Текст книги "Светлячок (СИ)"

Автор книги: Дарт Снейпер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Занятий не проводится, преподаватели украшают замок, и мы на пару с Гермионой вызываемся им помочь. Конечно, нам не под силу вместе с Хагридом таскать из леса огромные ели, но развесить на них шарики мы можем; Гермиона, заговорщически подмигивая мне, магией трансфигурирует золотистые фигурки из обломков ветвей, валяющихся тут и там, и семенящий мимо Флитвик восторженно крякает: она и его любимая ученица тоже. Повсюду атмосфера праздника, веселья, все ходят довольные и счастливые – и я не могу не поддаться таким же эмоциям.

К всеобщему удивлению, помочь в украшении Хогвартса вызывается и Драко. Хотя мне понятно, из-за чего – вернее, из-за кого – он старается, сам вид слизеринского принца, развешивающего гирлянды, меня чертовски веселит. Малфой кидает на меня предупреждающие взгляды, и в конце концов мы устраиваем шуточную дуэль, используя вместо палочек волшебные хлопушки. Снейп так и не появляется – ни двадцать первого, ни двадцать второго. Я даже рад, что его нет: сумбур в моей душе было бы не так просто унять, если бы он дразнил меня своим присутствием. Без него я потихоньку раскладываю чувства по полочкам.

И с горечью понимаю – всё ещё хочу. Всё ещё люблю; глупая детская ревность душит по ночам, когда мне снится, как он там, где-то далеко отсюда, развлекается в объятьях красоток – и среди них нет ни одной зеленоглазой. Но Гермиона меня выуживает из этих мыслей с завидным постоянством: мы, хохоча, лепим снежки из недавно выпавшего снега, ещё мокрого, но податливого и клейкого, как пластилин, к нам присоединяются Невилл, Луна, Драко, Джинни… и в конце концов начинает казаться, что весь Хогвартс собрался здесь сыграть – я даже замечаю крохотного Флитвика, ловко отражающего летящие в него снаряды и отвечающего метким залпом. Мы – всей кричащей оравой, в которой никто не признал бы героев войны – носимся за улепётывающей от нас по снегу Миссис Норрис, и пришедший за нею Филч долго ругается, обещая самые разнообразные кары тем, кто отважился швырнуть в его любимицу снежком.

А потом мы отогреваемся в гостиной Гриффиндора, куда Луна заходит со спокойной улыбкой, а Драко – с настороженным взглядом. Я не жду понимания от гриффиндорцев младших курсов, но они отчего-то помалкивают, даже если им есть что сказать по поводу присутствия слизеринца. Хогвартские эльфы, готовые услужить великому Гарри Поттеру и его друзьям, приносят нам всем по кружке вкуснейшего горячего шоколада, и Малфой лениво тянет:

– Есть всё же польза от твоего геройства, а, Потти?

И первой начинает смеяться Гермиона, а за ней – дружно хохочут все, кто собрался в кажущейся сейчас такой уютной гостиной.

Кажется, я заснул прямо тут, в кресле, разомлев от шоколада и разговоров. И, очевидно, никто не рискнул меня потревожить, потому что я просыпаюсь от еле слышного звука – с таким поворачивается портрет Полной Дамы, открывая вход в гостиную. Приоткрываю один глаз, радуясь тому, что никто не стянул с меня очки, – и сердце пропускает удар. Это Снейп, я узнаю его из тысячи: он прихрамывает, но изо всех сил старается этого не делать. Кажется, я даже перестаю дышать, боясь и надеясь. Он склоняется надо мной, тонкие пальцы скользят по вискам, спускаются на дужки очков, осторожно снимая их с меня, и я раздосадованно чертыхаюсь про себя: теперь мне ни за что не разглядеть выражения его лица, остаётся лишь закрыть глаза, трепеща от невозможности происходящего – будто моя мечта сбылась. И я снова не уверен, что бодрствую.

Он касается меня так осторожно, словно боится, что может сломать. Очерчивает контуры носа (не выдохнуть бы шумно!), скулы, спускается на подбородок, минуя губы… И хорошо, не знаю, что стало бы со мной, прикоснись он к губам. Должно быть, я бы умер прямо здесь, в кресле. Сердце не заставить успокоиться, оно бьётся нервно и глухо, повинуясь его касаниям: вот здесь, по шее, вдоль кадыка и – ниже, к ключицам… Дальше не скользнёшь, ворот футболки закрывает грудь, но, Мерлин, оказывается, можно так выласкать эту проклятую ямочку, что…

Я пытаюсь не дрожать, пытаюсь не выдать себя, но в какой-то момент он вздрагивает, отстраняется и – исчезает. Так же неожиданно, как пришёл, и после его ухода остаётся мучительный жар в тех местах, в которых он гладил меня.

Я сижу в кресле в гостиной Гриффиндора, у меня горят щёки и стоит до боли, а Северус Снейп – проклятый Северус Снейп, который приказал мне забыть – нарушает придуманные им же правила. И я знаю, что с этим нужно делать.

В Большой Зал на завтрак я спускаюсь одним из первых. Давай же, чёрт бы тебя побрал, сегодня двадцать четвёртое – завтра уже Рождество. Ты не можешь не появиться!..

Когда завтрак уже начинается, а я отчаиваюсь, в Зал входит Снейп. Хромая, шагает к своему месту, опускается на сиденье, кивая приветствующим его коллегам, и только на секунду поднимает на меня взгляд. Но меня прошивает горячим, как вчерашний шоколад, возбуждением, и я поспешно закрываю глаза, испугавшись силы собственного желания. Невилл толкает меня локтем, помогая прийти в себя, и, неохотно жуя кашу, я беру себя в руки настолько, что до самого конца завтрака не смотрю на преподавательский стол.

В этот день я к нему не прихожу. Нет, у меня совсем другие планы – и я провожу канун Рождества вместе с друзьями, выбираюсь с ними в Хогсмид… И там, заглядывая в один из торгующих рождественскими подарками магазинчиков, прикипаю взглядом к маленькому чуду.

– Это особая вещь, пусть и маггловская, – скрипит старик-продавец, заметив мой интерес, и щербато улыбается. – Раньше такие дарили только самым важным людям… у вас есть кому подарить подобное, юноша?

– Есть, – и я улыбаюсь, поглаживая пальцами простенький медальон. Я знаю, что в него можно вложить, и знаю, что будет значить такой подарок.

И пусть.

Моё признание стоит мне всего галеон. И – ещё нотацию Гермионы, недовольной тем, что я сбежал от компании.

Утро наступает неожиданно быстро – я просыпаюсь, как по щелчку, в пять часов утра, и готовый медальон, с которым я проспал целую ночь, блестит на моей шее. Поднимаюсь, стараясь никого не разбудить, одеваюсь… в Большом Зале никого нет, кроме нескольких призраков – Ник радостно улыбается мне и сообщает:

– Ты одним из первых можешь увидеть эту красоту. Взгляни только!

Я смотрю – и мне становится нечем дышать. Украшая замок, я забыл о том, как это в итоге будет смотреться, а теперь – не могу оторвать взгляд от блеска и изящества, которыми сегодня полон Зал. Ник, видимо, почувствовав моё желание побыть в одиночестве – наедине с духом Рождества, – деликатно удаляется, а я смотрю, смотрю, смотрю, глаза начинает резать и печь от обилия золотистого света…

– Поттер, – кто-то садится рядом со мной и сжимает моё плечо. – Мне нужно с вами поговорить.

– Подождите, сэр, – не оборачиваюсь – и так знаю, кто сидит рядом со мной. – Давайте посмотрим, ещё совсем немного…

И грозный Северус Снейп любуется рождественским залом вместе со мной. И я вкладываю в его расслабленную ладонь медальон, и чуть сжимаю, чтобы он пришёл в себя, и говорю, не глядя ему в глаза:

– Когда… если поймёте… я буду в Выручай-комнате.

Я ухожу, едва сдерживаясь, чтобы не перейти на бег, раньше, чем он может меня окликнуть или задержать. И пусть призраки провожают меня удивлёнными взглядами. Пусть.

В моей задумке нет никакой оригинальности – это всего лишь медальон, который прячет в себе крохотный – меньше и не придумать, иначе ни за что бы не поместился в столь маленькую вещь – флакон с воспоминаниями. Это своего рода обмен – он позволил мне заглянуть в свои, а я отдаю то, что могу: сборник обрывков моих чувств и желаний. Мои сны. Наш поцелуй. И его ночная выходка – пусть знает, что я не спал.

Не знаю, нужно ли ему это, но…

Я не помню, как я провожу день: это проходит мимо меня. Уже вечером, возвращаясь с привычной прогулки, я замечаю на улице Хагрида. Подхожу к нему ближе, улыбаюсь, спрашиваю тихо:

– Что это ты тут делаешь?

Бедняга Хагрид, которого до слёз трогает всё живое, протягивает мне ладонь, на которой, еле шевеля крыльями, лежат несколько светлячков. Должно быть, подобрались слишком близко к факелам, привлечённые жаром и светом, и непредсказуемое пламя жестоко отомстило за такое любопытство. Печальный удел светлячков – играть с огнём, не зная, где та черта, которую нельзя переступать.

Я и сам – со своей глупой, глупой любовью – кажусь себе светлячком: таким же наивным, с обожжёнными крылышками.

Только я летел к луне, а не к свету одинокого фонаря.

Мы возвращаемся в Хогвартс вместе, Хагрид – большой мужчина с большим сердцем – протягивает горсть несчастных светлячков МакГонагалл. Секунду она сверлит его скептическим взглядом, но после смягчается и даже улыбается:

– Дай-ка я попробую…

Не знаю, какие заклинания она использует и в чём заключается эта магия, но светлячки ярким всполохом ныряют в Большой Зал с ладони нашего здоровяка и пропадают здесь, разлетевшись кто куда. Мне кажется, это символично.

На рождественском ужине я толком не ем. Многие студенты разъехались по домам, всем оставшимся хватает одного стола – ученики сидят вперемешку с преподавателями. Я не сажусь рядом с Северусом, нет, я бы не выдержал; занимаю дальний от него угол и приобнимаю тут же подсевшую ко мне Гермиону. Кажется, что-то отвечаю, смеюсь над шутками, шучу сам, но это проходит мимо, отпечатывается в сознании цветным всполохом. И уже после ужина, не глядя на него (нельзя, нельзя, нельзя!), отправляюсь в Выручай-комнату. Я больше здесь не нужен: друзья получат мои подарки утром, а тот, для кого предназначался главный, уже его получил. Мне остаётся лишь ждать.

Я замираю, прикрывая глаза, и Выручай-комната гостеприимно распахивает передо мной свои двери.

Оказавшись внутри, я смеюсь – смеюсь долго, так, что начинает болеть горло. Наверное, это вышло неосознанно – как объяснить, что Выручай-комната в точности повторила интерьер комнаты, в которой я ночевал, в которой мы…

Скольжу пальцами по обивке дивана – он и одновременно не он, – почему-то улыбаясь, разглядываю тёмные стены, чудом не опрокидываю небольшой столик… Скудное – скорее даже аскетичное – убранство знакомо до боли. Даже смешно: я был здесь, нет, не здесь, там, всего один раз. А ощущение – будто вернулся домой.

Какие глупости, Мерлин.

– Мне казалось, что восемнадцатилетним юношам куда интереснее с прекрасными сверстницами и сверстниками, чем с язвительными стариками, – тихо замечает Северус Снейп, прислонившись плечом к дверному косяку. Я беззаботно пожимаю плечами и улыбаюсь:

– А я всегда думал, что любовь не выбирает.

– Что ты можешь знать о любви… – беззлобно замечает Снейп, а я приближаюсь к нему, и вжимаюсь в него всем телом, и прячу лицо на его плече, и прошу то ли отчаянно, то ли с надеждой:

– Если ты пришёл сказать, что ничего не было и не будет, то… то просто уходи. Вот прямо сейчас.

А сам, противореча своим словам, обнимаю его крепко-крепко. И он обнимает меня в ответ. Скользит ладонью по моей спине, касается лица кончиками пальцев, изучает меня внимательно, ищет что-то – не могу понять что – в моих глазах.

– Спасения нет от вас, мальчишек, – хрипло смеётся он, и я тянусь за поцелуем первым. И он целует – о, Мерлин, как он целует, будто вынимает из тела все кости, заставляя ноги подогнуться, а руки разжаться, целует яростно и напористо, толкая меня к этому проклятому – о-о, да – дивану, и я падаю, и больно ударяюсь лопаткой, но мне плевать, пусть все пружины вопьются в тело, я ни за что сейчас, я не…

– Пожалуйста… хотя бы сегодня… – это я говорю? Я? Это у меня так дрожит и ломается голос? Он снимает с меня очки, он замирает, окидывая меня пристальным взглядом, он будто думает, стоит ли. Стоит! Делай со мной что хочешь, только – делай, я хочу это помнить сейчас, потом, всегда!

Он скользит по моей шее жадным, горячим ртом, как хищник, дорвавшийся до добычи, теребит нетерпеливыми пальцами мою футболку, мы стягиваем её вместе, а потом целуемся снова, снова – этому нет конца и края, и я не готов прекращать это первым. Поцелуй обрывается лишь тогда, когда заканчивается воздух; на смену ему приходят пальцы – ловкие, умелые пальцы, расстёгивающие мои маггловские джинсы и стягивающие их с бёдер; прохладная узкая ладонь, обхватывающая напряжённый твёрдый член… Я дрожу от одного этого, жмусь к нему ближе, покрываю хаотичными, сумасшедшими поцелуями его лицо, шею, плечи, ключицы, куда дорвусь, пусть и придётся – в ткань мантии, рычу, сдирая её, чёрную, с него, вожусь с многочисленными пуговицами на сюртуке, а он лишь смеётся, шепчет какое-то заклинание – и я могу наконец прижаться грудью к его – обнажённой, горячей, и повторить губами изгиб каждого шрама, безмолвно доказывая: не противно, не противно, хочу, хочу, и вскинуть бёдра, понукая его продолжить, и собственной рукой нырнуть в его брюки…

У него стоит так же сильно, как у меня – от бархатной кожицы под пальцами хочется приглушённо всхлипнуть, но я лишь терзаю нижнюю губу, размазывая по головке выступившую каплю, а он выдыхает сорванно, будто неумелая дрочка – лучшее, что он получал, и мы неловко, выворачивая запястья, двигаем ладонями в унисон, и мой дрожащий стон тонет в его нетерпеливом жарком рте, и я кончаю первым, а он – сразу за мной… и мне не противно от вязкого ощущения спермы на пальцах.

Мы тяжело дышим, я прижимаю его к себе, так что ему приходится нависать надо мной, но мне достаточно одной болезненной гримасы, чтобы соскочить с дивана, торопливо бормоча Очищающее и натягивая джинсы, перетянуть его сюда, вот так, садись, не упрямься… Опуститься перед ним на колени, прижаться щекой к обнажённой коже ноги. Он гладит меня по голове, кажется, не до конца осознавая происходящее. Я и сам не осознаю, но я счастлив, счастлив, счастлив!..

Мне хочется кричать.

Я сварил это снадобье так давно, что чуть про него не забыл. Оно всегда оставалось в мыслях, щекотало напоминанием о себе где-то на периферии. Кажется, я оставил его в спальне… боже, из головы вылетели простейшие чары… как же их… Акцио!

Я сошёл с ума – и он сошёл тоже, потому что позволяет мне откупорить небольшую баночку, позволяет мне всё, всё, всё… И теперь, подобно Маргарите, покрывающей колено Воланда обжигающим пальцы месивом, я втираю пахнущую травами мазь в кожу Снейпа, а он смеётся и твердит мне:

– Глупый, глупый… Думаешь, я не пробовал?

– Я не пробовал, – отвечаю ему серьёзно и весомо, прослеживаю пальцами рваную линию шрама и в качестве последнего аргумента прижимаюсь губами к безволосому колену – там, где начинается узор старой раны. Северус тихо фыркает, а потом на мой затылок ложится ладонь – шершавая и сухая, и неожиданно ласковые пальцы перебирают мои волосы, и он выдыхает:

– Мальчишка.

– Я люблю тебя, – просто говорю я, глядя на него снизу вверх, и у него не находится слов, чтобы возразить. Он тянет меня ближе, наверх, устраивает на своих коленях так, словно делал это бесчисленное множество раз, и новый поцелуй – сладкий, долгий, доводящий до дрожи – лишает меня остатков разума.

Если бы я мог, я бы не выпустил его отсюда, из своих объятий, никогда – запер бы, чтобы стеречь, как стерегут драконы редкие драгоценности… но он так и не ответил мне. И я не знаю, чем была наша близость. Вдруг – жалостью?

И мне должно быть всё равно, но…

Но, но, но.

– Что такое? – он сжимает мой подбородок пальцами, вглядывается в глаза. Я не могу малодушно отгородиться ресницами. Только утыкаюсь носом ему в шею, чтобы губами касаться шрамов, и невнятно бормочу:

– Ты всё ещё любишь мою маму?

Я не жду от него дрожи – но она поселяется в его теле, в его губах, и я, испуганный, что задел его, вскидываю голову. Северус Снейп смеётся – молча, зажмурившись, только ходит ходуном грудная клетка. Он тянет меня, слепого кротёнка, ближе, говорит, срываясь на шёпот:

– Я любил её – или думал, что любил – дольше, чем ты живёшь на свете. Но встретив её там, за гранью… Как тебе объяснить это осознание: перегорело. Будто столько лет бежал за луной, а в конце концов понял, что она была лишь фонарём, – я думаю о светлячках, спасённых сегодня МакГонагалл, и меня знобит. Он замечает мою дрожь, обнимает меня крепче, растирает ладонями мои плечи, и в нём – в этом жилистом теле – столько жара, что хватило бы на десяток таких, как я.

– Видимо, – вздыхает он, зарываясь носом в мои волосы, – я слишком привык оберегать одного вздорного мальчишку, чтобы теперь от этого отказываться.

Растерянный, не знающий, стоит ли надеяться, я поднимаю голову, и он легко целует меня в губы с негромким:

– Надеюсь, ты умеешь хранить секреты, Гар-ри.

И я впечатываюсь нетерпеливым голодным поцелуем в его шею, и оставляю собственнический засос, особенно яркий на такой, как у него, белой коже, и он шепчет мне, поглаживая меня по плечам, лопаткам, спине:

– С Рождеством.

– С Рождеством, – отвечаю я шёпотом – страшно спугнуть магию момента.

А утром, проснувшись в своей кровати в гриффиндорской башне, я поздравляю с Рождеством всех своих друзей и разбираю их подарки. Один оказывается неподписанным (но я знаю, знаю наверняка, от кого он). Распаковываю дрожащими пальцами…

И смеюсь, как полный дурак, обнаружив ворох писем, и подхватываю крошечную записку, и вглядываюсь в аккуратные буквы. «Здесь всё, что я не рискнул бы тебе отправить, но почему-то написал. Пусть это станет для тебя напоминанием. Или причиной прийти ко мне».

Я читаю эти письма – письма, полные внутренней борьбы, терзаний, отрицания и так удивляющей меня, совсем не снейповской нежности, – закусив губу. А потом бегу к нему, благо в опустевшем замке некому меня заметить и остановить. И цепляюсь за его плечи ещё на пороге, и начинаю целовать его до того, как за мной закрывается дверь, и он – Северус, мой Северус – прижимает меня к себе, и губы у него припухшие, но настойчивые и решительные…

А на завтраке – первом завтраке в новом году – я обнаруживаю, что он хромает гораздо меньше. И, может быть, заслуга тут вовсе не моя, но мне приятно думать, что я к этому причастен.

Я жую оладьи, не глядя на него, и знаю, что он сам не смотрит на меня, но мне всё равно – под высоким воротом его мантии прячется россыпь следов моих поцелуев, а большего мне и не нужно.

– Ты весь светишься, – улыбается Гермиона, прижимаясь к моему плечу щекой. Я вижу, как Драко смотрит на неё через весь зал – будто никого больше не существует. И искренне надеюсь, что их отношениям не помешает расстояние. – Как светлячок. Один из тех, что вчера порхали по всему Большому Залу.

– Да, Герми, – соглашаюсь я, обнимая её, – как светлячок.