Текст книги "Элитная школа для мальчиков (СИ)"

Автор книги: Elle D.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Но его вина была, и он сам это чувствовал. Он боялся, что его жизнь в Бродуэлле теперь превратится в ад – и не только из-за Харшоу. Всё было куда хуже. Он превращался в изгоя. А он не хотел, ненавидел быть изгоем. Он не мог быть один.

Дошло до того, что он попытался подлизаться к Тинли, заговорив про какую-то ерунду – и получил холодный отпор. Это было уже слишком; Пол чуть не плакал от обиды. В столовой и на уроках к нему не цеплялись – его попросту игнорировали. В Кроули в такие дни он пропадал в конюшнях, но в Бродуэлле конюшни хоть и были, но на осенне-зимний сезон туда не пускали учеников.

Когда пришла ночь и свет погас, Пол неуверенно пожелал Тинли спокойной ночи и, не получив ответа, свернулся на краешке кровати. Думать про завтрашний день день было почти невыносимо. И ведь он ещё даже не виделся с Харшоу! Что тогда-то будет...

И впервые с того дня, как он в очередной раз покинул дом, ему захотелось заплакать. Хотя нет... нет, он не плакал с тех самых пор, как умер Арчи. Почти год назад. Потом, казалось, всё уже было безразлично – покидать школу, видеть слёзы мамы, потом опять её слёзы, когда она снова провожала его на учёбу, новая школа... Всё это не имело значения. Пол думал, что перестал быть маленьким в тот день, когда тело мальчика, чьим фагом он был в Хотинтоне, вынесли из здания пансиона, накрыв флагом с гербом его рода. Арчи происходил из Клодвеллов и очень гордился этим; этот флаг висел над его кроватью всё время, пока он учился в Хотинтоне. Пол думал об этом и чувствовал, что плачет – не из-за Харшоу, не потому, что его жизнь, едва начавшаяся в Бродуэлле, уже грозила разлететься на осколки. Он плакал, потому что думал про Арчи. Слишком часто и слишком много в последние дни.

Он понял, что не уснёт, и, решительно утерев нос рукавом, тихонько поднялся. Одеться в темноте, не разбудив никого, было не так-то просто, но он справился и, прокравшись между рядами кроватей, выскользнул за дверь. Глупо, но... мистер Эткинс ведь сказал, что Пол может обращаться к нему в любое время. Пол хотел спросить, что ему делать. Он понимал, что это детский поступок, что он не имеет права быть таким беспомощным. Но он БЫЛ беспомощен. Он привык, что всегда есть рядом кто-то, кто сможет ему помочь, и только поэтому был таким храбрым... таким наглым – это вернее. А теперь всё шло наперекосяк, и ему нужен был совет. Просто совет, ничего больше.

Так он говорил себе, на цыпочках пробираясь тёмными коридорами в учительское крыло. Если его поймают, то завтра он, а не Харшоу, будет болтаться на перекладине в спортивном зале. Что ж, это было бы к лучшему, мрачно подумал Пол – это бы поставило нас на одну доску. Может, он бы стал ненавидеть меня чуточку меньше.

Переход между двумя крылами здания перегораживала дверь. Пол подёргал ручку и, поняв, что она заперта, тихонько выругался. Надо было возвращаться, но ему не хотелось. Он подошёл к ближайшему окну и залез на подоконник с ногами. Ночь стояла тихая, в кои-то веки не моросил дождь, ярко светила луна. Пол прижался лбом к стеклу. Подоконник был ледяным, он моментально продрог, но куда ему было идти? Так он и сидел, мелко дрожа и стараясь ни о чём не думать, когда вдруг услышал какой-то странный звук.

Вздрогнув, Пол вскинул голову и в панике сбросил ноги с подоконника. Если его и впрямь поймают, ему крышка! Теперь перспектива порки казалась куда менее завлекательной, и Пол в отчаянии осмотрелся, думая, где бы спрятаться. Звук тем временем повторился, не приближаясь. Очень странный звук... очень. Пол внезапно понял, что он идёт из-за двери чуть дальше по коридору. На этом этаже, насколько он помнил, находились классные комнаты старших и библиотека, а ещё – какие-то хозяйственные помещения. Из одного из них и доносился этот звук. Такой странный... и в то же время пугающе знакомый...

Как будто кто-то пытался кричать, но не мог, потому что ему зажимали рот.

От этой мысли Пол вздрогнул так сильно, что чуть не свалился с подоконника. Господи, нет! Неужели Харшоу там... и кого он мучает на этот раз?! Надо бежать, подумал Пол, леденяя, бежать без оглядки, нырнуть под одеяло и спать, спать... меня тут не было, я ничего не слышал. Ведь не хочется же мне оказаться на место того, кто там с ним сейчас?..

Полу этого не хотелось, совсем не хотелось, и всё же он сполз с подоконника, тихо подошёл к двери, из-под которой – он только теперь заметил – тоненькой полоской виднелся слабый свет, и, наклонившись, прижался глазом к замочной скважине.

Он смотрел с минуту, прежде чем почувствовал, что чья-то ладонь снова зажимает ему рот. И ещё лишь через несколько секунд понял, что эта ладонь – его собственная.

Харшоу действительно был там. Это была какая-то кладовка, свалка для старой мебели; в её центре стоял стол, вокруг которого сгрудились наваленные стулья, ящики и коробки. Харшоу лежал на столе спиной, вцепившись руками в его края и широко раскинув высоко задранные ноги. Это он стонал – теперь уже не кричал, а только стонал, почти неслышно из-за тряпки, торчавшей у него изо рта. Почему он не выдернет её, тупо подумал Пол. Почему, ведь его руки свободны, почему он...

Довести мысль до конца он не сумел. Потому что понял, кто тот человек, который стоит у Харшоу между разведённых ног, крепко вцепившись пальцами в его приподнятые бёдра, и быстро, ритмично, грубо трахает его на пыльном столе.

Это был мистер Эткинс.

Он был полностью одет, только брюки его оказались слегка приспущены. Отпустив одну ногу Харшоу, он упёр ладонь ему в живот и с силой надавил, прижимая к столу спиной. Спиной, которую позавчера исполосовали розгами, всё так же тупо подумал Пол. Яркий лунный свет освещал их, бросая длинные тени на стену. Пол увидел член Харшоу – совсем маленький, что весьма бы его позабавило, если бы случилось в иных обстоятельствах, и совершенно вялый, сморщенный. Ему не нравилось то, что с ним делали. «О, Боже, да что я такое думаю, разве это может нравиться?!» – в ужасе подумал Пол и тут понял, что зажимает себе рот. Зажимает, чтобы не закричать.

Или надо было кричать?

Мистер Эткинс приостановился, убрал руку с живота Харшоу и, просунув её ему между ног, тихо сказал что-то. А потом – Пол увидел это совершенно ясно, – схватил его мошонку и выкрутил, выкрутил с такой же силой и жестокостью, как Харшоу выкручивал Пола. И теперь Харшоу, а не Пол, закричал от боли, и кляп заглушил крик, а Пол, рухнув на колени и ничего не видя от ужаса, схватился руками за собственную промежность, так, словно только что мистер Эткинс схватил его самого.

«Боже, что же это, что же, – в панике думал он, – за что он с ним так, как можно...»

За что? А ты не знаешь, Пол, за что? Мистер Эткинс ясно сказал, что Харшоу зарвался, что его нужно наказать. Видимо, порка был только началом. Да и как ещё можно совладать с такими, как этот богатый ублюдок – только их же собственными методами! Что мистер Эткинс и делал... так, будто был старшим учеником, а Пол был его фагом.

«Арчи никогда ни с кем не делал такого», – подумал Пол, и это наконец вернуло ему способность мыслить ясно. Он тихо отстранился от двери и, с трудом передвигая ногами, пошёл прочь по коридору. Что ж, справедливость всё же существует. Все получают по заслугам...

«Но только Харшоу не насиловал меня», – подумал Пол, чувствуя, как ком подкатывает ему к горлу. И даже если.... если он ещё сделает это... а ведь теперь непременно сделает, отыграется на мне по полной... даже тогда...

Даже тогда это зверство, нельзя так, нельзя.

Он вспомнил стон, который привлёк его внимание, вспомнил откинутое, мокрое лицо Харшоу в лунном свете, его голые, почему-то казавшиеся очень худыми ноги, вздёрнутые вверх, его неэрегированный пенис. Сунул кулак в зубы и с силой укусил его, заставляя себя встряхнуться.

И услышал, как открывается дверь за его спиной.

Он не мог убежать – не было времени. Пол застыл, молясь, чтобы тень и темнота коридора спрятали его, и глядя, как из кладовой медленно выходит человек, которого он ненавидел больше всех на свете. Мистер Эткинс вышел за ним следом, закрыл дверь и запер её на ключ. Что-то негромко сказал и – Пол, глазам своим не поверил – ласково потрепал Харшоу по волосам. Потом взял за подбородок, поднял его голову и поцеловал – глубоко, крепко, страстно. Харшоу стоял неподвижно. Он не шевельнулся и тогда, когда мистер Эткинс выпустил его и пружинящей походкой пошёл по коридору. Он прошёл мимо Пола, не заметив его, скрылся за дверью. Какое-то время ещё слышались его лёгкие шаги, потом они стихли.

И только тогда Эдвард Харшоу, побочный сын герцога Эдингтонского, первый подонок Бродуэллской школы, прислонился плечом к стене, сполз на пол, ткнулся лбом в колени и заплакал.

Пол стоял, не шевелясь, слушая его всхлипы, глядя, как дрожат его руки, крепко охватившие колени. Ему казалось, что этот плач разносится по всей школе, что каждый, независимо от того, спит он или бодрствует, слышит эти всхлипы, что они проникает в каждую щель, и дальше их уносит ветер. Но на самом деле Пол был единственным, кто слышал, как плачет Эдвард Харшоу, единственным, кто видел его свернувшимся в комок и дрожащим в равнодушном лунном свете. Пол стоял, слушал, смотрел, и чувствовал, как его собственная боль, его собственная мука, не только новая, но и уже давняя, застарелая, отпускает его и уходит при виде чужого страдания.

Понемногу всхлипы стихли. Харшоу поднял голову и утёр мокрое лицо – рукавом, как и сам Пол час назад. Его волосы были взъерошены, губы опухли. Что он завтра скажет своим товарищам? Они будут подкалывать его насчёт бурно проведённой ночи и допытываться, кто из младшеклассников не устоял перед ним на этот раз – а ему придётся улыбаться в ответ на их остроты, отвечать на их шутки, и не краснеть, не бледнеть, не сжиматься в комок от воспоминании о боли, которую он пережил. И это, внезапно понял Пол, было самым ужасным, самым жестоким наказанием для такого, как он. Да и для любого другого тоже.

И именно поэтому, когда всхлипы окончательно прекратились и Харшоу, придерживаясь за стену, нетвёрдо поднялся на ноги, Пол тихо, очень тихо сказал:

– Харшоу...

Тот застыл, и в этот миг Пол отчаянно пожалел, что подал голос. Внезапно он вспомнил, кто находится перед ним. Главный школьный ублюдок – во всех смыслах этого слова. «Он же убьёт меня, – запоздало понял Пол. – Просто убьёт, взаправду – за то, что я видел его таким...»

Минуты бежали, Харшоу стоял, по-прежнему держась за стену – как будто боялся упать, если отпустит её. Он всматривался в темноту, щурясь почти как мистер Терренс. Он стоял на свету, а Пол в тени, и они смотрели друг на друга.

– Кто здесь? – спросил Эдвард Харшоу голосом, хриплым от слёз и крика.

Пол помолчал. Потом ответил, зная, что терять ему всё равно нечего:

– Это я. Стюарт.

«Вот сейчас он на меня и бросится», – подумал он почти равнодушно. Прощай, глупый маленький Поли, не зря мама так горевала, провожая тебя...

Но Харшоу не двинулся с места. Не выругался, не рассмеялся, даже не вздохнул. Они молчали очень долго. Потом Харшоу сказал:

– Уходи.

Пол постоял ещё несколько мгновений – он вдруг понял, что весь затёк от долгой неподвижности. Потом осторожно шагнул назад – и снова остановился. Нельзя так... так нельзя, он не мог просто так уйти.

– Это неправильно, – прошептал он. – То, что мистер Эткинс... ты должен рассказать директору...

– Уходи, Стюарт, – резко сказал Харшоу – удивительно твёрдым, после всего, что с ним сделали, голосом. Пол ждал, что он добавит: «Проболтаешься кому-нибудь – убью», но Харшоу больше ничего не сказал. Пол с трудом сглотнул и бочком пробрался вдоль стены к двери. Закрыл её за собой, постоял ещё немножко, а потом опрометью, со всех ног бросился к спальням. Теперь его не могли не услышать и не заметить, но ему было всё равно. В его голове всё звучал этот голос: «Уходи, Стюарт», просто «Уходи, Стюарт», сказанное так твёрдо, так спокойно... так обречённо, как будто никто в целом мире не мог больше ни навредить ему, ни помочь, и он прекрасно об этом знал.

Пол не помнил, как добрался до спальни своего класса, не помнил, как рухнул в постель. Он помнил только, что в первый и последний раз ему безумно, отчаянно хотелось прижаться к тёплому мальчишескому телу, лежавшему в постели рядом с ним, и он горько плакал от того, что не мог этого сделать.

Назавтра Пол сказался больным и не пошёл на занятия. Он пропустил завтрак и провалялся в постели до полудня, пялясь на привычно затянутое дождевой плёнкой окно, пока к нему не пришёл доктор. Заставил открыть рот, покашлять, ощупал живот и постучал маленьким молоточком по коленке, а потом выписал освобождение до завтрашнего дня. Когда он ушёл, Пол снова забрался под одеяло, хотя ему не велели лежать в постели. У него ничего не болело, и в то же время он чувствовал себя разбитым и поломанным, как никогда. Он не знал, что ему делать. И – хуже всего – не знал, кому теперь доверять.

После обеда, когда его одноклассники вернулись в спальню, он наконец заставил себя встать. Они косились на него с подозрением, но немного иначе, чем вчера.

– Харшоу тебя высматривал, – сообщил Тинли, поглядывая на Пола с любопытством, однако уже, кажется, без прежней враждебности. – Но убить не грозился. Что, хорошо вчера время провели? – понизив голос, спросил он без улыбки. Пол покраснел. Проклятье, ну он и дурак! Конечно, они решили, что его всю ночь трахали, раз наутро он не смог даже подняться с постели. И Харшоу, похоже, отзывался о нём не так, как вчера... Пол обругал себя за трусость и малодушие. Нет, так нельзя. Он ничем не поможет ни себе, ни ему, если будет прятаться от мира. Тем более что мир, как ни крути, всё равно не позволит спрятаться от себя.

Он пошёл на вечернюю молитву вместе со всеми, а потом на ужин – и набросился на еду с жадностью, удивившей его самого. Впрочем, чему удивляться, он ведь ничего не ел со вчера, даже и не хотелось. По сторонам он не смотрел, но то и дело ловил на себе порой заинтересованные, а порой сочувствующие взгляды. «Новая подружка Харшоу» – услышал он за своей спиной – и резко обернулся, но говоривший уже умолк. Пол стиснул зубы. Проклятье, это нечестно! Ничего ведь не было! Точнее, было, но... Пол ведь всё равно никому не мог сказать, что именно.

После ужина он попросил мистера Терренса, чтобы ему разрешили готовить уроки в библиотеке – он объяснил это тем, что хочет нагнать материал, который пропустил сегодня. Мистер Терренс одобрительно кивнул и дал разрешение. Пол сгрёб свои тетради и пошёл на тот самый этаж, где прошлой ночью услышал звук, перевернувший всё с ног на голову.

В библиотеке стояла тишина, непривычная для классов, где занимались младшие: старшеклассники не заучивали уроков вслух, а если и переговаривались время от времени, то шепотом. В дальнем углу Пол заметил мистера Эткинса – и застыл, чувствуя, что не может двинуться с места. Будто ощутив его взгляд, мистер Эткинс поднял голову и приветливо кивнул ему. Пол почувствовал, как его голова, словно голова марионетки, дёрнулась в ответ, и поспешно пошёл в самый дальний угол читального зала, где было несколько свободных столов. Положил тетради там, вернулся к стеллажам, взял несколько книг и сел на выбранное место, отгородившись учебниками, будто крепостной стеной. Он наугад открыл тетрадь и уставился в неё, не видя букв. Потом понял, что это тетрадь по математике, и принялся машинально решать задачу, на которой остановился в прошлый раз. Ничего не получалось: мысли слишком путались, Пол писал и зачёркивал, вырывая листы и бросая их в корзину для бумаг.

– Не выходит, да? – голос над его ухом говорил полушепотом, был мягким, обволакивающим, как всегда. – Ну-ка, покажи... да у тебя же уравнение неверно составлено. Дай карандаш... Смотри, тут надо вот так...

Пол откинулся на спинку стула и смотрел, как Эдвард Харшоу склоняется над его тетрадью и быстро пишет в ней что-то своим красивым, округлым почерком. Всего одно равенство – и дальнейшее решение не вызвало у Пола сомнений. Ему стало стыдно, что он раньше сам его не нашёл: это была совсем простая задача.

– Вот так, – сказал Харшоу, выпрямляясь и кладя карандаш на стол. – Понял? Дальше справишься сам?

– Справлюсь, – ответил Пол, глядя на него снизу вверх. Он был таким же, как всегда – совершенно таким же. Стройный, подтянутый, с безупречно уложенным воротничком, с русой прядью, спадающей на лоб, улыбающийся, презрительный. Только один, без своей «свиты», а остальное – как всегда.

– Вот и славно, – сказал Харшоу, но не ушёл. Пол молча смотрел на него, не зная, что сказать. Харшоу как будто тоже не знал, и, поколебавшись, отодвинул стул рядом с Полом и сел.

– Ну ладно, – сказал он. – Говори.

Пол заморгал.

– Что говорить?

– Что тебе от меня нужно, конечно. Я понимаю, что ты чего-то хочешь, но, уж прости, мысли читать не умею. Так что, думаю, мы можем говорить напрямик и уладить это дело как джентльмены.

О чём он говорит, непонимающе подумал Пол. И так спокойно! Что мне надо от него?.. Да что мне от него может быть надо?!

– Ничего мне не надо, – нервно ответил он, невольно отодвигаясь. – Только... – внезапно его осенило. – Только мне совсем не нравится, что вся школа считает меня твоей шлюхой! Я не подстилка, ясно?! Никогда не был и не буду!

Он вдруг осёкся, поняв, что говорит. Харшоу продолжал улыбаться, его лицо не дрогнуло, не исказилось, только в глубине зелёных глаз на миг вспыхнула такая мука, что Пол проклял собственную глупость.

– Я не... я не то хотел сказать, – пробормотал он.

– Ты достаточно ясно выразился. Благодарю, – с совершенно безмятежным лицом сказал Харшоу. Мистер Эткинс, вдруг понял Пол, стоит за его спиной, он не слышит их разговора, но, может быть, наблюдает за ними. – Да, то, что ты говоришь – это досадное недоразумение. Я не потворствовал этим слухам, не знаю, кто их пустил. Но то, что... другие слухи, – после запинки продолжал он, – пока что по школе не пошли, я понимаю как твою готовность к сотрудничеству. Ты хочешь только, чтобы о тебе перестали болтать? Это я устрою. Но неужели только это?

– Слушай, хватит! – не выдержал наконец Пол. – Прекрати говорить об этом так! Ты как будто на торгах... перестань! Конечно, я никому ничего не сказал и не скажу, как ты вообще мог подумать такое?!

– Тише, – сказал Харшоу очень мягко. – Держи себя в руках, Стюарт. На нас смотрят.

Пол снова осёкся, и снова проклял свою глупость. Но он не понимал, не мог понять, как Харшоу умудряется сохранять такое ледяное спокойствие после всего... после того, как отчаянно, безутешно он плакал прошлой ночью, свернувшись на полу.

– Прости, – прошептал Пол в искреннем раскаянии. – Но я правда никому ничего не скажу, клянусь. И мне ничего от тебя не надо.

Харшоу помолчал. Его рука лежала локтем на столе – так, заметил Пол, что он закрывал Пола от посторонних взглядов своим плечом. Его длинные пальцы побарабанили по столу. Потом он тихо сказал:

– Зачем же ты в таком случае пришёл сюда?

Пол открыл рот – и закрыл его, не зная, что ответить. И вправду, зачем? Хотел убедиться, что Харшоу и впрямь не хочет его убить? Не мог поверить, желал удостовериться собственными глазами? Хотел вызвать его на разговор? Ну, вот и вызвал. Что дальше?..

– Ладно, – сказал Харшоу наконец, – как хочешь. Я буду считать, что мы друг друга поняли.

И, не дожидаясь ответа, он встал и пошёл в дальний конец зала – туда, где сидел мистер Эткинс. Пол в изумлении и ужасе смотрел, как мистер Эткинс, слегка улыбнувшись, что-то сказал ему, и Харшоу спокойно ответил, и ни один мускул на его лице не дрогнул – а потом он сел за стол и вернулся к прерванным занятиям. Пол смотрел, как его русоволосая голова склоняется нат тетрадью, как серьёзнеет его лицо. Спесь, надменность, злоба полностью ушли из него – остались не до конца оформившиеся, мягкие черты красивого мальчика, погружённого в интересный ему урок. Он слегка закусил губу, постукивая карандашом по бумаге, и Пол смотрел на это, смотрел, как он рассеянно оттягивает воротничок, как в задумчивости водит грифелем по нижней губе, оставляя на ней едва различимый сероватый след.

Пол не планировал того, что сделал потом. Ему всё ещё было трудно думать, даже ещё труднее, чем утром – теперь он совершенно перестал что-либо понимать. Он посидел в библиотеке ещё с час, потом незаметно выскользнул, но не пошёл в спальню четвёртого класса. Вместо этого он пробрался к спальне шестиклассников, забился в угол под портьеру и сидел там, глядя, как старшие мальчики небольшими группками возвращаются в спальню. Харшоу пришёл одним из последних. Наконец дверь закрылась, свет погас, всё стихло; потом опять раздались шаги, и в спальню заглянул мистер Эткинс – видимо, с обходом. Затаив дыхание, Пол смотрел, как он выходит и идёт дальше по коридору – в сторону библиотеки. Прошло ещё минут двадцать, и дверь спальни шестиклассников снова тихо отворилась.

Харшоу вышел, осмотрелся и пошёл следом за мистером Эткинсом.

С тяжело колотящимся сердцем Пол последовал за ним, прячась по углам и чувствуя себя шпионом из авантюрной повести. Он понимал, что ему нельзя здесь быть – похоже, Харшоу задумал месть, как знать, он может даже убить мистера Эткинса, и Пол вовсе не жаждал быть этому свидетелем. Но что-то заставило его идти, и в конце концов он оказался в том самом коридоре, где стоял вчера, слушая, как плачет Эдвард Харшоу. Сейчас он не плакал, вовсе даже нет: он казался спокойным и уверенным, шёл твёрдо и ровно.

Он снова вошёл в ту самую кладовую, и дверь за ним закрылась.

Пол несколько минут стоял в конце коридора, слушая гулко колотящееся сердце, и уговаривал себя поскорее убираться отсюда к чёрту. За дверью было тихо, не слышалось ни голосов, ни шума борьбы. Кляня себя последними словами и всё равно не в силах удержаться, Пол прокрался к двери, и, как вчера, прильнул к замочной скважине.

Картина, которую он увидел, отличалась от той, которую он наблюдал накануне. Впрочем, только в деталях.

Харшоу стоял перед мистером Эткинсом на коленях и сосал его член. Это очевидно очень нравилось мистеру Эткинсу: он держал руку у Харшоу на затылке, запустив пальцы ему глубоко в волосы, и двигал рукой, заставляя его заглатывать свой член поглубже. Вот почему, подумал Пол, ему разрешают носить длинные волосы. Не потому, что ему это нравится. Потому, что это нравится мистеру Эткинсу... мистер Эткинс любит запускать в них пальцы.

Пол ощутил, как тошнота подкатывает к его горлу. Но продолжал смотреть, даже когда мистер Эткинс застонал, рывком высвободил свой пенис изо рта Харшоу и выстрелил струёй семени прямо ему в лицо. К изумлению Пола, Харшоу даже не попытался отереться. Вместо этого он поднялся, собственными руками расстегнул на себе брюки, стянул их до колен и покорно повернулся к мистеру Эткинсу спиной, оперевшись ладонями на пыльный стол. И мистер Эткинс, потеребив немного в кулаке свой член, обхватил Харшоу одной рукой за живот и вошёл в него сзади. Харшоу вздрогнул, но не вскрикнул, даже не застонал. Мистер Эткинс двигался в нём не так, как вчера – спокойно, неторопливо. Один раз он даже поцеловал Харшоу в шею, и тот закрыл глаза.

Пол наконец заставил себя оторваться от этого отвратительного зрелища. Ждать окончания он на этот раз не стал. Но, как ни странно, ужас и растерянность его оставили. Теперь он точно знал: то, что происходит – дикое, ненормальное преступление, которое ничем нельзя оправдать. Одно дело – мальчишки, мастурбирующие друг друга в душевой, и совсем другое – учитель, вторую ночь подряд насилующий ученика. И сегодня Харшоу даже не сопротивлялся, не пытался кричать – видимо, мистер Эткинс вчера здорово запугал его. Идя обратно в спальню и крепко прижимая к груди тетради, Пол подумал, что завтра же отправится к директору Адделрею и расскажет ему обо всём...

Но он ведь обещал Харшоу, что не скажет никому. Совсем никому. Он поклялся.

И когда пришёл завтрашний день, он так никому ничего и не сказал.

Дождь наконец перестал. Тучи неохотно расползлись, и на сером небе над Бродуэллом показалось маленькое бледное солнце. Ветер стих, и хотя стояла жуткая слякоть, в честь улучшения погоды ученикам пансиона позволили ненадолго выйти на прогулку. Час свободного времени между занятиями и вечерней молитвой разрешили провести на свежем воздухе, и воспитанники Бродуэллского пансиона, вереща от счастья, высыпали на хмурый неухоженный двор.

Пол впервые вышел из здания школы с того дня, как прибыл сюда, и ему казалось, будто его ненадолго выпустили из тюрьмы. На улице было холодно, и мистер Терренс велел им одеть самые тёплые свои вещи; Пол перерыл весь комод, разыскивая второй шарф, но тот как в воду канул. Пришлось повязать мамин, с тартаном. Пол спрятал концы под воротник пальто, стараясь, чтобы цвета не слишком бросались в глаза.

Он сам не мог понять, почему так поступает. Его больше никто не подкалывал и не высмеивал. Утром в столовой с ним болтали, как ни в чём ни бывало, да и Тинли оттаял. Именно он сообщил Полу, что Харшоу заявил во всеуслышанье, дескать, Пол парень что надо, и запретил болтать о нём глупости. Тинли заглядывал Полу в глаза, когда говорил это, явно жаждая вызнать причины такого расположения, но Пол упрямо молчал, отвернувшись, и Тинли вскоре отстал.

Странно, два дня назад он так переживал из-за того, что стал изгоем, а теперь, когда всё снова наладилось, совсем не чувствовал радости. Ему не хотелось, чтобы его считали любимчиком Харшоу – но его никто им и не считал. Харшоу вообще не обращал на Пола никакого внимания – просто отстал от него, и вёл себя как ни в чём не бывало. Но Пол всё время думал о нём, всё время вспоминал, как он сидел в библиотеке, облизывая карандаш, и русую прядь, спадающую ему на лоб, и его лицо с закрытыми глазами, когда он стоял на коленях с членом мистера Эткинса во рту. Если было возможно, Пол то и дело искал Харшоу взглядом в толпе мальчишек, а когда находил, пристально смотрел на него, пытаясь понять, каково ему после двух таких ужасных ночей. Но Харшоу казался совершенно спокойным – небрежным и изящным, вновь окружённым толпой подлиз, и разве что только немного более бледным, чем обычно, и ещё Полу казалось, что синяки под его глазами раньше не были такими глубокими. В конце концов Тинли пихнул Пола локтем под ребро и ехидно поинтересовался, уж не влюбился ли он в Харшоу, раз глаз с него не сводит, и Пол, глупо покраснев, огрызнулся и отвёл взгляд.

Но было очень трудно не искать его в толпе, не думать о нём, не вспоминать его лицо – в самых разных ситуациях. И как Пол ни старался, он не мог избавиться от глухой, непреходящей тревоги – он сам не знал, от чего и почему, но она изматывала его и не давала усидеть на месте. Поэтому он вдвойне обрадовался, когда их выпустили из корпуса и разрешили пройтись по саду.

Мальчишки немедленно разбились на группки, самые младшие затеяли подвижную игру, кто-то из старших побежал за дом – посмотреть, что сделали ливни с футбольным полем. Тинли дёрнул Пола за рукав, предлагая побежать с ними, но Пол отмахнулся, и Тинли ушёл. В конце концов Пол тоже остался один – и вдруг понял, что не знает, чем себя занять. Ему было холодно и одиноко, гораздо более одиноко, чем в самый первый его день в Бродуэлле, и он бесцельно побрёл по тропинке между голыми, съежившимися от холода деревьями, туда, где вдалеке виднелись приземистые строения. Он брёл, засунув руки глубоко в карманы и вжавшись подбородком в кусачую ткань шарфа, когда вдруг заметил маленькую человеческую фигурку, мелькнувшую впереди. Он всмотрелся в неё и вскинулся. Ему могло почудиться... да нет, почти наверняка почудилось – он ведь только что видел Харшоу возле дома в компании его дружков, да и с чего бы ему бродить тут одному?.. И всё же Пол ускорил шаг, предварительно обернувшись и убедившись, что никто за ним не идёт.

Постройки впереди, как он и думал, оказались конюшнями. Подворье перед входо преграждала глубокая вязкая лужа. Пол посмотрел на неё и чертыхнулся: лезть туда – означало вымазаться по уши, за что, без сомнения, ему потом влетит от мистера Терренса. Однако на грязи были свежие следы, и они тянулись к двери. Да и сама дверь была приоткрыта.

– Харшоу! – неуверенно позвал Пол. – Ты здесь?

Ответа он не получил. Внутри было тихо, даже конского ржания Пол не услышал – и неудивительно, ведь сейчас конюшни пустовали, на зиму лошадей переправляли на ближайший хутор, потому что содержать их было слишком дорого. По сути дела, Пол совершенно зря притащился сюда – даже если Харшоу внутри, вряд ли он Полу обрадуется. И всё же что-то толкнуло его вперёд – та глухая, мучительная тревога, которая не отступала ни на миг и не позволяла Полу расслабиться. Плюнув на сомнения, он решительно протопал по болоту, увязая в грязи по щиколотку, и оказался перед дверью.

– Харшоу!

Внутри царил полумрак; сумрачный осенний день едва освещал длинное и тёмное помещение. Пол шагнул вперёд, услышал, как гнилая солома зашуршала под ногами. Открыл рот, чтобы снова позвать, уже жалея, что забрёл сюда – и так и замер, онемев.

Харшоу был здесь. Он стоял в самом дальнем конце конюшни, спиной ко входу, опустив плечи и голову.

В руках у него были вожжи. И он медленно, задумчиво перебирал их, стоя под потолочной балкой.

– Харшоу! НЕТ! – закричал Пол что было сил и, забыв обо всём на свете, бросился к нему.

Он промчался между загонами как вихрь, не заметив, что пальто расстегнулось и что концы шарфа, разлетевшись, реют за его плечом. С размаху подлетев к Харшоу, Пол обхватил его сзади за пояс и вцепился что было сил, прижавшись щекой к напряжённой спине.

– Нет! Не смей! Не смей этого делать! – ничего не соображая, сбивчиво повторял Пол, стискивая его талию так крепко, как только мог. – Не смей, не думай! Ты не должен! Ты ни в чём не виноват!

– Стюарт, перестань орать. Ты что, белены объелся? Что с тобой?

Несколько мгновений Пол ещё стоял, вцепившись в Харшоу. Потом заставил себя разжать руки и отступил на шаг.

Сын герцога Эдингтонского повернулся к нему. На его лице было написано несказанное удивление. Он тряхнул головой, рассеянно отбрасывая с глаз упавшую на лицо прядь, и беспомощно посмотрел на Пола. А Пол посмотрел на вожжи в его руках. Харшоу проследил направление его взгляда.

И рассмеялся.

Не язвительно, не насмешливо, не зло – скорее устало.

– Ты что, решил, что я удавиться надумал? Не дождёшься, – фыркнул он и бросил вожжи на стенку загона. Пол стоял рядом, чувствуя себя полным идиотом, и ошеломлённо смотрел на него. Харшоу откинул упрямую прядь тыльной стороной ладони, и Пол обратил внимание, что сегодня он без перчаток, несмотря на холод. – Просто я решил забраться сюда, раз уж нас выпустили. Это стойло Голиафа, моего коня. И его вожжи, их, наверное, забыли убрать. Я скучаю по нему, – добавил он и неловко умолк.