Текст книги "Русская недвижимость. Рассказы – 3"

Автор книги: Ельцмаксимир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Опять, звери из Твéри!

На конверте – Эйфелева Башня, у основания которой в рамочке заманчивые слава Paris, France, и поздравление с Новым годом.

Фрося на первой странице письма прочла крупные буквы:

"Ефросинья Степановна, наш коллектив подтверждает, что Вы стали Победителем Новогодней акции "Похудей и выиграй Главный приз ".

Эрик Аллен.

Дирекция по проведению

Маркетинговых акций ".

И опять француз!

Дальше Ефросинья Степановна читать не смогла. Перехватило дыхание.

– Опоздали, я уже похудела, – с подстоном проговорила она. – Молодчаги французики, многие, видать, о вас узнали, и я в том числе. Чтоб вас всех перевернуло-вывернуло за мои денежки! Ничего не скажешь, какой вы интересный способ выбрали для продвижения своего товара на дом, па-ра-зи-ти-ки. Да кого – паразиты!

Когда-то в школе на уроке литературы они заучивали стихи русских классиков. И в голове, сквозь туман прожитых лет, запульсировали стихи М. Ю. Лермонтова из стихотворения "На смерть поэта". Целиком она его уже не помнила, но пару строчек, относительно француза погубившего Пушкина, всплыли в памяти. Дантес был: "… заброшен к нам (в Россию) по воле рока. Смеясь, он дерзко призирал чужой язык, чужие нравы. Не мог понять в сей миг кровавый, на что он руку поднимал…"

Эти строки словно бы отвечали той социальной направленностью и сегодняшнему дню. "Его убили, теперь и до меня добрались. И надо ж, где отыскали? В дремучем углу…" – с грустной иронией констатировала женщина, как бы проводя параллели между Пушкиным и своей разнесчастной судьбой. Вот они – ВЕЛИЧАЙШИЕ ЗАГАДКИ АМОРАЛЬНЫХ ЯВЛЕНИЙ. Попробуй, разгадай их усреднённым умом? Тем более – такой витиеватой писаниной.

Фрося даже не заметила, как оговорилась, вспомнив название рубрики предлагаемых в каталоге книг – …АНОМАЛЬНЫХ ЯВЛЕНИЙ.

– На одноруких бандитов нашли управу, когда ж до этих-то дойдёт очередь?..

Фигунова, лёжа на старом диванчике, просматривала конверт с заманчивыми цифрами. Каталог на парфюмерию, на сезонные предложения, и со слезами – на пушистые белые тапочки…

Очки-тренажеры от прежнего заказа лежали рядом на табурете, а Пирамидку с шунгитом она прикладывала к больному месту, к голове.

2007г.

Русская недвижимость.

На этот раз его все же уволили. Сократили как недвижимость. Да и какой с него был прок? Лежал, скулил, страдал, как старый пёс на пепелище родного дома, то есть завода. Последнее время из сторожки носа не показывал. Недвижимость в недвижимости.

– Давно надо было, – сказал он на это увольнение и почувствовал облегчение. – К чёрту! – И не пожалел, что потерял зарплату.

То, что Аристархович поддавал, знали все, но мирились. Лишь бы службу нёс. А больше – потому ещё, что не больно-то на такую зарплату находилось охотников (сторожей), да и то деньги не всегда выплачиваются вовремя, с большими задержками. Так что мирились: они (администрация) – с ним, он – с ними, как мог.

На механическом заводе Аристархович отработал больше двадцати лет, с самого его основания в должности главного механика. Всё, что закладывалось тогда на этой строительной площадке, не проходило мимо его рук, глаз, мозгов, и оттого знал он его, как свои пять пальцев. Может, и лучше, потому как на пальцах ранки зарубцовываются и забываются, но то, что приходилось строить, монтировать, пускать в действие, в процесс; на чём набивал шишки, зарабатывал выговора, изредка – поощрения, что порой не давало покоя ни днём, ни ночью, – всё это в памяти оставляет след глубже и надолго.

И когда-то этот труд приносил удовлетворение, даже – гордость. Вот взять хотя бы тот профиль, который при монтаже поднимали кран балкой, груз, втрое превышающий нормативы. Сам взял на себя ответственность, и развернули. А станки с ЧПУ как устанавливали? С такой точностью, какую в аптеке, наверное, не всегда выдерживают. А термичка?.. А литейка?.. А мехмастерские?.. Шутка ли – завод из четырёх корпусов под одной огромадной крышей…

И-эх! – плеснуть что ли, чтоб горе не завилось верёвочкой.

Аристархович, когда завод встал, сам слёг в больницу. В одно время с заводом у него сердце сбилось с ритма. И того гляди, тоже остановится. Нет, только инфаркт случился. Выкарабкался. Врачи рекомендовали отлежаться и отсидеться дома. А тут и пенсия подошла. Пять лет на завод носа не показывал, хотя знал, что там творится – по рассказам. Переживал. Но одно дело, когда переживаешь со стороны, другое – когда своими глазами видишь. И им, своим зрячим пока ещё, не хочется верить. Такую Перестройку он и в пьяном сне не мог себе представить. Какого рожна согласился? И не пьян ведь был.

Когда в первую свою смену вошёл на территорию завода, почувствовал, что колени слабеют. А глаза, словно паром затуманились, будто титан с горячей водой в нём самом вскипел. Идти не мог. Вернулся после обхода в сторожку, упал на топчан и часа два отходил, или, наоборот, приходил в себя. После кипятка в холод бросило среди лета.

Э-эх, давай по маленькой, чтоб сердце не болело, и градус поднялся…

Как-то пришёл начальник, тоже горе луковое. Раньше был бригадиром в одном из цехов завода. Теперь не поймёшь кто: то ли старший сторож, то ли директор этого саркофага, что одиноко стоит из стекла и бетона?

– Пошли, – говорит, – Аристархович со мной. Поможешь. Опять злоумышленники на заводе проникли. Заложили ворота изнутри, один открыть не могу.

Пошли. С полчаса открывали. Наконец, вошли внутрь. И он за сердце схватился. Ох, Бог ты мой! Да змеюка ты ж, подколодная! Да чтоб тебе ни дна, ни покрышки! Да ты, куда меня завёл?.. Совсем доконать взялся! Да на такое смотреть без сердечной боли невозможно. Ой-ей-ёй…

Станки, которые он вместе со своей механической службой здесь монтировал, стояли на прежнем месте. И токарные, и сверлильные, и шлифовальные, и горизонтальные, и с ЧПУ. Ну, вот как будто бы завод только что приостановили, как будто рабочий народ на первомайскую демонстрацию выдернули. Вот сейчас вернутся, и оживут, закрутятся цеха. Литейка зашипит, кузнечный зашлёпает, штамповочный… Да только бред всё это, мираж.

Ни в одном из станков и механизмов нет живых органов, всё повыдрано, вся сердцевина – электрические сборки, пульты управления, панели. А кабелей электрических, этих кровеносных сосудов, – потому они и красные, медные, – ни у одного станка нет! Всё онемело. Весь завод!

Аристархович вернулся в сторожку, лёг на топчан из-за слабости в отдельных частях своего тела и сказал:

– Всё! Отлежусь, и пойду увольняться. Плесни, не то – вытянешь меня отсюда за ноги.

А тот, горе луковое, – то ли бригадир, то ли директор над всей этой недвижимостью, – бил себя едва ли не пяткой в грудь и обещал не отравлять ему жизни. Потом плакали, подвыпивши.

Но уговорили остаться, не увольняться. Хоть и выпившим он был, но на такое нарушение караульной службы никто как будто бы не обратил внимания. Может быть, из сочувствия.

После продемонстрированной ему сказки русской недвижимости, Аристархович обозлился. И обозлился на всех. Все – это и местные руководители, администрация ОАО, и деятели разных уровней. Особенно на тех, кто не смог как следует организовать консервацию его механического завода. И он, если вдруг встречал кого-то из господ-товарищей на территории завода, вначале долго смотрел им в глаза, а потом говорил всё, что он думает по этому поводу.

– Все вы, – говорил он, – такие же проволочники, как и те, кто такую разруху допустил по всей России-матушке! Такие же! И не смей со мной спорить! У всех у вас руки красные! Посмотри на них. Думаешь, смоешь? Не-ет, эта ржавчина – вот куда тебе въелась. В это самое место… Погодите, ещё ночами вскакивать будите. Я похлопочу… враги народа.

И если даже ему пытались втолковать, что, дескать, нет денег, и не было, чтобы нанять для охраны завода ОМОН, или вневедомственную охрану, он всё равно говорил:

– Вре-ди-те-ли! – чётко и с расстановками. – Вы даже окна первых этажей не зарешётили, не обварили. Что мне теперь, каждое окно задницей загораживать?..

И однажды двух проволочников сняли прямо с окна. Как раз так совпало: он делал обход территории, а с поста милицейского мильтоны шли к нему на завод с проверкой. Они не занимались охраной объектов, они сидели на КПП на дороге и время от времени совершали обходы, для моральной поддержки сторожам, что, в принципе, столь же было необходимо, как всей этой недвижимости сторож Аристархович. Однако, если бы не они, то этих злоумышленников он, конечно же, не поймал бы. Спугнул бы (если бы они ещё испугались?), может быть, поматюгал бы. А чтоб он мог с ними ещё поделать, без рации и без нагана? Шёл с палочкой, с тросточкой, которая давно уже приросла к руке после перелома ноги, да и по возрастной необходимости. Больно бы таким оружием напугал?

Милиция, оказывается, раньше него воришек засекла. Ждали в кустах, когда те из окна наружу вывалятся. Тут их и повязали с поличным, с мотками проводов. Пользуясь случаем, – били, пинали и фамилии не спрашивали. Даже жалко стало. А когда в его сторожку тех злоумышленников привели избитых и измятых, и вовсе слеза прошибла. Бомжи в чистом виде. Тот, что постарше, как помнится, у них когда-то работал слесарем по сантехническому оборудованию. Теперь безработный, разведённый, из дому изгнанный. Не бреется, бороду отпустил, говорит, так удобно, амортизирует: усмехнулся сквозь редкие зубы. Когда по морде бьют, не так больно. И молодой, племяш его. Инвалид третий группы, по психоневрологии как будто. Мильтонам даже неловко сделалось – больного отоварили. Ну, в таких случаях на лбу пиши, что ты псих или хронический дистрофик от постоянного недоедания.

И вот это-то как раз Аристарховича и доконало совсем. С одной стороны, был зол на всех, кто причастен явно или косвенно к разграблению его завода, а с другой – увидев этих уродов, пожалел их и уже без злости. Ах, ты ж, Боже мой! Не знаешь, что лучше: то ли завод спасать от полнейшего его разграбления, то ли, наоборот, отдать его этим бомжам? Хоть пожрут один раз вволю.

Да и с милицией что-то не совсем ладное происходит. Два часа из отделения не могли за задержанными приехать. То ли бензина нет, то ли совести. Потом всё-таки приехали. А через полчаса выпустили. На кой хрен им лишние рты? Кормить нечем. И этих же самых, только уже в другую смену, опять на заводе поймали. И опять били. Видимо, пока завод в полные развалины не превратиться, до тех пор для них и им подобным он будет тем магнитом, который манит и притягивает к себе, как волков к отаре.

И всё. Понял Аристархович, что ни с какой стороны никому ничего не надо. Ни хозяевам, – хотя какие это хозяева? – дебилы! – как любит арбитражный (кстати, молодой) директор всех называть, кроме, конечно, себя любимого; ни правоохранительным органам; ни вообще, государству в целом. Ни-ко-му! И от навалившейся тоски, обиды и злости, от безвыходности, Аристархович совсем скатился со стапелей. Да ладно бы только это, он ведь ещё и лается. Рычит, как старый пёс на родном пепелище.

Последнюю смену проверяющий (которые отродясь по ночам на заводе не заглядывали!) написал на него рапорт. И хоть зарплата на столь ответственной работе маленькая, а порядок всё равно быть должóн!

– Ты ж не где-нибудь, – усовещал его проверяющий. – Ты ж на производстве.

– Я? Ха! – рассмеялся Аристархович. – Ты это называешь производством? Да ты различие-то хоть какое-нибудь имеешь между производством и недвижимостью? Между тем, что было, и что вы натворили? – жучок ты красномедный! Разуй глаза, очки протри! У меня уже нет сил смотреть на такое производство. Нет, ты меня слышишь, о чём я говорю?.. Я на это производство уже смотреть не могу трезвыми глазами.

Проверяющий уже был не рад своей миссии. Смотрел на сторожа, подслеповато моргая и протирая очки.

– Плесни, – поставил он кружку перед проверяющим, – иначе помру! Будешь за свой счёт хоронить.

Проверяющий растерянный, с оглядкой, ушёл с завода.

И, действительно, стали побаиваться. Вдруг и вправду человек умрёт однажды на заводе. За чей счёт хоронить? Подальше от таких хлопот.

Уволили.

1995г.

Провокатор.

После ужина Николай Выборов расположился в кресле и расслабился. Отходил душой и телом. Хотелось тишины и покоя. Он даже отказался пойти с женой к его сводной сестре, зачем-то та приглашала. Жена с детьми ушла, и Выборов предался отдохновению.

Прошло с полчаса. Звонок в дверь потревожил Колю. Он дёрнулся в кресле, открыл глаза и в замешательстве уставился на телевизор, словно тот был причиной беспокойства – что-то пёстрое мелькало на его экране, и он издавал тихую музыку.

Звонок повторился.

– Кого-то чёрт несёт, – сообразил Николай, нехотя вставая с кресла. – Не дадут отдохнуть по-человечески.

Выборов, войдя в прихожую, включил свет, открыл дверь и едва не воскликнул в раздражении: "Кого надо?.." – и был готов послать к чёрту кого бы то ни было.

На пороге стояла пожилая женщина, даже старушка, при виде которой в раз отлетело желание, принятое секундой раньше, – даже почувствовал некоторую неловкость перед ней.

Женщина была повязана тёплым шерстяным платком, в старом демисезонным пальтишке и обута в резиновые сапожки с короткими голенищами. Руки, скрещённые на груди, держали какой-то свёрток. Лицо маленькое, ломающее в заискивающей улыбке, с которой обычно просят о помощи или милостыню. В глазах влажный блеск.

Николай несколько растерянный от такого явления, не успел даже спросить – к кому? что надо?..

Однако старушка не растерялась.

– О, мил человек, – запела она. – Не дай пропасть раньше сроку, помогите…

Выборов так и обмер: не иначе покойника выносить!

Недавно довелось гроб с покойником с пятого этажа выносить, чуть было сам коньки не отбросил. Площадки лестничные узкие, гроб кроме как торчком никак не протащить. То ноги покойнику задирали выше головы, то голову выше ног. Да ладно бы старичок был худеньким, а то сам под два метра ростом, да ещё "бушлат" из сырых досок. Тут целой артелью выносить надо. А как? – если на лестничных площадках не развернуться. Вот и уродовались вдвоём с товарищем. Неудобно о покойниках что-либо худого говорить, но тут Коля отвёл душу. Прости Господи, если ты слышал. Да хоть бы родственником кому-то из них доводился, а то случайный знакомый. Даже совсем не знакомый. Он по делу к товарищу зашёл, и к тому вот так же вот позвонила убитая горем старушка, и пришлось пособлять. Оказывается, приезжими старички были, не успели знакомыми обзавестись, и родственники не смогли вовремя подъехать. Жалко старушку стало, вот и впряглись…

И сейчас, увидев свою гостью за порогом, у Выборова всё похолодело внутри. Едва не закричал: чур, не я! – и чуть было не захлопнул дверь.

– Мил человек, вы меня только выслушайте, – запела женщина и юркнула в квартиру.

Ну, раз вошла, значит не так все страшно, мелькнуло в голове Выборова. Что-то у неё положительное случилось, то есть не смертельное.

– Жалобу мне помогите написать на нашего директора.

"Ах, вот оно что! – вздохнул облегчёно Николай. – Ну, это нам по силам. Это мы могём. Это не гробы таскать".

Старушка, войдя, ловко скинула резиновые сапожки с ног, поочерёдно наступая пятками на их носки, и хозяин проводил её в залу, в одну из комнат двухкомнатной квартиры.

– Присаживайтесь, – предложил Коля, показав рукой на кресло, стоящее по другую сторону журнального столика.

Гостья лицом посветлела и, присаживаясь на краешек кресла, стала на столике развязывать платочек. Хозяин выключил телевизор и тоже сел напротив, на прежнее место.

– Ну, так что у вас там случилось? – спросил он участливо.

– Беда, – сказала гостья, – как в какой сказке живём: поди туда, куда сам не знаешь, и поищи то, чего не разумеешь.

– Как это?

– И-и милай, и сами не знаем. Тыкаемся, как слепые кутята из одного боку в другой, а зачем, для чего, никак в толк не возьмём.

Освободившимся от бумаг платком она вытерла глаза, дунула в него из носа и обтёрла губы.

– Тут, значит, вот как всё получилось-то, – начала старушка, поудобнее усаживаясь в кресле, как бы втираясь в него, егозя задом.

И вдруг вспомнила, что позабыла представиться. Простодушно сказала:

– Меня бабой Варей зовут, а тебя, как люди сказывают, Коля Писарь.

Коля в некотором смущении подкашлянул в кулак и перевёл взгляд с бабы Вари на её документы. Там лежали удостоверения, паспорта и какие-то бумаги с печатями, похвальные грамоты, видимо, с места работы.

– Так вот, Коленька, – вновь начала рассказывать баба Варя. – С чего всё началось, сказываю, чтобы тебе понятно стало. А с того, что дал, значит, наш директор, нашим детям трёхкомнатную квартиру, вот рядом, напротив вас, в новом доме, – кивнула на окно. – Он, значится, дал, дай Бог ему здоровья, а они тут и говорят нам, дети-то наши:

– Дорогие родители, всё, хватит вам мыкаться, перебирайтесь к нам жить!

Ты понимаешь, мил человек, нет? Другие не знают, как от стариков избавиться, а наши к себе влекут. Вот уж мы обрадовались… – промокнула глаза платком, – вот уж порадовались. А ведь и вправду, тяжелёхонько становится. Я-то ещё мало-мальски бегаю, а дед мой худой больно. Он ведь инвалид войны, ребёнком ещё был покалечен. Нога у него не гнётся и рука кренделем, – изогнула руку калачом. И тут же, спохватившись, добавила: – Не-ет, но он у меня сиднем-то не сидит, работает помаленьку. Сторожит тут объекты разные, стройки. Двадцать три годочка отслужил исправно. Им очень даже наш директор доволен, сам мне выговаривал.

Я тоже при медицине состою. Двадцать пять годков тоже отплавала – (хохотнула) – на швабре. Рентген кабинет мою. Когда нет работниц, так весь первый этаж прибираю. Работы-то я не боюсь. Ладно работаю. Вона сколь наградок похвальных, – и с грустью вздохнула. – Да вот, сами видите, изработалась я, эх-хе. Шутка ли, домишко, в котором мы счас живём, в котором и детки наши выросли, сама, можно сказать, построила. Каждую дощечку сама прилаживала, каждую жёрдочку. И дрова, и сено заготавливать и за скотом ходить, всё на мне. А дед мой, чё с него взять? – калека.

Так вот. А тут с квартиркой этак хорошо наладилось. Одно только подпугивало – а, не дай Бог, на пятом этаже? Куда мы там, калеки, а? Помирать под чердаком?..

"И то, правда, – подумал с сочувствием Коленька, представив тот узкий лестничный переход, в котором они с гробом мучились. – Тяжко придётся". И тут же пристыжено обругал себя, за то, что как будто бы пожелал человеку смерти.

– Был бы лифт, а то ить нету, – продолжала старушка. – Тогда решили мы пойти к хозяину нашему, попросить у него квартиру пониже, на втором этаже чтобы. Зять на дыбы, не пойду, говорит, кланяться. А к директору-то, к хозяину-то, ить подойти ещё суметь надо. А нет, то так отбреет и без мыла… – и поспешила поправиться, как бы за грубость. – То есть не так подошёл, так и уйдёшь не солоно хлебавши. Так вот я и пошла к нему по старой памяти.

А мы с хозяином, дай Бог ему здоровья, очень дружны. Ага. Не поверишь, Коленька, лет двадцать, поди. Да кого, больше-больше. Я ещё его деткам из нашей деревеньки молочко, сметанку, творожок поставляла. Ну, не бесплатно, конечно, за деньги. И по этой, значит, причине очень подружились. Детки-то его счас выросли, так внуки появились. Внукам молочишко ношу… К чему я это? – да к тому, что сами-то мы к нему притензиев не имеем. Бог с ним, дал бы квартиру детям, и на том спасибо. На большее-то и мы не рассчитывали. Так он сам, когда я к нему пришла, сам говорит:

– Что ты, старая, о детях беспокоишься? Второй этаж для них просишь. Пора бы и о себе подумать, не молоденькие уже. Когда вы у меня для себя квартиру просить будите?

И вы знаете, мил человек Коленька, как сказал он про квартирку для нас, так я готова была ему в ноги падать и руки целовать. Такая, значит, забота об нас, об ветеранах и инвалидах…

Старушка затеребила платочек, намереваясь промокнуть глаза.

"Ага, ясно. Пообещал и не дал!" – догадался Коленька натренированным чутьём.

Таланты могут быть от природы, а может их породить среда. Там, где созданы для него условия. Условия для вдохновенного творчества у нас созданы, как нигде, и потому наша почта работает с перегрузкой, с трудом передвигая миллионы тонн макулатуры в виде жалоб, прошений, ходатайств, отписок и новых жалоб. Эта среда и выявила в Николае Выборове скрытый талант. И чем больше он занимался, на первый взгляд, странным творчеством, тем больше он постигал его особенности, его законы. Знал, в какой форме составить жалобу, в какой форме прошение. Выработал свой стиль, с годами его творческая натура особым чутьём настраивалась на волну жалобы. И в большинстве дела завершались благополучно. За что и снискал уважение у местных поклонников. Николай с полуслова мог угадать причину, породившую жалобу, почувствовать душой боль чужую и уже через две, три минуты у него в голове выстраивался план будущего изложения. Что произошло и теперь – он видел суть вопроса. Ну, паразит, и тут старикам нет покоя!

Баба Варя высморкалась и продолжила:

– Но только, говорит Родион Саныч, вам надо от своего домика как-то избавиться. Говорит, переведите его на дочь. Как только у вас документы будут готовы, приходите. Там думать будем.

– Ну, мы так и сделали. Месяца два переписывали домик. Ездили то в сельсовет, то в раён. Словом, достались нам эти хлопотушечки. Ладно побегали. Но собрали-таки бумажки. Принесла я их директору, а он на них даже не глянул. Веди, говорит, хозяина! Не с тобой же мне такие дела обсуждать.

– Вот даже как! – удивился Коленька.

– Ага. Веди, говорит, и только. Эх, что делать? – пришлось тащить деда. С ним он стал говорить.

– Я так думаю, нужно вам, съездить в раёну юрискую консультацую. Это я его слова слово в слово передаю, – уточнила баба Варя. – Расскажите, говорит, там, что у вас был домик, но вы его перевели на дочь. Узнайте, говорит, полагается ли вам квартира? Съездите, говорит, и мне доложите. Там думать будем.

– Так тут и козлу понятно, что не полагается?!.

– А вот и не угадал, Коленька! – подхихикнула старушка. – Оказывается, в законе есть такая строка, где будто бы инвалидов войны должны обеспечивать жилищными и бытовыми условиями. А у нас за речкой, на выселках, каки условья? Маята одна. Ни транспорта, ни телефона, ни магазина. Так что, сказали, на усмотрение директора.

– Ну и что на это он вам сказал?

– Он нас выслушал, головой посочувствовал, а потом и говорит, ‒ приходите через месяц, думать будем.

– Ну и придумал что?

– Ага. На консультацу послал, в военкомат.

– Ну?!..

– Да-а. Говорит, надо узнать и их мнение. Ну, чо делать? Поехали. А што в раён, што в область добираться, маята сплошная. Автобусы битком. Молодежь сядет, никакой милостью не подымишь, место не уступит. А у деда ноги худы, хоть на пол садись…

– Так что вам сказали в военкомате?

– А то, чо и в раёне, посочувствовали. На усмотрение директора сказали.

– Ну, а он что на этот раз сказал?

– А он тоже самое и сказал: думать будем. Через месяц прийти велел.

– Сходили?

– Я пошла. Дед уже не схотел идти. Осерчал чёй-то.

Николай понимал старика. Ох, как Коленька его понимал.

– Так-так, ну и?.. – сдерживаясь от негодования, продолжал он детальный расспрос. – Что он вам на этот раз посоветовал?

– Так чё? Сказал, штоб ещё через месячишко пришли.

– Так-так, ну и ну…

– Только не знаю, Коленька, чево выбегаем, – баба Варя всхлипнула. – Все-то уж ноженьки оббили.

"Ну, змей! Ну, узнаешь ты гнев народный! – закусил удила Выборов. – Всю свою академию – (десять классов и два года технологического техникума) – приложу, а жалобу такую сочиню, что она над твоей дубовой головой громы и молнии высечет".

Николай уже представлял, где в тексте он подсыплет "перчинок", которые должны, – нет, просто обязаны! – у читающих там товарищей застрять в горле. А, поперхнувшись, они уж … Коленька запотирал ладонями.

– Кхе, та-ак…

– Вот смотри, мил человек, Коленька, – говорила тем временем старушка, – это инвалидская книжка деда, это мои почётные грамотки…

– Да зачем вы мне это всё показываете? – запротестовал Коленька. – Я что, директор? – Он встал и прошёл к секретеру. Достал из него тетрадь и ручку и, присаживаясь вновь на кресло, деловито спросил: – Ну, куда писать будем?

Баба Варя сосредоточилась.

– Дак, наверно, в эту… как её? – она стала рыться в бумагах, видимо, разыскивая в них какую-то записочку.

– Знаете что, а давайте в "Крокодил"? Это ж прекрасный материальчик для него! Или в "Труд", к Олегу Жадану? Он приедет, он такой фельетончик сделает…

Выборова понесло. Он предлагал гостье то, что, по его мнению, будет самым действенным – бюрократа-директора проберут не только по административной линии, но и прокатят по всей стране великой. Чтобы другим не было повадно. Совсем охамели!..

Однако старушка на его предложения отреагировала странно.

– Зачем в "Крокодил"? Зачем в "Труд"? – спросила она. – Он мне этого не велел

– Кто, чего не велел? – не понял Коленька, прикладывая ручку к листу тетради.

– Так наш директор.

Николай по-лошадиному затряс головой.

– Как, директор?..

– Так. Это ж он сказал, чтоб мы на него написали жалобу.

– Как это он… сам на себя?

– Аха. Сказал, что он другого выхода не видит. Нужна жалоба. И адресочек указал куда писать. И куда он запропастился?.. – она вновь стала рыться в бумагах.

Наступило молчание. Если бы эта бабуля, даже после их долгого разговора, вдруг предложила Коле с пятого этажа гроб с покойником снести, он, наверное, и то так бы не был ошарашен, хотя все его мышцы и чувства этому не обрадовались бы. Теперь же вдруг ослаб, осел и, отбросив в сторону ручку, плохо, что понимал. Всё у него в мозгу смешалось.

– И куда?.. – спросил он вяло, глянув на бабку искоса, с подозрением.

– В ету… Да как её? – От напряжения памяти рябенькое личико старухи сморщилось. И Коленьке показалось в этом что-то насмешливое.

"Ага, вот оно что, вот в чём дело! Посмеяться надо мной решили. А вот этого не хотите? " – Николай под столиком зажал в кулаке фигу и покачал ею. Не на того наехали!

И начал ёрничать охрипшим голосом, от обиды или возмущения.

– Может в Министерство Обороны? Али в Совет Ветеранов?

– Ни…

– Может в Верховный Суд? Али Генеральному прокурору?..

– Ни… ‒ пела баба Варя своё, не замечая перемен в Коленьке.

– И что же это за организация такая, где на него жалобы принимают?

– Во! Вспомнила! Вациас спиас!

– Что-что?..

Баба Варя смущённо подхихикнула.

– Коленька, мил человек, я, может быть, чего не так брякнула по старости и неграмотности, вы уж извиняйте. Но этот адресочек я на всякий случай нацарапала. хозяин сам мне его подсказал. Где-то тута был… А, вот он!

Старуха вытащила из удостоверения ветерана войны бумажку и подала Выборову. Руки его подрагивали. На клочке бумаги были написаны четыре буквы: ВЦ ПС и знакомая улица в столице. То есть в произношении бабы Вари эта аббревиатура прозвучала так ‒ "Вациас спиас".

– Так это же адрес отраслевого цека профсоюзов! – догадался он, узнав давно ему известный адрес.

– Вот-вот, цéка, цéка, – закивала она, усиливая ударение на первом слоге.

– Та-ак. Понятно. Значит, цéка, цéка.

Старуха по-утиному дважды дернула головкой.

– Так вы бы его и попросили написать жалобу.

– Ни-и, его нельзя, – мягко возразила старуха. – Он занятой человек, ему некогда заниматься писаниной. Он сказал, что на это дело вы найдёте человека. У нас население богато этими, как их? – о! – а! ‒ народными талантами. И дал мне твой адресочек, Коленька. Сказал, как его там? – ты писасатель, жалобы хорошо умеешь стряпать, – хихикнула она. – Я вот и пришла.

Коленька онемел. Лицо его начало краснеть, надуваться, и он, непонятно отчего, стал тереть себе подбородок кулаком, в котором всё ещё была зажата конфигурация из трёх пальцев. При этом, издавая звуки похожие на порханье – кхе-кхе…

Но старухе казалось – этак он зажимает смех, на который она вызвала его своей шуткой. И она подхихикнула. Николай глянул на неё и едва не плача спросил:

– Писасатель?.. Стряпает?..

– Аха. Писасатель… Стряпает…

– Ха!

– Хи-хи!

– Хо-хо-хо!.. – Выборов не в силах был сдержать нервного приступа, отвалился на спинку кресла и зашёлся вдруг в хохоте.

Баба Варя всхлопнула руками себе по икрам и тоже звонко рассмеялась. У неё, как и у Коленьки, заблестели слёзы на глазах, и она тоже отвалилась на спинку кресла. Они оба, глядя друг на друга, стали изводить себя смехом…

Но Выборов также неожиданно резко оборвал смех.

– Вот что, бабуленька-красотуленька, – сказал он, придвигаясь к ней. – Собирай-ка свои бумажки и грыбы-ка отседова!

У старушки враз окаменело лицо, рот округлился, и вокруг губ собралось с десяток мелких морщин.

– Ой! Коленька, а как же жалоба? – растерянно проговорила бабка, растирая слёзы по щекам.

– Не знаю! Я бесталанный! Я гробы таскать умею. Могу всех святых и грешных вынести. У вас есть покойнички? Нет? Вот как появятся, приходи. Помогу. Я за нос водить не буду. А сейчас давай, давай бабуля! Грыбы отседа! Грыбы! – заторопил Николай, сам не понимая, почему говорит "грыбы" в место "греби". Приподнимаясь, он делал кистями рук легкие отмашки. – Бегом, бегом…

– Ай! Ай-яй! – испуганно вскрикнула бабуленька-красотуленька, подхватываясь с кресла.

Она проворно сгребла бумаги со столика, сунула их в платочек и, уже на ходу заворачивая его, засеменила из комнаты. В прихожей вскочила в полусапожки и выпорхнула за двери, забыв попрощаться.

– У, провокатор! – выругался Николай, и захлопнул двери.

Обида, досада, стыд окатили его горячей волной. Казалось, в квартире даже воздух нагрелся и жёг лицо, ел глаза. Такая насмешка! Такое издевательство! И за что? И от кого? – от поклонников! Вот и помогай людям…

И Выборов заходил кругами по квартире, чуть не плача.

– Вот это вациас спиас! И кого подослал! – это уже относилось к директору. Оказывается, тот о его творчестве прекрасно осведомлён!

Николай, не зная, куда себя девать, выскочил на воздух, на балкон.

Внизу старуха бежала под дождичком по двору к дому напротив. Крючков сунул два пальца в рот и засвистел. Темноту распорола разбойная трель.

От страха бабка с визгом припустила, не разбирая дороги, и брызги от луж из-под её ног веером разлетались по сторонам. В электрическом свете, падающем из окон квартир, вода под её ногами, казалось, горела.

…Среди ночи кто-то хихикнул Николаю на ухо – хи-хи! И голос показался знакомым. Николай открыл глаза, повернул голову на бок. Рядом тихо спала жена. Он повернулся на бок к ней, и начал было забываться. Однако проснулась память и, как ночная лампочка, осветила картину его беседы со старухой. Её униженная, заискивающая манера поведения. Этот мелкий угоднический хохоток, – а разбудил его именно он: хи-хи… – и сон пропал. Если вечером старуха вызывала жалость, сочувствие, то сейчас – это была ведьма, и он от неё отмахивался. Чур-чур, изыди нечистая!..