Текст книги "Шелковый путь «Борисфена»"
Автор книги: Ева Ромик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Шелковый путь “Борисфена”
Пролог
Юность Сергея Милорадова закончилась зимой 1782 года, когда он свалился с крыши казармы Морского кадетского корпуса. Был он одним из лучших гардемаринов сего достойного учебного заведения, и оставалось ему учиться всего ничего, до Троицы.
Последнее воспоминание о прежней жизни включало в себя невыносимую боль и перепуганное лицо Петьки Маликова, лучшего друга, вместе с которым они, из чистого озорства, залезли на ту злополучную крышу. Два “великих дуэлянта” решили устроить поединок на рапирах, в нетронутом снегу без секундантов. Вот только никто из них не учел, что под снегом крыша обледенела. На небеса Сережа не отправился лишь потому, что обильный снегопад, случившийся накануне, насыпал сугробы не только на крыше, но и под окнами здания.
“Уж не сиганул ли Петька следом за мной? – мелькнула в голове шальная мысль. – С него, дурака, станется!”
Дальнейшее растворилось в жарком беспамятстве, из которого периодически возникали то голос матери, то четкие медицинские рекомендации, произносимые на немецком языке, то нежные, почти детские ручки, периодически подносившие к губам Сергея изящную фарфоровую чашечку с настойкой опия.
Случилось это все вскоре после Крещения, но осознать случившееся Милорадов смог лишь тогда, когда в окна светило яркое февральское солнце.
Находился он по-прежнему в Санкт-Петербурге, во дворце своего дяди, мать была здесь же, а чудные ручки принадлежали молоденькой девушке, почти девочке, которую Сергей раньше никогда не встречал. Именно она сидела у постели больного, когда тот впервые открыл глаза.
– Ой! – воскликнула девушка. – Софья Денисовна, он очнулся!
Мать, стоявшая у окна, метнулась к постели:
– Сыночек! Неужели Господь сжалился над нами?!
Врач, из немцев, явившийся после полудня, сказал, удовлетворенно потирая руки:
– Могу сказать совершенно точно, что теперь он не умрет. Обо всем же остальном известно только Богу.
“Остальное” – были неподвижные ноги, закованные в лубки и настойка опия, ставшая более необходимой, чем воздух.
Лишь только действие лекарства ослабевало, боль в ногах возвращалась с неистовой силой и тогда ни мать, ни Харитон, слуга, перешедший к Сергею после смерти отца, не могли удержать несчастного страдальца, мечущегося в постели.
– Сереженька, потерпи, голубчик, – со слезами уговаривала мать, – доктор сказал, больше нельзя.
– Тогда дай водки! – хрипел он сквозь стиснутые зубы.
И мать не выдерживала. Глотая слезы, протягивала ему заветную чашечку.
Так продолжалось довольно долго. Сначала, в своем полусонном забытьи, Сергей только отмечал присутствие той самой девушки. Он не спрашивал о ней, а лишь лениво провожал взглядом из-под неплотно прикрытых век. Потом он ждал ее, и каждый раз со все большим нетерпением. Ее появление всякий раз совпадало с избавлением от мук. Боль, тревога, страхи отступали, оставалась лишь эта волшебная фея и ощущение безграничного блаженства. Ему казалось, что она, как некое сказочное существо, легко парит по горнице, распространяя вокруг себя радужное сияние. Все восторженные юношеские мечты Сергея о любви отразились в охватившем его чувстве. “Я обожаю тебя, мой ангел!” – пело его сердце, утопая, захлебываясь в счастье. Если кому-нибудь случалось пройти мимо и заслонить собой сладкое видение, он вскидывался и пытался оттолкнуть преграду. “Моя! – кричало что-то в его душе. – Никому не отдам!”
Когда он в следующий раз окончательно проснулся, в комнате не было никого, кроме него и барышни.
– Ваша матушка уехала в Павино, и Харитон с нею, – сообщила она, присаживаясь в кресло, стоявшее у постели. – Воротятся не ранее среды. Михаил Матвеич в Москве. Ожидаем к Благовещенью.
– Так что ж это, никого нет дома? – Разочарованно проворчал он. Бутылка с настойкой и чашечка стояли на чайном столике у окна, куда добраться у него не было никакой возможности.
– Отчего же, сударь! Я есть. – Улыбнулась она. – А привести себя в порядок вам поможет Степан, камердинер графа.
“К черту Степана, – подумал Сергей, – он, пожалуй, постарше дяди будет, глухой, как пень, и ноги еле волочит”. А вслух спросил:
– А вы кто ж у нас такая?
– А я – Нина Аристарховна Милорадова.
– Ясно, – невежливо буркнул он, хотя ничего ясного в ее имени для него не было. Очевидно, отыскалась еще одна родственница, седьмая вода на киселе, которую добрый дядюшка приютил из жалости.
Отвернувшись от собеседницы, он тут же забыл о ней, потому что только сейчас полностью осмыслил то, что всем его жизненным планам пришел конец. Сергей лежал, и плакал, не в силах справиться со своей душевной болью, которая впервые стала сильнее физической, а девушка молча сидела рядом с ним.
– Вот что, Нина Аристарховна, – наконец разомкнул он губы, – подайте-ка мне моего лекарства!
Это прозвучало не как просьба, а как приказ, но ему было не до церемоний. И услышал в ответ:
– Осталось лишь на один прием. Доктор сказал, что в опии больше нет нужды, но я могу дать вам последнюю дозу на ночь.
– Да что он знает, ваш доктор! – Кулак Сергея с размаху врезался в перину. – Давай лекарство, мне больно!
Нина Аристарховна неторопливо поднялась и поплыла к чайному столику. Так же медленно она наклонила бутылку, переливая лекарство в чашечку, и шагнула к кровати. Горящим взором он следил за ней, протягивая навстречу дрожащую руку и, будто во сне, увидел, как чашечка выскальзывает из ее белых пальчиков и падает на пол, рассыпаясь на множество осколков, а настойка маленькой лужицей растекается по паркету.
– Мне очень жаль, сударь, но опия больше нет! – строго сказала она, глядя Сергею прямо в глаза.
– !!! – Он с трудом проглотил, чуть было не сорвавшееся с губ ругательство. – Ты специально это сделала! Я пожалуюсь дяде!
– Как вам будет угодно.
Нина повернулась к нему спиной и вышла из комнаты. В слепой ярости он схватил подушку и запустил ей вслед.
Так четырнадцать лет назад состоялось его знакомство с Ниной. Внезапное чувство к молоденькой дядиной жене не просто вскружило Сергею голову. Оно вернуло его к жизни, заставило стать тем, кем он стал: преуспевающим дипломатом, чья карьера неуклонно шла в гору на зависть всем недоброжелателям. Страстное желание заполучить Нину в жены вдохновляло его много лет и с течением времени не ослабевало, а лишь усиливалось. Разумеется, он постарался, чтобы о его порочном чувстве не стало известно никому.
Поначалу люди, столкнувшиеся с Милорадовым, приписывали его успехи протекции дяди и благоволению к их семье императрицы, но вскоре на собственном опыте убеждались, что имеют дело с человеком незаурядным, обладающим острым умом и несгибаемой волей. Там, где требовалось найти бескомпромиссное решение, Милорадову не было равных. И лишь он один знал, что самым большим компромиссом в его жизни была Нина.
Ни до, ни после встречи с нею, Сергей не испытывал подобных чувств. Женщины нравились ему всегда, но так как Нина не увлекала ни одна. Возможно, дело было в ее недоступности, а может быть, в том, что являла она собою сплошные противоречия: внешнюю кротость и твердость характера, беззащитность и готовность броситься на помощь, изящные манеры и абсолютное равнодушие к светской жизни, любознательность и отвращение к сплетням. Она так разительно отличалась от всех знакомых Сергею девиц и молодых женщин, что он, не зная ее толком, смог почувствовать это. Не от мира сего была эта Нина. Этим и пленила Сергея, человека трезвого, здравомыслящего, отнюдь не склонного к пустой мечтательности.
Та ночь, когда разбилась чашка с опием, стала единственной, которую они провели в непосредственной близости друг от друга. Возвратившись в комнату, Нина подняла подушку и в ответ на неуверенное извинение, сказала:
– Макс Фридрихович предупреждал, что у слабых людей от опия случаются нервные расстройства, так что я не сержусь.
У Сергея дыхание перехватило от злости. Ни разу в жизни никто не называл его слабым! Так что же эта девчонка себе позволяет?
Но не драться же с ней, в самом деле!
– Ты что, не понимаешь, что я теперь никогда не смогу ходить? – тихо спросил он.
В ответ она снова присела рядом:
– Откуда вам знать? Все еще впереди… Господь творит чудеса. Вы молоды, рядом с вами люди, которые любят вас – граф, ваша матушка, Харитон. Все будет хорошо!
– А вы, Нина, любите меня? – спросил он без всякого умысла, просто потому, что ему было приятно говорить на эту тему.
– Конечно, – ласково улыбнулась она, – и я вас люблю.
Сергей уцепился за ее слова, ибо это было именно то, что он неосознанно желал услышать все эти долгие дни, наполненные горячкой и наркотическим сном.
Нина сидела рядом с ним на постели, обмахивала его веером, поила чаем и слушала бесконечные, бессвязные признания и никому не адресованные полужалобы-полуобещания о том, что он больше никогда в рот не возьмет эту отраву и непременно встанет на ноги.
Под утро он забылся беспокойным сном, но тут у постели возник Степан, камердинер дяди и громким шепотом обратился к девушке:
– Шли бы вы отдыхать, матушка-графиня. Его сиятельство ох как расстроится, что вы такая бледная. Я посижу с Сергеем Андреичем.
Нина тихо встала, уступая место старику, и еще раз наклонилась над Сергеем, проверяя, спит ли он. Он лежал с закрытыми глазами, но не спал. Теперь ему было все ясно. Графиня! Как же можно было забыть о дядиной свадьбе и о невесте, которая на сорок лет моложе жениха?!
Теперь он знал все, но это ничего не меняло. Это всего лишь немного усложняло задачу. Сергей мог отказаться от чего угодно, даже от опия, но только не от того сказочного ощущения счастья, которое он испытывал рядом с Ниной. Он возьмет от жизни все, чего хотел! Он будет ходить! И Нина будет принадлежать ему! И граф тому не помеха. Ведь Сергей молод, а дядя стар. Нужно всего лишь немного подождать, рано или поздно старик сам уступит свое место. И, конечно, нельзя останавливаться на достигнутом. Не вышло с морским делом? Нужно делать новую карьеру!
Через два дня возвратилась мать и увезла его в Павино, а Нина, дождавшись мужа, служившего в министерстве иностранных дел, отправилась с ним к месту нового назначения, в Италию.
Часть первая “Генуя”
“Великие дела творит матушка-императрица, – думал Сергей Андреевич Милорадов, оглядывая из окна кареты серебристую от колеблющихся под ветром трав новороссийскую степь. – Какие земли к России добавила!” Направляясь в Севастополь, он находился в приподнятом настроении. Сейчас его, любившего комфорт, не смущали ни тяготы пути по безводной равнине, ни хвост пыли, поднятой лошадьми, которая забивалась во все щелки, скрипела на зубах, пачкала его безупречной белизны рубашку и лосины. Сергея не раздражало даже то, что деревеньки, периодически появлявшиеся на пути, на поверку оказывались кучкой развалившихся строений, у которых, зачастую, сохранилась лишь одна, обращенная к дороге стена.
Насколько Милорадову было известно, в этих краях еще никто не жил. Откуда же заброшенные деревеньки?
Народонаселение этих мест относилось непосредственно к сфере деятельности департамента, в котором Сергей Андреевич имел честь служить на благо российской короны. Последние шесть лет он посвятил выполнению высочайшего указа, в котором императрица приглашала всех иностранцев селиться на неосвоенных Российских землях, отличавшихся исключительным плодородием.
“Мы, ведая пространство земель Нашей Империи, между прочего усматриваем наивыгоднейших мест, до сего еще праздно остающихся, немалое число…” – так начинался царский Манифест. А далее в нем говорилось, что все иностранцы, которые пожелают сделаться колонистами, могут явиться в любое российское посольство или представительство и подписать контракт. Затем перечислялись все блага и привилегии, которыми Государыня одаривала переселенцев. Здесь предусматривалось все: от отправки неимущих за казенный счет, с выплатой кормовых и дорожных, до возможности беспрепятственно вернуться на родину.
Благодаря этому документу Сергей Андреевич Милорадов соблазнил на переезд в Россию не одно немецкое семейство.
К счастью, тогда, четырнадцать лет назад, Нина оказалась права. Сергей встал на ноги, научился ходить, превозмогая боль, а образования, полученного в Морском кадетском корпусе, оказалось вполне достаточно, чтобы начать службу на дипломатическом поприще. Благодаря протекции дяди, Сергей получил место помощника российского консула в Данциге, где смог под руководством господина фон Траппе организовать переселение в Новороссию зажиточных меннонитов. Императрица была весьма милостива к переселенцам. Здесь, в отличие от своей родины, они не ведали религиозных притеснений, да и экономическая поддержка, предложенная им, была весьма существенной. Меннониты нисколько не сожалели о своем решении. Они открыто писали об этом на родину, соблазняя тем самым других следовать их примеру. Поток эмигрантов с течением времени возрастал, а вместе с ним возрастала и благосклонность двора к данцигскому консульству.
Сергей не отличался любовью к светской жизни, поэтому службу в Пруссии воспринимал не как ссылку, а как очередную ступень на своем пути вверх. В Петербурге он бывал редко и только по причине крайней необходимости. Об этом сокрушались мамаши многочисленных столичных невест, но канцлер, человек мудрый, не мог не оценить подобного рвения. Поэтому, когда минувшей весной Сергей получил приказ явиться в Санкт-Петербург, никто не сомневался, что речь идет о повышении.
Перед самым отплытием из посольства доставили два письма, одно от матери из Павино, другое из Генуи от Нины. Оба послания содержали одну и ту же печальную весть: на исходе апреля граф Михаил Матвеевич Милорадов, российский консул в Генуе, скончался на семидесятом году жизни. Мать в своем письме сетовала на то, что этак род Милорадовых скоро весь вымрет а, стало быть, надо Сереженьке поскорей жениться и обзавестись потомством. Письмо Нины было коротким и деловым. После скорбного сообщения в нем говорилось, что, поскольку Господь не благословил брак Михаила Матвеевича и Нины Аристарховны детьми, Сергей Андреевич Милорадов, племянник графа, является единственным наследником покойного и, согласно его завещанию, владельцем всего имущества, за исключением той части, что отошла вдове.
Нельзя сказать, что завещание удивило Сергея. Хорошо зная своего дядю, он и не ожидал ничего иного. Дело шло к этому уже много лет.
Хоть Сережа по-родственному величал графа Милорадова дядей, на самом деле тот вовсе не находился с ним в близком родстве. Объединяла их фамилия да общий предок, Кузьма Милорадов, боярин, живший еще при Михаиле Романове. Кузьма обогатил родовое дерево двумя ветвями, которые так и закончились, одна на Сергее, другая на Михаиле Милорадове. Других родственников у них не имелось. Но, если одна ветвь при Петре Алексеевиче обзавелась графским титулом и внушительным состоянием, то другая так и прозябала в родовом поместье под Новгородом, владея ветхой усадьбой и двадцатью семью душами крепостных.
В молодости граф был женат на француженке и овдовел через несколько лет после того, как она произвела на свет их единственного сына. Должно быть, старик крепко любил свою иностранку, поскольку не помышлял о женитьбе, пока его сын был жив. Сергей никогда не встречался со своим кузеном, знал лишь, что тот скончался от тифа в возрасте девятнадцати лет. Так что особой скорби по поводу потери родственника не испытывал, тем более, что вскоре после этого печального события дядя возвратился в Россию и обратил свое внимание на подрастающего родственника. Это случилось как нельзя кстати, ибо отец Сергея любил жить на широкую ногу, а хозяйствовал из рук вон плохо. После его смерти Сергею с матерью остались лишь долги.
Услышав о возвращении графа, мать собрала все имеющиеся в наличие средства и повезла Сергея в Петербург.
Сережа был красивым ребенком. В детстве у него были выразительные зеленые глаза с длинными ресницами и густые русые волосы, которые перед визитом к дяде мать завила в локоны. Возможно, он напомнил графу умершего сына, а может, удача в тот день, наконец, улыбнулась заброшенной ветви, но их родство не показалось Михаилу Матвеевичу чересчур дальним. Сережа остался в Петербурге и, по протекции дяди, был принят в Морской кадетский корпус. Михаил Милорадов взял полностью на себя также и денежное обеспечение Сережиного образования, ибо учеба и экипировка гардемарина требовали не менее двухсот рублей ежегодно, коих Сережина маменька, естественно, не имела. Оставляя сына в столице, она рассчитывала на государеву помощь, полагавшуюся дворянским детям-сиротам. Однако выяснилось, что вспомоществование это составляет всего три целковых в год. Самого юного гардемарина о денежных затруднениях никто в известность не поставил. Матушка молчала, вероятно, от стыда, а дядя – из скромности. Сергей долго полагал, что учился за родительский счет. Только много лет спустя, разбирая бумаги покойного графа, он узнал правду.
В отрочестве Сережа не мечтал о наследстве дяди. Его не волновали ни сами деньги, ни вопрос, кому они в итоге достанутся. В те времена Сергей был полон надежд на собственные силы и рассчитывал, что государева служба позволит ему самостоятельно выбиться в люди. И лишь когда пришлось начинать все заново, он понял, насколько появление Нины осложнило ему жизнь.
Целью повторной женитьбы графа было получение наследника. Потому-то из сонма благородных петербургских вдовиц, подходящих ему по возрасту, ни одна не удостоилась его внимания. После нескольких лет рьяных поисков дядя остановил свой выбор на бедной киевской сиротке, которую чуть более богатые родственники рады были сбыть с рук, все равно куда – замуж или в монастырь.
Пока Сергей, стиснув зубы, заново учился ходить, дядя с молодой женой грелись на итальянском солнышке. К исходу первого года своего заточения в деревне Сергей совершенно извелся. Он уже вполне прилично передвигался, опираясь на палку, и в седле держался ничуть не хуже, чем до болезни, но его не покидала мысль, что все это напрасно и ни к чему не приведет. С каждой почтой он ожидал известия о том, что Нина родила дяде сына, а значит, лишила его, Сергея, всяческих надежд на будущее. В такие минуты его любовь к Нине превращалась в ненависть, а ревность просто душила его. Он не знал, кто ему нужен больше, дядя или Нина, и не знал, кто из них больше мешает ему жить.
Все менялось, как только он распечатывал очередное письмо. Ясные вопросы и четкие деловые рекомендации дяди касались исключительно Сергея, его будущего и ведения хозяйства. Приписки графини бывали куда более романтичными и, кроме вопросов о здоровье Сергея Андреевича, содержали массу сведений о том, что она видела, что читала, и чем в ближайшее время собирается заняться. Ребенка в ее планах не было. Это успокаивало Сергея. Он не принимал во внимание то, что письма порой запаздывали на месяц-другой и могли просто искажать действительность. Пылкое чувство снова расцветало в душе Милорадова, и он снова готов был день и ночь мечтать о предмете своей страсти, разумеется, так, чтобы об этом никто не узнал. Так шли годы.
То, что дядя разочаровался в своем браке, Сергей прочитал между строк в одном из писем. Старик во всем оказывал ему поддержку, не скупился на похвалу и, похоже, все более утверждался в мысли, что Сергей останется его единственным наследником. С того времени младший Милорадов уже почти не сомневался, что его благополучию ничего не грозит. Письма дяди год от года становились все более доверительными. А однажды Сергей заметил, что граф перед отправкой перестал перечитывать приписки, сделанные Ниной. Пропущенные запятые, которые Михаил Матвеевич раньше уверенно доставлял своей рукой, были ярчайшим тому доказательством. О чем же это еще могло свидетельствовать, как не о полном доверии к племяннику?
Будь Сергей чуть глупее, он обязательно попался бы на удочку старого лиса. Но не тут-то было! Сергей понял все, когда обнаружил в одном из пакетов акварельный портрет Нины. В письме, сопровождавшем его, говорилось о том, что граф собирается похлопотать о переводе племянника в Геную. Консулу, дескать, понадобится помощник в связи с новым проектом государыни. Что за проект дядя теперь возглавляет, не говорилось, возможно, это пока держалось в тайне. Зато сообщалось, что Нина, в последнее время частенько остается дома одна, поскольку графу приходится много разъезжать по Италии.
Сначала Сергей разозлился на дядю и подумал, что у того от старости совсем плохо с головой. Искушение бросить все и мчаться в Геную было велико. Но затем, поостыв, ясно увидел ловушку, приготовленную для него стариком.
Возможно, дядюшке наконец-то стало известно о той искре, которая проскочила когда-то между его молодой женой и племянником? Может, что-то почудилось в письмах Сергея, а может, Нину допросил с пристрастием. Или старый камердинер наплел, чего не было… В любом случае все это могло быть лишь проверкой преданности.
Не исключено, что Нина была в сговоре с мужем, а может и нет. По ее письмам об этом судить было невозможно, они были все так же невинны и милы, как и в начале переписки. Тогда он восхитился дипломатическим талантом дяди, который ничего не терял в любом случае, к какому решению не пришел бы Сергей.
А решение Сергея было однозначным: “Нет!”. Пока дядя жив, он не поедет в Италию. В противном случае ему не видать наследства, как своих ушей! Трудно сказать, удастся ли справиться с искушением, если Нина будет рядом, а граф за тридевять земель. Если он чем-нибудь прогневит дядю, завещание будет составлено в пользу Нины. А там… Неизвестно, сколько еще проживет граф и вспомнит ли Нина о своей любви к Сергею, когда в ее руках окажется внушительное состояние!
В ответном письме Сергей поблагодарил за оказанную честь, сослался на неотложные казенные дела, заверил дядю, что хорошо помнит, чем обязан ему и графине и сказал, что видит свой долг, прежде всего, в служении государыне и прославлении имени Милорадовых. Что же касается возникшей проблемы, то ее решить несложно. Так как молодой женщине действительно не пристало оставаться в доме одной, тем более в чужой стране, он посылает в Геную свою матушку, которая составит Нине Аристарховне компанию, пока консул не уладит все дела.
Старик был мудр. Он больше ни словом не обмолвился о переводе в Геную, но Сергею показалось, что дядя остался доволен ответом.
Как позже оказалось, Милорадов действительно не ошибся. Его выдержка принесла желаемый результат, – он получил наследство, а теперь надеялся получить и Нину.
Аудиенция у Государыни, на которую рассчитывал Сергей по возвращении из Данцига, не состоялась. Его не приняли, однако это не означало, что он впал в немилость.
С одной стороны, работа вдалеке от столицы и двора многого лишает, с другой – создает неоспоримые преимущества. Если ты не мозолишь глаза завистникам, не выставляешь напоказ свои успехи, никому не придет в голову состряпать на тебя доносец и занять освободившуюся должность. Для карьеры, если ты действительно хочешь по-настоящему работать, а не просто подыскиваешь себе тепленькое местечко при дворе, неважно, танцуешь ли ты до упаду на балах. Тут главное создать у своего начальства иллюзию, что ты абсолютно незаменим, и молиться, чтобы твой благодетель не утратил благосклонности своего покровителя.
Ранее Сергея опекал дядя, а Михаилу Милорадову протежировала сама Императрица. Ведь недаром именно граф был удостоен чести претворять в жизнь личный проект Ее Величества. Теперь, после кончины родственника, Сергей был полон решимости самостоятельно торить дорогу в жизни. Политические интриги и дворцовые баталии его никогда не привлекали. Ему нравилась та работа, которую он выполнял. И, конечно же, он нисколько не кривил душой, когда говорил о том, что интересы Государства Российского стоят для него превыше всего. Поэтому Сергей заранее решил согласиться с любым назначением, которое бы ни последовало. Единственное, чего он хотел просить у Ее Величества, это благословения на брак с графиней Милорадовой и возможности самому съездить за Ниной в Италию.
Здесь необходимо сделать отступление и объяснить, для чего ему это понадобилось (не поездка, разумеется, а благословение царицы). Причин тому было несколько, и Сергей, как человек осторожный, не мог их не учитывать. Во-первых, Михаил Милорадов слыл любимчиком Екатерины, и она вполне могла изъявить желание лично позаботиться о его вдове. Во-вторых, сделавшись богатым наследником, Сергей и сам становился весьма выгодной партией не только в глазах матерей петербургских невест. Императрица, как всякая женщина, любила заниматься сватовством. Вполне вероятно, что и на его счет у нее могли возникнуть планы. Сергей хотел опередить царицу, сообщив ей о своем желании, и был весьма удручен тем, что аудиенция не состоялась.
Явившись на следующий день к канцлеру, Сергей был несказанно удивлен вопросом, прозвучавшим сразу после взаимных приветствий:
– Что вы знаете о шелке, Милорадов?
Лихорадочно вспоминая, все, что ему было известно, Сергей доложил, что шелковые нити делают черви, Великий шелковый путь проходил из Китая в Турцию через Самарканд, а покупать ткани лучше всего во Франции, ибо лионский шелк весьма неплох.
– Нет, Сережа, – рассмеялся князь, – не черви, а гусеницы тутового шелкопряда. Шелкопряд – это такая бабочка с толстым брюшком и маленькими крыльями.
Сергей не видел в этом особой разницы и не очень понимал, какое ему, дипломату, должно быть дело до каких-то ползучих гадов или бабочек.
– А вот насчет Лиона ты прав, – продолжал Его Светлость. – Знаешь, сколько казна несет убытков из-за того, что шелк из Франции возим?
Это уже было понятнее. Интересы казны – превыше всего. Хотя, если поразмыслить, что-нибудь новенькое предложить трудно. В Китае шелк, возможно, дешевле, да возить уж больно далеко. За морем, известно, телушка – полушка, да рубль перевоз. Никакой выгоды для казны.
Выслушав ответ, канцлер удовлетворенно потер руки:
– Молод ты, Сережа, да вижу, недаром дядя твой за тебя хлопотал: умен и за казну радеешь. Только вот нет надобности нам шелк за границей покупать. У нас в Тавриде тутовник лесами растет, сам, безо всякого ухода. Можем свой шелк делать, не хуже лионского.
“Тутовник – то, что эта гадость ползучая жрет”, – сообразил Сергей.
– Царица, когда с инспекцией в Крым ездила, великие богатства в том усмотрела. Если поставить производство на широкую ногу, всю Европу шелком завалим! Вот только гусениц этих разводить у нас никто не умеет.
Канцлер встал из-за стола и, опершись на инкрустированную малахитом столешницу, перешел на официальный тон:
– Дядюшка ваш, Сергей Андреевич, получил личное задание Ее Величества навербовать в Италии шелководов и без промедления доставить в Крым, дабы начать разведение шелкопряда и обучение этому делу российских крестьян. Нужно сказать, что и мы времени даром не теряли: специальным указом было велено большие земли в Таврии тутовником засадить. И что в результате? Перед самой кончиной уважаемый консул присылает мне совершенно невразумительное письмо, которое не то, что царице показать, в руках держать страшно!
Сердце Сергея ушло в пятки. Если дядя навлек на себя немилость, то и ему, Сергею, не поздоровится!
Но князь, высказав наболевшее, несколько поостыл:
– Мы с покойным Михайлой Матвеичем числились в друзьях. Дабы не порочить памяти друга, я сокрыл сей опус от внимания императрицы. Очевидно, разум графа перед кончиной помутился, ничем другим я объяснить подобных заявлений не могу.
Вынув из сейфа аккуратно вскрытый пакет, канцлер протянул его Милорадову:
– Вот, почитаете на досуге. До Генуи путь неблизкий! Там, на месте разберетесь. Не приведи Боже, если все написанное – правда!
Так Сергей узнал, что его следующее назначение – пост российского консула в Генуе, где ему предстоит как можно скорее исправить ошибку, допущенную дядей.
Промедление в этом деле было недопустимо. Да и бессмысленно было теперь дожидаться встречи с царицей, и так все складывалось замечательно. А благословения можно попросить и позднее, все равно новый брак для Нины невозможен пока не истечет срок траура.
Сергей выехал из Петербурга в тот же вечер. Не обращая внимания на недовольное бурчание Харитона, он приказал гнать лошадей всю ночь, благо в июне ночи белые, и к полудню уже въезжал в ворота своей усадьбы.
Дворовые девки, завидев карету хозяина, подняли визг и бросились врассыпную, искать барыню, совершавшую свой ежедневный моцион. Через минуту во дворе не осталось никого, кроме Сергея и Харитона.
– Тьфу, дуры! – поморщился Харитон, слезая с высоких козел и открывая дверцу кареты. – Не Европа у нас, Сергей Андреич, никак не Европа! Нет чтоб хозяина достойно встретить, хлебом-солью, как полагается!
Сергей, хоть и не спал всю ночь, пребывал, тем не менее, в отличном расположении духа.
– Да где ж ты, дурачина, в Европе видел, чтобы нас хлебом-солью встречали? – хохотнул он. Осторожно ступив на поросшую травой землю, Сергей с удовольствием потянулся и вдохнул запах родного дома, такой знакомый и, как оказалось, не забытый за много лет.
– В Европе, может, и не встречали, – продолжал бурчать Харитон, – а дома могли бы! И хлеб-соль поднести, и баньку истопить!
Банька, конечно, не помешала бы: ноги у Сергея затекли и ныли, напоминая о старой травме.
– Вот и займись банькой, – равнодушно бросил Милорадов через плечо, направляясь к дому.
Как только воротилась маменька, были Сереже и пир горой, и банька с березовым веничком, и слезы, и разговоры, и воспоминания.
– Я, Сережа, в эту Италию больше ни ногой! – говорила мать. – Все у них там красиво, да все не наше. А еда-то, еда! Ни щей, ни ботвиньи.., обыкновенной репы днем с огнем не сыщешь! Сплошь лапша да апельсины! И чаю, представляешь, не любят, только кофей!
– Да чем же апельсины плохи, маменька? – спрашивал Сережа, выбирая из кучи пирожков расстегай с рыбой.
– А чего хорошего? Чуток съешь, – пятки чешутся!
Это было новостью для Сергея, но он не стал вникать в столь любопытные подробности. Сейчас ему хотелось как можно больше услышать о Нине.
Матушка в очередной раз повторила то, о чем уже неоднократно писала сыну, а под конец сказала:
– Душевная она, добрая, и тоже о тебе все расспрашивала. Женился бы ты на ней, Сережа, столько лет ведь маешься, ждешь ее. Думаешь, я не вижу ничего…
Так легко досталось Сергею маменькино благословение, а попутно выяснилось и то, что все чувства, так тщательно скрываемые им, ни для кого не были тайной.
Тут же, в родном поместье, Сергея ждал еще один сюрприз. После смерти отца хозяйством управляла мать. У нее это получалось гораздо лучше, чем у бестолкового Сережиного папеньки, прежде всего потому, что она терпеть не могла долгов, предпочитая протягивать ножки по одежке. Кроме того, не гнушалась ничьими советами и на многое закрывала глаза. А советчица у матери была лихая – крепостная баба Марфа Копылова, рассудительная, преданная и, что совсем уж необычно, грамотная.
