестрели ещё на такое. Кто бы ни был он, налил бы я ему чашу и выпил бы за его здоровье. Да хранит Светлая Элберет его и дороги, которыми нынче ходит он. – Да хранит Светлая Элберет его и дороги, которыми нынче ходит он! – откликнулся Леголас, глядя в чистым кристаллом сияющее небо. И запел лихолесец вместе со всеми, так что нота его тут же потонула в стройном переливе голосов.

Под седыми небесами наша вера без оков За высокими словами не осталось ничего Никому служить не будем – ни деньгам, ни королям Быть собой, хоть путь наш труден, Это лишь осталось нам.

– Мы не одиноки, мой бессмертный брат, никогда не будем. – сказал ему Гимли, сжимая крепко-накрепко плечо лихолесца. И Леголас невольно улыбнулся. И вновь обратил взгляд в горизонт, с которого упали вдруг два маленьких бриллианта дневных звезд, и обжигая взор прощальным сиянием, исчезали в пучине. А корабль все плыл, устремляясь к тем землям, что лежали за невидимым горизонтом.

Прощай, мой король Пусть флаги твоих башен отведут врагов Отдай мне всю боль Открой свое сердце мне одной. Услышь мой прибой Я бьюсь под твоим знаком, не жалея сил За жизнь, мой король И за век, который ты в легенды превратил.