Текст книги "Соучастники"

Автор книги: Даяна Р. Шеман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Даяна Р. Шеман
Соучастники

«– А вы не думаете, душенька,

что многое из того,

что Отелло рассказывал Дездемоне,

просто выдумка?

– Что вы? Шекспир был уверен, что

все это правда.

– Нет. В этом уверена была Дездемона.

Но она обманывалась».

«Дом, где разбиваются сердца», Бернард Шоу

Эпилог (вместо вступления).

Ты вошла первой.

Лицо отчего-то посветлело, руки – белее бумаги, линии твоих вен – как полоски синие в тетради. Я присел, чтобы успокоиться.

– Лицо ваше я знаю, – как не мне, сказала ты. – Но не могу вспомнить.

– Ничего. Ничего.

Ты опустилась на оставшийся стул. Хотел бы я знать, что за мысли мечутся за постаревшим твоим лбом. Я на мгновение вспомнил: «Как странно… мы замечаем, как стареет наша любимая, но оставляем ей единственное на нас право».

Ты была тиха, голову склонила набок и смотрела мимо, в стену. Несколько черных паутинок опустилось на обветренную шею. В надежде я вытащил фотографию и протянул тебе.

– Это ты, – заявил я, хоть и знал: ты не слепая.

– Да?

– Взгляни.

Нехотя ты посмотрела.

– Мама тебе что-то говорила?

– Нет.

– Часто воспоминания – это наше наказание, – сказал я. – Ты не согласна?

Позже ты спросила, зачем я приехал.

– Мне рассказали о тебе, – искренне ответил я. – Что тебя… выпустили.

– Я не помню.

– И я приехал. Чтобы рассказать, кем ты была раньше. Может, ты не вспомнишь. Но я расскажу, что знаю. Возьми фотографию. Ты ее оставила. Мне оставила. Это доказательство, что я не случайный человек.

На обороте – я помнил хорошо – ты написала мелким почерком: «На память. Люблю тебя очень. Твоя Лиса Валентиновна». Ты взяла. Я внимательно смотрел. Словно бы воспоминание тронуло темные губы, а потом – затухло.

– Тебя звали Алисой, – сказал я.

– Я знаю.

– Помнишь, как мы познакомились? Как мы путешествовали? Как были на Эйфелевой башне?

– Эйфелева башня? Что это… такое?

– Достопримечательность Парижа. Это далеко-далеко.

– Я там была? Не помню.

– А Эрмитаж ты помнишь?

– Это… музей? Большой?

– Да. Мы познакомились в Эрмитаже.

Ты осторожно шевельнулась. Интереса в тебе не было, скорее бессилие – бессилие человека, который слишком устал, чтобы заботиться о мыслях.

Я знаю: ты не вспомнишь, в твоих глазах не мелькнет понимание, белые руки останутся неестественно чужими. Но я расскажу тебе о нашей жизни. И в этой истории никто не любил тебя сильнее, чем я.

Часть 1.

Рассказ Марка Анатольевича Фейнберга – к Алисе Валентиновне Замятиной.

1.

В первый день жизни я встал поздно.

Долго я лежал в постели, не хотел вставать, настолько мне было лень. В одиннадцать часов без спросу пришла прислуга: отворила дверь, внесла поднос с моим завтраком – жирная отбивная, салат с искусственным майонезом и коктейль. Ты станешь смеяться, Алиса, но я обожаю искусственный майонез. Мне кажется, он – главное достижение нашей страны.

Я встал. Прислуга, успевшая избавиться от своей ноши, поинтересовалась: отчего же я в пижаме?

– И вы без галстука, – с недоумением заметила она.

Потом она ушла.

С аппетитом я позавтракал, но коктейль пить не стал. За отбивной мне пришла в голову мысль: пойти в Эрмитаж. Я, Алиса, не собирался оставаться. Я ждал свой корабль, а пока что слонялся без дела. Минувшим вечером я заглянул на выступление китайских музыкантов, они были хороши. Кажется, это называют новым джазом. Но я не уверен. Африканская оперная школа мне приглянулась больше.

Помню, что оделся в светло-серое. До Эрмитажа ехать нужно было трамваем, и я был уверен, что не буду мучиться от жары. Но солнце пекло сильно – стоял июль. Знаешь особенность наших трамваев? Раньше, поговаривают, наши трамваи были переполнены, а теперь в них встретишь от силы пять человек, и то в нерабочие часы. Помню, что вместо обычной шляпы я взял соломенную, с белой лентой. Наивный, я считал, что Эрмитаж заслуживает элегантности.

Эрмитаж, каким я его застал, являл собой замечательное зрелище, как бы избыто мои слова ни прозвучали. В нем, к моему огромному удовольствию, почти никого не было. В дальнем зале, название которого я не вспомню, тренировались балерины. Напротив главного входа я приметил прекрасную обнаженную статую Коллонтай. Не знаю, как она себя показывала на службе, но женщиной она оказалась достойной. Я немного постоял, рассматривая ее мраморные плечи. А затем я узнал тебя, Алиса.

Ты остановилась поодаль и тоже рассматривала Коллонтай. На тебе было белое, в зеленый горошек, платье с широкой юбкой. Талию захватила зеленая атласная лента. В черных волосах – пушистая заколка. Ты стояла с удивленным лицом, словно забрела в музей случайно. Не скажу, что я влюбился в тебя в первый же момент. Не стану лукавить, милая, – это не так. Вначале мне понравилась тонкая линия твоей розоватой шеи, а как милы были оголенные руки – плотные и изящные одновременно, с мягкими впадинами у локтей, аккуратным сужением к запястьям, а там – чуть округлые кисти, небольшие палочки с зеленым лаком в окончании. Ты не заметила меня. Посмотрев по сторонам с печалью, ты ушла в Фельдмаршальский зал. Я решил оставить бессмысленную Коллонтай и быстрым шагом пошел по твоим шагам.

В Фельдмаршальском зале тебе стало веселее. Ты уже спрашивала человека местного, зачем принесли в музей лодку. Вежливо тебе объяснили – и мне тоже, ибо я встал за твоей спиной, – что в этой лодке в 1815 г. Наполеон приплыл в Париж.

– О-о-о… – с удивлением сказала ты. – Как хорошо она сохранилась!

После ты обратила внимание на меня. Как-никак, я шел постоянно за тобою. Кончиками губ ты улыбнулась мне. Теперь ты стояла напротив «Размолвки» Белмиру де Алмейда.

– Вам нравится картина? – поинтересовался я.

– О-о-о… – снова протянула ты. – Пожалуй.

– Это «Размолвка». Посмотрите, как выполнена. И какая драматическая сцена!

– О-о-о… конечно.

Тебе стало неловко. Я понял: на знакомство со мной ты смотрела положительно, но тебя расстраивала твоя неопытность в искусстве. Ты была невинна.

– Я и сам не большой специалист в живописи, – признался я с улыбкой. – Мало понимаю. Так, смотрю… из интереса.

– О, я впервые в музее, – с облегчением сказала ты.

– Нравится?

– Не знаю. Пожалуй, нравится. Но я чувствую себя… необразованной.

– Ничего, бывает. Взгляните, как художник положил краски. Красиво? А как сюжет?

– Интересно, чем расстроен юноша? – спросила ты. – Он так безнадежно лежит! А она такая… Она его оскорбила?

– Не знаю. Не написано.

Мы, обмениваясь впечатлением, ушли к «Долгой помолвке» Артура Хьюза. Поле на картине мне показалось очаровательным, тебе, Алиса, – скучным. Влюбленных мы оба нашли жалкими.

По залам мы гуляли с час. Ты разочарованно сказала, что в Эрмитаже мало комнат. Мы словно бы ходили кругами, снова и снова натыкались на лодку Наполеона и грозили столкнуться с Коллонтай из начала. Мне скучно не было, ты меня развлекала своим смехом и неопытными замечаниями. Мы не сказали, как нас зовут. Но я понял, что тебя зовут Алиса. Не знаю, какое чутье помогло мне, но я мысленно воскликнул: «Как хорошо, если бы тебя звали Алиса, Алисочка! Красивее имени на свете нет!»

Нет, в тебя я не влюбился. Я был очарован. И, расставаясь, не узнав ни твоего полного имени, ни телефона, я обещал сохранить очарование, выносить его в себе. Окажись ты нежным сном, я бы не пожаловался. Мимолетное чувство, решил я. Вот-вот мне уезжать. Зачем? Лучше сохраню тебя в себе – и без тебя.

2.

Поутру, в последний день, меня спросила горничная:

– Не хотите погулять? У нас недалеко хороший парк.

Я успел узнать, что руководство поощряет сближение с высокими гостями. Мне, конечно же, польстила честь погулять с шестидесятипятилетней женщиной, но из благоразумия я отказался.

– Я не был в парке, – заметил я. – С какой он стороны?

– А нужно свернуть налево и идти минуты три. Увидите.

– Я завтра уезжаю, – ответил я, чтобы она не решила, что я назначаю ей свидание. – Хочу погулять в одиночестве. Там много цветов?

– Тюльпаны есть, точно говорю.

Она с разочарованием ушла.

Я собрался: на мне оказался похоронный костюм с зеленым галстуком, шляпу я взял осеннюю, потому что не смог найти соломенную. Завтрак мне не принесли, поскольку я за ужином жаловался на омлет. Меня сочли странным, без вкуса прекрасного.

Уверенно я пошел, как мне объяснила горничная. Хотя я точно следовал указаниям, я быстро заблудился. Разноцветные пятиэтажные дома встали справа от меня, а слева возникла тонкая река; на противоположный берег перебегал деревянный мост, а далее шли грядки с клубникой. У прохожего я спросил, как мне пройти.

– Так вон он, парк, – услышал я. – Вы через клубнику идите.

Клубнику я любил в детстве, но как-то, помню, от нее у меня опухло лицо. Не знаю уж, чем та оказалась хуже прошлой, но щеки у меня выросли в два раза, полезли на глаза, а те превратились в тоненькие, черные из-за ресниц, щелочки. С того раза клубнику я избегал, как страшного несчастья. Собравшись нынче пройти через нее, я достал из кармана носовой платок и закрыл им нос и рот.

Я честно старался не наступать на драгоценные точки на земле. Постороннему могло бы показаться, что я ступаю с осторожностью по минному полю. Но, из-за моего платка, местная сторожиха приняла меня за вора. Подобравшись ко мне сбоку, она опустила на мою голову лопату. Я не упал, но заехал ногою в ее клубнику.

– Да что ж вы деретесь? Люди! Человека в бывшей столице средь бела дня избивают!

Убедительно она попросила меня убраться. Правда, говорила она на смеси нашего с иноземным, но, поверь, Алиса, лопата – лучший переводчик. Чуть не бегом, словно нарочно давя клубнику, я бросился прочь. Успокоился уже за деревьями. Платок я потерял. Пусть сторожиха повяжет его на лопату, как боевой трофей.

Я вышел к обещанным тюльпанам. У них стояла надпись: «Парк 8-го мая». Ниже была информация для желающих совершить экскурсию на металлургический завод.

До берега я дошел торопливым шагом. Было солнечно, слепило глаза, и я все надвигал и надвигал шляпу. За шляпой пряталось изобилие зелени. Я все-таки обнажил голову и, обмахиваясь, отправился искать лодку. Внезапно мне пришло в голову: боже, ни разу я не спускался на воду, а завтра мне плыть в Познань! Качка и «морская болезнь»! Не успел я одной ногой ступить в лодку, как мне уже стало дурно, помутилось в глазах. Я не сел, а упал на свое место. Вежливо мне всучили весла.

– Счастливо, счастливо!

К собственному смятению, я показал себя отвратительным гребцом. Как всякий оптимист, я успокоил себя мыслью, что интеллигенту это не положено. Проплыв метров сто, я с облегчением бросил весла. Лодка застыла, облепленная розовыми лепестками. Так как мне стало жарко, я просто лег и, перебросив одну ногу через край, закрыл глаза шляпой. Ровный свежий запах усыплял меня. Словно во сне, я увидел себя Наполеоном, что на лодке возвращается в Париж. Я вспомнил свое путешествие в Эрмитаж и – тебя.

С удовольствием во всем теле я сел – и обнаружил, что умудрился уплыть довольно далеко. Ложился я, заслоняясь от видения зеленого и розового. А сейчас по обе стороны встали опаленные красным и занесенные белым высокие кусты.

Ты стояла на правом берегу, и тебя можно было принять за наше знамя. Обтянутые черным ноги ты держала вместе, а выше развевалось алое полотнище, которое лишь мгновение спустя (я был без очков) оборотилось платьем. Прямые черные волосы мешали тебе меня увидеть.

– О, это вы, – закричал я тебе. – Как вы?

– Кто? Кто это говорит? – с протестом сказала ты.

Я назвался. Это было бессмысленно: моего имени ты все равно не знала.

– А, вы, – открыв глаза, сказала ты. – Не жарко вам?

– Нет-нет. Вы одна?

– Да. Вы дальше поплывете?

– Не знаю, – честно сказал я. – Наверное, я поплыву обратно.

– А можете довезти меня? Я ногу страшно натерла. Вот, сидела тут, ждала, пока полегчает. Нет?

Очень мне хотелось услужить тебе, но я испугался: вот как ты поймешь, что я не умею грести!

– Понимаете… – с сожалением начал я. – Я вас совсем не знаю…

Ничего глупее я сказать не мог.

– А разве мы не знакомы? – весело спросила ты. – Вы заставляете меня делать невозможные вещи.

– Нет-нет, что вы.

– А если меня нужно спасать… – с азартом настаивала ты. – Вот, окажись я в смертельной опасности, вы бы тоже сказали: «Я вас совсем не знаю»? Я, скажем, не умею плавать. Хотите – покажу?

И, к моему изумлению, ты полезла в реку. Платье намокало: широкое, оно расплылось страшным кровавым пятном на поверхности. Не забравшись и по пояс, ты внезапно как бы рухнула, вся спряталась в колышущемся зеркале. В страхе я схватился за весла. Не знаю, как я смог, но через полминуты оказался близ тебя. Протяни я руку – и смог бы сжать в кулаке расплескавшуюся «кровь». Но ты вынырнула быстрее, со смехом бросилась в меня.

– О, решил, что я не умею, не умею плавать! Я – не умею плавать!..

Я еле справился с тобой. Тяжелая и влажная, ты ко мне прижалась.

Растревожил меня хлопок – должно быть, у кого-то лопнул шарик. С испугом я сел в лодке, шляпа упала с моих глаз. С сомнением я взглянул на свои руки – и в них не было твоего платья. Я заснул, опьяненный светом.

3.

На корабле я оказался в половине второго. При мне был чемоданчик, в нем – несколько книг, рукописи и разбитый чайник из отеля (хорошая примета).

Не успел я ступить на корабль, как меня облили одеколоном.

– Чтобы всем было приятно, – услышал я.

Женщины сами выбирали, в чем «ополоснуться». Маленькая светловолосая расплакалась от разочарования, узнав, что «Москва» закончилась; после согласилась, чтобы ей на голову вылили флакон фиалковой воды.

Моя каюта нашлась на втором уровне. На двери ниже плана спасения висела табличка: «Просим в ресторан приходить босиком. У нас новый паркет». Мысленно я перекрестился.

Обустроился я быстро. С облегчением я обнаружил, что еще здоров. С полчаса я провалялся на постели, позже встал и решил прогуляться по палубе.

Корабль был высок и строен, я бы даже сказал, изящен. В нем мне безусловно нравились белизна и «нелюбовь к солнечному свету»: везде расставили зонтики, чтобы путешественники не беспокоились о красоте своей кожи. Помню, я слышал, что на Балтике особый отвратительный загар, что имеет наглость держатся полгода, делая тебя похожим на племенного альбиноса. Назвали же нашу величественную посудину в честь стряпчего князя Петра – «Титан Рона».

Тебя я не узнал. Ты стояла ко мне спиной, руками обхватив перила. На тебе некрасиво сидело длинное полосатое платье, волосы ты убрала за соломенную шляпку. Лента, переброшенная через правое плечо, трепетала белой летучей мышью, набрасывалась на попутчиков, а те от нее отмахивались. Я прошел мимо, размышляя о своем. Ты меня окликнула:

– Здравствуйте.

С легким раздражением я оглянулся. Я успел забыть твой голос. Сигарета с красным уголком на меня уставилась. Ты курила самым непристойным образом.

– Здравствуйте, – сказал я.

Мы смущенно помолчали.

– Это вы, – сказал я, чтобы не молчать.

– Конечно. Что же в этом удивительного?

Мне захотелось поскорее уйти, но ты меня остановила:

– Как же вас звать?

– Фейнберг, Марк Анатольевич.

– Алиса Валентиновна. – Ты протянула руку. – Замятина – моя фамилия.

– А, – с радостью воскликнул я. – Вы случайно не та женщина-физик? Я слышал, о вас говорили. Что вы поплывете на «Титане». Это невероятно! Я так счастлив с вами познакомиться!

– Вы любите физику? – поинтересовалась ты.

– Нет-нет. Ничего не понимаю. Меня выгоняли из класса за то, что я не мог запомнить, что такое коэффициент полезного действия. Вы, наверное, станете смеяться.

Ты улыбнулась, и неожиданно мне стало тепло и хорошо с тобой. Как в музее, мне захотелось взять твою руку и просто о чем-то говорить, не пытаясь быть лучше, чем я есть.

– Вы не курите? – спросила ты.

– Нет.

– А пьете?

– Временами.

– А кем же вы работаете? – со смехом спросила ты.

– Я… человек свободной профессии.

– Вы работаете в правоохранительных органах? – спросила ты.

– Нет, нет. Я печатаюсь в журналах. В «Вымысле». Я поэт.

– О, – с уважением сказала ты.

– Вы любите стихи?

– Люблю?.. Очень. – Ты покраснела. – Раз вас печатают в «Вымысле», значит, вы очень хороший поэт.

– Хотелось бы в это верить. Кстати, что вы курите?

Ты показала мне пачку германских сигарет. С удивлением, вспомнив школьные уроки, я прочитал на ней: «Куря, ты поддерживаешь наше производство. Будь ответственным гражданином!» На пачке был нарисован интеллигентный юноша, который соблазнял противоположный пол красотою курения.

– Интересно, – сказал я. – Это на всех пачках написано?

– Разное бывает. У меня в каюте валяется пустая пачка, на ней… «Не беспокойся: эта жизнь убьет тебя раньше курения». Все законопослушные граждане Германии оттого много курят и пьют.

– Кто вам сказал?

– Я работала в Германии, – просто сказала ты.

Пока мы искали, на что присесть, я старательно вспоминал статью о тебе в «Вымысле». В газетах тебя называли великим ученым, первооткрывателем. За тобою закрепилась слава «военного работника», ты помогла нашей стране создать новый тип оружия. Я постеснялся спросить, сколько тебе лет. «Наверное, ей двадцать пять или около того, – сказал я себе. – Странно это, если вспомнить, на что она работала».

Я сел с тобою, головою опрокинувшись в небо. Твоя белая лента обхватила мою шею.

– Далеко вам, Алиса Валентиновна?

– До Риги. А вы куда?

– В Познань. Вы путешествуете, по работе?

– По личным делам. Я выхожу замуж. Из Риги еду в Париж, там меня встречают.

– А-а-а…

С любопытством ты взглянула.

– Я так, Алиса Валентиновна… путешествую.

Я решительно не знал, что говорить. Нужно было встать, но твоя лента крепко держала мою шею, и я боялся: пошевелись я, она сильно меня «поцелует».

4.

Я человек не мстительный. Но вечером мне захотелось отомстить твоей ленте. Я чувствовал: всем смешно от меня. Оставшись за разговором с зеркалом, я разозлился и на тебя тоже. Я понимаю: красноватая полоса у меня на шее очень смешна, и вот тебе можно было посмеяться. Разве ты – не человек?

За завтраком ты была тиха. Ты полулежала на диванчике в ресторане, показывая ноги. Широкая зелено-бежевая юбка – на середине бедер. С тарелкой супа я пришел на твой диван и, не спросив, попытался сесть на твои босые ступни.

– Собираетесь сделать мне массаж? – поинтересовалась ты.

– Эм… что вы читаете?

На обложке книги нарисовали кубики. Выше написали: «Мультивселенная во всем ее многообразии».

– Это новейшая работа, – сказала ты. – Открытие мирового уровня.

– А… можете объяснить… на пальцах?

– Ну, как сказать… – Ты растерялась. – Понимаете, Эйн-Аше смог доказать существование квантовомеханических… а-а-а… ну, что есть иные Вселенные. Вы читали «Математические основы квантовой механики»?

– Не имел чести, – ответил я неловко.

– А, конечно. Вы не обязаны разбираться в квантовой физике. Понимаете, открытие Эйн-Аше означает, что мы живем в мире, который имеет свойство постоянно рождать новые миры. Есть знаменитая собака – уж о ней вы слышали! – которая одновременно была как бы «жива» и «мертва». Но сейчас мы понимаем, что нет одновременной «жизни» и «смерти». Собака просто разделилась, и в одном мире она «жива», а в другом – «мертва». Мы не знаем, в каком именно мире мы живем, будет ли в нем собака «жива» или «мертва». Но мы точно знаем, что иной исход обеспечен собаке в другом мире. Понимаете? Эйн-Аше доказал, что мы можем и должны существовать в ином мире, но в другом качестве. Я-Алиса и она-Алиса одинаково реальны с точки зрения современной физики.

– А кем бы вы хотели быть в ином мире? – полюбопытствовал я.

– Я… хотела бы научиться… понимать искусство, – немного стесняясь, сказала ты.

– Этому можно научиться и в нашем мире.

– Я пытаюсь, – улыбнулась ты. – Но знаю, что не смогу. Наверное, увлекательно любить искусство. Вы – большие фантазеры.

– А вы – нет?

С искренней благодарностью ты рассмеялась. Я дернулся – и пролил остаток супа на твои голые ноги.

5.

С палубы мы ушли в семь часов, чтобы успеть до ужина на спектакль. Дважды в день в маленьком театре давали пьесу «На дне».

Легкое ты сменила на элегантное. Так я узнал, что ты любишь опалы в серебре. Пышное платье твое не помещалось в кресле. Ты читала программку. Лицо твое сморщилось. Ты пыталась постичь смысл искусства. Чуть наклонившись, я смотрел на твердое твое плечо.

– Вы, Алиса Валентиновна, раньше Чехова читали?

– О-о-о… – Ты опять смутилась. – Помню, пыталась… длинный роман о войне. Но там все женились, бесконечно женились. Не знаете, кто женился на Алине? Сергей или Виталий?

– Виталий.

– Почему? Она любила Сергея… Я путаю?

– Нет, не путаете. Увы, часто мы женимся не на тех, кого искренне любим.

– «На дне» тоже о любви?

– Узнаете.

Мы помолчали.

– Кто он… человек, который вас встречает?

– Он физик, как и я.

– Вы влюблены в него?

– Конечно. Мы поселимся в Москве.

– Алиса Валентиновна из иной Вселенной тоже влюблена?

– Не вижу ничего плохого во флирте, – сказала ты.

Ты чувствовала тайным женским чутьем, что вгоняешь меня в уныние, но наслаждалась этим. Есть в тебе, остается некоторая нотка доброго садизма.

Спектакль начался за опущенным занавесом. Выключился свет, забили африканские барабаны. Ты отказывалась понимать, как можно играть за занавесом. Напрасно я объяснял, что в хорошем театре первый акт обязательно играют с опущенным занавесом. Это, именно это побуждает одних заранее ознакомиться с текстом пьесы, а иных привлекает к работе воображения.

– Поймите, дурной тон – показывать первый акт, – шептал я. – «Титан Рона» не может себе позволить быть некультурным. Тут почтенная публика.

С глупым выражением ты была красивее прежнего. Наклонившись к тебе, я пересказывал тебе содержание пьесы. В первом акте возвратившийся из Швейцарии студент-врач пытается найти деньги на свадьбу сестры с богатым женихом. Он решает зарезать скальпелем бывшую чиновницу, по слухам разбогатевшую в жирные служебные времена. Но скальпель у него ломается, когда он делает спасительную операцию бедной лягушке. И он вооружается скалкой и бежит к своей жертве.

Тут внезапно зажегся свет, взвился вверх занавес – и ты в ужасе вскрикнула. На сцене, в шикарном интерьере, главный герой лупил по голове тетку, одетую со вкусом княгини. Наконец она упала, заодно стукнувшись затылком о спинку дивана. И занавес упал.

– Отвратительно! – сказала ты.

Второй акт прошел спокойно. В третьем главного героя должны были убить, о чем любезно сообщала программка. Ты не понимала, зачем нужно убивать этого героя. В итоге смерть его ты нашла нелепой: его застрелил на дуэли другой молодой человек, а причиной вызова было нереализованное желание – самому убить чиновницу.

– Почему в искусстве любят смерть? – поинтересовалась ты.

– Пока наука не ответит на вопрос, что нас ожидает после смерти, искусство будет любить смерть. Искусство любит скрытое. Неизвестность.

– Как поэт, вы любите смерть?

– Как поэт? Пожалуй.

– А как человек?

– Я признателен, что она есть, – ответил я. – Вообразите, каким страшным был бы мир, если бы в нем не было смерти. Много несчастных и тяжелобольных любят ее.

– Вы многих хоронили?

– Всех близких. А вы?

– У меня мама, – сказала ты.

На палубе мы сняли туфли и пошли на ужин. Сверху уже лаял гонг.