Текст книги "Константа (СИ)"

Автор книги: Deila_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Константа, – деликатно поправляет его Шеогорат. – Меня долго не было, но теперь я был всегда. Когда Острова Задрожат как следует, всё снова вернётся на круги своя.

Джиггалаг молчит долго. Очень долго – даже для дэйдрического принца, чьи владения обращаются в прах каждую секунду.

– Константа недопустима. Это противоречит законам Аурбиса. Это противоречит сути проклятия.

– Да? – удивляется Джентльмен с Тростью. – Тебе стоило предупредить меня раньше. Я ее сломал. В начале Серого Марша ты уничтожил Шеогората, но больше этого не случится. Никогда. И даже если тебе удастся убить меня… если я растворюсь в Забвении… кое-что останется всё равно. Я – константа абсолютной свободы. Попробуй-ка просчитать это, лорд Точных Ответов.

– Глупец. Ты полагаешь, что создал противовес мне. Но ты – лишь мнимая величина.

Потому что Шеогорат всегда возвращается.

Потому что можно быть Шеогоратом при мертвом Шеогорате, но не при живом.

Четвертый Путь Хождения не предусматривает подобного, и даже те предосторожности, что должны предотвратить ошибки, ныне непредсказуемы, поскольку речь идет об абсолюте свободы, что есть изначальный хаос, отвергающий любые закономерности и порядки.

Когда изменение обращается константой, во всём Аурбисе и за его пределами не находится такой силы, чтобы остановить это. Четвертый Путь не способен множить сущности, и потому, когда Джиггалаг вновь обращается Шеогоратом, иная сущность Шеогората сливается с ним, оставляя от шедшего дорогой бога лишь осколки.

Так говорит тот, первый Шеогорат. Их теперь двое, и им осталось недолго, потому что они вот-вот сольются в единое целое.

– Я могу обратить мантлинг, – говорит Шеогорат. – Наверное. Скорее всего? Я могу всё, почему бы еще и не это?

– Не думаю, – Шеогорат щурит янтарные глаза. – Я останусь лордом Никогда-Здесь, ты останешься… тем, что бы от тебя ни осталось. Тенью. [3] Осколком. Видишь ли, ты что-то сделал со своей смертной душой… ануической душой… я бы сказал, что ты скорее Кровь Падомая, нежели человек, но – ха! – даже я не могу быть уверен! Но кое-что, я думаю, с тобой случится. Ты этого не захочешь.

Шеогорат не заканчивает – он и так знает, о чем говорит. Смертный Изменил собственную душу, пройдя Четвертый Путь до конца. То, что было его душой, теперь – Шеогорат и Острова, и так будет всегда, и это останется неизменным навеки.

– Всего-то? – смеется Джентльмен-с-Тростью.

И разрывает себя на куски, позволяя Шеогорату стать единым целым и оставляя себе…

***

Осколки.

Всё вокруг в осколках: раздробленные серые морфолиты, обелиски, мечи, рыцари. Он сам. Осколок. Фрагмент. След. Отпечаток. Тень.

Всё это – неправильные слова. Он не слишком хорошо помнит, о чём они, но твердо знает, что они неправильны. Так поют Острова, а он – часть Островов, та часть, что…

Константа.

Да. Вот оно. Константа хаоса. Её не исключить из системы, не вычеркнуть из уравнения. Она всегда есть – во всех временах, с начала начал, до конца вечности, если вечность имеет какую-то власть здесь. Это не совсем правильно и уж тем более совсем невозможно, но это его мало тревожит, потому что это его суть: быть не совсем правильным и совсем невозможным. Относительно чего угодно.

– Тебя ни на минуту нельзя оставить, Хаскилл. Я ушел всего на тысячелетие, а ты успел сбежать с Ваббаджеком, устроить революцию, свергнуть дэйдрического принца и сломать законы Аурбиса. Но спасибо, что принес Ваббаджек обратно!

Это тоже часть Островов. Не константа, но связующая часть, важная часть, главная часть. Он глядит в бесконечность вариаций хаоса и видит возможность воплотить любую из них, при любых условиях. Эта возможность называется – лорд Шеогорат.

Кажется, когда-то он сделал что-то важное, чтобы не дать ему исчезнуть. Кажется, что-то плохое произошло, когда он исчез…

Неважно. Больше этого не случится никогда. По крайней мере, полностью.

– Хаскилл? Хаскилл?! Ты подхватил амнезию у Фа-Нуит-Хена?!

Фа-Нуит-Хен не относится к Островам, Шеогорату или константе, поэтому он не слишком интересен.

– Ну ладно, это попозже. Может, оно и к лучшему. Сейчас мне нужно отстроить обратно Шеот, потому что у меня всё ещё нет трона, а я, в конце концов, принц Обливиона…

Острова вслушиваются в волю лорда и отвечают без промедления. Новый Шеот поднимается из земли в несколько мгновений, и немного позже кажется, что он всегда был там. Янтарные лозы мягко обвивают дома, пока жилы безумия хищными шипами прорывают каменные мостовые.

Хаскилл оглядывается. Высокие башни вспарывают Забвение далеко впереди.

– Отсюда не видно трона, но я учел ваше пожелание, мой лорд.

Шеогорат смотрит на него, сузив вертикальные зрачки. В янтарных глазах они кажутся той самой прорехой в мироздании.

– Неплохо… для тени. Пожалуй, я могу нанять тебя как личного архитектора… нет! Камердинера. Я повышаю тебя до камердинера. Знаешь, Джиггалагу придется придумать что-нибудь по-настоящему интересное, чтобы тебя уравновесить в следующем Сером Марше…

Хаскилл не знает, о чем он говорит, хотя ему кажется, что когда-то он знал. Или будет знать. Но это не слишком важно. Важно, что сейчас нужно привести Острова в надлежащий вид: они всё ещё Дрожат недостаточно сильно, и Врата разрушены, и Вратам нужен Страж, и остаткам Порядка пора исчезнуть.

Наверное, у него будет много работы.

Комментарий к Мнимая единица

[1] Водоворот – в оригинале Maelstrom (если полностью, то Maelstrom Arena) :)

[2] Инфернес – в оригинале Infernace

[3] тень – Vestige, он же осколок, отпечаток, след и т.д.; смертный, лишенный души

========== Карри ==========

Глупая была идея.

Рилейн осторожно переступает через обломки каменных плит и толстые древесные корни. То и дело приходится пускать в ход магию, чтобы расчистить завалы: похоже, что здесь никто не бывал уже давно.

Очень давно.

В воздухе разлито призрачное ощущение чего-то, чему Рилейн никак не может дать название. Неправильность этого тревожит, скребется под ногтями тончайшими иглами безотчетного страха. Глупая была идея – спускаться сюда, в место, названия которому не припомнит, наверное, даже сам Библиотекарь, пробираться сюда втайне от рыцарей, игнорируя предупреждения собственного разума.

Очень, очень глупая идея.

Рилейн идет вперед.

Это место, безымянная могила древнего города, само по себе является противоречием всем незыблемым правилам, царящим снаружи. Рилейн не знает, почему эти руины все еще существуют; если бы Джиггалаг был способен забывать – Рилейн решил бы, что лорд попросту забыл о той части своего домена, что противоречит всем остальным. Но во владениях Порядка нет такого объяснения – “попросту забыть”.

И поэтому Рилейн признается себе – он не знает ответа. Но идёт дальше не только для того, чтобы его узнать.

За очередным поворотом полуобрушенного коридора становится светлее. Рилейн не сразу понимает, почему, но потом различает в серой толще камня тоненькие янтарные нити, звенящие стеклянные побеги, прозрачно-хрупкие и так странно неподходящие миру, выстроенному из элементарных блоков бытия по самым простым законам. Из разломов плит вырываются странные растения, странные конструкции, необъяснимо похожие и непохожие на воспоминания из смертного мира. Рилейн касается светящегося зеленого шара на кончике одной из ветвей и тут же отдергивает руку: чуждая магия обжигает, отталкивает… обвиняет.

Предупреждает?

– Эй, – тихо зовет Рилейн, переступая порог того, что ранее, сотни лет назад, было тронным залом. – Эй, тут кто-нибудь есть?

Дыхание изначального хаоса ледяной жутью касается его лица и равнодушно растворяется в тишине. Рилейну приходится зажмуриться, досчитать до пяти, чтобы не позволить чарующему ужасу выгнать его прочь, будто неразумную тварь.

Когда он открывает глаза, он понимает, что ответ на последний его вопрос – да. Да, тут кто-то есть, тут что-то есть, что-то, от чего его внутренности выворачивает наизнанку неосознанный страх, что-то, что нельзя увидеть – только поймать краешком глаза уродливые, плавящиеся очертания предметов, ощутить на границе восприятия искореженную реальность.

И никогда, никогда, никогда не суметь объяснить это.

Перед Рилейном, на гибком и податливом каменном холсте стены, проявляется множество, великое множество лиц: искателей приключений, исследователей, дураков, отчаявшихся, романтиков, еретиков, уверовавших, скептиков и ученых. Каждое из них – лицо мертвеца. Существо, обитающее в древней могиле под забытым и запрещенным названием, сожрало их всех с равнодушием вечности воплощенной.

– Я… – что значит для изначалья горстка секунд, пока он пытается вспомнить, что вообще такое – “я”? Несет ли это обозначение хоть какой-то смысл, и даже если нет, что раньше приравнивалось к нему? – Рилейн. Мое имя. Рилейн.

– Здравствуй, Рилейн, – вежливо отвечает колеблющаяся пустота.

– Здравствуй, – выдыхает Рилейн в ответ почти изумленно.

На самом деле, он ожидал чего угодно, кроме этого.

Пустота изучает его с тем же отстраненным равнодушием, едва замаскированным скучающей вежливостью. Будто оценивая, стоит ли сожрать его прямо сейчас – или немного помедлить приличия ради.

Пауза становится неприятно долгой.

– Бесконечно увлекательная беседа. Прошу, продолжай. Удиви меня.

– Ты – анимус… анимус лорда Шеогората?

– Если ты желаешь попросить об аудиенции, я боюсь, придется немного подождать. Лорд временно отсутствует.

– Я хотел попросить его о помощи.

– О помощи? Ну и ну. Ты спустился в руины Шеота, нарушив строжайший запрет Джиггалага, в одиночку добрался до тронного зала, не попытался в ужасе сбежать, как любое здравомыслящее существо – и всё это для того, чтобы попросить принца Безумия о помощи?

– В целом, да. Ты… ты не мог бы, ну, – Рилейн неловко кашлянул, – принять какой-нибудь облик?

– О, – сказала пустота, обретая плоть, – разумеется. Мои извинения. Я постоянно забываю об ограниченных возможностях восприятия смертных. Приятно познакомиться, Рилейн. Ты можешь называть меня Хаскиллом.

Глядя на непримечательного человека в костюме придворного слуги, Рилейн отчего-то вдруг отчаянно захотел оказаться перед огромным огнедышащим драконом. Договариваться с драконом ему было бы спокойнее.

– Может… может, вы могли бы мне помочь? Мы можем заключить сделку…

– Возможно, – мирно соглашается Хаскилл. В расцвеченной причудливыми отблесками темноте тронного зала сложно разглядеть нечеловеческое в его глазах. – Но сделки меня сейчас мало интересуют. Вряд ли ты сможешь предложить мне то, чего я хочу, смертный. Видишь ли, Джиггалаг и его свора не могут меня уничтожить… но они решили, что если ослабят меня достаточно, то смогут запереть здесь на время всего Марша. У них даже отчасти получилось. Мне едва хватает энергии на воплощение, и я постоянно чувствую… как это называется у людей?.. ах да, – он тонко, почти деликатно улыбается, – голод.

Какое-то очень, очень, почти бесконечно долгое время Рилейн пытается не сделать ни единого шага назад. Отчего-то ему кажется, что его борьба со здравым смыслом позабавила бы существо напротив, если бы тому было не настолько всё равно.

– Мне надо совсем немного, – отчаянно говорит Рилейн, – совсем немного. Дело в том, что я исследую темпоральную математику…

Пауза кажется чудовищно беззвучной.

– Вы… вы ведь знакомы с темпоральной математикой?

Хаскилл с тем же безупречным вежливым равнодушием качает головой.

– Не имел удовольствия ознакомиться. Бессмысленные попытки смертных классифицировать и упорядочить части столь сомнительной и ненадежной концепции, как время, меня не интересуют. О нет, Рилейн, пожалуйста, не начинай рассказывать мне о темпоральной математике, иначе мне придется тебя съесть.

Невесомый воздух за спиной камердинера вздрагивает, сминая вековечный камень стены, как серую холстину. Те, кто не вернулся из запретных руин, проступают на ней чудовищным барельефом: сущность Хаоса поглотила их и переварила, пропустила сквозь жернова безумия личность и память – и запомнила оставшееся. Сколько таких невезучих авантюристов теперь – камердинер Хаскилл?

Которым из них станет очередной излишне самоуверенный научный исследователь?

– Мне не смог помочь никто из служителей лорда Джиггалага, – непослушным голосом выговаривает Рилейн, отворачиваясь от агонизирующего барельефа из слепленных воедино лиц. Человеческое воплощение Хаскилла тоже остается позади, но Рилейн не думает, что хочет обернуться снова. – Дай им сколь угодно сложную формулу, они разобьют ее на тысячи элементарных единиц и с абсолютной точностью докажут или опровергнут ее. Дай им тысячи элементарных единиц, и они не будут знать, что с ними делать.

Пустота за спиной беззвучно смеется. Причудливый светящийся цветок выдыхает Рилейну в лицо целое облако душистой пыльцы; он тонет в пьянящем дурмане, почти не чувствуя, как подкрадываются всё ближе янтарные ветви, царапаются сверкающими шипами, стискивая в колючих объятиях.

Хаскиллу достаточно укоризненного взгляда, чтобы хищные лозы виновато отстранились от неосторожного просителя. Рилейн расплачивается за почти ставший последним вдох только приступом кашля и запоздалого страха.

– Не обращай на них внимания, – почти что извиняющимся тоном с едва различимой насмешкой говорит Хаскилл, – они совсем одичали, безобразники. Так ты хочешь совершить что-то поистине немыслимое для слуг Порядка, Рилейн? Найти разгадку, которая так близко, что ее можно увидеть краешком глаза, зацепить кончиком пера – но не удержать в руках?

(Тебе всегда не хватает какой-то ничтожной малости.

Какого-то пустяка: вдоха в нужную минуту, молчания, солнечного блеска, скрипа пергамента в тишине. Это всё ты можешь собрать и сам, Рилейн. Самое важное – то, что превратит их в научный прорыв. Серые рыцари понятия не имеют, о чем речь. Они не поняли бы, даже если бы ты нашел подобному имя и назвал его: они не знают, что такое «вдохновение», или «озарение», или «творчество», или «искусство». Они не могут этого знать. Для них это бессмысленный набор литер.

Поэтому ты пришел к лорду Никогда-Здесь, надеясь на его безумную щедрость, поскольку тебе больше не на что надеяться. Тебе всё время не хватает чего-то, чему ты даже не знаешь названия, чтобы сделать этот единственный и самый нужный шаг вперед.

Я знаю, чего ты хочешь.)

– Но чего ты хочешь взамен? – сипло, почти неслышно спрашивает Рилейн. Хаскилл задумчиво смотрит на него, а затем поджимает губы; но, к почти незаметному облегчению просителя, скорее раздраженно, чем зло. Рилейн не хотел бы видеть его по-настоящему разозленным.

– Не в моих правилах давать милостыню смертным, но в этот раз я сделаю исключение. Когда человек сделает то, что не удавалось лучшим из избранных Джиггалага, и перетасует вечность согласно своим прихотям, я буду смеяться над Диусом весь ее остаток. Награда, достаточная для меня.

«Никогда не верь безумцам» – первая заповедь ведущих дела с Шеогоратом или его слугами. Рилейн молчит; Хаскилл равнодушно скрещивает руки на груди.

– Конечно, ты можешь отказаться. Может быть, я даже буду настолько щедр, что позволю тебе уйти… но я бы советовал тебе не испытывать мое терпение. Оно порядочно истощилось за сотни лет пребывания в этом отвратительно скучном месте. Не думаю, что ты можешь винить меня в этом.

Глупая была идея – спускаться сюда. Руины Дрожащего царства не зря были забыты сохранившими здравость ума.

– Еще одно условие, – говорит Рилейн, пытаясь не обращать внимания на хрустящие лозы, медленно сползающие на плечи камердинера. Хаскилл остается совершенно безразличен к янтарным шипам, пронизывающим плоть и ломающим кости с голодным влажным треском. – Я должен сохранить рассудок. Никакого безумия.

Хаскилл пожимает плечами, словно раздробленный лозой сустав, что уже не должен быть способен двигаться, ничуть ему не мешает.

– Не представляю, что в твоем понимании безумие или его отсутствие. Но не беспокойся, я не стану делать из тебя очарованную марионетку или что там смертные воображают о сделках с дэйдра. Удивительное высокомерие. Это может казаться невероятным для тебя, но не каждое существо в Обливионе мечтает иметь дела со смертными больше, чем нужно.

Отвратительная была идея. Ужасная, безнадежная, алогичная и попросту смертельно опасная была идея, спускаться сюда и просить помощи у лорда Безумия или его временного заместителя. Рыцари не зря истребляют тех, кого хоть раз коснулся чумной хаос Шеогората: он кажется непозволительно…

…простым выходом.

Но, с другой стороны, разве не это – основной постулат Джиггалага? Бритва-артефакт куда больше подошла бы ему, нежели Мерунесу.

Рилейн в последний раз смотрит на исковерканные образы мертвецов за спиной невзрачного человека в костюме придворного слуги. Константа хаоса глядит на него в ответ с крошечной толикой интереса в бездне скучающей вежливости, с равной вероятностью готовой обернуться пылающим штормом, сжигающим саму ткань Обливиона, и шелестом трав под теплым илиакским бризом.

– Хорошо. – Голос подводит, приходится сглотнуть комок прогорклого подземного воздуха вперемешку с пыльцой и пылью. – Как ты это сделаешь?

– Карри.

– Карри? – Рилейн чувствует себя очень…

Странно. Или глупо. Или и то, и другое разом. Хаскилл глядит на него с долей явного раздражения. Если все дэйдра мечтают заключать сделки с людьми, Хаскилл совершенно точно не относится к дэйдра.

– Все смертные страдают расстройством слуха? К-а-р-р-и. Не волнуйся, Рилейн, даже ты поймешь это буквально…

сейчас, обещает бездна и обрушивается в его разум необъятным абсолютом всевозможности.

***

Диус опаздывает.

Вероятно, он испытывает некоторое сожаление: человек, чей рассудок перемолола в крошево константа Хаоса, знаком ему. Рилейн Артрайд, исследователь темпоральной математики, опередивший свою родную эпоху на несколько Эр.

То, что осталось от Рилейна Артрайда, не обращает никакого внимания на Библиотекаря. Пол и стены бывшего тронного зала сплошь исцарапаны числами так, что на каменных плитах нет ни дюйма свободного места, поэтому Рилейн вырезает числа поверх уже написанных, выцарапывая кривые линии лезвием затупившегося ножа, когда иссякает запас магической энергии.

– Открытие, которое он хотел совершить, невозможно.

Пустота несогласно волнуется. Камердинер Шеогората воплощается из темноты и едва различимых царапин на камне; останавливается рядом с Диусом, сложив руки на груди.

– Он его совершил. Совершит-совершает. Возможно, вероятно совершит? Совершимое совершенно совершено. Не вынуждай меня говорить это языком смертных, я заглянул в его разум и поразился тому, насколько скучна и убога концепция людского восприятия изменчивости и неопределенности времени. И всё же: он получил, что хотел.

– Ты лжешь им и себе. «Озарение», «вдохновение» – пустые слова; служители Порядка не понимают их значения лишь потому, что этих значений нет, они бессмысленны и фальшивы. Даже то, что ты сделал… это чистая математика.

Смертные слишком часто забывают, что сотворять – это участь других богов. Дэйдра – это функция преобразования. Хаскилл – это функция преобразования. Рилейн согласился на сделку, и Хаскилл применил собственные алгоритмы ПАДОМАЙ-Изменения | самую свою суть – к его разуму. И, конечно же, отыскал ту единственную несуществующую, но осуществленную им функцию, способную вычислить нужный просителю ответ – и Изменил самого Рилейна соответственно ей.

В конце концов, если кто-то хочет совершить что-то поистине невозможное, есть только одна сущность, способная на это: первозданный Хаос, искра абсолютной свободы, дыра, прожженная в мироздании Пустотой изначалья. Лорд Шеогорат. Или невозможная константа.

Рилейн хотел пересчитать бесконечность по единицам. Хаскилл мог это сделать. Любой из достаточно сильных дэйдра или эйдра мог бы; сущностям, являющим собой бесконечность, естественно оперировать подобными величинами. Но только один из них мог позволить такое смертному – и преуспеть.

Рилейн Артрайд буквально пересчитывает бесконечность по единицам. Применяя к каждой безумную, невозможную формулу преобразования, полученную с помощью самой возможности невозможности. Когда он досчитает до конца, сама концепция темпоральной математики изменится навсегда.

Диус знает, что этого никогда не произойдет. Время не властно над Рилейном здесь, в Обливионе; но вечность кончится уже в пасти величайшего из драконов, и самое значимое открытие в АКА-относительной области науки растворится в предначальи самого АКА. Не нужно быть Библиотекарем Джиггалага, чтобы просчитать это в ветвящихся картах вероятностей.

– Ты не можешь найти решение, – вкрадчиво, почти беззвучно говорит Хаскилл. – Дело не только в операциях на бесконечностях. Клянусь всеми сорока тысячами царств, ближайший подданный Джиггалага, неспособный познать то, на что способен смертный – это сама квинтэссенция слепоты Порядка.

Диус не отвечает, как не отвечал прежде на прошения отчаявшегося смертного исследователя. Он давно уже не чувствует злости или раздражения, но почти с удивлением отмечает странную смесь жалости и вины: одна из ценнейших тайн прямо перед ним, растянутая во времени до самого его конца, и он неспособен ее коснуться. Он не в силах ее сохранить, и это – прямое нарушение его долга Библиотекаря, это – самое близкое понятие боли, которое он помнит и способен испытывать.

Поскольку Рилейн был прав, и Хаскилл не лжет, ему не принесла бы удовлетворения ложь; ни один из служителей Порядка не может найти решение, для которого требуется невозможное. Порядок отвергает невозможное. Порядок неспособен взаимодействовать с ним.

– Правда, смертному нужна вся вечность, чтобы пересчитать ее по мгновениям. Если бы Рилейн был мной, он бы знал решение уже сейчас, как знаю его я, – Хаскилл деликатно улыбается уголками губ, прежде чем снова раствориться в пустоте. Воплощение отнимает у него последние силы, но даже в этом Диус не находит облегчения.

Рилейн замирает на долю секунды, прежде чем янтарные ветви нанизывают его на длинные шипы, жадно сияющие огнистым светом. Хаскилл безмерно голоден, и он выпивает энергию из тела смертного до последней капли, пока оно не осыпается сухим прахом на испещренные бесчисленными царапинами каменные плиты. Сломанное отражение смеется из расцвеченной янтарем тьмы в ответ на молчание Библиотекаря:

– Жаль, что мне нет дела до темпоральной математики.