Текст книги "Атеизм, отчаяние, ненависть (СИ)"

Автор книги: Erovin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Месье за глаза называли Циркулем. И да. У этого омеги со строгим птичьим лицом и затянутыми в шишку на затылке волосами ноги словно не крепились к телу. Когда он показывал классу тот или иной элемент, Лоренс почти задыхался – то ли от зависти, то ли от восторга.

И он умел колоть. Незаметно, но больно.

И некому пожаловаться. Нужно очень хорошо танцевать, чтобы позвонить домой. Родителям.

Фредди.

****

Лесли родил их первенца. Схватки у него начались утром, когда Фред уже был на работе. А сообщение, что все закончилось, прислал после девяти вечера. Точнее Фред сказать не мог. В клубе, где он ошивался, нет часов, да и вообще понятие времени отсутствовало как явление.

Он мимолетно посмотрел на экран телефона. Одно слово. Лесли хорошо знал и понимал Фреда и не грузил лишней информацией.

«Альфа».

Фред откинулся затылком на кожаный диван. Взрывающаяся музыка с легкостью выбивала из него мысли, оставляя только самые стойкие.

Лесли поймет. Он умный и он все знает.

Про Лоренса.

Фред ненавидит младенцев. Родня, роженик, ребенок в одеяльце. Мурашки по коже.

Лесли поймет и простит. Он знает, что Фред не виноват.

Музыка грохочет в голове, вытравливая его страхи. О том, что гребанный Лоренс выработал у него вполне однозначную реакцию на детей, и Фред может грязно и неправильно посмотреть на собственного малыша.

Но это альфа. Хоть минимальная страховка. После того, что случилось с Фредом, больше похоже на соломинку. Но, черт побери, молния ведь не бьет в одно место дважды!

Сука, пусть она не бьет в одно место дважды! Он и так едва живой и прогоревший изнутри.

Фред разгрызает таблетку новомодного наркотика. Ничего подобного он раньше не пробовал.

Яркие осколки разлетаются по потолку и стенам клуба от зеркального шара. То же происходит и с сознанием Фреда.

Оно бьется. Остриями внутрь.

Больно.

Фред кончает в рот омеге, стоящего на коленях между его ног. Он запускает пальцы в черные вьющиеся волосы и сжимает их в кулак.

Лоренс.

****

Тупица.

Так месье Буссоль называл Лоренса на занятиях. К этому оказалось легко привыкнуть. И к резкому голосу, который то и дело одергивал и отчитывал. И тому, какой силы шлепок можно получить, если застояться на месте. После такого хотелось двигаться в три раза быстрее и уж точно без ошибок.

Потому что Циркуль прищурился и смотрит. Его иголки наточены и наготове.

А Лоренс хочет позвонить в субботу домой. Но у него не получается сложный прыжок, он то и дело падает на колено. На нем уже синяк. На ногу больно наступать.

– Не могу я! У меня нога отваливается, – Лоренс зажимает колено рукой и плачет при всех. Ему надоело все это. – Не хочу!

– Ну и не надо, – Циркуль усмехается и пожимает плечами. – Иди сядь, отдохни. Тут полно тех, кто и хочет, и может.

Лоренс сидит на скамейке у зеркал и ему кажется, что его здесь нет. Он превратился в пустое место. Слезы высыхают, он потирает колено. Болит уже не так сильно. Не так сильно, чтобы прохлаждаться, пока другие танцуют. Ему хочется к ним. Он видит, что мог бы сделать шпагат лучше, и половина из них в ритм не попадает. А он его слышит, даже когда музыки нет. Вот только этот дурацкий прыжок! Лоренс возвращается на свое место во втором ряду.

Звонкий щелчок пальцами. Циркуль подзывает жестом.

– Как же нога? Вдруг все-таки отвалится?

– Она уже прошла.

– Ты уверен? Мне здесь разбросанные чужие ноги не нужны. Можешь сходить к врачу, – в его голосе и взгляде презрение.

– Я уверен. Я в порядке. Можно мне к остальным?

– Конечно нет. Ты это не вытянешь.

И пока все разучивают новый танец, свои роли, Лоренс в углу повторяет один и тот же элемент считая про себя. Он его умеет – и уже давно. И те два, которые Циркуль тоже велел сделать по сотне раз. Сотне! Просто потому, что он расплакался. Можно психануть и послать все к черту. Пойти к врачу. Но нога и правда больше не болит. А Лоренс хочет позвонить Фредди.

Он повторяет, и повторяет, и повторяет, и повторяет.

Занятие заканчивается. Следующий элемент. Шестьдесят семь, шестьдесят восемь. Он уже только считает, не задумываясь, что делает. Все выходит само, тело двигается без его участия.

Он остается в зале один. Циркуль, уходя, говорит, что и Лоренс может идти. Но Лоренс не хочет идти. Он хочет танцевать. Он хочет роль в постановке. Он хочет друзей, чтобы смеялись не над ним, а вместе с ним. Он хочет…

Третий элемент. Сорок три, сорок четыре.

Что-то в этом есть. Освобождает голову от посторонних мыслей, жалости к себе. Повтор, повтор. Если могут другие, если может Циркуль, значит, сможет и Лоренс. Восемьдесят семь, восемьдесят восемь.

Он не будет посмешищем, слабым звеном и плаксой. Нужно повторить сто раз? Хорошо! Он сможет. И то, чего не смогут другие.

Сто двадцать четыре, сто двадцать пять.

До отбоя всего ничего. Ужин улетел в трубу. И к черту его!

Лоренс разбегается и прыгает в шпагат. Не падает. Тут же повторяет еще раз. Все равно не падает.

Циркуль прищурился и смотрит в щель приоткрытой двери.

========== V. ==========

Фред не знает, где черта дозволенного. Но чувствует, что она уже близко и скоро ему позволят ее переступить.

Иногда Шеймт приходит один. Он почти никогда не смотрит на него во время их встреч. Его больше интересует вид за окном или струи водопада.

Фред даже рад не перехватывать его взгляд. Он давно заметил, как тот смотрит на альф.

И давно все понял.

Раньше, чем у него на столе впервые появились невзрачные безымянные папки, заполненные цифрами. Это были просто счета и переводы, но Фред чувствовал от них боль и кровь. Он смотрел телевизор, видел даты в папках, места расположения банков и приписку валютных счетов.

Он перестал удивляться тому, сколько – черт его дери, – у Макса денег. Гораздо больше, чем он думал в самом начале.

– Это что-то новенькое, – Фред тянется к калькулятору, в уме такие цифры не вычислишь быстро.

– Я хочу, чтобы об этом никто не знал.

Макс сунул пальцы под струи водопада и говорит, глядя на воду, которая течет по его кисти.

– Окей. Можем частями перекинуть в Мэн и Каролину. И еще…

– Фред. Ты меня слушаешь? – голос Шеймта мягкий и дружелюбный. Он подходит ближе и присаживается на край стола, сдувает упавшую на лоб светлую прядь. – Это будет наш секретик. Мой и твой.

– Да. Я создам теневой счет.

Фред предпочел бы иметь с Шеймтом совсем другой секрет. Он смотрит на вырез его свитера, кто-то другой оставил на ключице засос. Но он знает, что подкрался близко к черте. Скоро и его губы коснутся этой шеи.

– Молодец.

Как собаку похвалил, ей-богу!

– И перевод на благотворительность сделай до конца недели. Из морозилки.

Имеет в виду счет в Миннесоте, один из самый первых, которыми Фред стал заниматься.

– Ты спонсируешь DTF? – Фред застревает взглядом сперва на сумме, потом на счастливчике, который ее получит. Последние годы Фред и сам регулярно делает туда отчисления. Правда, сейчас чувствует себя жмотом.

– Ты знал, что есть молодое, но уже очень популярное движение: «Истинность – зло»?

Еще бы, блять, Фред не знал! Он эту херню на собственной шкуре прочувствовал. Кивает в ответ.

– Там столько народу, кто недоволен выбором природы. Я против цепей. У человека должен быть шанс самостоятельно решать.

Шеймт говорит, и каждое слово буквально возносит его в глазах Фреда. Да этот гребанный ангел идеален!

– Ты так не считаешь?

– Считаю. Все это блядская романтика для идиотов. Почитал я работы Шульца*, по его расчетам и домыслам, мало кому с этим везет. Что ни парочка, то с разницей в возрасте в тыщу лет, то однополые, то живут на разных концах света.

– Хуже, если на одном.

Макс теперь смотрит на Фреда. Они оба не знают, когда их общение из официального стало таким. Словно два друга обсуждают проблему, которая по своему парит каждого.

Может быть, только что.

Может быть, черты больше нет.

– И, главное, отделаться нет возможности. Живи, блять, и мучайся. Да. Я определенно считаю, что DTF спасет мир.

– А разве не красота?

– И красота.

Фред смотрит на Макса, облизывается. Нагло, открыто.

Шеймт усмехается и забирает готовые документы на подпись, перечитывает их. Он всегда проверяет.

Лезет в сумку за ручкой. Долго роется в ней. И не удивительно. Каким бы совершенством ни был Макс Шеймт, он – омега. И в его сумке прячется гребанное пятое измерение, и хрен что там можно найти сразу. К этому ритуалу Фред привык. Макс никогда не берет ничего из его рук, кроме бумаг.

На стол ложится зажим для денег, ключи, штопор (очень полезная в хозяйстве вещь, а главное, необходимая в омежьей сумке), упаковка таблеток (Фред не знает что это, этикетки нет), бумажки, блокноты, косметика (которой Шеймт все равно не пользуется), детский блеск с единорогом и вишнями.

Какого хуя?

Фред сглатывает.

Макс находит ручку на самом дне. На стол высыпаются несколько маленьких колокольчиков.

Фред смотрит теперь на них. В голове голос диктора новостей. Загадочные убийства по всей стране. Хаотичный выбор жертв: общее только то, что они – альфы. Нелепый способ и орудие убийства. Странные предметы, которые убийца оставляет, как визитную карточку.

Штопор.

Колокольчики.

Антиальфа**.

По затылку бьет кувалдой.

Макс колет его взглядом.

Улыбается.

Комментарий к V.

* Вольфганг Шульц – немецкий математик, создатель Формулы Истинности.

Разница в возрасте (https://ficbook.net/readfic/3694094) – Истинные пары встречаются не слишком часто. Альфы и омеги устают ждать своей судьбы и влюбляются, окунаются в океан страстей и заводят семьи с чужими истинными. Но бывает, что ожидание половинки становится смыслом жизни, а встреча – предсмертным подарком. Как быть, если разница в возрасте не десять или пятнадцать, а пятьдесят лет?

** Игроки (https://ficbook.net/readfic/4106261) – Первого убитого альфу нашли в мусорном контейнере без внутренностей. Вместо них в животе оказались разноцветные стеклянные шарики. Что это? Зашифрованное послание антиальфы? Или просто выходка безумного маньяка?

========== Шесть ==========

Лето для обычных школьников – лафа, жара и пляж. Лето для балетных – отчетные концерты, гастроли, репетиции, репетиции, репетиции.

Лоренс пинком распахивает дверь спальни, закидывает в нее огромную посылку и забегает сам.

– Успели! Получил! – он сияет счастьем, улыбка во всю щеку.

Эжен, Николе и Матье не подпускают его к коробке. Накинулись на нее, как стая голодных волков на оленя, уже разодрали упаковку, разрезали клейкую ленту, шуршат внутренностями.

– Твой кузен просто волшебник! Ты посмотри! Как влитые!

Для их компании задрать ногу выше головы – обычное дело, так что новенькая балетка Матье почти тычется Лоренсу в нос. Он кивает. Со смехом смотрит, как друзья переобулись и танцуют маленьких лебедей посреди спальни, напевая мелодию.

– Давай, янки!

Они зовут к себе. Им нужен четвертый. Нужен Лоренс.

Но Лоренс не торопится присоединиться. Он любит их. Иначе не стал бы выпрашивать у Фреда американские пуанты точно по их меркам, да еще и ныть, чтобы отправил очень-преочень срочной почтой – до того, как они уедут на гастроли.

Но Лоренс – не массовка.

И его интересуют не пуанты. В коробке письмо. Внутри фотографии.

Папа и анатэ. Анатэ почти прозрачный, улыбается с явным трудом. У него парик, похожий на те волосы, которые раньше были. Какие сейчас у Лоренса.

Лоренс закусывает губу и под топот и смех ребят за спиной подходит к кровати. Вынимает прошлогоднюю открытку родителей и ставит в рамку новую. Мягко проводит пальцем по осунувшемуся лицу анатэ. Закатывает глаза.

Смех стихает. На плечо опускается ладонь Николе. Ребята знают про болезнь анатэ, Лоренс рассказал им. Чего тут скрывать?

– Я в порядке.

Ладонь исчезает. Веселье продолжается.

Да. Он любит их.

Чутких и понятливых.

На второй фотографии Фред с семьей – омегой и мелким. Лоренс отрезает всех лишних. Ему не нравится Лесли. Какой-то он бесчувственный сухарь, а мальчишка страшный. Выбрасывает их в мусорку.

Подумав, убирает Фреда в фотоальбом, а не пристраивает в рамку к родителям, как делал это все время раньше.

Матье недавно притащил в спальню журнал с голыми альфами. Очень голыми. Совсем. Сперва смотреть на них было стыдно, но потом интерес взял верх над смущением. Каких там только не было! Но Лоренс все равно, глядя на них, почему-то вспоминал Фреда. То, как они ходили вместе на пляж или в бассейн.

А у него под плавками так же, как у этих красавчиков?

Лоренсу неловко от таких мыслей. И он прячет фото Фреда подальше. От себя. И от чужих глаз тоже.

*****

Лоренсу, Николе и Эжену повезло. Они попали в число счастливчиков, у кого течки задерживались. Весной половине старшей группы снесло голову, начались ночные побеги и влюбленные вздохи.

Вот когда розги месье показались особенно страшными. Циркуль в этом был категоричен. Он пообещал, что отчислит из своей группы того, кто попадется ему с альфой. Невзирая на талант, количество спонсорской помощи от родителей и личное отношение.

Окончить школу они должны девственниками.

Точка.

Лоренс не интересовался альфами. Точнее, он убеждал себя в этом. И каждый раз, когда его незаинтересованность альфами вдруг становилась невыносимой, шел не в душ, а в зал – танцевать и прогонять наваждение. Прогонять из мыслей Фреда.

Эжен слишком боялся месье чтобы по доброй воле ослушаться. Не родился на свете еще альфа, ради которого он решился бы накликать на себя его гнев.

Николе был влюблен в самого Циркуля и альфы ему до фонаря. И чем старше становился Николе, тем больше Лоренс втайне сочувствовал месье.

А вот Матье оказался не таким счастливчиком, как они. Он попался.

Циркуль не бросал слов на ветер.

С понедельника в спальне на четверых их осталось трое.

*****

В гримерке душно, пахнет потом, тальком, театральной косметикой. На полу валяются пуанты, костюмы, бинты, Лоренс.

Он лежит на спине и улыбается. Плечи от одобрительных похлопываний болят даже больше, чем ноги после танца.

Он счастлив.

Эжен осторожно разминает его ступни.

– Месье улыбался, я клянусь! Я из-за кулис видел!

– Мне он сказал, что я – кривоногий бегемот, – растирая ладонями грим по лицу, ответил Лоренс.

Аплодисменты еще шумят в ушах. И да. Он тоже видел, как Циркуль улыбался. Он и сам знает, что танцевал хорошо. В гримерку заскакивает Николе. У него вороватая, но довольная улыбка. Он подпирает дверь стулом и садится на пол рядом.

– Тебя утвердили на завтра, – его голос дрожит от неподдельного восторга.

Эжен замирает, забыв о ступнях Лоренса, а тот резко садится. Молча смотрит Николе в лицо. Может врет?

Нет…

Не врет!

Лоренс вскакивает и тянет друзей за руки. Они начинают визжать и прыгать, как идиоты. Обнимаются, танцуют друг с другом. Посылают к черту тех, кто ломится в гримерку и хочет испортить им момент.

Завтра Лоренс впервые будет танцевать на большой сцене. А сегодня он сбегает после отбоя гулять по ночному Парижу вместе с Эженом и Николе. Они идут к башне. Там всегда людно, и никто ни на кого не обращает внимания. Лоренс любит смотреть, как башня сверкает в темноте. Он лежит на траве. И делает затяжку после Николе, но перед Эженом.

Завтра первый большой концерт.

Сегодня первая самокрутка марихуаны.

****

Все спали.

Николе и Эжен спали, Циркуль спал, Клаудио – вечный конкурент Лоренса на главные партии – спал. Чтоб ему провалиться! Все спали.

Или не все.

Лоренс открыл в малом зале окна, чтобы впустить с улицы больше света. И выпустить дым. Он переобулся в балетки и растягивался, закинув ногу на подоконник и стряхивая пепел наружу.

В голове Лоренса начинает звучать музыка. Сперва тихо, нарастая.

То, что нужно.

Он щелчком выбрасывает окурок в окно и встает посреди зала, ждет своего такта для вступления.

Вот еще, чтобы какой-то Клаудио был лучше него. Чтобы хоть что-то у него получалось более точно. Нет! Если нужно, Лоренс будет повторять это сто, двести, триста раз. Одно и то же, раз за разом. Каждую ночь. Пока не научится, пока тело не станет делать это так же просто и естественно, как дышать или моргать.

Время замедляется.

Лоренс движется быстро, но успевает заметить все, каждую деталь. Он словно следит за собой со стороны, как это сделал бы Циркуль. И так же жестко самого себя поправляет.

Ощущения становятся ярче и богаче. Это помогает. Он полон сил и энергии. Странно, что такую классную штуку называют дурью.

****

У Лоренса внутренний мандраж, а он привык доверять чутью.

Сначала Лоренс услышал шепот и смешки за спиной. Это давно не напрягало, но сейчас они казались необычными. Подозрение толкнуло его к распределительной доске. То, что больше всего интересовало – расстановка ролей в спектаклях. Если там все в порядке, на завистников можно наплевать.

У стены напротив учительской несколько человек. Лоренс увидел растерянный взгляд Николе. Друг пожал плечами, отступая в сторону и кивнув на доску.

Лоренса заменили на Клаудио в главной партии.

– Дерьмо! Что за хуйня?

Лоренс бьет ладонью с размаху по стене, хотел пнуть, но сдержался. Ноги следует беречь.

– Ты же знаешь месье. Он ничего не объясняет. Лоренс, стой! Нарвешься!

Лоренс не слышал окриков. Он уже бежал в малый зал, где в такое время ошивался Циркуль. Он принимал решения, как царек самодержец! Разве можно взять и выкинуть Лоренса за неделю до премьеры! Сколько он тренировался и репетировал!

Повтор, повтор, повтор. Триста сорок девять, триста пятьдесят. Каждый элемент, каждое, сука, движение!

И ведь это не просто концерт! На них придут посмотреть люди из серьезных театров, хореографы со всей Франции и не только. Говорят, даже какой-то премьер из Москвы. И что? Лоренс останется за кулисами?

За что?

Циркуль узнал о травке? Да, за это он вполне мог проучить таким способом.

– Почему вы сняли меня?

– Ты не сможешь танцевать.

Циркуль был в своей обычной одежде, не растягивался и не придумывал новый танец. Такое чувство, будто он ждал Лоренса.

– Еще как смогу! Я танцую лучше Клаудио! Я танцую лучше всех! Я всю партию знаю на зубок. Я могу хоть сейчас станцевать ее от начала и до конца!

Он понимал, что кричать на Циркуля – плохая идея. Но, черт возьми, как же это обидно! Он уселся на пол, торопливо меняя обычную обувь на балетки. Сдерживает слезы. Кусает губы.

Доказать! Срочно показать Циркулю на что способен!

– Вы же знаете, что я могу. Посмотрите!

– Лоренс.

Он застывает.

Месье Буссоль не называет его по имени. Никогда. И в другой раз он бы посмеялся над тем, что Лоренс танцует лучше всех, сказал бы, что Лоренс бездарность чуть больше, чем совершенно безнадежная.

Он передает сообщение от отца.

А потом опускается на пол рядом с Лоренсом. Пока тот беззвучно кричит в ладони и сотрясается, осторожно гладит по спине и ничего не говорит.

«Анатэ умер»

****

Слезы текут и текут. Глаза болят, нос болит, в голове шум.

Лоренс устал. Он хочет спать. Он выкурил всю спрятанную у Николе травку. Она не помогла. Теперь еще хуже. Он идет в зал. Справляться со слезами привычным способом, которому научил Циркуль. В темноте. Музыка не нужна. Она в голове.

Лоренс крутит и крутит фуэте. Не считает. Не переходит в танец. Он хочет только убрать эту боль изнутри. Оборот, оборот, оборот. Словно он – пружина, и с него виток за витком слетает негатив.

Слезы сохнут. Шум и головокружение вытесняют мысли.

Левая нога кровоточит. Он плохо обулся. Плевать. Какая разница? Завязывает балетки правильно.

Так и боли почти нет.

Танцует свою партию. Просто так.

Для себя.

========== Параграф 13 ==========

Фред едет встречать Лоренса не потому, что хочет или должен.

Потому что не может не ехать.

У него в голове звучало: «Я не поеду. Я сорвусь. Я наломаю дров». Твердо и решительно. И он уже оплачивал стоянку перед аэропортом. Фред разминал кулаки, словно собрался подраться. Но долгие годы его настоящий бой только с самим собой.

Фред не навещал Лоренса в Париже, и мог довольствоваться лишь памятью о том, каким он уехал: худощавым сопляком с красиво накрашенными губами. Были еще фотографии, где лицо пряталось под слоем театрального грима, а костюмы – один нелепее другого. Время смешивало в воображении Фреда два этих образа, собирая совсем не соблазнительную картинку. Это утешало. Дарило надежду, что, когда они встретятся, ничто не дрогнет в душе Фреда. Он окружил себя таким количеством красавчиков, что размалеванный, нескладный Лоренс должен был попросту утонуть в их блеске и великолепии.

Воображение сыграло с Фредом злую шутку, не сумело даже немного приблизиться к реальности. А реальность оказалась к Фреду жестокой.

Как всегда.

Фред остановился рядом с другими встречающими и сразу же увидел Лоренса. Точнее, он увидел только Лоренса. Его окружала безликая и бесформенная серая человеческая масса.

Лоренс светился.

Растрепанные волосы, как гребанный космос или совершенная тьма. Они только еще сильнее притягивали взгляд к лицу. К губам. Фред сжимает спинку кресла. Дыхание сбивается. Сердце то замирает, то начинает биться чаще. Какой он дурак! Конченный кретин! Внутри него тугой пружиной закручивается все то, что он столько лет носил в себе. Страхи, мечты, ненависть, желания. Болью спускается от груди ниже, в живот. И еще ниже. Мысли редеют и теряются. Есть только одна, огненной пульсацией в висках.

Где?

Фред смотрит вокруг. Ищет. Ему попадается табличка семейного туалета. Отлично! В таких всегда много места. И разве же они не семья? Люди отступают от него. Альфы – посмеиваясь, понимающе хмыкая, омеги – краснея и смущаясь. Они, вероятно, думают, что Фред в нетерпении ждет любовника, по которому дико соскучился и уже невмоготу. Все почти так и есть.

Лоренс подходит. Смотрит удивленно. Или испуганно?

Похуй!

Фред хватает его за руку, дергает на себя.

Пружина срывается.

Губы! Наконец-то, блять!

Он рычит, кусает. Страсти в нем поровну со злостью. Прижимает Лоренса. Хочет, чтобы они слились в целое, чтобы кожа стала одна на двоих и сердце тоже. Волосы в кулак. Одежда! Как же она бесит!

Табличка семейного туалета – как гребанный маяк. А Фред – танкер, всерьез решивший разбиться о скалы.

Рвет дверцу, пихает Лоренса вперед. Поворот замка. Лоренс не отбивается. Еще бы он попробовал сделать это.

Давний бой окончен. Фред повержен.

И плевать на нормы, нравственность, чужие взгляды и прочее дерьмо в том же духе! Он старался, он хотел быть правильным, совладать с природой. Но куда ему против нее? Это его истинный! Он взрослый. Спиной вжат в холодный кафель, ногами обхватил Фреда, хрипит.

И течет.

Это все, что Фреду нужно знать.

Все, что он может

и

хочет

знать.

****

Они сидят на полу сортира молча. Фред у одной стены, Лоренс – у другой, каждый разными словами думает об одном. О том, что случилось. Фред оглядывается, находит пиджак, а в нем – пакетик с порошком. Кредиткой делает дорожки на бочке унитаза – давненько он не нюхал так, почти по-юношески. Скручивает президента в трубочку.

Шумный вдох.

Лоренс наблюдает. Забирает купюру, повторяет в точности.

========== 007. ==========

Лоренс не знал, в какой момент он понял, что в жизни наступил всесторонний пиздец. Он честно старался в этом разобраться и вдруг обнаружил, что долго и вдумчиво размышлять – вовсе не его сильная черта. Он привык жить линейно и по чьей-то указке. На себя он рассчитывал только в танцах и думал, что его тело – единственное, чем он может управлять.

Черта с два!

Тело оказалось не в его власти. Он не мог приказать себе не течь при виде или мыслях о Фреде. Не мог сопротивляться, когда тот трахал его. И не хотел. Разуму Лоренс тоже был не хозяин.

Все, что казалось ему логичным, понятным и простым, сломалось. В Америке балет – не то, к чему он привык. В Америке вообще все не то, к чему он привык. Его парижская школа, которую он столько лет считал почти тюрьмой, оказалась прочным и безопасным коконом, из которого его выкинули в настоящую жизнь. Быструю, холодную и злую.

С совсем другим балетом.

Со стеклами в пуантах, похотливыми хореографами, премьерами, которые не настолько талантливы, насколько стервозны и зубасты, с театром, где классику превращают в шоу, с банкетами после каждого представления, там ты больше не танцор, а объект чужой роскоши, который выкупили на вечер у руководителя труппы. Как шлюху. И танцевать не главное правильно. Главное – эффектно.

С новым Фредом.

Где он не друг и кузен, а любовник и истинный. И у него семья – Лесли и дети: они на первом месте. Открыться нельзя. Посмотрят косо, правильно поймут. Да и о чем говорить и мечтать? Истинность и отношения – не одно и тоже, близко не стояли. И чувства не главное. Главное – секс.

С крепкими сигаретами и взрослыми наркотиками.

Чтобы осмелиться пуантами, набитыми стеклом, ударить по лицу зубастого премьера. Да не раз. Чтобы в исступлении до изнеможения разучивать новые, странные танцы. Улыбаться чужим альфам, позволять щупать себя за зад, особенно развязно, если смотрит Фред, если у него сводит скулы от ревности. И трахаться с ним в каждом темном углу. И не должно быть правильно и справедливо.

Главное – приятно.

Лоренс не знал, в какой момент в жизни наступил всесторонний пиздец. Он обнаружил себя уже глубоко в этом дерьме.

****

В стареньком коттедже Генри редко теперь встречалась вся семья. Те, кто были когда-то дружны, или разъехались, или попросту умерли. Как родители Фреда и анатэ Лоренса.

Генри жил один. В спальне на тумбочке, в ванной за зеркалом, в кухне на холодильнике – везде скапливались баночки с таблетками. От того и этого. Чаще всего – сердечные.

– Пап, не вредничай. Переезжай ко мне. Серьезно, так будет проще для всех.

Лоренс вздохнул. Он с трудом выносил здешний запах и в последнее время, перед тем, как зайти, вдыхал что-то, чтобы не чувствовать его. Да и разговоры со стариком становились попроще. Не задевали.

– Говоришь, как будто мне нужен особый уход, – Генри отмахнулся и вразвалочку прошагал к холодильнику. Чтобы протиснуться между столом и стеной пришлось повернуться боком. Но он на это только улыбнулся. А Лоренс подавил недовольную гримасу. – Я здесь ко всему привык. Мне хорошо, и до магазина близко. Сосед приходит по субботам посмотреть футбол. Тебе же не сложно приезжать ко мне иногда.

– У меня восемь выступлений в неделю, пап. Мне не сложно. Мне некогда.

– Ну, если ты будешь заглядывать пару раз в месяц, это больше, чем раз в пять лет, правда?

Его слова звучали жалко, и улыбка выглядела еще хуже. Он напоминал старую побитую собаку, которую бросили хозяева. Не совсем прогнали, но из дома вышвырнули во двор. Лоренс скучал по отцу. Знал – у них нет общих тем для разговоров или интересов, но не хотел оставлять здесь. Больного и одинокого.

– Слушай, давай хотя бы временно? Не понравится у меня – всегда сможешь вернуться. И в магазин за тебя там сходят, и приготовят. Если захочешь, мой водитель будет привозить этого твоего соседа по субботам.

– А задницу подтирать будут?

Лоренс закрывает лицо руками и смеется.

Истерически.

На грани слез.

========== Без названия ==========

В обычные дни Фред – серьезный альфа, прожженный финансист, который не гнушается самыми темными и грязными обманами, волк с Уолл-стрит, мерзкий тип, наркоман и извращенец.

А в дни необычные он с ног до головы измазан краской и на всю кухню горланит детские песенки. За Рапунцель поет тоненьким голосом, насколько может, а за злого колдуна – грубым и рычащим. Он гоняется за сыном, поскальзываясь на лужах воды, а когда падает – замирает на полу и прикидывается мертвым.

– Папа! Киса, киса! – младший сын – омега – тянет его за волосы. У него руки в зеленой краске. Теперь и волосы Фреда тоже.

– Бу! Я тебя сейчас съем! Иди ко мне!

Полли убегает, подскакивая, с восторженным визгом. Останавливается у стены и ждет, когда Фред погонится за ним.

– Пап, нарисуй кота, – Уокер уже большой. Настолько, что начинает реветь, если кто-то называет его маленьким альфой и сюсюкает. Он тоже весь в краске и протягивает кисточки.

– Кота? Да сколько можно? У нас вся кухня в них!

Котов много. Они на стенах, на окнах, на дверцах шкафов. В какой-то момент бумаги для рисования стало мало, и творческий процесс слегка вышел из-под контроля.

– Нет, на мне. Как будто я – кот.

– А-а, ну давай.

Кошачья морда на детском лице выходит хреново. Но Уокеру плевать. Все зеркальные поверхности, какие были, больше не отражают, он себя даже не видит. А Полли нравится. Он забыл об угрозе быть съеденным заживо и подбегает, талдычит: «Киса, киса!»

Фред не слышал, чтобы маленькие котятки ездили на спинах больших, толстеющих и неповоротливых котов. Но Полли рад кататься на папе. Уокер завидует ему и тоже влазит верхом на Фреда.

– Что вы здесь устроили? Меня не было полчаса, – Лесли застревает в дверях. Он слишком чистый, чтобы соответствовать празднику.

– А что такого? Нам весело! И эти зеркальные шкафы все равно меня достали.

Больше всего потому, что теперь отражают и первую седину, и нависшее над ремнем брюхо.

Фред тихо шепчет Полли:

«Иди, обними анатэ»

*****

Фред сжимает зубы и отворачивается от Лоренса. У него внутри все горит и клокочет.

Нет. То, что вытворяет Лоренс, – даже не жесткий флирт с чужим альфой. Это уже, блять, легкий секс. Как он смотрит на этого хмыря, улыбается, щебечет на французском, позволяет прикасаться. К талии, шее, щеке. Фреду хочется схватить Лоренса за волосы, и повязать здесь, при всех. Оттрахать, чтобы и он и остальные знали, кому он принадлежит, кто его альфа. Чтобы не забывал.

Фред не может подойти сейчас. Слишком много людей, все друг друга знают.

А Лоренс все отлично помнит и понимает. Он делает это специально. Он всю жизнь, даже в детстве, дразнил Фреда. А теперь проделывает это с мастерством бывалой шлюхи.

Фред почти бежит, когда хмырь отходит от Лоренса. Потом притормаживает и дальше идет спокойно, от столика к столику. Чувствует себя погано.

– Веди себя скромнее, – тихо цедит он, изображая на лице улыбку и доброжелательность. – Отшей его.

– После банкета мы поедем ко мне.

Легкомысленно, невпопад и совсем не то, что хочет услышать Фред.

– Ты…

Фред отставляет бокал с шампанским. Только что он чуть не треснул в его пальцах. Нужно держать себя в руках. Лоренс всегда был смирным. Не возмущался и не бунтовал, так что теперь?

– Лоренс, не зли меня.

– А ты не злись, Фредди. Знаешь, каких он мне звезд с небес наобещал? Это не те синяки, что после тебя остаются.

– Тише, – Фред осторожно осматривается. Не хватало только, чтобы их заметили шепчущимися.

Паранойя.

Никто не обращает внимания. Темно, много народу, музыка, какая-то программа у сцены. Хмыря поблизости нет.

– Мне надоело прятаться по углам. Сколько можно этой секретности. Никто ничего не скажет. Всем плевать. В Европе такому и не удивились бы. Подумаешь, разница в возрасте и родство.

– Ты, блять, серьезно не понимаешь? Я женат. У меня дети.