Текст книги "Nebeneinander (СИ)"
Автор книги: Dru M
Жанры:
Слеш
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
– Да какая разница? – отозвался Берти в тон ему – с нарастающим напряжением в голосе. – Идиотское признание. Просто кто-то решил подшутить. Я с этой запиской носился целый месяц, искал того, кто это написал, в толпе. Что-то себе надумал. Но ничего не произошло. Ни-че-го. Он даже инициалов не оставил. Тупо записка. То ли приколоться решил, то ли струсил – поэтому и не подошел лично.
Ульрих молчал, а Берти, раззадоренный воспоминаниями, вдруг честно выдал:
– Ты мне сказал, что я прячу голову в песок. Да. Потому что когда-то я этой записке поверил, как детишки в гребаного Санту не верят. А выяснилось… – Берти замялся. Знал, что прозвучит глупо, но тихо закончил: – Что это чья-то издевка.
– Ты слишком впечатлительный, – хрипло заметил Ульрих, все еще не глядя на него. – Это же всего лишь бумажка.
– Может быть, – спокойно сказал Берти. Сунул тетрадь в сумку и вздохнул. – Но мои чувства это ранило, ясно?
– Ясно, – Ульрих стиснул зубы, а потом вдруг развернулся и с такой силой заехал кулаком о шкафчик, что дверца жалобно лязгнула.
Когда Кёниг разжал кулак, из его костяшек сочилась кровь, а на дверце осталась внушительная вмятина.
– Боже, Уве! – всполошился Берти и полез в сумку за салфетками. – Что ты…
– Отстань, картофелина, – огрызнулся Кёниг, прижав ушибленную руку к груди. Его глаза так яростно сверкнули, что Берти не решился спорить и лезть. – Сам разберусь. Царапина обычная.
С этими словами он развернулся и быстро пошел прочь по коридору.
Берти посмотрел Ульриху вслед и заметил, как притихли нечаянные свидетели сцены.
– Любовные разборки… – только и шепнул кто-то со знанием дела.
«Сплетни пойдут», – подумал Шварц устало, заметив снимавшую на телефон девчонку, и неожиданно для самого себя громко и резко высказался:
– Насмотрелись? Катитесь нахуй.
*
Ульрих не пришел на все следующие пары, и в поисках его оглядывался не только профессор Кац, почему-то Кёнига полюбивший, но и Йонас. Все шарил глазами по партам и сверлил взглядом Берти, как ответы из него выпытывая этим молчаливым вниманием.
– Скажите, Шварц, ваш… товарищ, – Кац, подловивший Берти после пары, сделал особое ударение на слове «товарищ», ухмыльнувшись в седые усы, – не пришел по каким-то уважительным причинам?
– Я не знаю, профессор, – честно ответил Берти.
Причины резкой смены настроения Ульриха действительно остались для него неразрешимой загадкой. Надо же было так взбеситься из-за обычной записки. Может, Кёниг так ревновал? Но эта мысль недалеко ушла от грани безумия и желания Берти во всем видеть особый подтекст.
– Очень жаль, – скривился Кац. – Я хотел особо отметить сегодня его проектную работу.
– Проектную работу? – удивился Берти. Даже он еще не начал писать зачетное задание, а уж во внезапное просветление ленивого до невозможности Кёнига верилось с трудом. – Вы его с кем-то путаете, профессор. Он не мог…
– Как же не мог? – прохладно оборвал его Кац, прищурившись. – Он прислал мне задание одним из первых. Очень интересные мысли. Впрочем, я в нем не сомневался.
– Не сомневались? – тупо переспросил Берти.
От удивления показалось, что и старик прикалывался над ним изощренным способом.
Ульрих так чертовски плохо знал право, что когда они занимались у Берти дома, спрашивал о значении каждого термина, из-за чего закончили они ближе к вечеру. Ульрих даже на ужин остался и все нахваливал кулинарные способности мамы Берти, вгоняя ее в краску.
– Конечно, – Каца, похоже, недоверчивый тон Берти порядком злил. – У него превосходная успеваемость. Еще с первого курса. Досадно, что такой талантливый молодой человек считает позволительным не приходить на занятие без предупреждения.
Берти с трудом сглотнул: в горле будто наждачную бумагу разложили.
Голова закружилась.
Да, раздавая проверенные работы, Кац всегда клал их на парты лицевой стороной вниз, чтобы никто не смог поддеть нерадивого студента за плохой результат – так требовала политика университета. Да, у них в группе не принято было обмениваться результатами и меряться баллами, и исключением стал лишь пропускной тест на углубленный курс.
И, в конце концов, Кац всегда скупился на искреннюю похвалу чьим-то умственным способностям. Фактически, в группе и не знали, кто учился хорошо, а кто паршиво.
Но зачем тогда Кёнигу ломать трагедию и просить у Берти правильные ответы на тесте? Зачем корчить из себя безалаберного студента, хмурясь над терминами и прося подробнее объяснить тот или иной параграф учебника?
– Мне пора, молодой человек, – тактично прокашлялся Кац, намекнув, что Берти, стоявший с затуманенным раздумьями взглядом, мешал ему пройти к двери.
– Да, конечно, простите, – пробормотал Берти и отступил в сторону. Когда Кац уже почти вышел в опустевший коридор, Шварц вдруг спохватился: – Вы знаете, профессор, Ульрих серьезно повредил руку… Я… Не сообразил даже, что он мог не появиться из-за этого.
Ложь, разумеется, учитывая, что на втором курсе Кёниг, лишь бы не нарваться на отстранение, мотался на пары с перебинтованной из-за неудачной драки башкой. Сбитые костяшки пальцев для него не стали бы препятствием.
Но Кац кивнул, даже чуть улыбнувшись.
– Передавайте ему, что я желаю ему скорейшего выздоровления.
– Хорошо, профессор.
Домой Берти поехал на автобусе.
Зацепив шлем за ремень сумки, трясся без малого час в жуткой толкотне и тосковал по скорости байка и ощущению прохладного ветра на коже. Кто бы сказал пару недель назад, что он так привыкнет ездить домой с Ульрихом, Шварц бы рассмеялся ему в лицо.
Пока автобус лениво полз по дорогам Гамбурга, влажным от недавно прошедшего дождя со снегом, Берти все раздумывал, чертя неразборчивые узоры на запотевшем стекле, для чего Ульриху понадобилось лгать.
Берти никогда не слышал от профессора Каца единовременно столько комплиментов в адрес отдельного студента. Последней наивысшей его похвалой в сторону одной из лучших на потоке, Аниты Готлибб, стало заявление: «Вам будто на час пересадили другую голову. Пришили неряшливо, но что-то из этого вышло».
Автобус тормознул на его остановке, и Берти, последний раз глянув на криво начерченную на стекле корону, вышел.
«Кёниг. Король. Корона, – проследил он логическую цепочку больного подсознания, чуть не застонав. – Это уже клиника».
Дома он так и не отвлекся от беспокойных мыслей.
Даже когда от безделья схватился за деревянный брусок и принялся что-то из него вытачивать. Старое хобби ненадолго растормошило, но образ гребаного Ульриха вернулся вместе с громким уведомлением телефона.
«Ты там живой? От Каца уходил как зомбак. Я попрощалась, а ты даже не заметил», – сообщение от Ханны.
И следом свежее, от Ульриха:
«Картофелина. Я это. Вспылил на пустом месте».
Берти смешливо фыркнул.
Конечно, не в стиле Ульриха извиняться. Он бы скорее жабу проглотил. И все же, хотя бы косвенно намекнул, что реакция его там, у шкафчиков, оказалась неоправданной.
«Предложение с бассейном еще в силе, – тут же пришло новое сообщение. – Только, видимо, не сегодня. Ты доехал домой? Все нормально?»
У Берти чуть телефон не выпал из рук от изумления. Глупое сердце застучало быстрее. Ульрих будто бы волновался, что его не подвез.
«Да. Все окей».
Берти отправил это, подумал с пару секунд и решил, что ответ слишком сух и дописал следом:
«Как твоя рука?»
Но Кёниг больше ничего не написал.
Берти гипнотизировал телефон минут десять, уже успел перекинуться парой сообщений с Ханной, но ответной реакции не дождался. О чем на том конце Гамбурга думал Ульрих? Переживал из-за Йонаса и их грызни, которая то утихала до молчаливого третирования, то вырастала до вялых попыток друг друга достать? Или думал о Берти?
«Ты так с ума сойдешь, приятель», – подумал Шварц и, чтобы себя приободрить, вновь взялся за брусок.
В голову пришла мысль сделать Ульриху подарок. По дереву Берти вырезал очень неплохо, да и отблагодарить за шмотки, постоянные походы в кафе и шлем с забавной кошачьей мордочкой над козырьком тоже хотелось.
Берти с энтузиазмом принялся выпиливать фигурку, осторожно, дюйм за дюймом, вгрызаясь инструментом в податливое дерево.
«Корону, – подумал Берти с улыбкой. – Я подарю ему корону».
*
Утром ровно в десять Берти обнаружил Ульриха и его байк на подъездной дорожке у дома.
– Чего так долго? – пробурчал Кёниг. Он приподнял солнцезащитные очки, и Берти удивленно приподнял брови, увидев его красные, воспаленные от недосыпа глаза и залегшие под ними тени. – Я уж думал, ты там сдох.
Солнце явно действовало Ульриху на нервы.
Но он заметно приободрился, увидев Берти, скользнул взглядом по его тщательно выпрямленным волосам, стянутым в небольшой хвост на затылке.
– Тебе идет.
– Спасибо, – Берти помялся, надевая шлем. Сунул руку в карман брюк, ненадолго сжал тщательно отполированную теплую фигурку, в которую ввинтил небольшую цепочку с кольцом, сделав из вещицы брелок. Достал и сунул Ульриху, скомкано пробормотав: – Это… Это… Вот.
– Что? – Кёниг уставился на небольшую – а таковой она вышла, когда Берти срезал все лишнее и украсил ободок мелкой резьбой – деревянную корону. Раскрыл ладонь, разглядев ее на свету. – Это из твоих моделек? Занятно, не видел на полке. А мама твоя сказала, ты больше не вырезаешь по дереву.
– Это тебе, – выдавил Берти. Мысль о том, когда Ульрих и мама успели о нем поболтать, померкла перед объявшим его смущением. – Я вчера сделал… Думал, тебе пригодится для ключей.
Почему-то слова застревали в глотке, стоило предпринять нечто смелее жадного взгляда Ульриху в спину.
– Мне? – удивленно переспросил Ульрих и вновь взглянул на корону. По его губам скользнула едва заметная улыбка. – Как мило, картофелина… – он убрал брелок в карман кожанки. – Но твоего опоздания это не прощает.
– Что? – возмутился Берти. – Сейчас ровно десять!
– Я о том же, – хмыкнул Ульрих, заведя мотор. – Садись, мне надоело ждать.
– Ты невыносимый, Уве, – Берти закатил глаза, но сел позади Кёнига и обхватил его за талию.
Ульрих вывел байк на дорогу и прибавил громкости. Сегодня он снова слушал «Комплицирт» Намики, воодушевленно подсвистывая мелодии. Ветер будто бы тоже выл в такт, как и утробный рев мотора.
Они уже почти свернули на оживленную улицу, когда Берти почувствовал прикосновение холода к щеке и закричал:
– Останови!
Ульрих тормознул так резко, что Берти от души вмазался козырьком ему в спину.
– Что такое? – напряженно спросил Кёниг, обернувшись. – Что-то случилось? Что-то болит?
– Снег, – сказал Берти, соскочив с байка, и задрал голову к небу, из серого котлована которого мягко, будто там, наверху, взбивали пуховое одеяло, летели крупные хлопья мокрого снега.
Берти обернулся – деревья уже припорошило, как и почтовые ящики. На пожухлой траве, еще недавно обогретой солнцем, расцветали первые робкие плеяды белых снежинок.
– Ты… – Ульрих вздохнул, будто хотел выдать крепкое словцо, но загляделся на вид скрывшихся за снежной пеленой гряды холмов на горизонте. Где-то там окраины Гамбурга сменялись густыми лесами, поблекшими на фоне грянувшего снегопада.
Они стояли на пустой дороге несколько минут, пока Берти ловил раскрытыми ладонями снежинки со счастливым ребяческим смехом.
Потом Ульрих поманил его пальцем и, когда Шварц нерешительно ступил навстречу, застегнул молнию его косухи под горло.
– Зима начинается. Простынешь, – заметил Кёниг сухо и отвернулся. Но Шварц заметил, что улыбнулся и он. – Поехали.
– Поехали, – согласился Берти, вновь забравшись на байк.
Солнечное, непривычно теплое начало декабря сменилось снежной его серединой, закружившей Гамбург в пляске метели и нашептавшей на ухо вместе с поднявшимся стылым ветром о скором Рождестве.
*
– Наконец-то они взялись за дело! – довольно заметила Ханна, прислонившись поясницей к перилам университетского крыльца. Она вытянула шею, наблюдая за инициативной группой студенческого совета, украшавшей холл венками остролиста и наклейками со святым Николаусом. – Уже четвертая неделя Адвента, а проснулись все только с первым снегом.
Они уже не обедали на лужайке, только по привычке выходили на улицу поглазеть на заснеженные университетские территории.
Зима в Гамбурге в этом году наступила резко, наводнив улицы затяжными метелями. Сугробы росли на глазах, малышня хлынула на улицы с санками, ведрами и морковками для снеговиков.
Предчувствие праздника разлилось в воздухе.
Ульрих больше радовался постоянно затянутому тучами небу, а Берти радовался, просто глядя на его расслабленную улыбку и розовевшие от мороза щеки.
– Я уже сожрал половину шоколадок из адвентовского календаря, – заметил Ульрих. – Еще неделя, и я буду на восемьдесят процентов состоять из шоколада.
– Ты до сих пор пользуешься детскими рождественскими календарями? – улыбнулся Берти, сунув окоченевшие руки в карман куртки. – Серьезно?
– Это вкусно, – невозмутимо пожал плечами Ульрих. Тяжелые темные локоны торчали из-под его шапки в разные стороны, что совершенно не портило вид. Берти же свои лохмы больше выпрямить не пытался – влажность на улице стояла такая, что волосы кучерявились моментально. – К тому же, когда я доем до шоколадки двадцать четвертого декабря, в «окошках» календаря станет видна фотка зимнего Гамбурга.
Берти приподнял брови, и Ульрих щелкнул его по носу, проворчав:
– Так продавец обещал.
– Не знал, что тебя прельщают детские забавы, – ехидно заметил Берти.
– О, заткнись, Гринч!
Они затеяли шутливую потасовку, пытаясь сорвать друг с друга шапки. Ханна только закатила глаза, отодвинувшись подальше от взвившегося из-за попавшего за шиворот снега Берти.
– Брачные игры? – раздался знакомый голос с нотками фирменного – будто увидел плесень на куске сыра – презрения. Йонас поднялся по ступеням крыльца. – Не думал, что из-за решенного теста ты так долго будешь отираться возле этого пидора, Уве.
Ульрих двинулся ему навстречу, уже занеся руку для крепкого удара, но Берти резко бросился наперехват. Сдержать раззадоренного Кёнига оказалось нелегко. Ботинки Шварца заскользили по плитке крыльца в попытке найти опору – с такой силой Кёниг пытался вырваться.
– Завали свою грязную пасть, Йонас, – крикнул Ульрих поверх макушки Берти, прекратив попытки достать до него кулаками. – Оставь уже нас в покое!
– Уве, он того не стоит, – напомнил Берти, заглянув ему в лицо снизу вверх. Посмотрел почти умоляюще в холодные серые глаза, и Ульрих, помявшись секунду, сдался. Его взгляд потеплел, и он сдержанно кивнул.
– Да, послушайся педика, Кёниг, – посоветовал Йонас со смешком и зашел в холл, оглушительно хлопнув дверью.
– Мудак, – выплюнул Ульрих, отступив. Берти перевел дух и оправил куртку, задравшуюся от возни. – Надо было все-таки влупить ему разок.
Ханна покачала головой.
– Мне надо поговорить с отцом, – сказала она твердо. – Меня это уже достало.
Она толкнула дверь и зашла внутрь, не успел Берти ее остановить.
– Черт, – пробормотал он, нерешительно оглянувшись на Ульриха. – Зря она.
Берти уже прикидывал в уме, чем в будущем для него обернется праведный гнев декана и жесткая политика против гомофобии. Месяц соглашения истекал, и, несмотря на то, что Ульрих ни словом, ни делом не намекал, что готов будет напуститься на него с новой силой, Берти совсем скоро останется один. Без повторения поцелуя, без общения.
Будет Йонас, и будут его хлесткие выпады со стороны.
Будут косые любопытные взгляды студентов, сплетничающих об их «разрыве» с Ульрихом.
Внешняя, насаждаемая университетом толерантность, только сильнее разожжет огонь.
– Нет, не зря, – нахмурился Ульрих. Он достал ключ от байка, на котором болталась маленькая деревянная коронка, прокрутил между пальцев. – Нельзя спускать травлю на тормозах. Ты и так слишком долго мне потакал, ничего не делая. Нельзя теперь потакать Йонасу. Мне казалось, мы это уже уяснили.
Его «мы» что-то больно задело внутри Берти.
Он поник, вновь представив с упавшим сердцем, как будет обходиться без Ульриха и его наставлений, его поддержки, пусть даже продиктованной безумным проектом с гордым названием «нормальная гейская жизнь».
– Почему ты так яро выступаешь против гомофобии? – не выдержал Берти. – Сейчас, когда никто не смотрит? Еще пару недель назад ты меня в грязь втаптывал только так.
Ульрих наградил его странным долгим взглядом и покачал головой.
– Ты так ничего и не понял, Берти? – спросил он грустно.
– Чего не понял? – Шварц попытался найти логику в действиях Ульриха, разложить его, как параграф из учебника, по тезисам. Но Кёниг действовал без всякой объяснимой системы. То злился, то поддевал беззлобно, то вел себя, будто их отношения существовали вне игры на публику, то сердился, то искренне хвалил Берти за то, что не опускал головы.
– Ничего, – резко замкнулся Ульрих, растеряв остатки недавнего расположения и уязвимой, неприкрытой печали. Он отвернулся, посмотрев на заснеженные деревья, ряд припорошенных снегом авто. – Поцелуемся?
– Что? – переспросил Берти, не уверенный, что правильно его расслышал.
По телу пробежала волна мурашек.
Ульрих предлагал ему поцеловаться сейчас, когда вокруг никого, только белая голь опустевшей перед парами вечерней смены территория?
– Да уж. Надо было без вопроса, – пробормотал Ульрих и кивнул в сторону парковки. – Пойдем, уже темнеет. Подброшу тебя домой.
Ульрих сделал шаг в сторону ступеней, а Берти, как перед прыжком в пропасть, вдруг резко и отчаянно сказал:
– Погоди.
Схватил его за рукав куртки, попытавшись дернуть на себя, но на деле лишь рванул навстречу сам – Кёнига, немалого ростом и комплекцией, он при всем желании бы не сдвинул с места.
Берти оказался близко, поймал его удивленный взгляд, потянувшись на цыпочках, чтобы достать до его губ. Коснулся их боязно и коротко.
Поцелуй вышел неловким и холодным из-за зимнего ветра и мятной жвачки Ульриха. Но Берти почувствовал, всего на мгновение, как Кёниг осторожно приоткрыл губы навстречу.
– Как в детском саду, – улыбнулся Ульрих сдержанно, стоило Берти отстраниться. – Почему мы не научили тебя целоваться нормально, пока было время?..
Берти ничего не ответил. Просто не знал, что бы подошло в этой ситуации. Напоминание о конце сделки вновь заставило задуматься, что принес этот месяц.
Ничего из того, что Берти смутно обрисовывал в сознании.
И слишком многое, от чего будет непросто отделаться в будущем.
Они молча сошли по ступеням, свернули на парковку и сели на байк. До самого дома Ульрих, как и Берти, не проронил ни слова.
*
– А он помирился с Магнусом. Магнус, хоть и туповатый, но не жестокий – Йонаса не поддержал.
– Угу.
– Ульрих… Не рассказывал?
– Нет. С чего бы?
– Ты видел, что он написал в общем чате? – спросила Ханна осторожно, тихо и нервно выдохнув на том конце провода.
– Видел, – Берти слишком сильно вонзил резец в деревянную пластину. Острый наконечник прошелся сквозь нее, как сквозь масло, уколов палец. Не до крови, но больно. – И что?
– Ну… – Ханна замялась. – Я думала, вы неплохо поладили.
– Ничего мы не ладили, – отозвался Берти безжизненно. Глаза защипало от подступивших слез, но он сдержал позорный порыв расплакаться. Только не сейчас, в самый канун Рождества, когда от его настроения зависел и праздничный настрой матери. Только не из-за Ульриха Кёнига. – Неудачный эксперимент. Ульрих из любой ситуации выйдет королем. Будь он геем, марсианином или циклопом.
Ханна надолго замолчала, шумно дыша в трубку.
Как только начались каникулы и истек месяц сделки, Шварц больше не получил ни единой весточки от Кёнига. Тот не приезжал на байке, жалуясь на его нерасторопность. Не травил баек, не напрашивался на ужин с мамиными фрикадельками. Не читал нотаций о гордости и цельной личности. Не отвечал на робкие попытки завязать разговор по сети.
А потом он сознался перед группой, что их с Берти отношения – сплошная фальшь.
Шварц, прижимая телефон между ухом и плечом, в очередной раз, не удержавшись, открыл на компьютере вкладку общего чата группы и прочитал сообщение от Ульриха:
«Каникулы у всех начались весело, надеюсь?
Что же, месяц экспериментов подошел к концу.
Социум, как обычно, ведется на провокацию. Пожалуй, даже использую наблюдения за вами в работе для Каца. Ха! «Отношения» с Рембертом Шварцем были постановой – Йонасу плюс за догадливость и отстаивание своей точки зрения и минус за мудачество.
Мудачество – это нехорошо.
Запомните, есть большая разница между правдой и правдой, поданной под соусом чувства собственного превосходства.
Я лично готов признать собственные ошибки. Я был мудаком, но от этого бесконечно устал. Обещаю исправиться.
Всех с наступающим Рождеством».
Берти закрыл вкладку, посмотрев в окно, на погрязший в сумерках заснеженный двор. По тускло-желтому ореолу света вокруг уличного фонаря вились, сталкиваясь в безумном танце, стылые крупные снежинки.
– Берти? – позвала Ханна, заставив его вздрогнуть. – Но он ведь реально изменился.
– Не знаю, – прошептал Берти.
– Зато я знаю! – разозлилась Ханна. – Его будто подменили. И не из-за твоей… глупой сделки. У него внутри будто что-то переключилось, когда вы были вместе.
– Мы не были вместе, – Берти не узнал своего голоса, так убито он зазвучал. – Ханна. Ульрих был прав. Я слишком долго держал голову в песке. Это не я ему доказал что-то за этот месяц. Это он мне доказал, что жить нужно по-другому.
«Считая себя слабым, – подумал Берти, – ты только притягиваешь на себя тех, кто готов кулаками или словом твое мнение закрепить».
– Берти… – начала было Ханна, но в этот момент снизу донеслась трель дверного звонка, и мама, естественно, тотчас открыла.
– Прости, там кто-то пришел, – скомкано попрощался Берти. – Созвонимся завтра. Может, сгоняем на ярмарку.
Берти бросил трубку и вышел из спальни.
Перегнулся через перила лестницы, пытаясь разглядеть, что творилось внизу, но увидел только промельк темной шевелюры. Сердце забилось чаще.
– С наступающим Рождеством, Анна, – тепло произнес Ульрих и протянул маме Берти объемную коробку.
– Господи, Ульрих! – мама смущенно рассмеялась. – Ты запомнил, когда я говорила, что хочу блинницу! Но это дорого, я не могу ее принять…
– Возьмите, – попросил Ульрих настойчиво. – У меня… нет матери. А вы у Берти замечательная. Просто хотел вам сказать спасибо за то, что чувствовал себя у вас желанным гостем.
Секунда заминки.
Мама, кажется, растаяла от этих слов, потому что зашуршала подарочная бумага.
– Спасибо, Ульрих, – сказала она нежно. – Я очень рада, что ты есть у Ремберта. Побереги его, хорошо?
Берти настороженно замер, услышав эти слова.
Мама ведь не знала ни про сделку, ни про ее окончание. Берти уже предвещал уйму вопросов в дальнейшем: «Куда пропал Ульрих?» или «Вы что, поссорились?»
Берти спустился по лестнице громко, полный решимости велеть Ульриху убираться.
Но застыл на последней ступеньке, поймав его взгляд.
Теплый, чуть лукавый, настолько Ульриху свойственный.
Сердце невольно екнуло.
Мама обернулась и тоже на него взглянула, счастливо улыбнувшись. Будто получила разом все, о чем мечтала на Рождество.
– Привет, – сказал Ульрих, небрежно отряхнув мокрый снег с рукавов куртки. – Я за тобой.
– За мной? – переспросил Берти тихо. – В каком смысле?
– Я держусь своих слов, – сказал Ульрих, усмехнувшись. – И не отменяю своих приглашений. Собирайся.
Берти вспомнил о предложении искупаться в его бассейне и едва сдержал горькую усмешку.
– Не стоит, – сказал он, сглотнув ком в горле. Возникло ощущение, будто Ульрих возвращал долг. Но он и так многое подарил, и не только материального, за этот месяц. Хотя не должен был. Хотя Берти его не просил. – Как-нибудь… – Берти покосился на маму, вернувшуюся к разглядыванию коробки с заветной блинницей, – в другой раз…
– Нет, – сказал Ульрих твердо, начиная раздражаться. Тоже в его стиле. – Сейчас. Собирайся.
– Ремберт, не заставляй своего молодого человека ждать, – мама сделала Берти страшные глаза, а сам он чуть не поперхнулся воздухом.
Как мама назвала Ульриха? Его молодым человеком?
С чего она это взяла, и почему сам Кёниг не поморщился и даже бровью не повел, это услышав?
– Собирайся, – велел Ульрих тоном, не терпящим возражений.
Мама молча свернула в кухню, ни слова больше не проронив, только улыбаясь со знанием дела.
Берти, все еще не опомнившись от изумления, поплелся обратно в комнату.
*
До дома Ульриха они ехали в молчании.
Даже во время долгих остановок на светофорах не перекинулись и парой фраз.
Берти, то и дело поправляя ремень спортивной сумки и осторожно обнимая Ульриха за талию, все думал, какого черта творил.
Зачем он ехал, ничего не спросив, в опустившихся на город сумерках к Ульриху домой? Смотрел на витрины, украшенные к Рождеству, мириады ярких огоньков и пышные венки остролиста. Пытался найти поведению Ульриха логическое объяснение, но в голове творилась такая каша, что мыслить трезво не получалось вовсе.
А глупое сердце твердило то, что Берти всеми силами пытался прогнать прочь.
Сердце внушало надежды, которых он боялся.
Дом Ульриха оказался вовсе не дворцом. Никаких позолоченных перил или мраморных полов, гостиной с огромным камином и вообще ничего, что кричало бы о богатстве хозяев. По-немецки сдержанный практичный дом, единственной роскошью которого оказался крытый отапливаемый бассейн под стеклянным куполом.
– Ты можешь спрашивать, – сказал Ульрих, когда закрыл за ними дверь в помещение с бассейном. Подержал пальцы на ручке чуть дольше положенного, но вскоре решительно отступил и прошел к Берти, застывшему у самого бортика. Взглянул на их отражения в воде. – Все, что захочешь.
Вопросов действительно накопилось много, но один из них волновал больше всего.
– Эта записка, – Берти полез в карман и достал вчетверо сложенный листок, который захватил со стола в последний момент, – с первого курса. Она была от тебя?
Слова чуть поблекли на потрепавшейся бумаге, но Берти повторил бы их и по памяти.
«Я надеюсь, однажды мы оба окажемся достаточно смелы, чтобы быть вместе. То, что ты один, не делает тебя слабее. Но ты не должен справляться со всем этим дерьмом один».
– Да, – сказал Ульрих, присев на корточки и опустив руку в бассейн. Его плечи напряглись, а пальцы дрогнули, пустив рябь по воде. – Я написал ее и сунул тебе в сумку. А потом струсил. Так безбожно струсил, – он тяжело вздохнул, посмотрев сквозь панорамные окна на темный, лишь слегка сбрызнутый сизыми лужицами света от фонарей заснеженный двор. – И трусил до того самого момента, как притворился идиотом в области права, и ты предложил мне… встречаться. Не по-настоящему, но встречаться.
Берти присел рядом.
Стянул носки, закатал джинсы до самых коленей и опустил ноги в теплую воду. Слегка ими поболтал, раздумывая над его словами.
Как ни странно, волнение в груди улеглось, притаилось на время.
– Но ты же не знал, – осторожно сказал Берти, – что я это предложу, – он нервно усмехнулся. – Да я сам не знал, что такое мне в голову взбредет.
Ульрих усмехнулся в ответ с ноткой горечи.
– Не знал, – согласился он глухо. – Но я думал, ты захочешь что-то взамен. Я думал, ты потребуешь от меня перестать тебя изводить издевками. Думал, что это придаст мне смелости сделать хоть что-то. Перестать, блядь, так трястись за репутацию. Что это заставит подойти к тебе и сказать, что ты мне нравишься… Но я этого не умел. Даже в этот месяц все, что я делал, так это покупал тебе шмотки и водил по кафе. Жуткая стыдоба. Ты, наверное, решил, что я чокнутый.
– Почти, – фыркнул Берти.
– Почти? – Ульрих приподнял брови, слегка брызнул на него водой.
Так легко было говорить с ним о накопившемся.
И внутри не зрело обиды.
Быть может, потому что Берти, несмотря ни на что, страх Ульриха понимал.
– Я решил, что ты готовишь меня для «Топ-модели по-американски» или что-то типа того, – закатил глаза Берти, взъерошив рукой выпрямленные уже по сложившейся привычке волосы. Те, правда, за время поездки и от влажности в жарко натопленном помещении с бассейном уже слегка завились на концах. – Или пересмотрел «Мою прекрасную леди».
– Жутко, – заметил Ульрих, поддержав его шутливый тон.
– Еще бы… А как ты играл! Взять того же Каца.
– Ужасно переигрывал, на мой взгляд.
– Но, Уве… Ты же сказал всем, что это была постановка, – напомнил Берти уже серьезнее, болтая ногами в воде. Брызги с тихим шелестом разлетелись по влажному бортику.
– Это и было постановкой, – пожал плечами Ульрих. Он повернул голову, посмотрев Берти в глаза. Свет от фонариков на дне, преломляясь водой, причудливыми бликами играл на его лице. – Пусть все знают правду. Пусть говорят, что хотят. Я… не хочу, чтобы то, что случится после, было игрой на публику.
– То, что случится после? – переспросил Берти, чуть улыбнувшись.
Волнение вернулось, приятной теплой волной прокатившись по телу. Кончики пальцев закололо.
Сердце не подвело ни тогда, поверив в записку, ни теперь.
Но, как то бывает обычно, они с Ульрихом придумали себе слишком много проблем, чтобы свои сердца урезонить.
– Прости меня, Берти. Хотя ты, конечно, не должен меня прощать, – вдруг тихо сказал Ульрих. – За то, что я тебя изводил.
– Не должен, – согласился Берти и смущенно повел плечом. – Но я… уже простил. Я идиот, наверное.
– Ты невозможный. Просто невозможный, – Ульрих усмехнулся, придвинувшись ближе. Накрыл ладонью его ладонь, лежавшую на бортике, и хрипло предложил: – Поцелуемся?
– Надо было без вопроса, – шепнул Берти и потянулся к его губам.
На этот раз поцелуй не был ни коротким, ни неловким.
Он лучше любых слов все расставил по своим местам.
*
Укутанный снегом двор и вязь льда на чугунном заборе поблескивали на солнце, навевая мысли о сказке. Метель закончилась к утру, щедро припорошив украшенную уличную ель и фигурку оленя, которую притащил Магнус, заявив, что без нее вид у двора Ульриха не такой праздничный.
Впрочем, праздника хватало и в доме.
Крытый бассейн Ульриха полнился шумом голосов, плеском воды и смехом – студенческая тусовка накануне Рождества находилась в самом разгаре. Как ни странно, честность сообщения Ульриха в общем чате многих расположила. И все мгновенно для себя решили, что Ульрих и Берти теперь просто хорошие друзья, плевавшие на старые дрязги.
Вечеринкой же предлагалось замять обиды уходящего года.
Даже старший Кёниг, хитро усмехнувшись и отечески потрепав Ульриха по плечу, куда-то уехал, предоставив им полную свободу.
Только и произнес, когда Берти и Ульрих его провожали, понимающим и чуть строгим тоном:
– Предохраняйтесь, когда уединитесь.
– Ты и ему рассказал? – возмутился Берти, стоило старшему Кёнигу закрыть за собой дверь. Уши запылали от стыда. Ладно еще, Ульрих рассказал об их отношениях, причем заранее и очень самонадеянно, маме Берти.
Мама в Ульрихе души не чаяла и предрассудков в принципе не имела.
