Текст книги "Соучастники"
Автор книги: Даяна Р. Шеман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
6.
«Морская болезнь» у меня началась на второй день. Сначала заболело горло, что я приписал усталости и эмоциональному напряжению. Затем появился насморк. На третий день я проснулся весь в поту, со слабостью во всем теле. Говорить я, казалось, разучился. Я попытался позвать стюарда, но вместо голоса обычного услышал животный слабый хрип.
За дверью собирались пассажиры, на ходу сбрасывали туфли. Их здоровые слова я различал с ненавистью к ним. Если бы я мог громко выругаться, я бы тут же это сделал. Но ругаться больным шепотом – утешение ничтожное, этакое дополнительное унижение своего достоинства. «Но не могут же меня тут бросить! – мысленно прохрипел я. – Кто-нибудь заметит, что меня нет, пойдет проверит! А если я умираю? Или уже умер?»
Надежды мои оказались глупыми: часа за три, что я валялся, никто обо мне не справился. Поминутно я сморкался в длинный платок, найденный мною в тумбочке. Горло ныло, как у умирающего от жажды. На полчаса, наверное, я заснул, а очнулся с воем в голове. Я понял, что у меня поднялась температура.
Собрав последние силы, кое-как я сел. Чтобы встать, я уцепился за тумбочку. Дверь с враждебностью ждала моей атаки. Победив ее, я вывалился в мир. Там меня и нашли – лежащим на полу, без сил, задыхающимся от невыносимого кашля. Сильные мужчины перенесли меня обратно на постель; затем мне принесли воды и посоветовали лежать с закрытыми глазами.
– Может, лучше вынести его? Может, посмотрит на горизонт – и все пройдет?
– Ничего, так отлежится.
Боже, как мне хотелось в это мгновение их смерти!
Не знаю, сколько я лежал. Несколько раз я вставал, чтобы добраться до уборной, но после, возвратившись, я не мог с час отдышаться. Внешнее представлялось мне опасным, мое тело постоянно было в напряжении, словно ожидая нападения. Кашель душил меня. Бывало, я засыпал, но пробуждался от любого случайного стука, любого голоса за дверью. В одну минуту я начал молить Бога, чтобы он забрал меня. «Нет, жить так невозможно!»
И в третий день моей болезни я лежал, но теперь стал интересоваться посторонней жизнью. Моя ненависть прошла, сменившись завистью. Я ловил мелкие обрывки разговоров и в своем воображении додумывал. Я попросил принести мне бумагу и что-то накалякал в уголке. Снова не ел, а только пил. От голода у меня кружилась голова.
В Минске и Осло мы потеряли четверть пассажиров. На корабле стало больше места, о заболевших (а я был не один) вспомнили и начали заботиться.
На шестой день ты пришла ко мне. Я, должно быть, спал. Проснувшись, я взглянул на часы: половина пятого, светло и ярко. Твои слова сталкивались со словами постороннего. Я прислушался.
– Но мы уже останавливались в Осло.
– Нет, гражданка, то был Копенгаген. А сейчас Осло.
– А я уверена, что в Осло мы были!
– Вам показалось.
– Безумие какое-то! Мы так никогда не доплывем! Я должна была прибыть прошлым вечером!
Ты вошла ко мне, клетчато-полосатая нежность.
– Можно? – вспомнив, спросила ты.
– Нет, – ответил я.
– Но я уже вошла.
Нашлись у тебя красные маки и блюдечко с медом.
– Это я вам принесла. Марк Анатольевич, вы как?
– Плохо.
– У вас «морская болезнь». У Валерии Николаевны тоже.
– А кто это?
– Валерия Николаевна? Пассажирка. Мы с ней подружились. Ей поплохело позже.
Я промолчал.
– Вы любите цветы? – спросила ты.
– Пожалуй. А вы?
– Нет, – решительно сказала ты.
– Почему?
– Они… не люблю, что их срезают. Мы убиваем их.
– Вы не любите, когда человек вмешивается в жизнь природы?
– Наверное, – медленно сказала ты. – Мне непонятно, отчего многие представители нашего вида считают природу своей прислугой. Боюсь, правило считать человека хозяином этого мира сослужит нам плохую службу.
– А зачем вы принесли цветы мне?
– Но вам они нравятся, – ответила ты.
– Скажите…
– Вам лучше, – заметила ты.
– Да. Скажите, а творчество и воображение – это тоже вмешательство в жизнь природы?
– Почему? – спросила ты. – Фантазии не плохи. Никому они не навредили.
– Думаете? Я знал человека, который был одержим фантазией. Он совершил ужасное, чтобы преодолеть жизнь и целиком уйти в свое воображение. Воображение очень притягательно.
– Не замечала, – перебила ты. – Вам лучше. Я принесла мед. Съешьте ложку-две, он поможет горлу.
Ты выглянула, услышав, как зовут в город. Мы снова прибыли. С возмущением ты возвратила голову в мою каюту.
– Да это не Осло, это Клайпеда. Мы никогда не доплывем!
– Не знаете, сколько до Познани?
– Если бы.
– Поцелуйте меня.
Искренне ты удивилась. Должно быть, из жалости наклонилась, поцеловала мой впавший висок.
– Скучаете?
– Нет-нет, – быстро ответила ты.
– А что?
– Я устала.
– Давно вы знакомы… с женихом?
– Со времен учебы.
– Какой он?
– Ну, он… он – гений. И оттого ко всем равнодушен. Даже ко мне. Он любит больше всего науку. Он меня не любит, но это… неважно.
– А вы его любите.
– Очень. Глупость какая! – перебила ты себя. – Гениев все любят, а они – никого. Им кажется, что они любят, а на деле – пустота. Они любят себя. А к нам они безжалостны.
– Мне жаль. Честно.
– Пустяки. – Ты встала от меня. – Не берите в голову. Поправляйтесь. Ешьте мед.
Я попытался поймать твою руку, но ты отстранилась. Я хотел тебя утешить. Не понимаю, что это за несправедливость: ты, моя Алиса, прекрасна, необыкновенно красива и умна – и тебя не любят? Тобою пренебрегают? Впервые мне захотелось вмешаться в твою жизнь. Доказать тебе, что ты неправа в своей любви. Чтобы ты поняла, что любишь недостойного человека. А может, во мне говорило упрямство, желание показать тебе, что я лучше, умнее?
7.
С постели я встал на второй неделе. А плавали мы шесть недель.
Ты тщетно ожидала, когда мы прибудем в Ригу. Мы останавливались у Хельсинки, Таллина, Стокгольма, Висбю и Мальмё. Ни Риги, ни Познани не было, словно их стерли с мировой карты. Я о Познани не спрашивал. Я решил сойти в любом городе – вместе с тобой. А ты отказывалась сойти в ином месте, ты ждала Ригу, интересовалась – и тебе говорили, что не время, нужно забрать пассажиров в Стокгольме и Кеми.
Ты прошла через все стадии несчастного человека. Сначала ты отказывалась верить в пренебрежение твоими интересами. Потом злилась, грозилась засудить членов экипажа и транспортную компанию. Затем пробовала договориться, обещала деньги и хорошее слово в книге отзывов. На третьей неделе ты впала в мрачное настроение. К тебе нельзя было подойти, ты огрызалась, могла оскорбить за случайный взгляд в твою сторону. В начале четвертой же ты смирилась. Отвратительное поведение сменилось бессильной апатией.
Теперь ты не наряжалась. Каждый день на тебе было простое полосатое платье. Когда похолодало, ты вытащила из чемодана осеннее бежевое пальто. Я заставал тебя на палубе. Ты стояла, чуть перегнувшись через перила. Я заговаривал с тобой – и ты отвечала слабо и беспомощно, как растерявшееся существо.
– Это бесконечно, бесконечно… – раз сказала ты.
Постоянно на «Титане Рона» были лишь мы и твоя знакомая, Валерия Николаевна, из нашего посольства в Берлине. Остальные пассажиры сменялись каждые пять-семь дней. Я и не разговаривал ни с кем, кроме тебя и Валерии.
Какая она, Валерия?.. Несколько мужеподобная, с широкими руками и большими ногами, лицом бледная, брови – светлые-светлые. Волосы – в толстой косе, переброшенной через плечо. «Снежная Валерия» – ты о ней сказала. Пожалуй, соглашусь с тобой. С нее стоило срисовать «Зимнюю королеву» из норвежской сказки.
Мы были оторваны от мира. В новом месте нам приносили свежие газеты, но они лишь показывали, насколько мы отдалились от обычной жизни. Мы плыли в бесконечности. На суше творились революции, угрожали войной, обзывали фашистами и коммунистами. Валерия научила нас любить эти глупые новости. Началось с Италии.
– Не планируете посетить Италию? – спросила меня Валерия за ужином. Она сидела в кресле, перебросив голые ноги через подлокотник. – Наши свергли фашистов, повесили их диктатора. Хотите посмотреть?
Как ни далек я был от политики, я прочел новость с увлечением. Весть из живой Вселенной!
Валерия рассказывала об Италии. Какое-то время она работала в Риме, но разочаровалась в своем женихе. С удивлением я узнал: больше всего она мечтала выйти замуж за революционера. Теперь она расстроилась. Она, получается, порвала отношения с лидером протеста в Италии. С ее стороны это было неправильно. Нынче она делала ставки на новую жертву, а именно на молодого предводителя «левых» в Германии.
– Зачем нужно обязательно выйти за революционера?
– Я человек романтичный, – легко ответила Валерия.
– Но есть не менее романтичные профессии.
– Какие?
– Музыкант. Поэт.
– А, вы о себе.
– Нет-нет, – испугался я.
– А что испугались? Очень вы нужны!.. Хотите, расскажу? – посмеиваясь, спросила она. – Знаете, раньше я была ребенком. Вы были ребенком?.. Так, я была ребенком. Хуже – я была ребенком женского пола. Хуже – я была впечатлительным ребенком женского пола. Нет, хуже…
– Вы не отвлекайтесь, – напомнил я.
– А-а-а. На Пасху – мне было девять лет – мне нагадали, что я выйду замуж за человека, который сделает нашу революцию. Я буду очень любить его. А потом он храбро погибнет за наше дело, а я останусь уважаемой вдовой. Ну, как?
– Ну…
– Это пустяки, – весело сказала Валерия. – Именно мне доверят вывесить красный флаг – символ нашей победы. После смерти мужа на баррикадах.
– Обязательно революционеру погибнуть на баррикадах? – полюбопытствовала ты.
– Конечно. Это называется сакральной жертвой.
Валерия должна была сойти в Киле и ехать в Берлин. Она боялась, что революция случится раньше, чем желанный революционер на ней женится. Оттого она каждое утро спрашивала, далеко ли до Киля. Было далеко. Валерия пожимала плечами и замолкала.
Когда повеяло осенью, мы полюбили проводить дни на кушетках на палубе. Валерия перечитывала газеты, ты пыталась осилить одолженного у меня «Чапаева на диване», а я тупо смотрел в морскую зелень, в горизонт. Бывало, я засыпал, наклонив шляпу к глазам. Просыпался – а вы все читали. А чем было заняться мне?
8.
Вечерами я приходил в твою каюту. Ты сидела, обхватив ноги руками. Дневное платье ты сбрасывала на пол. Я садился на единственный стул и начинал рассказывать. Чтобы развлечь, пересказывал известные книги. Болтал о не-жизни без тебя. Ты рассказывала о маме, об институтских временах. Нам было тоскливо. Апатично ты напевала о Богемии, а я вспоминал историю о черноволосой еврейке, что заворожила священника и воспользовалась его любовью, чтобы сбежать от испанской Инквизиции.
– Хоть бы кончилось это поскорее… – сказала ты. – А если мы никогда не сойдем на берег?
– Это невозможно, – логично ответил я.
– Если мы умрем в море… Ты бы хотел гнить в земле или опуститься на…
– Не хочу знать.
– Мы тут умрем, – с отчаянием сказала ты.
– Ты хочешь умереть? – серьезно спросил я.
– Я хочу, чтобы все закончилось. Я хочу умереть. Я не могу больше! Я задыхаюсь тут!
– Со мной?
– Нет, конечно, – со злостью сказала ты. – Я хочу покинуть этот корабль. Хочу, чтобы он затонул! Хочу, чтобы мы все погибли!
– Хорошо.
Я решительно встал. Ты посмотрела с удивлением.
– Ты уходишь?
– Я иду топить корабль.
– Вот как, – сказала ты. – И как ты собираешься нас потопить?
– Не знаю. Доверюсь воображению. Хочешь потопить его вместе со мной?
– Ну… А что нужно?
– Я тебе скажу. Нам нужно выйти на палубу.
Ты решила идти в пижаме. Я уговорил тебя набросить поверх пальто. Мы вышли в промозглый осенний воздух.
Над палубой зависли кристаллики льда. Ты протянула ладонь, чтобы взять один, но я перехватил твою руку. Волосы твои сливались с темнотой, а лицо – кукольный овал с замершими открытыми губами, с посиневшими ресницами у расширившихся глаз.
– Там ничего нет, – сказал я, указывая на горизонт. – Темнота. Вообрази, что эта тьма заканчивает мир.
– Не хочу. Я хочу выйти из темноты. Хочу освободиться.
– Хорошо, Алиса. Я тебя освобожу.
Спокойно я отвел твои руки, свои прижал к твоим глазам. Твои веки оказались влажными и мягкими.
– И что мне нужно? – спросила ты.
– Просто… постой так.
– Очень хорошо, – сказала ты.
Как во сне, ты чуть прислонилась ко мне.
Со вспыхнувшей яркой силой нас отбросило друг от друга. На мгновение мне почудилось, что я лишился слуха. С тошнотою я вставал, цеплялся за что-то стальное. Ты попалась мне справа. Как молния, мелькнуло твое ошеломленное лицо.
– Ты жива? Все хорошо?
– Я… я… жива.
– Что это было? Словно… толчок.
– Посмотри! – Ты показала.
Мы на полной скорости влетели в черное шарообразное нечто. Позже нам сказали, что то была фашистская военная база, брошенная без присмотра после поражения фашизма в Италии.
9.
Вдвоем мы пошли к капитану. Пустили нас неохотно.
Он стоял у зеркала и завязывал галстук. На нас посмотрел с живым удовольствием.
– Вы пришли жениться? – осведомился он.
– Нет, – ответил я.
– Странно.
– А нынче кто-то должен жениться? – поинтересовалась ты.
– Я был уверен, что женитесь вы.
– Нет, мы…
– Послушайте, – перебил я тебя, – вы знаете, что корабль тонет?
Он был очень удивлен. На мгновение мне показалось, что он меня не расслышал, но потом лицо его приняло сочувственное – но не то, что я хотел – выражение.
– Неужели? – иронично спросил он.
– Там страшная пробоина, – сказал я. – Посмотрите сами, если не верите.
– С чего бы ей быть, пробоине?
– Но мы столкнулись…
– Вам показалось.
В ошеломлении я замолчал. Честно признаюсь, я был готов услышать любую отговорку, любое восклицание страха или счастья. Но протестовать против ироничного «вам показалось» было бессмысленно.
– Я уверен… – с жалобой котенка залепетал я.
– А я уверен, что все хорошо. Я тут главный. А вы кто?
– Я пассажир, который хочет жить, – с новой яростью сказал я.
– Пожалуйста.
– Что – пожалуйста?
– Вы вольны жить. Я не запрещаю.
Снова болтовня зашла в тупик. Ты с тревогою переминалась с ноги на ногу.
– Но… если мы тонем… – тихо прошептала ты.
– Вы? Тонете? Я вам сочувствую. Я не тону. Закройте дверь.
Мы вышли. С новым выражением страха ты уткнулась в мое плечо. Впервые ты была столь слаба со мной – слаба по-иному, слаба со страстью к жизни. Задержавшись носом у твоей шеи, через шевеление твоей крови в венах, я понял, как в тебе встрепенулись сильные чувства, как ты хочешь остаться на этом свете – и как ты боишься из него уйти.
Мы побежали, настороженно выслушивая свои шаги. Возвратились к испугавшему нас месту. Наклонившись, можно было смотреть, как вплетается чернота в волокна нашего временного убежища там, в самом низу. Мокрая тьма струилась с быстротою крови.
– Марочка, я не хочу, – внезапно воскликнула ты. – Там холодно и страшно.
– Ничего не поделаешь.
Любимая жизнь твоя не сопротивлялась мне. Знаю, ты доверилась мне инстинктивно, как единственному живому человеку на этом корабле. Как никто, я понимал: ранее ты боялась ожидания жизни, а нынче боишься ожидания смерти. Как ранее ты в отчаянии себя спрашивала, долго ли тебе еще плыть, так и теперь ты страдала, размышляя, сколько ждать тебе осталось до конца.
– Если мы обречены… – шепотом сказала ты. – Лучше я брошусь сразу! Сейчас же!
– Нет-нет.
– Не могу больше ждать! Не могу! Если мы умрем, лучше умереть сразу!
– Я спасу тебя, Алиса, спасу.
– Как? Как?
– Не знаю. Не нужно здесь стоять. Ты замерзла.
– О, какая разница?
Я отвел тебя в твою каюту. Бессильно ты присела на одеяло.
– Одевайся, – сказал я. – Путешествовать в пальто на пижаме – сомнительное удовольствие.
А я пошел спрашивать. В персонале смотрели на меня с презрительным изумлением; не знаю уж, из чего я черпал силы для бестолковых расспросов. Единодушно пришли к мнению, что я несколько спятил после «морской болезни» и неплохо бы выбросить меня на ближайшей остановке. Не встретив понимания, я решил стучаться к пассажирам, но мне не открывали – то ли заснули, то ли испугались моих отчаянных просьб. Только Валерия вышла ко мне. Она была в красной шелковой пижаме и с черной «сонной» маской на лбу.
– Вы пришли за моей музыкальной шкатулкой?
– За… какой музыкальной шкатулкой?
– Я так понимаю, вы заснуть не можете, – сказала Валерия. – А помните, я рассказывала, что моя шкатулка может усыпить любого.
– Неважно. Вы знаете, что мы тонем?
– Но мы не тонем, – уверенно сказала Валерия.
– Нет, тонем! – разозлился я из-за ее сопротивления.
– Так отчего капитан не скажет, что мы тонем?
– Не знаю! Он не верит, что мы тонем!
– Но, значит, мы и не тонем!
– Вы… хотите сойти на берег живой? – уже посадив голос, спросил я.
– Пожалуй.
– Так собирайтесь. Мы уплываем.
– В далекое странствие?
– Именно так.
10.
Ты ждала меня сидя. У ног стоял маленький чемодан с яркой наклейкой: «Бангкок, с пожеланиями долгого пути». Черные пышные рукава спустились с плеч, шея, из-за теней в каюте, казалась длиннее и тоньше. Словно живая трость, пришло мне в голову.
Я сел и обнял эти жаркие плечи.
– Поскорее бы, – прошептала ты.
– Мы вот-вот поплывем.
– Как?
– Не знаю… возьмем лодку. Ты умеешь плавать?
– Нет.
– Ничего. Я умею. Мы справимся, вот увидишь.
Черные твои волосы оказались днем. С облегчением я различил твой запах – запах счастливой солнечной жизни вне страшных стальных комнат.
– Я тебя люблю, Лисочка.
Затем я взял твой чемодан. Ты встала, надела шапочку, чтобы не замерзли уши.
Корабль словно опустел, погасли огни, мы остановились, брошенные в наступившей морской тишине. Исчезли чужие нам существа. На ощупь мы поднимались, руками искали стены, поручни, друг друга. Твое лицо то отступало от меня, то вновь являлось ослепительно красивым овалом нежности.
Мокрая тьма была уже близко. По палубе мы бежали, чувствуя, как скользкость накреняется, грозя нас с себя сбросить. Белая Валерия с «морским» кашлем нагнала нас, крикнула:
– Мы тонем, тонем!
Я промолчал.
– Там есть лодка, там! – Она схватила меня. – Нужно ее сбросить!
Ничейная лодка бездельно лежала в десятке метров от нас. Как ее хозяйка, Валерия взялась за нее раньше. Мы с тобой помогли ей, и как-то втроем мы смогли перебросить лодку. С грохотом она обрушилась во тьму. Близость черноты успокоила меня: значит, обвались мы в нее, мы не погибнем от одного соприкосновения.
– Оставь чемодан, – сказал я тебе. – Он все равно утонет.
Не помню уж, кто из нас прыгнул первым.
Оглушающе ледяная тьма обняла меня всего. С жутким страхом я высвободил голову. Крича, ты боролась с захватившими тебя черными лапами. Я сумел обхватить тебя и вытолкнуть наружу.
Валерия успела забраться в лодку и высматривала нас.
– Вытаскивай ее, вытаскивай! – прохрипел я.
Без нашего участия нас уносило прочь, к неизвестным огням далеко-далеко. В обессиленном молчании мы переживали случившееся. Сейчас мне кажется: холод той ночи отнял часть меня, какая-то часть меня – истинно хорошая, трогательно наивная – должна была утонуть, чтобы я продолжал жить. Странно это. Быть может, исчезло то, что сопротивлялось тебе?
Я понял, что люблю тебя, не тогда, когда сказал: «Я тебя люблю, Лисочка». То были слова – не любовь, нет. Как поэт, я мечтал, чтобы слово мое ожило. И тут оно ожило. Сначала я сказал тебе – и это стало единственно возможной явью. Небо глядело на тебя мрачно, и я хотел заслонить тебя, хотел, чтобы оно не смотрело, не узнавало тебя. Я знал: оно смотрит, оно желает тебя.
Мы плыли очень долго. А спустя сутки наступило утро – и на горизонте мы рассмотрели рассыпавшееся сияние Риги.
11.
Два дня я отлеживался. Раза четыре у меня были сумрачные посетители, что спрашивали о корабле, о фашистской базе, о нашем столкновении. Потом они оставили меня. Я плотно завтракал, запивая несколькими бокалами вина, за ужином ел овсяную кашу с молоком и какао. Ночью я пил много кофе. Как машинально, я написал странное о тебе, но отбросил: даже для «Вымысла» то было ничтожно.
В первый вечер я послал тебе записку. Наивно я думал, что ты ответишь быстро: до твоего номера дойти можно было в четыре шага. Но ты проигнорировала мое письмо. Со злостью я подумал: «Ну и черт с тобой!» От твоего не-ответа мне захотелось поухаживать за Валерией; захотелось убежать в иное сильное чувство, и чтобы ты поняла, как потеряла меня. В наступившую ночь я почти ненавидел тебя. Позже спустился мягкий свет – и я заволновался. В девять часов я спросил о тебе:
– С Алисой Валентиновной все хорошо? Она завтракала?
– Она спит, – услышал я.
«Возможно, она уже спала, когда ей принесли записку, – решил я. – Она легла, ее не стали будить, просунули записку под дверь. Она проснется – и ответит».
Утро я пролежал, заучивая «Танечку» Маяковского. А в два часа ко мне постучалась Валерия и поинтересовалась, не соглашусь ли я составить ей компанию. Она хотела выпить чаю на террасе.
Валерию я нашел в кресле-качалке. Как неисправимый покоритель снегов, она закуталась в шали и шарфы, отчего вся стала красная. Пила она не чай, а ледяное молоко, которое должно было помочь от боли в горле.
– Хотите посмотреть, что мне привезли от Арлена? – с улыбкою спросила она.
– От кого?
– От Арлена, моего жениха.
Из неизвестной глубины шарфов она извлекла маленькую белую шкатулку.
– Вместо утонувшей музыкальной? – спросил я.
– Нет. Откройте.
Шкатулка была легкой, как бы невесомой. Я открыл ее. В лицо мне брызнуло сине-голубое, бежевое, пурпурное, тропически-зеленое. Невольно я заслонился от скорости этих оттенков. Валерия рассмеялась и, пока я успокаивался, отняла шкатулку. С брезгливостью я дернул левою рукой: на ней пошевелились чьи-то лапки.
– Ну, не бойтесь их, – со смехом воскликнула Валерия. – Они совершенно ручные. Они вас не укусят.
Четыре крупные бабочки расселись близ меня. Голубая, с синими кончиками крыльев, смотрела на меня с подлокотника кресла. Пурпурная чистила лапки, устроившись за моим ухом. Бежевая и изумрудная заинтересовались моими домашними туфлями.
– Они меня слушаются, не бойтесь, – сказала Валерия.
– Это жених вам прислал бабочек?
– Ну, как сложно до вас, Марк Анатольевич, доходит. В который раз говорю: это бабочки Арлена. Он их выращивает.
– Что, сам?
– Да. У него маленькая ферма. Он очень любит их. Узнал из газет, что я плыла на «Титане Рона». Решил меня утешить.
– Я думал, бабочек, если и растят, то не для утешения.
– Напрасно, – ответила Валерия. – Они – как маленькие дети. Все понимают. Жаль, говорить не умеют. Вот, сейчас покажу, как их кормить. О них нужно заботиться, иначе они погибнут.
С ленивым любопытством я смотрел, как Валерия готовит раствор с сахаром и медом. Жестом она подозвала своих питомцев. В минуту четыре хоботка опустошили блюдце. Потом, чтобы бабочки не замерзли, Валерия заманила их в шкатулку.
– А зачем растят, если не для иголки? – спросил я.
– Вы не знаете старую немецкую легенду о бабочках?.. Давным-давно, в забытом княжестве, жил один рыцарь. Он собирался в путь, сражаться за своего князя. Когда он уже сел на своего гнедого жеребца, к нему выбежала его невеста. В руках она несла разрисованный ларец. Она сказала: «В нем – мои бабочки, пусть они напоминают тебе о моей любви. И пусть они погибнут, если ты погибнешь. Считай, что они – это мое сердце». Рыцарь бережно хранил бабочек. Как известно, если их воспитывать, правильно кормить, они могут прожить и шестьдесят лет. Ночью он отпускал их полетать, а утром они неизменно возвращались. Во многих битвах он побывал. Неизвестно, победил он или проиграл, но возвратился в родные земли семь лет спустя. Бабочки были живы, ведь он так заботился о них. И вот он возвратился. Но, не успел он слезть с коня, как ему сообщили о смерти невесты. Она умерла сутками ранее. Он попросил пустить его к ней. Встав у ее изголовья, он выпустил на волю ее бабочек. Они опустились на грудь умершей – и внезапно она задышала, ее лицо порозовело, и она открыла глаза и узнала своего любимого. Верность любви спасла ее от смерти и забвения.
– Как красиво! – согласился я.
– Вам нравится? Это известная история. Бабочек растят, чтобы потом дарить их. Влюбленные дарят их друг другу в доказательство своей любви. Считается, что, пока живы их бабочки, их чувства не угаснут.
