Текст книги "Элитная школа для мальчиков (СИ)"

Автор книги: Elle D.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Пол тоже молчал. Чудовищное напряжение понемногу спадало. Но теперь ему было стыдно. И впрямь, с чего он взял, что Харшоу решит покончить с собой? Только потому, что Пол на его месте сделал бы именно это?

Последняя мысль ошеломила его – и, кажется, слишком явно читалась в его взгляде. Харшоу перестал улыбаться. В его красивом лице снова проступило недовольство.

– Нигде нельзя побыть одному. Чёрт побери вас, малявок, вечно болтаетесь, где не следует... – проговорил он.

Пол сглотнул. Можно было извиниться и уйти подобру-поздорову, но вместо этого он спросил:

– А ты... ты хотел побыть один?

Харшоу молчал какое-то время, рассеянно поглаживая свисавшие с перекладины вожжи. Потом сказал, хотя и не очень уверенно:

– А что в этом такого странного? Ну, хотел. Ты разве никогда этого не хочешь?

– Нет, – сказал Пол и тут же понял, что солгал. Он и сам-то в последние дни шарахался от людей, а Харшоу, как и прежде, оставался на виду, болтал и шутил со всеми, и оставался невозмутим под взглядом мистера Эткинса... Пол даже представить не мог, чего ему это стоило. Не мог и не хотел.

– Я не знал, что ты тоже любишь лошадей, – выпалил он, и это был совсем не то, что он собирался сказать. Брови Харшоу удивленно приподнялись.

– Что значит «тоже»? Ах, я забыл... ты же у нас вроде чемпион по конкуру, – насмешливо сказал он, и – вот странно! – Пол ощутил облегчение от этой насмешки. Харшоу не нравился ему, когда насмешничал, но если он может насмешничать здесь, с ним, когда никто их не видит – может, всё не так уж и плохо...

– Ну, я в самом деле неплохо езжу верхом, – храбро сказал Пол. – Гораздо лучше, чем боксирую.

Не очень удачная шутка, но Харшоу криво улыбнулся. «Да ведь он ведёт себя со мной так же. как и со всеми, – осенило Пола. – Я для него точно такой же чужак, перед которым надо скрывать свою боль... и не имеет значения, что я о ней знаю». От этой мысли ему стало ужасно обидно, но он не знал, что сказать, как объяснить Харшоу то, что он чувствует, и надо ли вообще это объяснять.

– Это несложно, – заметил Харшоу в ответ на его заявление. – Но берегись, поймаю тебя на слове и проверю весной, так уж ли ты хорош, шотландский мальчик, – с деланной весёлостью сказал он и, сунув руки в карманы, шагнул мимо Пола.

И Пол понял, что это неправильно. Что он не должен вот так уходить туда, где никому нет дела до его горя.

– Послушай! – выпалил он, круто развернувшись, Харшоу в спину. – Слушай, я... я всё знаю! ВСЁ, понимаешь?! Я видел тебя... этой ночью тоже. Я всё знаю, Харшоу! И так не должно быть, слышишь? Этого нельзя вот так оставлять!

Харшоу замер, не оборачиваясь. Долгое время он стоял неподвижно, сунув руки в карманы, ссутулившись. Пол не видел его лица – и вспомнил, что, когда Харшоу пороли, тоже его не видел. Он вздрогнул от этого воспоминания.

– Так не может быть, – со странной, страстной уверенность протараторил он. – Это ужасно гнусно и подло! Ты не должен терпеть этого... терпеть такое! И я... мне так... мне так жаль, что это из-за меня...

И тут Харшоу обернулся.

Пол быстро потупился, боясь смотреть ему в лицо. Поэтому он смотрел на носки его сапог, обычно безупречно вычищенных (хотя, конечно, он не сам чистил их, у него было для этого полно прислужников), а сейчас заляпанных грязью так же сильно, как сапоги Пола. И лошадей он тоже любит, невпопад подумалось ему. И математику. И... может быть, ещё что-нибудь, что любят обычные мальчики. И он не заслужил такого – несмотря ни на что, не заслужил.

– Стюарт, – сказал Харшоу совершенно бесцветным, ничего не выражающим голосом, – ты что, следил за мной?

Это прозвучало так мертвенно, так пугающе холодно, что Пол, забыв о страхе и смущении, вскинул голову.

– Нет! То есть... в первый раз нет. В первый раз это случайно получилось, честное слово! А вчера... да, следил, – признался он и снова потупился. – Я думал, ты убьёшь его... мистера... – он сглотнул и понял, что не в силах выговорить это имя. – Ну, его. И пошёл за тобой. Я не думал... Харшоу, это слишком! Один раз... тоже было слишком, но второй... второй – это слишком чересчур!

Он так разволновался, что стал говорить, как маленький, полуграмотными выражениями. Он думал, что Харшоу станет насмешничать, но Харшоу не насмешничал. Он смотрел на Пола широко распахнутыми, остановившимися глазами, всё ещё держа руки в карманах. Вся его фигура словно окаменела, и лицо, обычно такое подвижное, окаменело тоже, только глаза на нём жили, огромные, зелёные, вязкие, как та грязь, что была сейчас у обоих на сапогах.

– Второй... раз, – медленно проговорил он и вдруг улыбнулся. Это была ужасная, сумасшедшая улыбка, от которой Пола мороз продрал по коже. – Второй раз?! О, Господи! Второй раз! – воскликнул он и расхохотался.

– Харшоу.... ты что... Харшоу... – испуганно повторял Пол, а тот всё хохотал и хохотал, привалившись плечом к стойлу и прикрыв ладонью глаза. Постепенно смех перешёл во всхлипы, потом смолк совсем. Харшоу отнял руку от лица, и Пол увидел, что его глаза больше не блестят, что они совсем потухли.

– Второй раз, – повторил он и покачал головой. – Да ведь он делает это со мной с того дня, как я появился здесь. С самого первого дня.

Какое-то время Пол тупо смотрел на него, не понимая смысл сказанного. Потом понял, но всё равно не смог поверить. Что значит – с первого дня? Харшоу все шесть лет отучился в Бродуэлле, он попал сюда, когда ему едва исполнилось десять. Так что же получается, он...

Он...

И мистер Эткинс...

Мистер Эткинс делает с ним ЭТО с тех пор, как ему исполнилось десять лет?..

– Каждую ночь? – прошептал Пол, не понимая, что говорит это вслух. – Шесть лет каждую ночь?

Харшоу скривился. Будь они сейчас среди людей, Пол воспринял бы эту гримасу как прелюдию к злой издёвке.

– Не каждую, – неохотно сказал он. – Если б каждую, то я бы ходить не мог и вечно бы не высыпался. А потом клевал носом на занятиях, так ведь? Это вызвало бы подозрения.

Он так спокойно говорил об этом. Так спокойно говорил! Пол вспомнил, как невозмутимо они с мистером Эткинсом обменивались репликами в библиотеке. Но как же... почему же тогда Харшоу так плакал в ту первую – хотя совсем даже не первую – ночь? И почему он так страшно смеялся сейчас, почему убежал от всех, почему столько ужасающей тоски в его глазах?

– Я не понимаю, – прошептал Пол. – Я думал... думал, он это из-за меня... тебя ведь высекли из-за меня и...

– Ты правда так думал? – спросил Харшоу вдруг очень мягко, и в его погасших глазах что-то блеснуло, на один краткий миг, но Пол заметил.

– А разве нет? – робко спросил он.

И Харшоу снова засмеялся – на этот раз тихо и очень устало.

– Нет, конечно. Если бы меня пороли всякий раз, когда я дёргаю за яйца малявок, я бы только и делал, что висел на перекладине. Не в этом было дело. Просто...

– Просто что? – спросил Пол тихо, когда он умолк.

Харшоу вздохнул, неловко повёл плечами, словно они затекли, или словно он вспомнил что-то очень неприятное.

– На прошлой неделе я сказал ему то же, что и ты, – тихо ответил он. – Что так не должно быть. Что хватит с меня его и... всего остального. Что больше я не приду, и пусть делает, что хочет. Он ведь всё время угрожает, что расскажет остальным и... ну, я не мог этого допустить.

– Как же он расскажет, – не веря своим ушам, начал Пол, – как он может рассказать?! Ты понимаешь, что с ним будет, если это всплывёт?!

– А ты понимаешь, что будет со мной? – резко спросил Харшоу. – В этой школе нет никого, кто стоял бы выше меня, да и за её пределами таких немного найдётся! Мне подумать жутко, какой скандал разразился бы, если бы... кто-нибудь узнал. И если отец... – он осёкся и тряхнул головой. Прядь снова упала ему на глаз, но он не поправил её. – Нет. Ни за что.

– Но ты всё же сказал ему, чтобы он прекратил!

– Сказал. Он сперва удивился, а потом посмеялся надо мной. Я... оттолкнул его в тот раз, и он сказал, что я пожалею. А потом появился ты. – Харшоу помолчал, и Пол молчал тоже, хотя уже знал, кажется, что было дальше. – Но на самом деле это мог быть и любой другой. Ему только нужен был повод. Он ведь знает, что я делаю. Просто смотрит сквозь пальцы, ну и директор Адделрей с ним заодно... они же кузены, директор ему во всём потакает. Хотя про нас он не знает, конечно... Ну вот, ты появился, всё было как обычно, и тут он меня сцапал, как ты помнишь. – Он криво усмехнулся. Пол тоже вспомнил тот день в душевой и невольно поёжился. – Я, кстати, был с тобой тогда не очень-то любезен и... в общем, я приношу свои извинения. – И после потрясённого молчания, длившегося, как показалось Полу, очень долго, Харшоу добавил: – Дальше было сам знаешь что. Он приказал меня выпороть и... смотрел на это. Он часто говорит, что сам бы с удовольствием это сделал, но нельзя, чтобы на мне оставались следы. Зато потом, ночью, он отомстил мне по-своему... положил меня на спину и.... но он не всегда такой. Обычно он... ну... обычно это почти не больно.

Он как будто оправдывался, или – и это просто не укладывалось у Пола в голове – пытался оправдать мистера Эткинса. Они всё ещё стояли друг напротив друга, на расстоянии вытянутой руки, и Пол вспомнил вдруг, как налетел на него и обнял, крепко-крепко обнял сзади и вжался лицом в колючую ткань его пальто, и эти вожжи в его руках.

И подумал: "А ты точно не лжёшь мне, Харшоу? Ты точно пришёл сюда просто так? Ты точно-точно ничего не хотел сделать с собой?

Или ты этого сам не знаешь?"

– Перестань, – хрипло сказал он. – Перестань так говорить.

В лице Харшоу снова появилось удивление. И отчего-то оно разозлило Пола – разозлило по-настоящему. Он даже не знал, что способен так злиться.

– Перестань оправдывать его! – закричал он, и вдруг метнулся к Харшоу, вцепился обеими руками в воротник его пальто и встряхнул со всей силой, на какую был способен. – Он чудовище! Урод! То, что он делает – это самое... самое... самое гадкое из всего, что можно сделать!

– Да я же говорю, он не всегда такой, – попытался защититься Харшоу – и было так странно, так жутко странно, что этот взрослый, сильный парень так униженно пытается объясниться с младшеклассником. – Просто я перечил ему, а он этого не любит. Я сам виноват. Я же знал, что он...

– Он сволочь! Он должен сдохнуть, сдохнуть, слышишь?! Он, а не ты! – закричал Пол и вдруг разрыдался.

Ему было очень стыдно, он плакал в третий раз за последние несколько дней, но поделать с собой ничего не мог. Он всё тряс Харшоу за воротник и кричал что-то, размазывая слёзы по лицу, и отказывался останавливаться, отступать, дав себе слово достучаться до него. То, что он видел две ночи подряд в кладовой, было неправильно. Но то, что сейчас говорил Харшоу, было ещё более неправильно... Это убивало его, убивало всё, что он мог бы стать.

– Ты... ты поэтому такой, да? – всхлипнул Пол. – Поэтому ты такая сволочь, Харшоу? Ты думаешь, раз он тебя всё время так мучает, значит, есть за что? Но это же враньё! Как ты сам не видишь?! Это гнусная ложь! И тебе вовсе не обязательно быть таким же, как он!!!

Он ещё что-то говорил, кричал, но тут Харшоу наконец взял его за запястья и мягко отнял его руки от своего воротника. Пол упёрся, как баран, сопротивляясь изо всех сил, и Харшоу просто оторвал его от себя, как прицепившийся к одежде репейник, приподнял над настилом и поставил на землю в шаге от себя.

Пол наконец умолк, тяжело дыша. Лицо горело от слёз, но он всё ещё был зол, очень зол, ужасно зол на этого глупого мальчишку, который позволял так себя калечить целых шесть лет. Он смотрел Эдварду Харшоу в лицо, а Эдвард Харшоу смотрел на него, и молчал. Молчал, и смотрел, и Пол видел в нём что-то такое, чего не видел никогда и не в ком.

И вдруг, опять – в который раз уже – не понимая, что и зачем делает, Пол кинулся к Эдварду Харшоу и крепко обнял его – в точности как несколько минут назад, только теперь не со спины, а спереди, и теперь он знал, что поступает правильно.

Они стояли так очень долго. Харшоу не шевелился и больше не пытался оттолкнуть Пола от себя. Пол стоял, прильнув к нему всем телом, дрожа от холода, и чувствовал своей грудью, как гулко и тяжело колотится совсем рядом чужое сердце.

– Я думал, – сказал Харшоу, – что ты будешь смеяться. Что расскажешь всем. На твоём месте я бы рассказал.

Пол вздрогнул от его последних слов, но заставил себя не отстраниться. Может, и впрямь, Харшоу поступил бы именно так. Но, Пол понимал теперь, не потому, что он гадкий избалованный сынок герцога Эдингтонского. Во всяком случае, не только поэтому. Может быть, раньше он вовсе не был таким.

– Слушай, Стюарт, – сказал Харшоу, всё так же не пытаясь отстраниться от него, – так что там всё-таки произошло в Кроули?

Пол закрыл глаза. Крепко-крепко. Вздохнул.

– Не знаю, – ответил он. – Правда, не знаю. У нас говорили, директор просто перешёл кому-то дорогу, и они искали повод его убрать. Так бывает иногда в высших кругах. Ты... ты, наверное, знаешь о таких вещах больше меня.

Харшоу не ответил, но Пол почувствовал, что прав. Потом добавил:

– Если там и было что-то... непристойное, то никто из учеников не знал. И слухов никаких не ходило, так что...

– Слухи не обязательно ходят, – сказал Харшоу, и Пол замолчал. Ему вдруг стало неловко. Он разжал наконец руки, которые стискивал у Харшоу на спине, и медленно отодвинулся.

Тот остался на месте, всё так же не шевелясь и глядя на Пола сверху вниз.

– По-моему, в том случае это и вправду была клевета... просто наговор, – проговорил он, и вдруг, повинуясь внезапному импульсу, добавил: – А потом меня перевели в Хотинтон, и больше я ничего не знаю про Кроули. В Хотинтоне тоже было хорошо...

– Лучше, чем здесь? – спросил Харшоу и усмехнулся. Пол не ответил на улыбку.

– Сперва лучше. Там была система фагов... Это когда...

– Я знаю, кто такие фаги, – перебил Харшоу. – Мой брат... мой законнорожденный брат учится в Итоне. Я иногда переписываюсь с ним. Редко, – сказал он и слабо улыбнулся. Пол закусил губу.

– В Хотинтоне тоже есть... были фаги. Моим старшим сделали одного парня, Арчи Клодвелла. Мы с ним здорово ладили. Вправду, очень здорово.

– Он тебя трахал? – спросил Харшоу, и это прозвучало так буднично, что Пол непроизвольно сжал кулаки. Ему было очень трудно говорить ровно. Он вообще не знал, зачем говорит об этом. Но ответил:

– Нет. Людям не обязательно трахать друг друга, Харшоу, чтобы быть близкими.

И понял, что попал в цель, хотя и не метил в неё. Харшоу вздрогнул и выпустил руки из карманов. На его лице мелькнуло виноватое выражение – не то выражение затравленной, растерянной покорности, которое Пол видел, когда он рассказывал про мистера Эткинса, и которое было на нём, когда он брал член мистера Эткинса в рот. Сейчас он как будто действительно жалел о том, что сказал – жалел о том, что не видел в жизни ничего, что вынудило бы его считать иначе.

– Мы с Арчи не трахались, – сказал Пол. – Просто он... он был хорошим. Не таким крутым, как некоторые, но сильным и... добрым.

– Ты, вижу, влюблён в него по уши, – насмешливо сказал Харшоу.

Пол зажмурился на миг. Это всё ещё Харшоу. Всё ещё он, тот, кто выкручивал ему мошонку, пока его держали четверо громил. Он такой, какой есть.

Такой, какой есть, и ничего тут не попишешь.

– Не знаю, – сказал Пол – не то, что хотел, не то, что считал правдой. – Может... не знаю, правда. Я не успел разобраться. Я всего полгода проучился там, в этой школе. Весной Арчи умер от чахотки. Там почти все поумирали. Я... я так хотел уехать оттуда поскорее, куда угодно.

Он замолчал. Харшоу молчал тоже. Виноватого выражения на его лице больше не было, но глаза слегка расширились, и снова как будто ожили.

– Извини, – сказал он наконец. – Это... грустно.

Пол помотал головой. «Грустно» было не тем словом. Но правильного слова он не знал. До сих пор не знал.

– Почему всё так получается? – прошептал он. – С Арчи, с тобой? Почему всё время должно быть плохо?

– Не всё время, – сказал Харшоу.

– Разве?

– Ну... не знаю. Наверное. Где-то у кого-то бывает же всё хорошо.

Они смотрели друг на друга, двое мальчишек, которые так мало успели пожить и так много испытать, и оба были одинаково беспомощны в попытках объяснить друг другу, почему всё произошло так, а не иначе. И это, вдруг понял Пол, роднило их, ужасно роднило, делало такими близкими, какими не делала ни любовь к лошадям, ни увлечение математикой, ни их общая страшная тайна.

– Харшоу, почему твой отец ничего не сделает? – спросил Пол, и тот пожал плечами.

– Да моему отцу плевать на меня. Он считает, что устроил моё будущее, больше его ничего не волнует. Учителя боятся его имени, ну и мистер Эткинс многое мне спускает, вот они и носятся со мной... иногда мне так тошно от всего этого, – сказал он и неловко умолк, как будто ему было стыдно в этом признаваться. Пол на миг представил себе, каково изо дня в день видеть обращённые на тебя слащавые взгляды, все эти елейные рожи – и согласился, что да, должно быть довольно-таки тошно.

– Ты можешь прекратить то, – сказал он. – Когда захочешь.

На сей раз Харшоу возразил не сразу, и это уже была победа.

– Ты что, оглох, Стюарт? Я же сказал тебе, об этом никто не должен знать, никто...

– Об этом знаю я. И мистер... Эткинс. И ты знаешь. Это уже больше, чем никто.

Харшоу молчал очень долго. Потом проговорил:

– Я... не знаю.

– Подумай. Подумай, пожалуйста. Просто подумай про это, хорошо? У тебя ведь теперь есть свидетель. Мы можем пойти к директору, тихо, никто не...

– Хватит уже трещать у меня над ухом, голова от тебя болит, – раздражённо перебил его Харшоу, и Пол умолк, не смея верить в то, что видит. А видел он сомнение, неуверенность – и слабую, робкую надежду, надежду на то, что это действительно можно прекратить. И что теперь он не один. Полу ужасно захотелось снова обнять его, дать ему почувствовать, что это правда, но он ничего не сделал, только стоял и смотрел на него.

И в эту минуту услышал вдалеке приглушённые голоса.

– Заболтались, – заметил Харшоу.

– Ага... Харшоу... ты... ты подумаешь? Ты мне обещаешь?

– Обещать? Тебе? Шотландской мелюзге? – презрительно бросил тот, но под пристальным взглядом Пола заколебался – и кивнул, ни слова не сказав.

Потом они вышли из конюшни, вместе, и бок о бок молча пошли обратно к дому по слякотной, раскисшей от дождя тропе.

Когда они построились, чтобы идти в часовню, Тинли наклонился к его уху и возбуждённо прошептал:

– Ну что? Он тебя отымел?

Пол вздохнул.

– Господи, Тинли, какой же ты всё-таки идиот.

– А что я сразу я? – насупился тот. – Сам посуди! Он ушёл один к конюшням, ты за ним... а вернулись чуть ли не под ручку, и рожи у обоих довольные!

– Довольные?.. Ты таки идиот, Тинли.

– А что, тебе не понравилось?

– Стюарт! Тинли! – мистер Оукинс был вездесущ и безжалостен, как отмщение Господне. – Лишены ужина за болтовню на молитве!

За ужином Пол украдкой поглядывал по сторонам, рассеянно отвечая на трескотню Рикмонда, Перри и других, толкавшихся рядом. Харшоу сидел на своём привычном месте среди шестиклассников, вроде бы такой, как обычно, но Полу казалось, что на сей раз в нём что-то неуловимо переменилось. Не три дня назад, после порки, не позавчера, а сегодня, сейчас. Он всё так же корчил свои фирменные гримасы и подначивал окружающих, но их него ушла... злоба? Или страх? Или он хоть немножко расслабился впервые за все годы, проведённые в Бродуэлле, перестал испытывать дикий страх, что кто-нибудь узнает и засмеёт его? Поверил, что можно узнать – и не засмеяться? А совсем даже наоборот, попытаться ему помочь?

Полу хотелось бы верить во всё это.

Когда ужин закончился и они стали строиться, чтобы разойтись по комнатам, Пол отвлёкся – а потом обернулся и совершенно неожиданно увидел Харшоу рядом с собой. Их разделяло несколько голов, но Харшоу смотрел прямо на него, искал его взгляда. Они посмотрели друг на друга. И Харшоу улыбнулся. Быстро, едва заметно, но Пол его понял. И улыбнулся в ответ.

Они сделают это. Всё-таки сделают, теперь он знал твёрдо. Может быть, прямо завтра.

И может быть, у Харшоу однажды всё тоже будет хорошо, да и у Пола тоже.

В кои-то веки у него было хорошее настроение – в первый раз, наверное, с прошлой весны. Зубрить не хотелось, и Пол сидел в спальне на подоконнике и болтал с Перри про футбол, когда дверь спальни открылась и вошёл мистер Эткинс. Перри отпрянул от Пола и сломя голову ринулся к своему месту, так, будто оставался хоть малейший шанс, что учитель этого не заметит. Пол от растерянности остался сидеть на подоконнике, и в замешательстве смотрел, как мистер Эткинс идёт прямо к нему по узкому проходу между кроватями. В комнате сразу стало тихо, только гул нарочито старательной зубрёжки нарушал тишину.

Мистер Эткинс шёл, осматриваясь, сказал пару слов одному мальчику, похвалил прилежание другого, потрепал по голове третьего – и остановился перед Полом.

Какой же он красивый, подумал Пол, глядя на него снизу вверх. Какой спокойный. Какой элегантный. И волосы у него такие же, как были у Арчи.

Но он не Арчи. Вовсе нет.

– Бездельничаешь, Стюарт?

– Не совсем, сэр... я уже выучил уроки, – пробормотал Пол, запоздало сползая с подоконника.

– Вот как? Молодец. Зайди ко мне за час до отбоя, мне нужно с тобой кое-что обсудить. И поправь воротничок, он съехал набок, – сказал мистер Эткинс и, развернувшись, пошёл обратно.

Когда дверь за ним закрылась, сорок тетрадей с шелестом захлопнулись, и сорок пар глаз завистливо уставились на Пола.

– Ух ты! – протянул Рикмонд таким тоном, будто Пола только что пригласили на приём в Букингемский дворец.

Пол с трудом сглотнул и сел на край кровати. Его сердце тревожно стучало в груди. Эти дурачки, конечно, ничего не знают, и продолжают боготворить своего мистера Эткинса. Волноваться нечего, сказал он себе, пытаясь унять дрожь. Ведь он вызвал меня к себе при всех, при целом классе! И время назначил обычное, когда я должен заниматься, значит, мистер Терренс тоже в курсе. Да и в конце-то концов, он ведь позвал меня в свою комнату, а не в кладовку за библиотекой! В своей комнате он побоится делать что-то плохое, ведь там могут остаться следы, которые укажут прямо на него...

И всё же терпеть завистливые взгляды и благоговейные перешёптывания мальчишек он был не в силах. До назначенного часа оставалось совсем немного времени. Пол сперва решил забежать в библиотеку и сказать Харшоу, что мистер Эткинс потребовал его к себе, но передумал. Их и так слишком часто видели вместе, да и сам мистер Эткинс, возможно, уже что-то заподозрил. Вполне вероятно, что он хочет видеть Пола именно из-за этого. Ну ничего, подумал он, пытаясь приободриться, прикинусь невинным ягнёнком и навру что-нибудь. А завтра мы с Харшоу пойдём к директору Адделрею... а потом всё будет хорошо.

Остаток времени Пол слонялся по коридорам, стараясь не попадаться на глаза учителям. Кто-то из старшеклассников, проходя мимо него, окликнул его и подначил, но без особой злости, и Пол даже не огрызнулся в ответ. Наконец он услышал, как большие часы внизу пробили восемь; тянуть дальше было некуда. Пол пошёл на учительскую половину. Там было темно и пусто, ни из-за одной из дверей не слышалось голосов: учителя, разумеется, ложились позже и были ещё заняты. Пол в нерешительности остановился перед дверью в комнату мистера Эткинса. Это была первая дверь в коридоре, ближе всех находившаяся к фойе. Это его немного приободрило. Он подступил поближе и робко постучал.

– Кто там?

– Это... – он прочистил горло. – Это Стюарт, мистер Эткинс. Вы меня вызывали...

– Да-да, входи. Незаперто.

Пол нажал на ручку двери, толкнул её. Переступил через порог.

И тогда тяжёлый удар обрушился на его голову.

Пол ощутил, как земля уходит у него из-под ног, а глаза затягивает чернота. Он покачнулся и стал падать, но прежде, чем окончательно рухнуть в темноту, успел услышать, как в замочной скважине поворачивается ключ.

Он пришёл в себя от того, что кто-то хлопал его по щекам. Пол застонал, мотнул головой, пытаясь отстраниться, но ничего не получилось. Его перестали бить, и тут он очнулся окончательно.

Он лежал на кровати в спальне мистера Эткинса, совершенно голый. Рот – он понял это сразу, как только попытался вдохнуть – был забит какой-то тряпкой, а поверх неё плотно обмотан шарфом, так, что не было никакий возможности выплюнуть кляп. Руки были связаны вместе и заведены за голову, и там прикреплены к спинке кровати. Ноги тоже оказались привязаны, к противоположной спинке: верёвки, тянувшиеся от щиколоток к креплениям, удерживали ноги Пола широко разведёнными; они были такой длины, что он мог слегка сгибать ноги в коленях, но не мог свести их.

Мистер Эткинс, полностью одетый, такой же изящный, строгий и обаятельный, как всегда, стоял над ним.

– Видишь, – сказал он, обращаясь к кому-то, – вот он и очнулся. С ним всё в порядке. А ты волновался.

Пол снова застонал, задёргался, но это было бесполезно. Стон прозвучал глухо, едва слышно – позвать на помощь не было никакой надежды. Он был растянут, как муха в паутине, и совершенно ничего не мог сделать.

И внезапно до него дошёл весь ужас происходящего – весь ужас того, что мистер Эткинс делал с Эдвардом Харшоу.

– Ну, иди же сюда, – сказал мистер Эткинс мягко, всё ещё обращаясь к кому-то. – Иди, не стесняйся.

И тут Пол увидел его.

Увидел Харшоу.

Он стоял в изножье кровати, белый, как полотно. Его глаза были огромными, просто огромными, и он выглядел года на три моложе своих шестнадцати лет. Он перепуган, понял Пол, просто до смерти, так же, как и я. О Боже, что он-то здесь делает?! Неужели он... неужели они вдвоём...

– Давай, Эдвард, смелее, – негромко сказал мистер Эткинс. – Совершенно ни к чему затягивать. Чем скорее ты это сделаешь, тем скорее это кончится. Если хочешь, – слабо улыбнулся он, – я отвернусь.

Что он делает, всё ещё не понимая, подумал Пол. Чего он от него хочет? А от меня? Зачем я здесь? Я же совершенно ни при чём!

Он опять застонал, пытаясь пошевелиться, глядя на Харшоу расширившимися от страха глазами. Тот громко сглотнул. Его слегка шатнуло, так, как будто он был пьяный. Мистер Эткинс тихо вздохнул и шагнул вперёд. Его рука обвила плечи Харшоу, он наклонился к нему, так, что почти коснулся губами его темени.

– Давай же, Эдвард, – ласково прошептал он. – Трахни его.

Пол вскрикнул от ужаса, но едва услышал собственный голос. Харшоу снова сглотнул, и Пол в отчаянии замотал головой. Нет, не делай этого, нет, нет, нет!!!

– Смотри, какой он, – продолжал шептать мистер Эткинс, слегка поглаживая напряжённое плечо Харшоу. – Разве он тебе не нравится? Я знаю, что нравится... он с самого начала тебе приглянулся... Ну, доставь же себе это удовольствие. А заодно и мне. И ему, если хочешь. Погляди, как он на тебя смотрит...

«Нет, не слушай его!» – попытался крикнуть Пол, но, конечно, ничего не вышло – крик снова превратился в сдавленный стон. Харшоу смотрел на него, не отрывая глаз, и они опять были мёртвыми, о Боже, они снова мёртвые и пустые, как днём, когда он стоял в конюшне под балкой и перебирал в руках вожжи, сам не подозревая, что хочет умереть.

Но если он сделает это, подумал Пол, если сделает, то умереть захочу я.

«Нет, Харшоу, пожалуйста», – подумал он и снова заплакал. Он так часто плакал в последние дни, больше, чем за всю свою жизнь, кажется. Он так много всего хотел и не мог ему сказать! Не нужно, нет, разве ты не понимаешь, зачем он это делает?! Он всё понял, он догадался, что мы подружились, он поймал нас и испугался, что мы его выдадим. Он знает, что ни ты, ни я не сможем сделать этого в одиночку. И он придумал, как нас остановить. Если ты сделаешь это, Харшоу, если сделаешь это со мной сейчас, это навсегда уничтожит то, что между нами возникло там, в конюшне. Это проложит между нами такую пропасть, какую никто и ничто не в силах преодолеть. Мы смотреть не сможем друг на друга, не то что действовать заодно. И он понимает это, Харшоу, он понимает, потому что он знает тебя, знает меня, он знает детей. Он ведь школьный учитель.

И это нечестно, думал Пол, судорожно глотая слёзы, это нечестно и несправедливо, что взрослые делают с нами такое.

– Чего ты ждёшь, Эдвард? – мистер Эткинс всё ещё обнимал Харшоу за плечи, но в его голосе теперь слышались стальные нотки. – У тебя не так много времени. Или, может быть, тебе не хочется этого делать? Может, ты предпочитаешь оказаться на его месте? В таком случае так и скажи.

Харшоу вздрогнул с такой силой, что мистер Эткинс отпустил его. Однако не отступил, и в первый раз посмотрел на Пола.

– Уверен, Стюарт не откажется тебя оттрахать, – холодно улыбнувшись, сказал он. – Верно, Пол? Он ведь, без сомнения, не забыл, как ты его унижал в душевой. Разве джентльмены прощают такое? Так что если ты колеблешься, Харшоу, то снимай штаны и вставай раком. Быть может, в самом деле, это для тебя более привычно.

Если в лице Харшоу и оставалась хоть капля крови, то теперь она окончательно отхлынула. И в этот чудовищный, чёрный миг Пол понял, что он всё же сделает это. Ведь как ни крути, а он – Эдвард Харшоу, первый подонок Бродуэллской школы, и не имеет никакого значения, почему он стал таким.

Пол смотрел, как Харшоу делает шаг вперёд. Он уже не мог даже всхлипывать, только замер, застыл, почувствовав внезапно странное равнодушие к происходящему. Всё равно, отстранённо подумал он, глядя, как Харшоу наклоняется к нему, мне всё равно. Мне было всё равно, когда тело Арчи выносили из дома, мне и сейчас всё равно. Это не имеет никакого значения. Это вообще происходит не со мной.

И всё равно – всё равно он посмотрел в остановившееся мальчишеское лицо с повисшей над глазом русой прядкой, и покачал головой, вложив в этот жест всё, что так сильно хотел и не мог сказать.

Несколько мгновений, долгих, как зима, Харшоу стоял, наклонившись над ним. Его руки лежали на ширинке брюк. А потом он опустил их. Резко выбросил руку вперёд, сорвал с лица Пола повязку и одним движением выдернул тряпку из его рта.

– Что ты делаешь? – резким, каким-то визгливым, ужасно противным голосом воскликнул мистер Эткинс, и тут Харшоу обернулся и нанёс ему тяжёлый удар правой прямо в челюсть.

Всё-таки Харшоу очень хорошо боксировал. И его грузные соперники на ринге падали не потому, что хотели ему угодить, а потому что он действительно сшибал их с ног. Мистер Эткинс грохнулся на пол с таким шумом, что зазвенела посуда на комоде. Харшоу наклонился к нему, схватил его левой рукой за воротник, приподнял и ударил снова – и снова в лицо, судорожно сжатым кулаком, и Пол услышал, как что-то хрустнуло под ним, а потом мистер Эткинс взвыл, но как-то тихо, сдавленно, как будто стараясь не шуметь.