Текст книги "Мэн-кэ"

Автор книги: Дин Лин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Дин Лин
Мэн-кэ

1

В один из сентябрьских дней несколько девушек-студенток играли на кортах в теннис.

– Смотри-ка, Нос! – неожиданно воскликнула одна из них, обращаясь к подруге.

Не понимая, в чем дело, та отскочила в сторону, вытащила из сумочки носовой платок и стала с силой тереть нос.

Мяч, пущенный из-за сетки, больно ударил кричавшую по ноге. Она только охнула и обеими руками схватилась за ушибленное место. Все заулыбались.

– Что смешного? Вон, видите? Красноносый идет! По террасе шел низенький толстый преподаватель.

Студентки, поступившие в училище совсем недавно, еще не успели хорошо познакомиться с преподавателями. Однако нос этого толстяка, красный, как спелая вишня, невольно привлекал внимание, и за него учителя прозвали Красноносым.

У него были и другие отличительные черты: раскосые глаза под слегка припухшими веками; привычка теребить во время ходьбы редкие рыжие волоски, торчавшие на макушке. Или этот бесконечный кашель. Мокрота клокотала у него в горле, перекатываясь вверх и вниз, но никто не видел, чтобы он хоть раз сплюнул.

И вот сейчас этот преподаватель выходил из восьмой аудитории. На багровом лице в глубоких морщинах блестели жемчужины пота, он ожесточенно тер рукой лысину. Кожаные подошвы громко шаркали по каменным плитам, будто предупреждая владельца и в то же время сетуя на собственную судьбу: «Ах! Ну хоть немного потише! Не то сапожник А-эр снова будет проклинать нас!»

Учитель, видимо, был чем-то рассержен и, широко шагая, направлялся в преподавательскую.

Все, кто находился на спортивной площадке, засуетились и поспешили в восьмую аудиторию, включая и девушек, которые тотчас же прекратили игру. Им не терпелось узнать, что случилось.

– В чем дело? – одна из студенток протиснулась вперед и широко распахнула дверь, в которую с шумом ввалилась толпа.

В аудитории несколько студентов о чем-то тихо переговаривались, возмущались и кого-то ругали. У занавеса на низенькой кушетке, обитой темно-красным плюшем, сидела девушка-натурщица и молча утирала слезы. Увидев ворвавшихся в аудиторию студентов, она упала на кушетку; плечи ее судорожно вздрагивали под платьем, прозрачным, как крылышки цикады.

– Эй, что здесь случилось? – спросила студентка, открывшая дверь.

Никто не ответил. Все стояли молча, с подавленным видом.

У стены, возле третьего мольберта, неподвижно, как изваяние, стояла другая девушка в длинном черном платье и безучастно глядела на собравшихся большими глазами. Наконец она медленно опустила густые ресницы, приблизилась к натурщице и. обхватив ее обеими руками за голову, заглянула в лицо. Та еще сильнее заплакала.

– Не надо так убиваться! Вытри слезы!

Она старательно поправила на девушке платье и протянула руку, чтобы помочь ей встать. Но та порывисто бросилась ей на грудь и снова судорожно зарыдала.

Немного успокоившись, она медленно подняла растрепанную голову и. продолжая всхлипывать, воскликнула:

– Все из-за меня!.. Ты… Как мне тяжело…

– Ах! Стоит ли об этом говорить! Я ничего не принимаю близко к сердцу! Утри же слезы, я провожу тебя.

Но в это время к ним подошел длинноволосый юноша и попросил ненадолго задержаться – он очень сожалеет. что произошла неприятность, и ему хотелось бы выяснить подробности, поэтому он намерен созвать собрание.

Тут заговорили все вместе. Каждый старался высказать свое мнение; шум голосов напоминал треск гороха, лопающегося на раскаленной сковородке. Никто не слушал друг друга.

– Хватит вам! – раздался громкий голос девушки в черном платье. – К чему устраивать собранно? Мы в нем не нуждаемся.

Держа под руку плачущую натурщицу, она выбралась из толпы и торопливо направилась к двери.

В аудитории поднялась еще большая суматоха.

– Кто это?

– Мэн-кэ, с третьего курса, – прокричал один из студентов на ухо своему товарищу среди невообразимого шума голосов.

Потом все успокоилось и пошло своим чередом. Только Мэн-кэ больше не появлялась в училище. Как обычно, краснел нос Красноносого, когда он шествовал по террасе в класс или ооратно. Прошло два месяца, пока удалось подыскать другую девушку, которая за двадцать юаней в месяц согласилась дважды в неделю выполнять обязанности натурщицы.

Мэн-кэ была дочерью отставного тайшоу. В молодости отец ее жил на широкую ногу; он был остроумным собеседником, умел пить вино и тратить деньги, с утра до поздней ночи он развлекался и веселился с гостями. Любители вина и поэзии, скупщики антикварных вещей, произведений каллиграфии и живописи увивались вокруг него, стараясь ублажить. Случалось, он но целым дням пропадал на скачках и петушиных боях. В конце концов он промотал оставленные ему в наследство триста му земли, и ему не осталось ничего иного, как поступить на службу.

Он сдал экзамен на цзюйжэня, и, благодаря ходатайству двух родственников отца, в столице ему без малейшего труда удалось получить должность тайшоу. Все думали, что года через два-три он вернется к прежнему образу жизни, но неожиданно в нем произошла удивительная перемена; причиной послужил случай с другом, который бессовестно его обманул. Вначале он негодовал, потом смирился, стал на удивление бережлив и вел добропорядочную жизнь. Но беда не приходит одна – на него обрушился еще один удар судьбы: во время родов умерла жена, оставив девочку.

Жена его была дочерью академика. Отец Мэн-кэ женился на ней в возрасте восемнадцати лет, хотя по старому китайскому обычаю их помолвили еще в детстве. Жена унаследовала от матери целомудрие, рассудительность и чувство собственного достоинства. Из-за распутной жизни и мотовства мужа она стала нервной, вспыльчивой, и между супругами часто возникали ссоры.

Кончина жены, разумеется, вызвала у него немало вздохов и слез. От горя и тоски он поседел. Теперь он больше не покидал своего дома и все заботы сосредоточил на единственной дочери.

Девочка выросла высокой, как стебель орхидеи, худенькой, трепетной и на редкость белолицей. Первое, чему она научилась, – это хмурить тоненькие брови, опускать густые ресницы и сокрушенно вздыхать. Может быть потому, что в жилах ее текла кровь гуляки-отца, она умела беззаботно смеяться и стрелять своими прелестными глазками. Но увы, удовольствий, которые достались на долю отца, ей не пришлось испытать.

Несколько лет она училась дома, в Юяне, потом посещала среднюю школу, а два года назад приехала в Шанхай, чтобы получить образование и поправить пошатнувшуюся репутацию семьи. С трудом уговорила отца отпустить ее. Скрепя сердце он согласился, поручив ее попечению жившей в Шанхае тетки.

Уведя из училища девушку-натурщицу, Мэн-кэ наняла рикшу.

Сделав около десятка поворотов, коляска остановилась у ворот каменного особняка в переулке Миньхоули, находившемся в конце улицы Фусюйлу.

Ворота открыла женщина лет тридцати. При виде Мэн-кэ лицо ее озарилось улыбкой.

– Сестренка, сестренка, к нам гостья приехала! – вскричала она, повернувшись к окну.

В окне показалась женская головка:

– Кто там, Мэн-кэ? Входи же скорее!

Это была Юнь-чжэнь, близкая подруга Мэн-кэ. Они вместе учились в начальной, потом в средней школе, вместе играли. Вскоре после приезда Мэн-кэ в Шанхай отец Юнь-чжэнь тоже переехал туда с семьей – он получил в Шанхае новую должность и значительную прибавку к жалованью. С этих пор Мэн-кэ каждую субботу ездила к Юнь-чжэнь и лишь в воскресенье после полудня возвращалась к себе в училище. Что же касается тетки, то к ней достаточно было зайти раз в три-четыре месяца. Поэтому за два года жизни в Шанхае Мэн-кэ не успела еще познакомиться со своими двоюродными сестрами. Зато к Юнь-чжэнь она приходила как домой.

Когда приехала Мэн-кэ, Юнь-чжэнь по просьбе отца писала письмо его другу. Она удивилась: откуда у Мэн-кэ свободное время? Неужели у них в школе сейчас каникулы?

Юнь-чжэнь попросила подругу сесть и сказала:

– Подожди. Мне осталось дописать несколько слов. – Не услышав ответа, она отложила кисточку. – Пожалуй, я брошу. Тебе… нездоровится?

Мэн-кэ молчала.

– Опять с кем-нибудь повздорила?

Юнь-чжэнь была опытнее Мэн-кэ и догадалась, в чем дело. Но она не хотела первой заводить разговор и потому произнесла несколько ничего не значащих фраз.

Мэн-кэ положила руки на спинку стула и опустила на них голову, давая тем самым понять, что говорить ей не хочется.

Подруга поняла намек и умолкла.

Пришла мать Юнь-чжэнь и стала расспрашивать Мэн-кэ о ее делах. Она была к Мэн-кэ так внимательна, что та устыдилась своего угрюмого вида и улыбнулась.

За ужином ели лапшу со шпинатом. Свежий зеленый шпинат вызвал у старой женщины воспоминания о родных местах. Да, Шанхай не идет ни в какое сравнение с Юяном! В Юяне горы так высоки, что на них не взобраться, облака клубятся на их склонах, а с вершин стекает множество чистых, прозрачных потоков. Они низвергаются со склона высотою в несколько десятков чжа-нов, образуя водопады, пена которых взлетает кверху на десять – двадцать чи, шум воды разносится далеко по окрестным горам. А вековые деревья толщиною в двадцать – тридцать обхватов и даже шире встречаются на каждом шагу, в их стволе можно было бы уместить целый одноэтажный дом.

Старуха болтала без умолку; отец Юнь-чжэнь только посмеивался и поглаживал бородку.

Мао-цзы, младший брат Юнь-чжэнь, не вытерпел:

– Мама, но разве есть в Юяне столько школ? Да еще таких хороших…

Однако на сей счет старая женщина придерживалась собственных взглядов. Она считала, что в Юяне много школ ни к чему. Зато храм Конфуция, где помещалась средняя школа, представлял собой величественное сооружение: в главном зале Одни поперечные балки были толщиной в три чи, а колонны – толщиной со стол.

Лестница, ведущая к храму, насчитывала с полсотни Ступеней. Вспотеешь, пока взберешься наверх.

– Вот у вас в школе качели, – промолвила старуха. – Как они неуклюжи! И стоят-то они одни-одинехоньки в углу спортивной площадки! Куда им до качелей в нашем храме! Вы, наверно, их не помните? Высоченные! До сука тунгового дерева, к которому они были привязаны, ей-ей, чжанов пять-шесть будет. А какие листья на дереве. Крупные, словно веер, и густые, солнечных лучей не пропускают. Когда дети там играли, глядеть было любо! Твой покойный старший брат, Юнь-чжэнь, частенько забирался на дерево и срывал цветы коричного дерева, росшего рядом. Бывало, нарвет целую охапку, а те, кто стоял внизу, подхватывали ветки и любовались лепестками цветов. Может, ты помнишь?

Юнь-чжэнь что-то невнятно пробормотала в ответ.

Эти рассказы вызвали у Мэн-кэ воспоминания о прошлом. Ей представилось, как она, в коротеньком серебристо-сером платье, прячется в каменной пещере и, пока мальчишки с девчонками ловят раков у берега горной речушки, зачитывается «Западным флигелем».[1]1
  «Западный флигель» – известная драма Ван Ши-фу (XIII в.).


[Закрыть] A под вечер, когда дети с грязными ногами пробегают мимо пещеры, Мэн-кэ выходит и возвращается домой. Служанка – няня Яо, как называли ее дети, обычно сидит у ворот на каменных ступенях и поджидает ее. Эта служанка живет в их доме уже около сорока лет. «Иди скорее, отец заждался!» – кричит няня, завидев ее. Мэн-кэ украдкой передает няне книгу, опасаясь, как бы отец не заметил и не стал браниться. А отец, услышав скрип ворот, кричит из флигеля: «Мэн-кэ! Ты что это, только сейчас вернулась?» Няня начинает хлопотать по хозяйству, зовет внучку Сань-эр, чтобы та подала барышне воды умыться, велит Сы-эру поторопить Тянь Да с ужином, а сама принимается греть вино. Переливая вино из кувшина в чайник, она, бывало, впопыхах прольет все мимо, зальет пол и, лишь когда подходит время пить вино, хватится, что чайник пуст. Отец и Мэн-кэ громко смеются, Сань-эр и Сы-эр, глядя на бабушку, тоже весело улыбаются. Старушка сердится, что-то бормочет и уходит во двор кормить кур. Тогда Сань-эр снова наливает в чайник вино и ставит его подогревать. За вином отец и дочь ведут разговоры о разных пустяках. Отец мечтает, чтобы наступили такие дни, как прежде, когда все друзья снова будут льстить ему, а он пристыдит и обругает их, излив всю горечь, накопившуюся в душе за долгие годы… Мэн-кэ думает, как бы украсить могилу матери так, как это она видела в одной книге: по обеим сторонам дороги, ведущей к могиле, расставить парами друг против друга каменные статуи людей, коней…

Неожиданно отец раздражается, начинает искать недостатки и пороки в людях, ругает их. Изредка его одолевают приступы сентиментальности, он кладет руку на головку дочери и, поглаживая ее черную, как смоль, косу, вздыхает: «Мэн-кэ, ты все больше становишься похожей на мать. Что-то ты похудела». Мэн-кэ закрывает руками глаза и сидит неподвижно, прижавшись к отцовскому колену. С наступлением ненастных дней Мэн-кэ часто остается дома, не ходит в школу. Отец тогда радуется, как ребенок. Вместе с дочерью он бежит в гостиную послушать шум дождя; один он туда обычно не ходит. Иногда отец просит Мэн-кэ сыграть с ним в шахматы. Они борются за каждую фигуру, спорят до тех пор, пока оба не раскраснеются; в конце концов отец проигрывает.

Вспомнив раскрасневшееся лицо отца, растерянный взгляд в тот момент, когда однажды она готовилась взять его фигуру, Мэн-кэ невольно улыбнулась. Юнь-чжэнь легонько подтолкнула ее:

– Ты чего?

Мэн-кэ еще сильнее захотелось смеяться: перед глазами встала прежняя Юнь-чжэнь – волосы у нее торчат двумя рожками в стороны. Потом всплыли образы Ван Сань, Юань Да и двух братьев Эра и Да из семьи второго дяди. Они любили все вместе бегать в бамбуковую рощу у дальней горы за молодыми побегами бамбука. Мэн-кэ по дороге отставала, взбиралась на персиковое дерево и, набрав персиков покрупнее, бросала их в рогатую прическу Юнь-чжэнь. Но особенно нравилось ей потешаться над трусишкой, как она в шутку прозвала Юань Да. Тем не менее Юань Да была к ней очень привязана, может быть, потому, что Мэн-кэ всегда ее защищала. Интереснее всего было стащить у няни Яо корзину батата. Тогда они убегали в горное ущелье, и под высокой сосной пекли батат на углях. Поев, собирали каштаны, грибы…

И потом еще этот рябой господин Чжоу. Он так интересно умел рассказывать всевозможные истории, потряхивая длинной бородой. Сейчас все это казалось далеким, как сон.

Чем дольше думала Мэн-кз о своем детстве, тем сильнее охватывало ее какое-то непонятное ощущение; все события прошлого ясно вставали перед глазами; она вдруг ощутила горячую симпатию даже к монаху Ай-ю, присматривавшему за быками, к повару Тянь Да, к наемным работникам отца.

Но больше всего ей запомнились няня Яо, Сань-эр и Сы-эр, черный атласный халат отца, ее собственная коса, коротенькое серебристо-серое платье из грубой ткани.

Оставшись наедине с Юнь-чжэнь, Мэн-кэ положила ноги на подлокотник кресла, где сидела подруга, и тихонько ее окликнула:

– Сестрица!

– Ты о чем вспоминала, Мэн-кэ? – Юнь-чжэнь сжала руку подруги.

– Ах, милая Юнь-чжэнь! – Юнь-чжэнь еще сильнее сжала ее руку. – Мне опротивело училище.

«Наверняка с кем-то поссорилась!» – подумала Юнь-чжэнь.

– Хочу домой. Отец там один. Ему, наверное, очень тоскливо… Да и Юань Да и все остальные скучают по мне…

«Она ведь совсем забыла отпа! – мелькнуло в голове Юнь-чжэнь. – Да и Юань Да скоро станет матерью. Кто же теперь будет играть с Мэн-кэ?…»

И она принялась убеждать подругу остаться в Шанхае.

Мэн-кэ заколебалась. В самом деле, если даже она и вернется, ей все равно не с кем будет бегать по холмам и дамбам, ловить рыбу, никто не пойдет с ней в горы за рододендронами. Что же касается отца, то ему, пожалуй, не так уже скучно, ведь совсем недавно в Юян уехали учиться два младших брата из семьи пятого дяди. Да и женские руки в доме есть – няня Яо, вероятно, еще здорова и хлопочет по хозяйству. Сань-эр и Сы-эр выросли. Но как быть с училищем?

При мысли об училище девушка опять вспыхнула:

– Юнь-чжэнь, сестрица! Что бы там ни было, а в училище я не вернусь!

И она рассказала подруге, как Красноносый, улучив момент, когда в классе никого не было, пытался обесчестить девушку-натурщицу, как та закричала и она, Мэн-кэ, прибежав на крик, набросилась на Красноносого с бранью, как он обозлился и при всех стал осыпать ее оскорблениями. Но больше всего ее возмутило равнодушие, с каким ее соученики наблюдали за всем происходящим. Лишь после того, как все было кончено, они расхрабрились. Право, она ни за что больше не останется там. Надо перейти в другое училище!

Проговорив всю ночь напролет, подруги наконец решили написать обо всем тетке Мэн-кэ. Тетка давно жила в Шанхае и кое-что знала о достоинствах и недостатках местных школ. Кроме того. Мэн-кэ поступила в это училище по ее настоянию.

2

На следующий день после полудня из переулка донесся звон колокольчиков: это тетка прислала за Мэн-кэ коляску. В коляске сидел Сяо-сун, второй двоюродный брат Мэн-кэ, молодой человек лет двадцати пяти, одетый в серый суконный халат. Всего полгода назад он возвратился из Франции; но еще задолго до этого имя его часто встречалось в журналах в числе переводчиков иностранных романов.

Он вежливо поблагодарил Юнь-чжэнь за теплый прием, оказанный Мэн-кэ, и помог сестре сесть в коляску. Кучер в ливрее натянул вожжи, лошадь затрусила рысцой, зазвенели колокольчики. Из дверей домов по обеим сторонам переулка высовывались женщины, с любопытством разглядывая коляску.

Как только коляска выехала из переулка, Сяо-сун принялся успокаивать девушку: ее письмо тетка прочла всем, все понимают Мэн-кэ, сочувствуют ей и одобряют ее решение покинуть училище.

– Знаешь, у нас в доме живут четверо интересных друзей, – сообщил он. Затем выразил восхищение ее письмом, написанным, по его мнению, великолепно, с тонким литературным вкусом. Он уверял, что, читая письмо, хочется дочесть его до конца, не отрываясь, а когда оно прочитано, охватывает чувство сожаления, что оно такое короткое.

Мэн-кэ впервые слышала столь изящную похвалу, и ей сразу вспомнилось время, проведенное в средней школе в Юяне, витиеватая речь учителей, напоминавшая «плывущие в небе облака и журчащие ручьи», выкрики первых учеников, рассчитанные на то, чтобы произвести впечатление. Девушка изумленно смотрела на двоюродного брата, часто моргая своими большими глазами. Глядя на ее густые ресницы, Сяо-сун восхищался:

– Какие у тебя прекрасные глаза!

Коляска въехала в ворота и, медленно обогнув зеленый газон, остановилась у ступеней крыльца. В мезонине появилась маленькая головка и послышался возглас:

– Дядя!

Когда Мэн-кэ и Сяо-сун поднялись на террасу, навстречу им вышла двоюродная сестра:

– Я так и знала, что это вы!

Мэн-кэ охватило легкое беспокойство, когда на нее густой волной хлынул тонкий аромат духов и пудры, и ее рука дрогнула в холеной, изящной ручке сестры.

На кушетке, в углу гостиной, лежал молодой человек с растрепанными волосами, в шерстяной пижаме.

Мэн-кэ узнала его. Они вместе учились – з начальной школе, и он был классом старше ее. 1акой же это был озорник! Учитель часто оставлял его в школе после занятий и отпускал домой только к ужину.

Мэн-кэ наклонила голову, стараясь внимательно разглядеть его лицо, прежде всегда чумазое, а сейчас чисто вымытое.

– А-а… это… – запинаясь, воскликнул он, сразу узнав Мэн-кэ, и, приподнявшись на кушетке, несколько раз встряхнул своими взъерошенными, коротко подстриженными волосами.

Но двоюродная сестра уже увела Мэн-кэ из гостиной. Тогда Сяо-сун подошел к другу и хлопнул его по плечу:

– Ну, как, получше тебе?

На террасе за домом Мэн-кэ увидела тетку, женщину лет сорока, уже начинавшую полнеть, но еще моложавую, в элегантном костюме. Напомаженные волосы ее с пробором посередине, ниспадая на обе стороны, закрывали небольшую плешь и уши. Чересчур длинная узкая юбка шуршала при каждом движении. Тетка только что вернулась из кухни, где давала указания повару, как готовить утку под вином, и сейчас, немного усталая, с полузакрытыми глазами, сидела в кресле-качалке, медленно покачивавшемся под тяжестью ее тела. На другом конце террасы за маленьким круглым столиком четверо племянников играли в покер.

Увидев тетку, Мэн-кэ сразу притворилась веселой, вспомнив наказ отца: во всем следовать советам тетки, хотя единственной ее мечтой в настоящий момент было на время остаться в доме Юнь-чжэнь.

Тетка старалась ее утешить, просила не волноваться и подождать до будущего года, когда можно будет сдать экзамен и поступить в другую школу. Она уверяла, что Мэн-кэ не будет скучно в ее доме – здесь для нее найдется достаточно друзей; если она захочет заниматься живописью, можно будет подыскать ей подходящего преподавателя.

К ним подошли племянники, оставив игру в покер. Жена самого старшего из них, женщина необычайно живая, сказала:

– Теперь в доме прибавится шума. – Она повернула голову к мисс Ян. – Я не удивлюсь, если ты от нас сбежишь.

Она засмеялась. Юноша в желтом шелковом костюме иностранного покроя отошел от столика и присоединился к беседующим.

А мисс Ян в это время горячо пожимала руку Мэн-кэ и, обнимая ее за плечи, говорила:

– Ах, милая, дорогая Мэн-кэ, как давно мы с тобой не виделись…

Такое бурное проявление чувств немного испугало Мэн-кэ, но она призвала на помощь всю свою выдержку.

– Да, да, очень давно.

Широко раскрытыми глазами она недоверчиво смотрела на мисс Ян.

Двоюродная сестра познакомила Мэн-кэ со студентом в больших очках, одетым в желтый полосатый костюм иностранного покроя. Студент занимался изучением экономики. Юноша вытянулся перед Мэн-кэ во весь рост, и на его порозовевшем лице заиграла едва заметная улыбка. Даже не слыша его выговора, уже по одному виду и стройной осанке можно было заключить, что он уроженец севера.

Вскоре из училища были привезены вещи Мэн-кэ, и она осталась жить у тетки. Взволнованная, стояла она у окна в отведенной ей комнате, смутно припоминая все, что произошло с ней за последнее время. Гостиная с ковром на полу, Двоюродные братья в иностранных Костюмах, женщины с пунцовыми губами – все это плясало у нее перед глазами.

Желая избавиться от этих воспоминаний, она облокотилась о подоконник и, высунувшись наружу, стала смотреть на лужайку перед окном: солнечные лучи, проникшие в самый дальний угол сада, отражались в стеклах окон соседнего дома и слепили глаза. Вдалеке слышались автомобильные гудки. Обернувшись, она увидела свои жалкие чемоданы, лежавшие на скамье и, казалось, тупо глядевшие на нее своими раскрытыми пастями. Мэн-кэ бессильно опустилась на стул и, закрыв лицо руками, стала с замиранием сердца думать о своем будущем.

Она ворочалась с боку на бок на мягкой душистой постели. Стоило ей коснуться набитой лебяжьим пухом подушки, как в душе возникали сладостные воспоминания об изящных украшениях, прекрасном лице, веселой улыбке…

Все это как будто должно было изгладить из памяти случай в училище и ее возмущение, опьянить ее, вызвать желание наслаждаться добрым отношением новых друзей и всеми благами, которые прежде ей и не снились.

В действительности же все обстояло иначе: непривычная обстановка лишь смущала, сковывала ее, а когда она вспоминала, как вынуждена была притворяться и непринужденно смеяться и шутить в обществе всех этих мужчин и женщин, на глазах у нее выступали слезы стыда. Но она тут же подумала, что часто приходится поступать против воли и простила себе эту фальшь, продолжая в то же время терзаться угрызениями совести.

До полуночи Мэн-кэ не могла уснуть. Вспоминала свою прежде свободную, чистую, без всякой мишуры жизнь, и ей хотелось вернуть счастливое безмятежное детство. «Неужели эти люди не искренни в своих чувствах, не чисты в стремлениях?…»

Впрочем, ей оставалось лишь роптать на самое себя. Почему она не может с ними сблизиться? Ведь они добры к ней…

Постепенно Мэн-кэ успокоилась и заснула.

Действительно, в семье тетки все радовались ее приезду. На следующее же утро двоюродная сестра прислала ей свое новое платье кофейного цвета из нью-йоркского шелка, взамен черного шерстяного платья Мэн-кэ, показавшегося ей слишком коротким, грубым и старомодным.

Мэн-кэ, боясь обидеть сестру, приняла подарок, но, как только надела платье, почувствовала, что оно узко, полы путаются в ногах и стесняют каждое движение. Она стыдилась сделать лишний шаг. Особенно неловко чувствовала она себя при резких движениях, ибо наталкивалась то на край стола, то на дверной косяк, и ей приходилось менять походку. В конце концов она разбила несколько бусинок, которыми было отделано платье.

Тань Мин, преподаватель рисования в специальной школе, в первый же вечер после приезда Мэн-кэ узнал, что она занималась живописью. Умные, проницательные глаза девушки произвели на него сильное впечатление. Он отобрал несколько лучших, привезенных из Франции пейзажей и рисунков и подарил Мэн-кэ.

Девушка бережно приняла подарок и положила его на письменный стол, чтобы в часы досуга еще и еще раз пересмотреть рисунки.

Днем, когда двоюродные сестры уходили в школу, Мэн-кэ подолгу беседовала с теткой или с женой старшего двоюродного брата. Они учили ее играть в покер. Когда ей становилось скучно, забавлялась с Ли-ли, трехлетней дочуркой старшего двоюродного брата. А по вечерам, лежа в постели, зачитывалась французскими романами, взятыми у Сяо-суна. Сяо-сун купил ей небольшую настольную лампу с оранжевым абажуром, которую она поставила на стол у изголовья.

Время летело как стрела, унесло тревогу, поначалу охватившую Мэн-кэ. Мало-помалу она успокоилась и привыкла к новому образу жизни.

После ужина наступали самые веселые часы: все собирались в гостиной; уроженец севера, изучавший экономику, обычно во весь голос распевал арии, подражая пекинским оперным певцам. Двоюродная сестра Мэн-кэ и мисс Ян с увлечением подпевали ему тоненькими голосами.

Сяо-сун и Тань Мин увлеченно рассказывали о парижских музеях, парках, театрах, ресторанах… Мэн-кэ слушала их с нескрываемым удовольствием, иногда задавала вопросы. Ей неизменно хотелось сесть поближе к другу своего детства, ибо теперь, когда рядом не было Юнь-чжэнь, он казался единственным, с кем можно было поделиться мыслями о прошлом.

И на четвертый вечер ее пребывания в доме тетки такой разговор состоялся.

– Ты, наверное, уже не помнишь, что я учился с кузиной твоей Мэн-жу в юянской уездной школе старшей ступени?

– Как же не помнить, Бин-бин!

– Меня уже давно не зовут этим именем. Еще в средней школе меня стали звать Я-нань. – Он едва заметно улыбнулся.

– В позапрошлом году кузина вышла замуж и уехала в Сю-шань. Жена старшего дяди всякий раз плачет, как только вспомнит о ней. А ты когда приехал?

– В прошлом месяце. Из Нанкина. Я заболел и не мог продолжать учебу в школе. Знай я, что ты в Шанхае и приходишься им родственницей, я давно побывал бы у тебя. Мэн-кэ, я не был бы здесь, если бы не мое, правда ничтожное, как кунжутное семечко, родство с твоей теткой, и нам никогда не пришлось бы увидеться с тобой…

После этого разговора они стали встречаться по вечерам и, усевшись друг против друга в кресла с высокими спинками, вспоминали истории пяти-шестилетней давности. Однако стоило Я-наню отпустить остроту по адресу кого-нибудь из членов семьи ее тетки, как Мэн-кэ хмурила брови:

– Ой! Уже половина десятого! Пойду к себе.

Или же спрашивала:

– А где сестра? – и, поспешно поднявшись с кресла, покидала гостиную.

Я-нань в таких случаях чувствовал себя потерпевшим поражение, втягивал голову в плечи, горбился и молча слушал, как остальные вели разговор о танцах, театре, кино… Когда же все расходились, он уныло плелся в свою комнату.

Младшая двоюродная сестра Мэн-кэ вполне открыто выражала свою неприязнь к Я-наню. Однажды, когда Мэн-кэ встала, собираясь покинуть гостиную, она вышла следом за ней. Рука об руку они поднимались по лестнице.

– Сестрица Мэн-кэ, о чем это ты с ним часами секретничаешь?

В голосе сестры звучала насмешка.

– Когда-то он был нашим соседом, жил напротив, мы вместе учились.

– Неужели так интересно все время вспоминать прошлое? Поговорила бы лучше с Тань Мином, он, право, занятный.

– Я и с ним часто беседую.

Сестра проводила Мэн-кэ до дверей ее комнаты и весело сказала:

– Спокойной ночи! До завтра!

Через несколько дней после разговора с сестрой Мэн-кэ попросила у Тань Мина краски, холст и начала учиться писать маслом. Целые дни она просиживала у себя в комнате, то старательно копируя свои излюбленные рисунки, то пытаясь нарисовать темно-голубое небо, видневшееся из окна, бамбуковую ограду напротив дверей, дерево за углом дома…

Наконец однажды, потратив несколько часов, она нарисовала уголок сада, беседку, правда, перенесенную ближе к дому, гвоздичные деревья и Ли-ли, играющую на зеленой лужайке в мяч, и, ощутив глубокое удовлетворение, поспешила к кузине, чтобы показать ей свое произведение. Мисс Ян выхватила у нее картину и побежала хвастать перед всеми домашними. Тань Мин первым дал свой отзыв:

– Прекрасно!

Сяо-сун тоже наговорил ей кучу комплиментов.

Поощренная этими похвалами, Мэн-кэ уверовала в свои способности и с еще большим рвением стала заниматься живописью. Теперь она писала не только пейзажи, открывавшиеся из окна, но пыталась также рисовать людей.

Сяо-сун прислал ей целый набор красок и других принадлежностей для рисования, а также небольшой складной стульчик вместе с изящным мольбертом. Это, естественно, усилило ее желание чаще выходить из дому и рисовать с натуры. В такие часы ее любил сопровождать Сяо-сун, а иногда и Тань Мин, которому ради этого приходилось отпрашиваться с работы.

Втроем они отправлялись за город. Иногда Мэн-кэ удавалось нарисовать один-два этюда, а иной раз за оживленной беседой молодые люди забывали о живописи и, съев привезенные с собой консервы, фрукты, булочки, выпив вино, возвращались домой. Эти небольшие экскурсии увлекали Мэн-кэ. Тань Мин обладал природным юмором и живостью, двоюродный брат был всегда ласков, изыскан, заботлив, как нежно любящая мать. В их обществе Мэн-кэ чувствовала себя такой непосредственной и юной, словно была их маленькой сестренкой.

Однажды в комнате Сяо-суна девушка помогала старшему брату менять воду в аквариуме для золотых рыбок, как вдруг в соседней комнате послышались крики. Она бросилась на шум и увидела Чжу Чэна, студента, изучавшего экономику, который играл в шахматы с Тань Мином. Чжу Чэн, весь красный от гнева, требовал, чтобы ему вернули фигуру. Тань Мин стоял тут же и, крепко сжимая в руке ладью, ни за что не желал уступить.

Наконец он внял уговорам Мэн-кэ и согласился вернуть фигуру Чжу Чэну, но при условии, что тот больше не будет брать ходы обратно.

Мэн-кэ подсела к ним. Игра продолжалась. Сначала все шло тихо и мирно, но потом Тань Мин, собираясь объявить противнику мат, сделал неосторожный ход и, сам того не замечая, поставил своего коня под удар коня Чжу Чэна. Тот ничего не заметил. Он долго размышлял, как устранить опасность, и, тяжело вздохнув, передвинул своего короля на соседнюю клетку.