Текст книги "Подружка (СИ)"

Автор книги: Deus Rex

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Я знаю, что у меня классная задница, можешь кончить на нее.

Я слышу за спиной вздох восхищения – оценил. Затем его руки раздвигают мои ягодицы, и в ложбинке между ними скользит член. Хочется прогнуться, встать на колени, но нельзя, он к такому еще не готов, поэтому пусть привыкает пока к моим прелестям снаружи. Сзади я похож на девчонку: длинные волосы, хрупкие плечи, подтянутые ягодицы. Он, усаживаясь на мои ноги, касается лобком этой самой заветной ложбинки, и это так приятно, что я закрываю глаза и кайфую от ощущения тепла сзади. На спину падают густые капли, он стонет хрипло, тяжело, затем утыкается лбом мне между лопаток и следом целует в шею.

– Думал, сердце разорвется, – говорит, вернувшись из кухни с бумажными полотенцами и вытирая мою спину. – Бантики твои крышу сносят. Твоя идея была?

– У порноактрисы увидел, захотелось. Лер?

– А?

– Обещай, что как только я сниму эту блядскую штуку, ты меня трахнешь.

Он замолкает и спрашивает лишь спустя минуту:

– А ты хочешь этого? Со мной? У меня опыта нет, сам знаешь.

– Моего опыта хватит на двоих. И я твой ответ трактую как согласие.

– Обещаю.

Ложится рядом, лицом ко мне, отводит упавшую на мою щеку прядь и гладит скулу. От этих едва ощутимых прикосновений по телу вновь разливается тепло, и я произношу:

– Только не говори, что влюбился в меня. Это будет самая большая глупость в твоей жизни.

Он молчит, а я засыпаю, пригревшись в его руках.

Всю неделю мы так и проводим: фильмы, пицца, совместные прогулки до магазина. Валера ходит на пары, попутно знакомится с моими одногруппниками и берет конспекты для меня, которые сам же и переписывает, пылесосит, делает прочую мелкую ерунду по дому, пока я лежу с отеком. Нефертити привыкает к нему тоже, позволяя вытирать свой голый зад влажными салфетками, и будит его утром, требуя жрачки.

Губы уже опухли от постоянных случайных и не очень поцелуев, и он становится все смелее в своих ласках, все чаще перехватывая инициативу. Но неделя заканчивается, он, прижимая меня в прихожке, чмокает в шею и уходит, и я вижу, что нехотя уходит.

К концу месяца чертову хрень снимают с меня, я наконец могу двигать рукой и, хоть и с трудом, но шевелить пальцами. Дома я переодеваюсь, – кожаные штаны, которые сидят ниже, чем положено, ниже тазовых косточек, майка с черепами, короткая кожанка, стальные браслеты, гриндерсы, волосы – гелем и на плечо. Сегодня я настроен решительно. Даже чересчур, понимаю я, шагая по коридору юрфака. В расписании на стенде нахожу его группу и иду к нужному кабинету. Открываю дверь рывком, опираюсь плечом на косяк, давая себя всем рассмотреть и подмигивая преподу, потом громко лопаю пузырем жвачки и произношу:

– Можно вашего студента украсть на пару слов?

– Это ко мне, – Валера поднимается, предупреждая вопросы. – Извините, Михаил Сергеич, нужно срочно уйти.

Закрыв за собой дверь он смотрит на меня в упор.

– Эпатажа не хватает? – спрашивает, опуская глаза на затянутые в черное бедра.

– Тебя не хватает, – снова лопаю жвачкой я. – Отдавай должок. Бери вещи и поехали ко мне.

– Зачем? – тупит Валера.

– Гетеросексуальность твою помянем. Поехали. Ты пожалеешь, но тебе понравится.

========== 9 ==========

Комментарий к 9

https://vk.com/photo530503482_457239581

Валеру надо напоить – иначе тупо не встанет в самый ответственный момент от напряга, решаю я и останавливаюсь у супермаркета по пути домой.

– Ты куда? – спрашивает он, а я, ныряя руками под его распахнутую куртку, улыбаюсь:

– За винишком! Расслабься, мой король, все у тебя получится, не в первый же раз.

– А такое чувство, будто в первый.

Паникует, видно что паникует, но руки мои не убирает, хоть и смотрят на нас случайные прохожие.

У полок с бухлишком я замираю. Шампанское? Слишком банально. Виски? Обязывающе. Коньяк – вульгарно. Все таки вино, белое – мягко, свежо и ненавязчиво, без характерного послевкусия. По пути беру коробку конфет – я немного фудфетишист, когда даю себе волю. Ах да, резинки – лучше супертонкие, как будто их нет.

Всю дорогу Валера молчит, наверное, думает, как не облажаться, и он сто процентов изучил пару дельных советов в интернете, пока меня не было. Смотрит на меня серьезным и жалобным взглядом одновременно, точно денег в долг попросить собирается.

Я беру его за руку:

– Не ссы, нормально все. Я помогу.

Дома я отправляю его в душ, сразу с порога, не давая времени на раздумья, а сам открываю бутылку, достаю красивые бокалы, раздираю фольгу на конфетах и запираю кошку на кухне.

– Посиди тут, – говорю я. – У хозяина важная встреча. Хавка в миске, лоток ты знаешь где – прямо перед твоей харей.

Возвращаюсь в комнату и стою, раздумывая, раздеться сразу или оставить это удовольствие ему – вряд ли он раздевал кого-то, Катерина, вероятнее всего, делала это сама, пропуская такую важную часть прелюдии. Я не волнуюсь, ни капельки. Совсем не волнуюсь. Только сердце почему-то стучит, пальцы горят, во рту сухо, и я глотаю прохладное вино из полного бокала. Поэтому, когда Валера наконец заходит в комнату, я уже собран и готов к открытию новых горизонтов. И горизонталей. Смотрю на дорожку волосков, исчезающую под полотенцем, щелкаю лампой на стене и мы остаемся вдвоем на фоне Парижа и нескромных парочек.

– Я смотрю, ты без меня начал, – замечает он, усаживаясь на край кровати и забирая протянутый бокал.

– Ты слишком долго, мне стало скучно, – произношу я и приказываю:

– Открой рот.

Дождавшись, когда он вернет уже пустой бокал, я нажимаю на его подбородок пальцами – левой рукой, привык – проталкиваю в рот конфету, и, после того, как она подтаивает, проталкиваю и свой язык. Вкусно. После вина с кислинкой вдвойне сладко, его губы становятся бархатистыми и влажными, я глотаю слюну с жадностью.

– Еще, – произносит он, его глаза затуманены, сознание отключается, но и я чувствую то же самое.

Вторую конфету я кладу в рот себе, перекатываю на языке, пока она не становится мягкой, и только потом целую его.

Вот и умница, мой сероглазый король, расслабился, поплыл, я и сам уже в бессознании, когда он тянет вниз мои штаны, под которыми нет белья, затем майку, оставляя браслеты – не до них. Я дергаю полотенце, сбрасывая его на пол, опускаюсь рядом на коврик, шлепаю его по бедрам, чтобы они раздвинулись шире, и слизываю выступившую на головке прозрачную каплю.

Член у него тоже красивый, и это эстетика особого рода. Выступающие бордовые темные венки, натянутая кожа, влажно блестящая головка, которую хочется немного прикусить, прохладные, по сравнению с общей температурой тела, твердые яички. Обвожу языком уздечку, – он дышит шумно и учащенно – опускаю ресницы и расслабляю горло, потому что нужно глубже, чтобы дышал еще чаще. Слюны так много, что сглатывать не успеваю, и она тянется ниткой, когда я выпускаю его член.

– Потерпишь, пока я растянусь? – спрашиваю, зная, что это скорее тоже часть прелюдии, чем реальная необходимость, я ведь делал это утром в душе.

Он, не отводя взгляда, наблюдает, как я перебираюсь на постель, лью на руку – ту же, левую – прозрачный гель, распределяю его по всей ладони, отбрасываю волосы с плеча и, опираясь на подушки спиной, ввожу их в себя. Расставляю ноги, намеренно широко, чтобы он видел, кого собирается трахать, и хотел этого еще больше, чувствую, как горят щеки от возбуждения, как подрагивают коленки, как втягивается при каждом вдохе живот. Когда его рука, опускаясь на мой член, попадает в такт движения пальцев, я стону, протяжно и сладко-сладко. Как он и хочет сейчас.

– Я хочу видеть твое лицо во время этого, – вдруг говорит он, и это первый мужчина, который не предлагает мне развернуться. – Можно?

– Сегодня все можно, – улыбаюсь я, сползая вниз.

Презик он надевает сам. И когда, расправив его у основания члена, поднимает голову и смотрит на меня, как на самое желанное существо в своей жизни, я притягиваю его к себе и говорю, касаясь губами:

– Сделай уже это со мной.

Он входит в меня постепенно, плавно, одним долгим движением, потом опирается на локти и смотрит прямо в глаза. Отводит бедра, не покидая полностью, и снова вперед, уже до упора.

– Ле…роч…ка… – выдыхаю я, сгибая в коленках расставленные широко ноги и упираясь ступнями в матрас.

– Что-то не так? – спрашивает, облизывая мои губы от уголка к уголку.

– Все так! Не прекращай!

Все просто охуенно, думаю я, задирая голову и смотря в темный потолок, который сейчас в моих глазах странно рябит и качается, и я знаю, что Валера мне сейчас дает не только секс, как мои бывшие, а себя самого, до капли. Как и я. Хотя я, возможно, сделал это еще раньше.

Но потолок вскоре перестает рябить, и я снова смотрю в его глаза с поплывшим зрачком и никого, кроме себя в них не вижу. Обнимаю его за шею и тяну к своим губам, а он ускоряется, почувствовав себя увереннее. Прижимает к животу, выдирая из груди не стоны, а тихие всхлипы, и я не стону, а умираю в его руках, вздрагивая, когда между нашими телами начинает пульсировать мой член. Он кончает немного позже, выходя резко и слегка болезненно, выплескиваясь сверху на бедра.

– Я знаю, что ты хочешь спросить, поэтому отвечу сразу: нет, не со всеми. Так хорошо мне было только с тобой, – произношу я, и, похоже, сразу вырубаюсь.

Просыпаюсь от ощущения холода и одиночества, в груди тоже все леденеет, я смотрю на задернутые шторы, сквозь которые льется свет, заворачиваюсь в одеяло и выхожу, едва не поскуливая от разочарования. Не мог же он уйти вот так подло, не попрощавшись?

– Ты чего в такую рань? Хочешь кофе?

Я оборачиваюсь на голос и вздыхаю с облегчением.

– Я думал, ты ушел.

– А нужно уйти?

– Нет. Конечно нет!

Бреду гусеницей к нему и утыкаюсь кончиком носа в его нос.

– Кофе буду, – произношу хриплым после сна голосом. – Ты ведь останешься у меня сегодня?

Он прижимается пахом ко мне, верхняя пуговица на джинсах не застегнута, и я вижу, что белья на нем тоже нет.

– Куда я уйду без трусов, – смеется Валера. – Я после вчерашнего их найти не могу. Свои одолжишь?

– Тебе черные в сеточку или белые шелковые? С дырочкой сзади? Кожаные? Из блестящего латекса?

– Можно мне самому выбрать?

– Сегодня все можно, мой король.

Проблемы оставлю на завтра. А сегодня – можно все.

========== 10 ==========

Не смотри, что рассеян в россыпь,

что ломаю и мну себя.

Я раздел эту девку – Осень,

и забылся, ее ебя.

Ах ты сука! Такое тело

меж блядьми мне не сыскать!

Сладкой влагой плодов вспотела,

кольца ягод в твоих сосках.

Распахнула! О алый бархат

губ и губ! сумасшедший визг!

Не могу!!! позовите Баха!

он напишет «сонату пизд».

Ах пора ты моя живая!

Голова – голова – минет.

Разрывает меня, сжигает,

я кончаю… простите мне.

Читаю матерного Есенина – ничего необычного, но в этот раз сидя на кухонном столе в спущенном до талии халате и ощупывая засосы вокруг сосков и на шее. Валера смотрит на свою работу, хмыкает, приподнимает мою голову за подбородок и оставляет еще один, прямо на артерии.

Сзади до сих пор саднит – не надо было трахаться сразу после первого захода, и не болела бы поясница в том числе. Но это – приятная боль, поэтому я не ворчу и с удовольствием принимаю его ласки в любом формате.

– Сегодня с Катей встречаюсь, – сообщает он, перекладывая на тарелку разогретую запеканку и отдавая ее мне. – Родителям уже сказал. Папа отнесся понимающе, он с самого начала думал, что мы любовники, а мама со мной пока не разговаривает. Перебеситься ей надо.

– Надеюсь, я не стану камнем преткновения в ваших отношениях, – хмурюсь я. – Не хотелось бы…

– Мама – это мама, – прерывает он. – Она меня родила, вырастила, воспитала – она поймет. А вот Катя мозги ебать будет.

– Ты ее совсем-совсем не любишь?

– И не любил. Привычка.

– А меня?

Он перестает распиливать запеканку вилкой и поднимает на меня глаза. Боится ответить, боится собственных эмоций, и я, предупреждая его ответ, каким бы тот ни был, соскальзываю со стола и перебираюсь к нему на колени.

– Я вспомнил стих про тебя, – говорю я и улыбаюсь.

Не матерный. Меня распирает от пронзительно-острой лирики, и я понимаю, что давно влюблен.

После бессонной ночи слабеет тело,

Милым становится и не своим, – ничьим,

В медленных жилах еще занывают стрелы,

И улыбаешься людям, как серафим.

После бессонной ночи слабеют руки,

И глубоко равнодушен и враг и друг.

Целая радуга в каждом случайном звуке,

И на морозе Флоренцией пахнет вдруг.

Нежно светлеют губы, и тень золоче

Возле запавших глаз. Это ночь зажгла

Этот светлейший лик, – и от темной ночи

Только одно темнеет у нас – глаза.

И добавляю уже тише:

– Мне было хорошо.

– Мне тоже, – зрачки подрагивают, взгляд падает на мои губы. – Ты такой… странный, Тош, иногда я тебя не понимаю. Как ты можешь вот запросто выражать свои чувства?

– Потому что сам я – одна сплошная эмоция. Я – океан. Я – омут, в котором ты тонешь. И помни, что по своей воле.

После ужина он собирается и уходит на встречу со своей Катериной, а я, улыбаясь по-идиотски, хожу по дому, вспоминая, как он целовал меня во всех местах сразу, пока Нефертити, увязавшаяся следом, не начинает гневно скрипеть.

– Жрать хочешь? – догадываюсь я. – Нельзя было нормально сказать, чего ругаешься сразу?

Я вытряхиваю в ее миску консервы, меняю воду на свежую, чищу лоток. В прочих бытовых делах время проходит быстро, и я вздрагиваю от неожиданности, когда звонит мобильник.

– Поговорил со своей тургеневской женщиной? – спрашиваю, ставя последнюю вымытую кружку в сушилку.

– Почему с тургеневской? – удивляется он.

– Потому что такая все возвышенная, ранимая и непонятая. И глазенки как у собачонки, которая какать хочет, вылитая Муму. Так что там?

– Ничего особенного. Разбила в кафе, где мы сидели, чашки, разревелась и убежала. Самое странное, что я при этом испытал какое-то удовольствие. Это же ненормально?

– Ты ебаный девиант, признай это. Ебешься с мужиком и любишь смотреть на страдания других людей. Все, мы тоже расстаемся, я не хочу, чтобы твои гены передались нашим детям.

– Придурок!

– Вчера ты меня по-другому называл, напомнить?..

– Заткнись, филологическая дева. Поесть есть что, или купить?

– Купи клубники и взбитых сливок. Сладкого хочу.

Трубка вздыхает, и я почти чувствую его руки на своем теле, а язык на обмазанных сладким кремом сосках.

– У тебя там встало что ли? – усмехаюсь я.

– Да, – отвечает он. – У тебя тоже, я знаю. А курицу купить?

– Курица – это несексуально. Но купи, бульон сварю.

Он приходит спустя час, и Нефертити бежит к открывшейся двери и сует морду в пакет, выискивая что-то и для себя тоже. Я, наблюдая за ней в полном недоумении, произношу:

– Охренеть, как ты ее приручил? Она же гордая как английская королева и такая же фригидная, она мужиков на дух не переносит.

– Ты же меня как-то приручил, – отвечает он, и губы сами растягиваются в улыбку.

Вечером, когда мы сидим перед телеком, Валера, взглянув на экран вибрирующего мобильника, морщится.

– Мама Кати, щас трэш будет, – говорит он и нажимает кнопку. – Да, добрый вечер… Не орите, я прекрасно вас слышу. Опять? Да неужели? Чем, булавкой? Или тупым канцелярским ножом? Да, я приеду.

Он бросает телефон на диван и решительно поднимается.

– Опять, сука, вены порезала. Поехали, я покажу им, на кого променял их дочь.

========== 11 ==========

Когда я выхожу из такси, весь такая светская львица – растрепанные волосы, классический темный костюм с коротким пиджаком, застегнутая под горло белая рубашка, приталенное пальто без воротника – Валера подает мне руку, помогая встать, и я улыбаюсь слегка развязно, пряча смущение. Не привык к таким откровенным жестам внимания.

Оказывается, Валера из тех натуралов, что, признав свою бишность, не прячут этого, а наоборот – демонстрируют при каждом удобном случае. Возможно, потому, что он внушительную часть своего времени проводит в спорте, а это не только дисциплина, но и адреналиновая игла, на которую легко подсесть и невозможно спрыгнуть безболезненно. Сейчас, поймав этот азарт, звонкую новизну нашего притяжения, он упивается этим, и я не хочу его останавливать – мне он таким нравится.

Настолько, что, стоя в лифте, я приваливаюсь к стенке плечом и, растянув жвачку, накручиваю ее на палец, не отрывая взгляда от его потемневших глаз и намеренно вызывая приятные воспоминания.

– Сука похотливая, – шепчет он, оттягивая мои волосы назад, обнажая горло над воротом рубашки и присасываясь к пульсирующей ямочке.

– Ты забыл, что чуть не стал счастливым вдовцом полчаса назад? – хмыкаю я, позволяя прикусывать мочку уха.

– Почти забыл. Не могу рядом с тобой стоять, перетряхивает аж всего. У тебя было такое с кем-то?

– Сегодня утром и вчера ночью. С тобой, если не ошибаюсь.

Он целует меня в губы, и мне хочется прижаться к нему плотнее, кожа к коже, вплестись в его волосы пальцами и в его мысли своими стонами, но двери разъезжаются, и дама с грустной таксой в меховой тужурке и сапожках-непромокашках на лапках смотрят на нас осуждающе.

Я поправляю волосы, и мы идем к крайней на площадке двери.

– Это еще кто с тобой? – поражается женщина в халате с цветочками – мама Катерины.

– Мой парень, – пожимает плечами Валера, и я охуеваю вместе с Катиной мамой от подобного заявления. – Пришли поговорить с суицидницей. Можно пройти?

Она кивает и молчит, потому что в заготовленном арсенале фраз, линчующих Валеру, пока не находится ни одной подходящей под такой случай. Катерину мы находим лежащей на диване, с маской божественной благости на бледном челе и с перевязанной до локтя левой рукой. Заметив меня, она мигом теряет всю благость и вопит:

– А он что тут делает?!

– Мы встречаемся, – снова удивляет меня Валера.

И, пока она хлопает ртом, разматывает бинт за конец и рассматривает две небольших царапины, которые даже не кровят.

Прижав руку к груди, я не выдерживаю:

Простись со мною, мать моя,

Я умираю, гибну я!

Больную скорбь в груди храня,

Ты не оплакивай меня.

– Заткнись! – орет она, попадая кулаком в плечо Валеры. – Заткни его, пожалуйста!

– Кать, – говорит он серьезно, перехватывая очередной удар. – Я пришел к тебе…

… с приветом,

Рассказать, что солнце встало,

Что оно горячим светом

По листам затрепетало,

– снова втискиваюсь я. – Нормально мы, Кать, поговорить пришли. Понимаешь? Без скандалов, без истерик, без всей этой бутафории.

Беру стул и сажусь напротив, вглядываясь в ее блестящие глаза.

– Кать, – повторяет Валера, удерживая ее руку в ладонях, отчего мне немного противно – он ведь не только руки ее держал. – Так получилось – не уйдешь от себя, как не старайся, я вот таким оказался, сам от себя не ожидал. Прости за то, что раньше не ушел, тянул до последнего.

– Я детей от тебя хотела, урод! – всхлипывает Катя. – А ты… А ты!..

– Мы же с тобой поговорили сегодня уже на эту тему. Привычка – не любовь.

– Аааа, ну даааа… Мы то сразу с тобой встречаться начали, без бабочек этих твоих в животе. Без искорки, как ты сказал. Зато с ним, смотрю, искрит, что закоротило всего! Подлец!

– Самый натуральный подлец! – поддакивает Катина мама, прекратив шифроваться и подслушивать.

– Насчет натуральности вы перегнули, – говорю я. – Как и подлеца. Скажите, он что, обещал жениться на вашей дочери? Предложение ей делал, из-под венца сбегал? Вы в каком веке живете? Сейчас секс уже не котируется на рынке невест, и знаком внимания считается букет или поход в ресторан, но уж никак не перепихон. Люди попробовали отношения, у них не получилось – просто не захотел один из них. Вот если бы он женился на ней, а потом ко мне метнулся – другой разговор, потому что муж или жена – тот же ребенок, которого берут в семью из детского дома, и только полное беспринципное чмо станет возвращать его спустя несколько лет.

– Умный какой, ты посмотри, – фыркает обладательница цветочного халата. – Не удивлюсь, если именно ты ему мозги и запудрил.

– Никто мне ничего не пудрил. Мне не пять лет, чтобы меня приманили конфетой… – Валера прерывается, едва заметно краснеет, но берет себя в руки и продолжает:

– Чтобы меня приманили конфетой и я пошел за незнакомым дяденькой. Я сам принял решение расстаться с Катей, которое зрело давно, и, если вы помните, мы уже пробовали расставаться. Закончилось все той же так называемой попыткой суицида. Только знаете, что я вам скажу? Если ваша дочь захочет уйти из жизни, пусть не пишет мне перед этим смс и не звонит, и выдайте ей нож поострее. Все никак, бедная, не самоубьется.

Катя смотрит на него долгим взглядом и, отворачиваясь, ревет в подушку. Валера, хватая меня за рукав, тянет к дверям, молча выходит из квартиры, и я тащусь следом. По тротуару он вышагивает твердо, но, останавливаясь под фонарем, поворачивается и спрашивает виновато:

– Я перегнул, да? Сильно же перегнул? Вдруг она правда из-за меня…

– Манипулирует она тобой, Лер, – отвечаю я. – Только манипулятор из нее не очень – театральные навыки не прокачаны. Поверь, если бы я хотел, чтобы ты у меня в ногах ползал, то ползал бы и даже не знал об этом. Подожди, сейчас настроюсь.

– На что?

– На монолог Монро Вознесенского.

Похоже, Валеру я еще не успел заебать стихами за сегодня, потому что он молчит, сложив руки на груди, и смотрит выжидающе. Я, вздохнув, поднимаю полные боли глаза, влажные от непролитых слез, за что мне всегда ставили высший балл по актерскому мастерству, сдвигаю брови, заламываю тонкие руки жестом отчаяния:

Самоубийцы – мотоциклисты,

самоубийцы спешат упиться,

от вспышек блицев бледны министры,

самоубийцы, самоубийцы,

идет всемирная Хиросима,

невыносимо,

невыносимо все ждать, чтоб грянуло, а главное —

необъяснимо невыносимо,

ну, просто руки разят бензином!

невыносимо горят на синем

твои прощальные апельсины…

Я баба слабая. Я разве слажу?

Уж лучше – сразу!

И совсем не представляю себя Монро, я сейчас – Монро, я слабая красивая кукла, которую выбросили, попользовавшись, я уже не хочу быть любимой куклой, только покоя, только отупляющей темноты под веками, я падаю на колени перед ним прямо в подмерзшую лужу и цепляюсь за края его куртки, а он, широко распахнув глаза – испуганно и восхищенно, тянет меня вверх.

– Боже, Тош, ты невыносим, – говорит срывающимся голосом. – Никогда не делай такие глаза. Я сейчас себя последним ублюдком на земле почувствовал, будто попользовался и выкинул тебя как…

– Как куклу? – улыбаюсь я, отряхивая коленки. – Я эту эмоцию и хотел донести. И то, что играть на чьих-то чувствах – проще простого, если эти чувства действительно есть. У тебя к Кате нет ничего. Иначе бы ты не ушел.

Он идет все еще под впечатлением, потом берет меня за руку и сует ее в свой карман, предварительно накрыв пальцами. Мы шагаем по аллее – темное пятно, светлое, темное, светлое, и там, где светлое, от фонаря, кружатся крупные белые хлопья, и вокруг становится так пронзительно тихо, словно родился кто-то великий и немножко святой.

– Загадывай желание, – говорю, притягивая его за ворот. – Первый снег. А я – твоя первая любовь.

Когда его губы касаются моих, пара снежинок успевает осесть мне на ресницы и растаять.

Красиво. Тихо. И именно так, как я всегда мечтал.

========== 12 ==========

– Останешься у меня сегодня?

– А нельзя?

– Нужно. Только плата вперед – сделаешь плов? С черносливом, как в прошлый раз.

Пока он возится с курткой в прихожей, выискивая свободный крючок, я успеваю пройти в комнату и снять брюки. Складываю на подлокотнике кресла – отнесу в корзину для белья попозже, – наклоняюсь, стаскивая носки и слышу:

– Вот так и стой. Идеально.

Похоже, Валера успел меня рассмотреть со спины. Отводит растрепанные волосы, касается губами шеи, а руки расстегивают пуговицы на моей рубашке. Медленно и осторожно, как дорогую вещь распаковывает, как фарфоровую куклу раздевает. Ткань скользит по плечам и вниз, к ногам, он опускается на колени сзади, тянет вниз резинку кружев – да, я люблю красивое белье – и целует ягодицы, слегка прикусывая и сразу зализывая. Мягко толкает вперед – опираюсь руками о спинку кровати и расставляю ноги.

– Тош, – стринги скатываются до щиколоток, резинка натягивается, дыхание греет кожу под ягодицами, губы повторяют дорожку имитированных чулок. – У тебя такие ноги красивые…

– А еще что? – мурлычу я, покачивая бедрами.

– Все в тебе красивое. Но твои татухи меня почему-то заводят больше всего. А на шее не хочешь такую же сделать?

Пальцы вплавляются в кожу на бедрах, и очертания предметов в глазах теряют четкость. Губы на точечках, на бантиках, на переплетениях черных рисованых кружев.

– Чтобы совсем как поблядушка выглядеть?.. Ты хочешь, чтобы сделал?

– Был бы не против.

– Сделаю, Лер. Резинки рядом с лампой. Как пользоваться смазкой ты и без меня знаешь.

Пока он шуршит фольгой, я тащу к себе подушку, устраиваясь на спинке животом и опираясь на руки. Залитые гелем пальцы проталкиваются в меня на удивление легко, аккуратно, я, повернув голову, смотрю на него сквозь спутанные волосы, и ловлю взгляд, когда он входит в меня. От напряжения, оттого, что приходится удерживать натянутые стринги, ноги подрагивают.

– Лерочка, – говорю я, перекатывая во рту его имя как карамельку – вкусно. – Давай медленно, хочу тебя всего.

Он выше, поэтому ему вполне удобно трахать меня, ухватившись за спинку кровати рядом с моими руками и рвано дышать в плечо. Прижиматься грудью к моей спине и самозабвенно, нарочно лениво, с оттягом трахать, пока у меня не начинают дрожать руки, и тогда он, поднимая их над моей головой, заводит дальше и заставляет сцепить пальцы на своей шее. Его руки ложатся на мой член, а я скулю, вжимаясь в крепкие бедра. Спортсмен, хули, мыщцы каменные, горячие, и дыхалка хорошая, поэтому имеют меня долго, набирая темп лишь ближе к концу.

– Тош, не стони так, – просит он тихо. – Кажется, презик порвался и я могу не успеть вытащить и…

– Кончай в меня, – отвечаю я, подставляясь под ласку его рук. – Вместе помоемся.

Ладони впечатываются в мое тело, поднимаясь выше и выше, по животу, ребрам, соскам, пока не обхватывают плечи. Теперь он натягивает меня как хочется ему, вытрахивая, кажется, последние мои мозги.

Презик порвался – где-то внутри разливается тепло, я чувствую пульсирующие выпирающие венки на его члене и кончаю сам после пары движений. Он выходит в этот раз осторожнее, сдергивает ненужную резинку и раздевается догола, перехватывая затем еще недееспособного меня под бедра, как панду, и идет в ванну.

– Ай, бля, горячая, – ворчу я, пока он удерживает меня у стенки, регулируя температуру воды.

– А так? Не слишком горячо?

– Так еще горячее, – отвечаю, целуя его губы, по которым успел за этот час соскучиться.

– Да, как-то слишком, – фыркает он.

После душа, я, завернутый в теплый халат, сижу на кухне, терпеливо вырезая глазки из неудачно купленной картошки для борща, а Валера промывает рис для плова. Все так хорошо, что я совсем не удивляюсь, когда телефон Валеры звенит тревожно и он берет его тоже без особого энтузиазма.

– Да, привет, – отвечает он и одними губами добавляет – мама. – Сегодня нет, собирался остаться… Да, у Антона.

Он хмурится, выслушивая долгую, явно неприятную речь, а потом молча отключается.

– Сказала, что вообще могу домой не приходить, – спустя пару минут произносит Валера.

– А и не надо, – вздыхаю я. – Оставайся у меня. Не только на ночь.

И он остается. Мало кто верит в наши отношения, главное – что верю я, пока мама Валеры шлет мне гневные смс с просьбой отстать от ее сына, а его папа втайне передает тортики и домашние вафли на любые праздники. В конце концов, все – даже Дэн, с которым Валера снова начинает общаться, приучаются видеть нас парой.

Валера устраивается на подработку барменом, – этот сасный бармен не раз имеет меня, разложив на стойке после закрытия, наплевав на камеры – я получаю повышенную стипендию как отличник и активист, и на жизнь нам вполне хватает. Конечно ссоримся. До разбивания кружек и драк, когда он заламывает мои руки, а я кусаюсь и пинаю его в чувствительные места. Но это – мелочи. Потому что…

– Потому что я люблю тебя, долбоеб ты! – ору я, убегая от него и закрываясь в комнате на вопрос, почему я с ним живу, раз он такая свинья, что не может сам бросить вещи в стирку, не дожидаясь меня с пар.

– Я тебя, долбоеба, люблю не меньше! – орет он, дергая дверь. – Но это не значит, что можно швырять в меня ложками!

Нефертити смотрит на нас с похуизмом – она и не к такому привыкла.

На нашу годовщину совместной жизни, когда я достаю из морозилки клубнику для пирога, в дверь звонят, и открываем мы ее вместе, соображая, ждем ли кого-то в гости. Стоящая на пороге сероглазая дама смотрит на Валеру с нескрываемой тоской.

– Проходите, как раз чай пить собирались, – говорю я, отступая.

– Проходи, – вздыхает Валера. – Мам?

Дама вдруг куксится, как трехлетняя девочка, и со всхлипом тянется к нему.

– Три чашки ставь, – говорит Валера, опять одними губами, но я научился понимать его и без слов.

Я почти всего его выучил. Любить кого-то – сложно, но так необходимо. Особенно, если тебя любят в ответ.

========== Масенькая, про папу ==========

Комментарий к Масенькая, про папу

Сразу, пока не забыла

Да, в наши отношения никто не верил. И похуй, потому что верил я, и этого было достаточно.

У Антона есть целый ворох раздражающих привычек – он не любит долгие разговоры по телефону, бесяче лопает жвачкой, особенно когда я пытаюсь сосредоточиться на конспектах, забывает мыть за собой посуду, как и кормить кошку, которая теперь просит жрать исключительно у меня, никогда не собирает мусор, и, даже видя, что в ведро уже ничего не влезает, пристраивает сверху очередную банку из-под йогурта в лучших традициях египетских пирамид. Его волосы по всему дому, и мне порой кажется, что я живу со снежным человеком.

Привычка читать стихи в тему и без меня не вымораживает – я с самого начала знал, что в его голове сплошной раздрай, и он слегка сумасшедший, потому что не задумывается над тем, как на него реагируют люди.

Он похож на девчонку – со спины в ванной или когда изображает собачку, прогибаясь подо мной. Но, стоит ему открыть рот, и образ пустоголового андрогина, скупающего все шмотки из новой коллекции какого-то важного хрена куда-то пропадает.

Сегодня он заявляется в шелковом комбинезоне с тигровыми полосами и в ботфортах, какие носят шлюхи в фильмах про гангстеров, только на плоской подошве, с обмотанной пищевой пленкой шеей и сумасшедшими глазами.

– Ты так по улице шел? – поднимаю бровь я, пока еще спокойно.

Он знает, как меня перетряхивает от его выходок в плане совсем уж эпатажных шмоток, но этот комбинезон – просто вершина.

– Не нравится? – ухмыляется он.

– Честно – говно какое-то, будто на распродаже у яжмамки какой отбил.