Текст книги "Шелковый путь «Борисфена»"
Автор книги: Ева Ромик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
– Так в чем же дело? – спросил Сергей, перекрестившись. – Почему ж не идут? Может, читать не умеют?
– Читают, сам видел. И оглашали не раз.
– И что?
– Да ничего. Везде одно и то же. Потопчутся, потолкуют, разойдутся и все. Я думаю, все дело в том, что Италия – рай земной. Кто ж из райских кущей в пустыню добровольно отправится? Я вот, пятнадцать лет здесь живу, а все не устаю восхищаться. Нигде подобной красоты не встречал!
– Глупости! – предположение переводчика разозлило Сергея. – По всему свету итальянцы разъезжают, в Америку целыми семьями перебираются, в Крыму их некогда полным-полно было. Неужто от того, что живут, как у Бога за пазухой? Иль бедных среди них нет?
Данила Степанович пожал плечами. Сам он, по собственной воле, из Италии ни за что бы не уехал. Такое понятие как ностальгия было ему незнакомо.
– А граф что об этом думал?
– Сие нам неведомо. Перед смертью он составил конфиденциальное письмо. Я отправил его, как было велено, канцлеру. Не знаю, о чем граф писал, но полагаю, именно это послание стало причиной удара, постигшего его вскоре.
Ах, это злополучное письмо! О чем же оно? Хотя, знай Сергей об этом, все равно ничего не изменилось бы. Он попал в такое положение, когда нужно либо выполнить поручение, либо умереть. В отличие от своего дядюшки, он предпочитал первое.
– А частных вербовщиков нанимать не пробовали? – спросил Милорадов после некоторого раздумья.
– Как же, как же, был тут у нас один такой, – тут же ответил Данила Степанович. – Бывший офицер, с дворянским титулом, французской фамилией и сомнительным прошлым. Виконт де Гриньяр звался. За вербовку одного колониста десять целковых брал. Ни стыда, ни совести не имел. Кого он только не приводил! И цитрусоводы, и виноградари, и виноделы были. Даже преступники, по которым давно веревка плачет, у него вербоваться желали, а вот ни один шелковод ни разу не попался.
– А куда он подевался, этот ваш виконт? – Сергей подумал, что такого человека неплохо было бы иметь под рукой. Совесть при вербовке колонистов совершенно ни к чему, здесь главное – результат.
– Отправился в Австрию, думал, там ему повезет больше. А тут как раз вышел категорический запрет на эмиграцию, мы же у австрийцев к тому времени уже кучу народа сманили, вот виконта нашего и вздернули.
– Ах! В каких ужасных условиях приходится работать! – тяжело вздохнул господин Милорадов. Австрийские законы об эмиграции он знал, как знал и то, что их вполне успешно обходят, ибо поселенцы из Австрии прибывают в Россию и по сей день.
На исходе дня молодой консул отправился ужинать к даме сердца. Следуя за Киселевым по узким крутым улочкам Генуи, он думал вовсе не о Нине Аристарховне. Красоты генуэзской архитектуры также не привлекали его взоров. Только одна мысль не давала Милорадову покоя: российский консул в Неаполе тоже знал о поручении царицы, а стало быть, мог обойти его и завладеть всеми лаврами.
На этом удары судьбы не закончились. Очередное разочарование постигло Сергея в ту минуту, когда он оказался лицом к лицу с Ниной. Он чуть не застонал от досады, обнаружив ее губы на уровне своих глаз. До сих пор он смотрел на нее снизу вверх, потому что судьбе угодно было сталкивать их только тогда, когда он, немощный, лежал в постели. Тогда он и подумать не мог, что она настолько высока. Теперь же с ужасом обнаружил, что, возможно, до конца жизни ему придется задирать голову, глядя на нее.
Сергей не отличался ни высоким ростом, ни богатырским телосложением. Он никогда не чувствовал себя ущербным, ибо ничем не отличался от большинства своих современников. Да и о чем было переживать? Европейская мода превозносила именно тот самый тип, к которому он принадлежал: интересную бледность и исключительную стройность, неотделимую подчас от болезненной худобы.
И надо же было случиться, чтобы единственная женщина, необходимая ему, оказалась такой неприлично высокой. Не об этом он мечтал, не этого хотел! В своих грезах он не раз носил Нину на руках. Теперь стало ясно, что сие сладкое видение никогда не сможет воплотиться в жизнь. Разве ж ее поднимешь, версту коломенскую! Да и не прикрикнешь на жену, которая выше тебя на полголовы.
Сергей расстроился, но виду не подал. Не бывает женщин без недостатков. Вежливо приложившись к ручке молодой вдовы, он проследовал за Ниной, осматривать палаццо.
Итальянский особняк был весьма недурен, хотя по размерам не шел ни в какое сравнение с петербургским дворцом графа. “Неплохое приданое”, – думал Сергей, осматривая величественный фасад дома и уютный внутренний дворик с фонтаном и экзотическими растениями.
Трехэтажный фасад шириною в восемь окон, по обычаю местной архитектуры, вплотную примыкал к соседнему дому и был украшен колоннами, барельефами и фигурами античных героев, в которых Сергей не слишком-то разбирался, но находил достаточно красивыми. Парадный вход вел в просторный вестибюль с расписным потолком и двумя широкими лестницами, одна из которых вела в апартаменты графини, а другая в столовую, гостиную, и музыкальный салон. Также из вестибюля можно было попасть в кабинет, где некогда граф принимал посетителей, и во внутренний дворик, вымощенный мозаичной плиткой, который предназначался специально для приятного времяпрепровождения на свежем воздухе.
Только попав во внутренний двор, можно было убедиться в том, что на самом деле этот дом имеет гораздо более внушительные размеры, чем кажется с фасада. Открытые галереи, поддерживаемые стройными колоннами, шли вдоль второго и третьего этажей. Мраморные скульптуры, размещенные между колоннами, гармонировали с фигурами на фасаде, создавая законченный ансамбль. Весь дом производил впечатление единого целого. Здесь ничего нельзя было отнять или добавить, не нарушив гармонии.
Напротив входа, в углу двора, крутая мраморная лестница винтом уходила на галерею. Отсюда можно было попасть в апартаменты, которые прежде занимал граф, а также в комнаты для гостей, которых в этом доме всегда было достаточно. Прислуга размещалась под крышей, а хозяйственные помещения и огромная кухня – на первом этаже.
Прямо во дворе был накрыт стол на четыре персоны. Как вскоре выяснилось, сотрапезничать графине и Милорадову предстояло с Киселевым и пухленькой итальянкой в красивом вечернем платье. Когда она появилась, Нина на минутку отлучилась, а мужчины, стоя у фонтана, обсуждали устройство генуэзского водопровода, доставлявшего в город родниковую воду с расстояния не менее двадцати пяти верст.
– Даниеле? – пропела итальянка, направляясь к мужчинам.
Киселев замолчал на полуслове и бросился к ней:
– О, мое солнце, ты уже здесь! – и заговорил по-итальянски, представляя ей гостя. Затем легко перешел на французский, и сказал, обращаясь уже к Сергею:
– Синьорина Антонела – моя невеста, наперсница нашей дорогой графини.
С этого момента разговор, как и в любом Санкт-Петербургском салоне, велся исключительно по-французски.
Ужин был отменным, хоть и не настолько обильным, как Сергей привык. Так что зря маменька нарекала на лапшу и апельсины. Подавали самые обычные, всем знакомые блюда: суп а ля принцесс с куриной кнелью, заливное из судака под великолепным прозрачным ланспиком, бешамель, филе миньон с грибами, зеленым горошком и картофелем метр д’отель, овощей и фруктов разных без счета. На десерт – шоколадный торт, оршад и яблочный самбук. Вина также были недурственны, в этом Сергей неплохо разбирался.
И хозяйка была чрезвычайно мила. Ее черное шелковое платье с высокой талией и рукавом-фонариком контрастировало с ярким нарядом подруги. Обе женщины были одеты необычно, но Сергей знал, что именно таковой и является самая последняя мода, не докатившаяся еще до России. Пудреных волос также не было ни у кого, кроме Милорадова.
Прислуживал за столом седой, как лунь, Степан, старый камердинер графа. Он был все еще неплох, держался прямо, вина разливал недрогнувшей рукой, блюда подавал с достоинством. “Вот что значит вышколен, вот что значит Париж, – думал Сергей, – не то что мой Харитон, дубина деревенская, никакого понятия не имеет!” Других слуг в доме Милорадов не видел.
Кофей подали в гостиную. Туда же внесли канделябры с зажженными свечами. После ужина Сергей не прочь был бы поиграть в карты, но здесь, очевидно, такое развлечение было не в чести. Оказалось, что карточный стол уставлен многочисленными коробочками с венецианским бисером, а у окна стоят огромные пяльцы с незаконченной, шитой бисером картиной.
С гостиной соседствовали библиотека и музыкальный салон. Мягкие канапе с красивой полосатой обивкой, драпировки и картины на стенах салона были весьма недурны и свидетельствовали о тонком вкусе хозяйки. Во всяком случае, именно такое впечатление сложилось у Сергея Андреевича, когда он осматривал музыкальную комнату. Еще в салоне находились арфа и клавесин. В библиотеке, кроме изобилия книг, привлекали внимание большой глобус и шахматный столик, инкрустированный черным агатом и перламутром с фигурами черного дерева и слоновой кости.
После ужина итальянка подсела к арфе. Нина и Данила Степанович наперебой стали просить ее спеть. Антонела даже для виду не поартачилась, прикоснулась к струнам и запела.
Для Сергея Андреевича музыка всегда подразделялась на две категории: тихая и громкая. Наиболее приемлемыми в этом плане для него были колокола. Достаточно тихий голос итальянки не произвел на него никакого впечатления. Лучше бы пела Нина. Он тогда, по крайней мере, мог бы оценить уровень ее образованности, ведь не секрет, что для жены дипломата умение петь и играть на музыкальных инструментах является весьма важным. А просить ее об этом нельзя, Сергей это понимал. Траур ведь! Однако кое-что он все же смог выяснить. Музыку она любит.
Вечер оказался таким хорошим, уютным, по-домашнему спокойным, по-настоящему родным. Все было, как в Петербурге: ели по-русски, говорили по-французски, пели по-итальянски. Совсем как дома.
Сколько Нина себя помнила, она всегда вставала до восхода солнца.
– Ничего нет здоровее прогулки на рассвете, – говаривал покойный супруг ее, граф Михаил Матвеевич.
– Кто рано встает, тому Бог подает, – вторила ему Палажка, старенькая нянька Нины, единственная крепостная душа, принадлежавшая ей.
Умерла Палажка минувшей зимой, а вскоре после нее отошел и граф. Смерть уравняла их, высокородного и холопку. Похоронила их Нина здесь, недалеко от дома, на католическом погосте. С тех пор каждое утро она приходила сюда, к дорогим могилам.
Сев на камень у могилы графа, женщина принялась разбирать травы, собранные по дороге. Данила Степанович будет им рад. Он знает каждую травинку, этот чародей. Поколдует над ними и получится крем от веснушек или капли от болей в сердце. И крем, и капли были Нине необходимы. Вручая ей очередную скляночку с кремом, Киселев подсмеивался:
– Веснушки – главное украшение лица! Я вон свои не прячу.
А про боли и теснения в груди говорил:
– Не сердце болит у вас, графинюшка, душа страдает, потому что ребеночка нет.
На просьбу сделать ей лекарство, чтобы смогла родить, отводил глаза и отвечал:
– Нет в том вашей вины, а графу помочь я не в силах. Не бывает лекарства от старости.
Так и жила Нина со своей болью до нынешнего утра, пока, сидя на камне, внезапно не осознала, что теперь у нее появилась надежда.
До этой минуты Нина никогда не думала о повторном замужестве. Да и сейчас ни один мужской образ не бередил ее сердце. Но как знать, может Господу будет угодно снова даровать ей мужа? Тогда… возможно, и дети у них будут?
А уж как Данила Степанович обрадуется, если она снова выйдет замуж! Тогда уж он без промедления поведет Антонелу под венец! Умирая, граф поручил Киселеву опекать молодую графиню, и теперь тот, как человек чести, не смел ни в чем преступить через ее интересы. Из-за этого и откладывался на неопределенный срок его брак с Антонелой.
Опустившись на колени прямо у могилы, Нина закрыла глаза и обратилась ко Всевышнему с жаркой молитвой. Постепенно ее охватило чувство единения с Богом и уверенность, что Господь не оставит ее просьбу без внимания.
Открыв глаза, она обнаружила, что уже не одна на кладбище. Неподалеку от могилы графа располагалась гробница семейства Лоренцини. У входа в гробницу на коленях стоял мужчина. Он тоже молился, его голова была низко опущена. Одной рукой он касался надписей, высеченных на каменной двери, другой – прижимал к груди не совсем обычную широкополую шляпу. Вся его поза выражала глубокую скорбь. Одет незнакомец был, как горожанин среднего достатка, без претившей Нине павлиньей яркости, и в то же время элегантно. Его платье было добротным и чистым, манжеты простой батистовой рубашки – украшены кружевами.
Нина хорошо знала синьора Гаспаро Лоренцини и его жену, Лидию, они жили во дворце, соседствующем с графским палаццо. Но этот человек был не из их семьи – она видела его впервые.
Без сомнения, это кто-то из местных жителей, возможно, моряк или купец. Молодой, но не юноша: смуглое лицо, густые черные волосы, аккуратная борода.
Наверное, незнакомец почувствовал, что за ним наблюдают. Он встал, вежливо поклонился и надел свою шляпу, должно быть, собираясь уходить. Но Нина не стала дожидаться его ухода. Не в силах совладать с необычной смесью чувств, – испуга, смятения, тревоги, – охвативших ее, она подняла охапку трав, вскочила и побежала к выходу.
Первые недели ушли на соблюдение всех, необходимых для вновь прибывшего дипломата, формальностей. Да и с делами консульства хотелось разобраться поскорее. Куча прошений, предъявленных к рассмотрению, пугала своими размерами, тем более, что все запросы были от людей богатых и влиятельных, ссориться с которыми было бы невыгодно. До шелководов руки не доходили.
С утра до вечера Милорадов, в сопровождении Киселева, либо наносил визиты отцам города, либо просиживал в консульстве, разбирая бумаги. Ужинал всегда у Нины, в той же компании, что и в первый день. Поздно вечером возвращался к себе в гостиницу и без сил валился на постель. Тут Харитон, изнывавший весь день от одиночества, начинал зудеть о том, что благородному господину нужен и дом соответствующий.
– Да чего ты ворчишь, как старая баба, – устало отмахивался от него Сергей. Он и сам это прекрасно знал. Дипломату такого ранга не пристало жить в трактире, но у него не было времени на поиски жилья.
Вечером следующего дня, в присутствии вдовствующей графини, Сергей Андреевич позволил себе посетовать на нерадивость своего холопа.
– Его бы к вашему Степану в науку отдать, может, и пообтесался бы немного.
– Бога ради, – отвечала Нина Аристарховна, – присылайте. Только у нас теперь ни гостей, ни вечеров, ни обедов званых… Ваши визиты – единственная отрада.
Тут Сергею пришлось замолчать, ибо он как раз собирался сообщить, что некоторое время не сможет приходить, так как будет занят поисками нового жилья. Теперь же, глядя в ее полные печали глаза, он не решился огорчать Нину еще больше. Сам он был вне себя от счастья. Она ведь ясно сказала, что тоскует, когда его нет рядом! Больше Сергею ничего и не нужно было.
Разговор о новом доме сам по себе возник в тот же вечер. Данила Степанович явился к ужину, переодевшись в свежую рубашку и другой камзол. Милорадов уже не раз замечал за ним эту страсть к переодеванию и всякий раз удивлялся, когда ж это он успевает? Сегодня загадка разрешилась. Оказалось, Киселев живет здесь же.
– Данила Степанович давно у нас квартирует, – пояснила Нина Аристарховна. Покойный супруг мой желал всегда иметь его под рукой. А теперь, после смерти графа, и мне это стало выгодно.
– Вот как? – страсти Отелло вскипели в душе Милорадова.
– Люди всякие бывают, – спокойно продолжала графиня. – Как знать, не вздумает ли кто обидеть несчастную вдову?
Легкие угрызения совести шевельнулись в душе Сергея. Как же он сам не подумал? Умно. Какой же дурак полезет во дворец, где живет такой великан?
– Ах, дядюшка, каков молодец! И я рассчитывал переманить Данилу Степановича к себе, когда обустрою подходящий дом, – пробормотал Сергей с улыбкой. – Но вас, Нина Аристарховна, обижать не стану. Смирюсь с сиим неудобством.
– Зачем же терпеть? Секретарь для консула – наипервейшая важность, – резонно заметила графиня. – Переезжайте и вы к нам. Дом достаточно просторен. Апартаменты вашей маменьки пустуют по сей день.
– Как можно! – Воскликнул Сергей, но тут же осекся. Как бы Нина не подумала, что ему не по нраву ее предложение. – Я-то, конечно, рад, но что люди скажут! Вы ведь, хоть уже и не слишком молоды, но еще совсем не стары!
– Помилуйте, друг мой, – улыбнулась Нина, – мы же родственники! Все это знают. Все знают также, что со мною живет Антонела. У нее безупречная репутация.
Прежде графиня Милорадова никогда не задумывалась о своем возрасте, ибо рядом со своим мужем всегда выглядела девчонкой. Поэтому замечание Сергея Андреевича одновременно и рассмешило и немного задело ее. Но не обидело и не рассердило, ведь он сказал то, что думал, а ей нравилась открытость в людях.
Пока Сергей рассыпался в благодарностях, говорил о том, что непременно возьмет часть расходов по содержанию дома на себя, Нина смотрела на него полными нежности глазами. Как он мил! Как заботлив! Михаил Матвеевич относился к нему, как к сыну. Не проходило и дня, чтобы граф не вспоминал о нем. Нина давно привыкла считать Сергея членом своей семьи, почти сыном. Она была уверена, что граф не стал бы возражать против приглашения.
Хорошее настроение не покидало Нину до конца дня. Она продолжала улыбаться и когда сидела перед великолепным туалетом из красного дерева и венецианских зеркал. Ловкие руки Антонелы причесывали ее на ночь. Блики пяти зажженных свечей играли на хрустальных гранях многочисленных флаконов, которым был уставлен туалетный столик.
В вечерней тишине Нина любила размышлять о знакомых ей людях. И Сергей Андреевич Милорадов занимал в ее мыслях далеко не последнее место. Ее всегда интересовало, что именно, какие побуждения, объясняют те или иные поступки людей. Когда она хотела о ком-нибудь подумать, то прежде всего задавала себе вопрос: а как бы я поступила на его или ее месте? Так вот, окажись Нина на месте Сергея Андреевича, она поступила бы точно так же, то есть взяла бы часть расходов на себя.
“Ах, какой он хороший человек! – думала Нина. – Глядя на его извечную суровость, и не подумаешь, что душа у него такая отзывчивая. Я приглашала его, не рассчитывая ни на что, а он сразу же воспользовался возможностью отблагодарить”.
Нежность и соучастие к Сергею наполняли ее сердце. Она предполагала, что он испытывает чрезвычайную неловкость из-за того, что завещание, составленное в его пользу, лишило ее привычного комфорта. Окажись Нина на его месте, она чувствовала бы именно это. О, она нисколько не сожалела о деньгах графа, они ведь достались тому, кого граф истинно любил! Тем более, что избранник оказался по-настоящему достойным сей награды. Ведь именно благодаря его чуткости, она может оставить все, как было при жизни графа, не рвать ниточки, связывающие ее с этим палаццо!
После смерти графа содержание дома стало для вдовы тяжелым бременем. Часть слуг ей пришлось сразу же уволить, но это мало помогло. Большой дом требовал больших затрат. Данила Степанович советовал продать палаццо, но графиня никак не могла решиться на такой шаг. Слишком уж она любила свой дом.
Палаццо, вместе со всей роскошной обстановкой, граф приобрел для Нины в качестве свадебного подарка. Он говаривал, что у этого дома душа такая же простая и изысканная, как у его милой Нинон. Михаил Матвеевич купил дворец у синьора Гаспаро Лоренцини, богатого купца, жившего по соседству. Нина привезла сюда лишь музыкальные инструменты, ибо только их недоставало здесь.
Мысль о синьоре Лоренцини внезапно вызвала у Нины трепет. Утро, гробница и тот незнакомый мужчина… Кто он? Какое отношение имеет к Лоренцини? Кого из их семьи оплакивал? Придет ли снова? Волнение, которое она испытывала, было совершенно необъяснимо.
Данила Степанович, несмотря на свои крамольные воззрения и собственное мнение по любому поводу, оказался замечательным помощником и человеком весьма сведущим во всем, что касалось Италии вообще и Генуи в частности. Обращаясь к нему с вопросом, Сергей тотчас же получал исчерпывающий ответ. Киселев разбирался одинаково хорошо и в истории, и в географии, и в политике. Возможно, в живописи, архитектуре и музыке тоже, но в этих областях у Сергея просто никогда не возникало вопросов.
Особенно нравилось Милорадову в секретаре то, что тот никогда не кичился своей ученостью и всегда готов был прийти на помощь. Должно быть, и дядя ценил его именно за это качество.
Благодаря Киселеву Сергей Андреевич быстро восполнял все пробелы в своих знаниях о Генуэзской республике. А здесь было чему удивляться.
Республикой Генуя стала после того, как в 843 году распалась империя Карла Великого, то есть без малого тысячу лет назад. Город неоднократно подвергался нападениям и даже был разрушен сарацинами в 935 году, но, несмотря на это, республика становилась все более могущественной, и в 958 году была признана как самостоятельное государство.
Положение города благоприятствовало торговле, чем генуэзцы и пользовались, но при этом они умудрялись усложнять себе жизнь бесконечной борьбой за власть.
“Вот что значит отсутствие доброй, старой, хорошо испытанной монархии!” – думал Милорадов.
В то время как по силе и торговому значению городу не было равных, внутри республики происходили постоянные волнения. Причиной тому были никогда не прекращающиеся разногласия между политическими партиями.
Выбиравшийся народом пожизненно правитель-дож не имел достаточно сил, чтобы пресечь сумятицу. Позднее у дожа появились советники, но и они в этом вопросе не достигли цели. Дело доходило до того, что генуэзцы, дабы избежать анархии, добровольно подчинялись чужому господству.
Этого Сергей никак понять не мог, а уж одобрить и подавно!
– Среди этих беспорядков в 1407 году был учрежден банк Святого Георгия, – говорил Данила Степанович. – Он возник из тех ссуд, что правительство брало для своих нужд у богатых граждан. Банк этот по сей день процветает и здравствует. Вот вам и генуэзцы. Это у нас норовят казну растащить, чуть какой беспорядок случится, здесь же, наоборот.
В шестнадцатом веке, во время войны между Карлом V и Франциском I, Генуя переходила из рук в руки – от испанцев к французам и наоборот. Правитель Андреа Дориа восстановил независимость.
Тогда же было выработано новое государственное устройство, которое сохранилось до сих пор.
О нынешнем политическом устройстве Генуэзской республики Сергей знал. Теперь его интересовали публичные учреждения, вроде того банка.
Выяснилось, что здесь, в Генуе, есть ни много, ни мало, но шестьдесят четыре (!) благотворительных организации, общий капитал которых составляет фантастическую сумму. Средь них два лучших в Италии госпиталя, приют для бедных, рассчитанный на две тысячи двести больных и обездоленных, и сиротский дом для шестисот девочек, принадлежащий семейству Фиеско.
Еще в городе имелась публичная библиотека, архив Святого Георгия с большой коллекцией рукописей, архив государственного совета, Академия изящных искусств и один из самых великолепных в Италии театров. А о генуэзском университете с его уникальной библиотекой в восемьдесят тысяч томов, ботаническим садом и физическим кабинетом Данила Степанович мог вообще говорить часами. Но это нового консула мало интересовало.
Как Сергей ни старался, ему так и не удалось найти ошибку в действиях своего предшественника. Для вербовки колонистов граф Милорадов предпринял все то же, что сделал бы сам Сергей. И все без толку. Шелководы не являлись ни в одно российское консульство, где бы оно ни находилось.
Почему?! Сергея начинала злить их тупость. Как можно не понимать собственной выгоды? Первый его отчет канцлеру не содержал ничего утешительного. Милорадов смог лишь пообещать, что в кратчайший срок посетит все селения, где разводят шелк и лично побеседует с работниками плантаций.
Итальянская осень значилась лишь в календаре. Дома в эту пору шли дожди, пожелтевшая листва опадала с деревьев, в окна вставлялись вторые рамы и у Сергея всегда ныли ноги. Здесь же продолжалось лето. Жаркие дни, изобилие фруктов, зеленые деревья и ласковая, удивительно теплая вода в море. Милорадов не чувствовал усталости даже когда им с Киселевым приходилось делать в день по сорок-пятьдесят верст верхом. Казалось бы, чего еще надо? Ан, нет. Сергей Андреевич не находил себе места.
Не мог он понять этих итальянцев. До чего же несговорчивый народ! Им такие условия предлагают, а они носом крутят!
В Америку едут, и даже в Австралию, а в Россию не хотят!
А ведь Новороссия не Америка, плодородные земли там никем не заняты. За них не нужно воевать ни с индейцами, ни с кем другим. Наоборот, всем, пожелавшим там поселиться, предлагается кредит на постройку дома, тридцатилетнее освобождение от налогов и полное самоуправление в своих колониях!
А в какой стране, скажите, колонисты увольняются от военной службы на вечные времена? Во всем мире никто не предоставляет таких привилегий, как Россия! Знай себе, сиди на солнышке, разводи червей и считай деньги. Так чего ж им еще надобно?
Не только Милорадову было не по себе. Нина Аристарховна с каждым днем тосковала все больше, побледнела, утратила аппетит. Личико ее осунулось, печальные глаза стали еще больше и выразительнее. В целом, такие метаморфозы в ее внешности нравились Сергею. Теперь, если бы не высокий рост, она во всем соответствовала бы его идеалу, но его испугала быстрота этих перемен.
“Как бы не случилось с ней чахотки, – встревожено думал он, – вот была бы незадача. Жениться на чахоточной было бы не с руки”.
Своими опасениями Милорадов поделился с Киселевым. Данила Степанович и сам заметил непривычную молчаливость графини. Она больше времени, чем обычно, проводила у могилы графа, возвращаясь еще более печальная, чем уходила. Не приносила больше трав. Шитая бисером картина так и оставалась незаконченной.
В один из дней она принесла домой больного котенка.
– Данила Степанович, милый, полечите, – попросила Нина.
Киселев взялся за полудохлую животину безо всякого энтузиазма. Котенок был блохастый, весь в парше, с гноящимися глазами и забитыми клещами ушами.
– Не будет с него толку, Ваше Сиятельство, – честно предупредил Данила Степанович.
Но когда кот испустил дух, Нина рыдала так, что Киселев был вынужден отпаивать ее валерианой.
Дабы развеять все сомнения относительно здоровья графини, Данила Степанович с утра пораньше явился к Нине Аристарховне в качестве лекаря.
Вооружившись плессиметром и специальным молоточком, он долго выстукивал ее грудь и спину поверх ночной сорочки. В области перкуссии Данила Степанович был непревзойденным специалистом. В университете он старательно постигал это дело, к тому же имел от природы идеальный слух. На экзамене ему, единственному из однокашников, удалось сразить преподавателя, выдержав испытание с блеском. Тот профессор слыл грозой студентов. Испытания он проводил за огромным столом с толстой дубовой столешницей. Под столешницей коварный экзаменатор прилеплял несколько монет различного достоинства, а студент, выстукиванием, должен был не только определить их точное расположение, но и назвать номинал. Если бы в легких графини затаился хоть малейший очажок болезни, Киселев, непременно, обнаружил бы его.
Затем он выслушал дыхание, прикладываясь ухом к ее спине. Под конец велел открыть рот и осмотрел горло, посветив себе маленьким круглым зеркальцем.
– Сплин у графинюшки, – сообщил он Милорадову свой диагноз. – Кабы не траур, посоветовал бы вам в люди ее вывезти, в театр свести, наконец. А так, не знаю, что и сказать.
Сергей тоже не знал.
– А не взять ли нам наших дам с собою в следующую поездку? – осенило внезапно Данилу Степановича. – Смена обстановки – наипервейший метод лечения сплина.
Киселев предложил это исключительно как лекарство для Нины Аристарховны, но Сергей Андреевич сделал совсем иной вывод. На этой неделе Милорадов с Киселевым собирались отбыть в Австрию. Там, в одном из итальянских селений должен был состояться ежегодный праздник, на который съезжались шелководы со всей округи. На празднике Сергей Андреевич намеревался не упустить свой шанс и завербовать десяток-другой специалистов этого тонкого дела. Идея секретаря ему очень понравилась. Ведь на Австрийских землях, где законы запрещают эмиграцию, они с Данилой Степановичем могут работать только нелегально. Дамы для них, в данном случае, защита куда более эффективная, чем дипломатические ранги и паспорта. Ни один страж закона не догадается, что вербовщики колонистов могут путешествовать в сопровождении женщин. Их примут просто за праздношатающихся иностранцев, пожелавших посмотреть на сельские развлечения!
Графиня с благосклонностью приняла приглашение. Ей редко приходилось покидать Геную и очень хотелось увидеть другие места. Антонела же была просто вне себя от счастья. Праздник! Кто же от такого отказывается! Оставшиеся до поездки дни она носилась по дому, то напевая, то хватаясь за голову. Выяснилось, что с собой нужно взять превеликое множество вещей, без которых женщинам никак не обойтись.
Наконец, день отъезда настал. Удобная берлина, запряженная четверкой лошадей, отправилась в путь по крутой горной дороге. Кучер-итальянец управлял лошадьми весьма умело. А его искусство, на такой дороге, ох, как требовалось! С одной стороны – круто уходящий вверх обрыв, с другой – бездонная пропасть. У Милорадова мурашки бегали по коже от подобных пейзажей. Харитон, бедняга, сидел в углу, зажмурившись, и шептал “Отче наш”, – единственную молитву, которую никакой страх не мог вышибить из его головы. Антонела и Данила Степанович смотрели только друг на друга. И только Нина не могла оторвать глаз от окна.
Красота гор завораживала. Женщине казалось, что она превратилась в птицу и теперь медленно парит над пропастью. Подобные мгновения, когда душа переполнялась восторгом, не часто случались в ее жизни. Именно это, считала Нина, и есть настоящее счастье.
Очередная попытка соблазнить переездом хоть одного шелковода не увенчалась успехом. В селении к заезжим отнеслись с радушием, пригласили на предстоящий праздник, выслушали Манифест, сказали, что помнят, как приезжал другой русский с той же бумагой. Сергей Андреевич и Данила Степанович долго беседовали с мужчинами, но ото всех услышали один единственный ответ:
– Нам это невыгодно.
К вечеру, когда путники собрались уезжать, над горами собрались тучи. Милорадов велел закладывать экипаж. Антонела чуть не плакала от горя, на ее надутые губки было жалко смотреть.
