Текст книги "Характеры"

Автор книги: Фигль-Мигль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Ух, друзья бесятся. И не только они – но и вообще все живое. Допустить, чтобы кто-нибудь был несчастен по своей вине и счастлив на свой лад – как можно! Это все равно что признаться: мы не вольны в счастье и несчастье этого человека, он не в нашей власти. Он во власти своих химер. Он от нас сбежал, как сказано в финале фильма «Бразилия».

Маленький трактат об обаянии 

Ничего такого, только голос и взгляд. Человек, скорее всего, полный подонок. Это еще счастье, если умный. Может оказаться подонком и дураком. Зачем, спрашиваешь, такому дураку волшебная дудочка? А зачем тебе уши?

За какие семь морей уносить ноги, если твой убийца меньше всего озабочен мыслью о преследовании? Определенно не в себе был Одиссей, когда давал хитроумные инструкции спутникам, любопытство и тщеславие: я, дескать, буду единственный из смертных, который спустится в этот ад... тьфу, услышит серебряные голоса сирен. Ну да, услышал. Так и пошел в свой ад вместе с мачтой. А мачта, ребята, ни в чем не была виновата – но ведь и Тесей разделил судьбу Пирифоя.

Я уже хотел на всех парусах проскочить это гиблое место, но озаботился необходимостью восстановить доброе имя сирен или, по крайней мере, что-нибудь да вякнуть в их защиту, потому что мне – как знающему, что там было на самом деле, – их жалко.

Так вот, сирены (Тельксиопа, Мольпа, Пейсиноя; кифара, флейта, вокал) – дочери бога реки Ахелоя и, представьте, Мельпомены. Родились они люди людьми и только потом, оказавшись разборчивыми невестами, навлекли на себя гнев и месть Афродиты, превратившей их тела от бедер в птичьи. Музы (их, выходит, тетки), победив сирен в состязании (когда б мы увидели эти игры древних греков), ощипали их и сделали себе венки из их перьев. Уловка Одиссея привела к тому, что несчастные утопились.

Выходит, сирен я приплел напрасно; сирены всего лишь аллегория вечного похмелья в чужом пиру. Не для себя сирены старались, была на то злая воля богов. Обаятельный человек, в общем-то, тоже редко старается для себя самого. Может, какие-то жители попросят его освободить город от каких-то крыс, а он и жителей вместе с крысами выведет. Ему что, много от этого пользы и удовольствия, присвоит он себе животишки мирных бюргеров, жен их, дома и скот? Просто, вы понимаете, дудочка поет, моряки тонут, крысы гибнут, дети пропадают в пещерах, и над всем этим великолепием – небо и солнце, что тоже неплохо. Любуйся, залепив уши.

Или не будь крысой. Не ведись на эту музыку.

Застенчивые 

«Застенчивый: несмелый, неразвязный, робкий, излишне совестливый или стыдливый, неуместно скромный, непривычный к людям, молчаливый».

Вот сколько всяких слов на грани перлов. (Об излишней совестливости – это особенно хорошо.) Из них, как из кубиков, складывается кукольный домик для хрупкого, как игрушка, существа. Кубики вроде детские – с крупно нарисованными буквами и картинками, а стены выходят почище, чем у Алексеевского равелина.

Застенчивый сидит в четырех стенах, как в застенке, а ему так хочется пойти к людям – на каток или потанцевать. Невозможно: он обязательно упадет, и все будут смеяться. Почему упадет? Что страшного, если рассмеются? Может быть... ну а вдруг? Подумать страшно: на следующий день все газеты мира выйдут с отчетом о его позоре на первой полосе.

Любой разговор с чужими, каждый визит в присутственное место – такая пытка, что лучше уж никуда не ходить и не разговаривать. Он никогда не сожалеет об упущенных возможностях, потому что отчетливо помнит все свои муки. Самое ужасное не страх (в конце концов, ничего фатального ему в жилконторе не сделают), а вот эта внезапная немота, стыд, тоска, от которой трудно дышать, – безобразное остановившееся мгновение, выключающее из мира людей. Поскольку застенчивый не мизантроп и к людям скорее расположен, он не может с чистой совестью плюнуть и отвернуться, как сделал бы это строптивец или закоренелый своевольник. Огни большой жизни так влекут его! И так невозможны.

Вот что случается с излишне совестливым. Он готов верить, что действительно хуже всех – по крайней мере, в худшую сторону не такой, как все. Люди кажутся ему огромными – так вы кажетесь огромным вашей кошке или небольшой собаке, – а он сам – обитателем игрушечного каземата,  в котором пытают понарошку,  но тем беспощаднее.  Он робок и молчалив,  но прежде всего – безропотен. Ту стену, которую он считает непробиваемой, он не старается разрушить. Просто стоит, прислонившись к этой стене. Смотрит на нее. Трогает.

Зато в тот день, когда и если он все же отваживается – так наконец отваживаются на самоубийство – показать себя миру, нет на катке и танцполе никого наглее.

Нервные 

Нервный чувствует себя загнанным зверем; кто и куда его загонял – это детали. Он забивается в угол, съеживается, закрывает глаза. Гневное отчаяние жжет под веками. Он трясется, весь мир против него. Не смей меня трогать!

Где-то льется вода из крана – прекрасно, пусть все утонут. Кажется, он забыл погасить газ? И ладно, пусть все сгорят. Через минуту, конечно, бежит и проверяет. Странно, что все в порядке. Ему нужно принять лекарство – если он умрет, пусть не говорят, что по своей вине.

Где-то льется, прямо в мозг из плохо прикрытого крана, вода. Он падает на постель и затыкает уши. Он вскакивает и бежит. Кран надежно закрыт. Но вода льется.

Он включает радио. Он выключает радио. Берет книгу. Откладывает. Его томит беспокойство, переходящее в злобу. Он думает одновременно о тысяче разных вещей, но ни на одной не может сосредоточиться. Сквозь злобу опять прорывается беспокойство: что-то должно было случиться. Он думает о домашних, которые сейчас неизвестно где, о дурных наклонностях сограждан, об ужасных болезнях, пока еще мирно дремлющих в его теле. Мелькает мысль о незавершенной работе, о числах и сроках. Ему делается дурно. Он хочет спокойно полежать или умереть.

Сегодня он не в силах работать. Спокойно лежать, впрочем, тоже. Целый день он бежит: на ходу ему легче. Увидев, что что-то забыл, он снова и снова выбегает в магазин. Он снова и снова возвращается, чтобы проверить газ, кран и замки. Он думает о соли и спичках, невымытых окнах, ненаписанных письмах, о важном звонке, которого все нет и нет, о времени, которого почти не осталось. Из крана льется вода.

Он падает на постель, лежит, сжавшись в комок, старается не думать, дышит все тише. Ему уже кажется, что он умирает. Он пытается сосредоточиться. Неожиданно он слышит звук льющейся воды и вспоминает все несчастья своей жизни. «Ах ты, Господи, – думает он нецензурно, – я выключил газ или нет?»

Раздражительные 

Все, что на нервного ложится тяжелой могильной плитой, раздражительный сторицей возвращает окружающим. Как пойдет швырять такими плитами – прямо Ахилл под стенами Трои (или этот, со стульями). Три заветных слова – дурак, мудак и враг – всегда наготове. Домашние трепещут, включая телевизор: вдруг мелькнет какая-нибудь особенно ненавистная рожа. Поскольку в телевизоре такая рожа – каждая первая, печальные домочадцы слушались-перенаслушались зажигательных речей о дураках и врагах. И о себе самих, кстати, тоже.

Уйди ты в свою комнату и закрой дверь! Во-первых, своя комната (со своим телевизором) есть не у всякого. Во-вторых, раздражительного влечет к людям, которых он призван спасти от засилья безмерной людской пошлости. Нервный ищет угол, где его не тронут, раздражительный – трибуну, с которой он заклеймит все, что ему не покатило.

Он хмурится, морщится, кривится, и вообще его на разные лады перекашивает. Он кричит или шипит, в зависимости от темперамента. Не находит себе места, роняет на стол масло с ножа, бьет посуду, ошпаривает пальцы – не угнетая, эти мелочи приводят его дух в боевое смятение. Он злобно подсчитывает свои шансы на победу. Мало кому удавалось изменить мир, и всегда это было не в лучшую сторону. Преобразователи слишком бесились по пустякам, да и потом, разве будет нормальный уравновешенный человек преобразовывать невесть что? Раздражительный улыбается, улыбка у него неприятная. Что-то он готовит грядущему дню?

Вздорные 

Великие какофонисты, вашей блажи, вашим капризам мир обязан своим кажущимся многообразием. Как сразу бы поблекли краски, померкли голоса, укротились стихии – и вообще все стало непоправимо плохо, – когда б локальному здравому смыслу удалось побороть мировую чепуху.

Словарь предлагает сравнить: сварливый, ворчливый – суетный, бестолковый – блажной, шальной, чудной. Мы готовы скорбеть вместе со словарем – как же, такое вопиющее отсутствие достоинства, – но останавливает – даже не то что останавливает, просто цепляет – пустяковая мысль: а что восславить в качестве антидота? Кротость, спокойствие, серьезность, осмысленность, уравновешенность... Слишком пресно. И слишком несообразно с предустановленной гармонией: как создан был мир в блажной час, так он и функционирует.

Дурь, нелепые причуды, прихоти и затеи – что еще может быть во власти человека? И что, кроме собственных чудачеств, может он противопоставить безрадостным чудесам света – конечно, не здравый смысл. Здравый смысл горазд только сказки рассказывать – как бы он все замечательно разумно устроил, плюс на законных основаниях. На законных основаниях у нас только тюрьмы устраиваются и счастливые браки; и там, и там без сумасбродств и дурачеств долго не протянуть.

Это как мюзиклы: в них всегда начинают петь в самом неподходящем месте: на ложе страсти или с веревкой на шее. Зрителей мюзиклов не коробит. Есть ли у вас уверенность, что и все остальное задумывалось не ради песен?

О педантах 

Вы о чем подумали? Анекдоты из «Филогелоса», французская комедия, Тредиаковский; преученое учение, книги, пыль, медные деньги и скука; скука и Штольц, может быть – Чернышевский и, возможно, Зоил. Но кто вспомнил в такой связи Зоила, тот сам педант.

Мир не любит педантов. «Плеща им в рожи грязь, как дуракам смеясь». Мир – будем справедливы – прощает педантов. Как доктор Старцев – Ф. Листа: «шумные, надоедливые, но все же культурные звуки». Вы должны понять, любое прощение возможно при одном условии: прощаемый обязуется впредь знать свое место. Твое место, говорит мир педанту, во французской комедии, так что будь добр. Педант отвечает: «Вы, государи мои, задали мне многотрудную задачу, на что прошу дать мне время». Через какое-то время ответ готов, с обоснованием по всей форме и историей вопроса в три печатных листа. Про французскую комедию чудесно изложено. Только вы уже не помните, по какому поводу сыр-бор, а на французскую комедию вам тем более того. Позволительно ли будет спросить, государи мои, кто виноват, что у вас такая короткая и нелюбопытная память?

А время идет, и мир, в минуту отдохновения, решил тоже что-нибудь сочинить, на благо и пользу. Мощь гения! Нежданный огонь остроумия! Стиль блестит ярче той лампы, при свете которой. И смысл жизни как на ладони.

«А что это у тебя твердо трехногое? – спрашивает педант, заглядывая в бумажку. – У греков, от которых мы литеры получили, оно об одной ноге, а треножное твердо есть урод, не имущий с греческим ни малого свойства. Поскреби, я тебе правильно напишу».

Какая обида! При чем здесь «твердо», когда речь идет о смысле жизни? И мир, этот самолюбивый стихотворец, сам себе объясняет – может быть, посредством французской комедии, – что такое педант.

Педант – это такой смешной, сутулый, в очках, растяпа, раззява, слишком худой или слишком толстый, вежливый и неуклюжий с дамами, беспомощный на улице и, желательно, старый и бедный.

Потому что если педант будет молодым, ловким, в модных ботинках, с отличным зрением, мастер спорта по боксу и повеса среди повес, вам, государи мои, останется только удавиться.

«Погибни ты и с сирским, и с халдейским языком, и со всей своею премудростью!» Так я хотел написать в виде эпиграфа, но потом передумал. Эпиграф, постскриптум – это-то как раз не принципиально; мало ли что успеешь натворить между колыбелью и эпитафией. Принципиальны совсем другие вещи.

Р. S. Я лучше умру, нежели неправедное и поносительное против одноножного тверда выговорю слово.

Мысли о пуговицах 

Пуговицы бывают и медные солдатские, и фарфоровые дорогого белья. Ломоносов устроил как-то фабрику разноцветных стеклянных пуговиц, а у парнасских щепетильников от такой новости рожи вытянулись по шестую пуговицу. Можно подобрать и многие другие примеры и сведения, но сейчас я хочу поговорить только о роковой и благодетельной роли пуговиц в жизни человека, который не хочет, чтобы его разглядели под одеждой.

Он у нас кто? Ах да, он у нас учитель греческого. Что-то такое безобразное. Не внушающее надежды, внушающее опасения. Он застегнут на все пуговицы – наглухо застегнут, по горло. Но не потому, что под сюртучком белье несвежее или отсутствие белья. Нет, не мерзнет. Что же, просто опрятен? Опрятен, да, но эта опрятность есть следствие, а не – достойная, впрочем, – цель всех устремлений.

Он чопорен и учтив, поскольку вежливость – единственное, что связывает его с миром. Мир не понимает, в чем дело, но, по широте души, склонен простить. Миру много не надо – однако и прощение не будет даровано тому, кто о нем не попросит. Чопорные и учтивые люди, особенно в таких сюртучках, просят прощения не тогда, когда от них этого ждут. Они – вот дошло до меня наконец – вообще не просят прощения. Их взаимоотношения с миром никогда не доходят до той счастливой стадии, когда делается и говорится что-либо требующее принести извинения обиженным. Это, конечно, обижает больше всего.

Вот и пишут потом обиженные, как неблагозвучен греческий язык. Ведь и обиженным, скажем правду, нелегко. Одна ли дама кинет перчатку на арену, другая ли потеряет платок – что, в самом деле, можно сделать, когда тот, кому перчатка и платок предназначались, учтиво подбирает и возвращает подобранное, а потом тотчас же удаляется. Перчатку-то – мне тут подсказывают – и в лицо можно метнуть с определенной целью. Но вы же не сразу убить хотите, верно? Сначала желательно помучить.

Фишка и мораль в том, что, если этот человек и будет мучиться, никто не увидит. Это не то, что древние греки называли «апатейа». Это то, что древние греки называли «хюбрикс».

Меланхолик – это вот какой человек 

Слишком яркий свет невыносим. А ночь смотрит тысячами глаз, и все ужасы и страхи разгуливают по земле, как спущенные с поводка собаки. Летом – комары и пыль. Зимою жизненные духи истощаются вместе с убывающими днями. Скудная и густая кровь еле движется в венах, тело становится сухим и бледным. И все давит какая-то смутная тоска, и не найти себе места, и так отрадно плакать.

Пожилой мудрый врач готовит микстурку в стакане. Больному кажется, что у него во внутренностях колет какой-то шип; он избегает света и людей; на него нападает страх; когда к нему прикасаются, это причиняет боль. Он пьет лекарство, засыпает и видит страшные призраки, ужасные сны и иногда мертвецов.

Бред, острый психоз, летаргия, помешательство, меланхолия. Нервные, впечатлительные, погруженные в свой мир люди. Всегда готовы кому-нибудь этот мир навязать. Человек, мой друг, становится тираном тогда, когда он пьян, или слишком влюбчив, или сошел с ума от разлития черной желчи. Резкие и возбудимые. Следует осудить опрометчивую невоздержанность, из-за которой одни второпях, другие в неистовстве не дожидаются указаний суждения, потому что воображение легко увлекает их за собой.

Болезнь, болезнь, причины болезни. Непосредственное вмешательство Бога, дьявола, колдунов и ведьм. Влияние звезд, преклонный возраст, наследственный недуг, страхи, образование, нищета, потеря свободы, смерть друзей. Симптомы: головная боль, бессонница, бегающие покрасневшие глаза, твердый живот, жар, конвульсии, холодный пот, боли в левом боку, постоянный страх, печаль, подозрительность, беспокойство, припадки, чувство одиночества, кошмары, мысли наподобие снов. Кровь: нечистая, густая и черная. Одержимая душа, наполненная сильным желанием.

Связь с Луной. Томимая мрачной грустью обезьяна. Покровители ученых Сатурн и Меркурий, сухие планеты, сгущающие кровь. Любовь к науке. Большинство поэтов. Кладбища: приходящие там мысли о тщете всего земного заставляют сердце сжиматься сладко и горестно. Сладкая грусть, жемчуг в потоке страданий, наслаждение в слезах. Веселье скорби. Поветрие и мода, ручьи слез, прогулки среди гробниц. Забава, тонкая радость, прихоть, любимое развлечение изысканного ума. Некоторый род меланхолического забвения. Врач нежно трудится над лекарством, которое не поможет.

Завистен, скуп, печален, лживый, молчалив и смугл. Меланхолики почитаются ниже всех в добродетели, потому что они немного кажут человеколюбия. Как дарования душевные, так и пороки имеют странные. Глубокомысленны, но на ответы нескоры, в делах чрезмерно трудолюбивы, хотя в исполнении оных медленны, ибо везде наперед затруднения, коих нет, и несчастие воображают. Почитаются великими и верными людьми в правлениях, где нет нужды в скорости, в камерных делах, в судах и советах, в высоких науках. Меланхолик тих и прилежен к учению.

Тоска, фантазии, тщеславие, притворство. Мрачные удовольствия, оттенки грусти. Меланхолик с черным котом. Влюбленный меланхолик. Меланхолик – рыцарь, размышляющий на мшистом берегу. Поэт Ф. Сидни в образе меланхолика-философа. Но юность ты свою переживешь. Все чувства притупятся, ты ничем не сможешь усладить угасший вкус. Состав меланхолический, сухой, холодный под конец одержит верх в твоей крови. Кладбища, гробницы.

Слезы, притворство, припадки, ужасные сны, постоянный страх, бегающие покрасневшие глаза. Полезно многое употребление воды. Показано кровопускание. Врач готовит микстуру. Теория гуморальной патологии. Особое состояние души, настрой ума, доступные только избранным. Всемирная история борьбы врачей и философов. Врач достает ланцет. А если кто скорбит от меланхолии или уныния, скорбь того недостохвальна.

Опубликовано в журнале: «Нева» 2002, № 8