Текст книги "Светлячок (СИ)"

Автор книги: Дарт Снейпер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Откройте учебники и постарайтесь определить, что ждёт вас впереди. Пусть магия чаинок поможет вам узнать ваше будущее… – замогильным голосом вещает Трелони. Симус склоняется к самому уху Парвати и тихо шепчет ей:

– Чаинки говорят мне, что ты согласишься сходить со мной на свидание.

Что отвечает ему покрасневшая Патил, я уже не слушаю – от выпитого чая чуть горчит на языке, а в чашке – расплывчатые контуры чего-то непонятного. Я не силён в Прорицаниях, но знаю Трелони; когда она приближается ко мне, чтобы взять чашку, я жду завываний и обещаний гибели, но она вдруг улыбается мечтательно и произносит с придыханием:

– О, мой милый мальчик… Вижу, – тонкие пальцы оглаживают ободок чашки, – тебя ждёт великое чувство…

– Любовь? – восторженно восклицает Лаванда, с завистью глядя на меня, но Трелони качает головой, поправляя бахрому на шали:

– Необязательно, дорогая.

Я чувствую только неожиданное и мучительное раздражение – и заталкиваю его поглубже, но оно всё равно щекочет мне нервы.

Со Снейпом мы встречаемся, когда у него нет дел; директор Хогвартса – чертовски ответственная должность, его часто не бывает в замке, а иногда он появляется только для того, чтобы разобраться с бумагами, и тогда ему не до всяких мальчишек вроде меня. Я не обижаюсь – у меня есть Нев и Луна, а ещё я вновь начинаю общаться с Джинни, с которой так резко и болезненно порвал в прошлом году; теперь, когда у неё есть Дин, она не таит обиды и не злится на меня – иногда я помогаю ей с уроками. И всё же, странное дело, со Снейпом мне проще, чем со всеми моими друзьями. Он не требует от меня откровенности или соответствия каким-то представлениям, он просто есть – строгий и немногословный. И я влюбляюсь в него такого, как глупый ребёнок. Которым, по сути, для него и являюсь.

Сегодняшняя встреча вновь отменяется. Он сказал об этом вскользь, торопливо, и уже был одет в дорожную мантию – я только кивнул и пожелал удачи. Что делать весь субботний вечер, я не знаю.

Я иду к озеру и долго стою, глядя на начинающую подёргиваться дымкой льда водную гладь. А потом меня находит Малфой – с раскрасневшимися от холода щеками он совсем не похож на высокомерную статую, какую иногда напоминает. Малфой легко хлопает меня по плечу и спрашивает:

– Скучаешь, Поттер?

– Шёл бы ты к чёрту, – беззлобно огрызаюсь я, и Малфой усмехается. Обнимает себя за плечи – ему, должно быть, чертовски холодно – и предлагает:

– Не хочешь сыграть с нами?

– С вами? – я смотрю на него непонимающе, и Малфой, будто засмущавшись, трёт свой затылок. Поясняет чуть нервно:

– Со слизеринцами. Если ты, конечно, не…

– Пойдём, – отвечаю я раньше, чем он договаривает. Наверняка это очередной продуманный ход – кто будет трогать факультет, который водит дружбу с самим Гарри Поттером? И вместе с тем – для меня это неплохая возможность скоротать время. Снейп, если бы узнал, что я собираюсь заглянуть в местный террариум, должно быть, сказал бы, что я безмозглый дурак. Хотя кто его знает, этого Снейпа…

Мы идём по тёмным коридорам подземелий, которые в детстве я так искренне и отчаянно ненавидел, и перебрасываемся словами, как старые друзья, давно не видевшие друг друга.

Драко шепчет пароль (у меня ком в горле, когда я слышу «последняя битва»), подталкивает меня в спину, понукая зайти первым, и я, замёрзший, предстаю перед несколькими слизеринцами. Повисает долгое молчание – мне кажется даже, что сейчас Панси, или Блейз, или Тео выкрикнет:

– Какого чёрта ты привёл сюда Поттера? Проваливай!

Но Паркинсон подходит ко мне первая, встряхивает короткими волосами и протягивает руку для рукопожатия – по-мужски. И девичьи пальцы стискивают мои, будто предупреждая: только попробуй причинить нам вред. А следом за ней все слизеринцы (разумеется, те, кто нашёл в себе силы вернуться в Хогвартс) идут ко мне, чтобы сжать мою руку в тисках. И хотя в глазах многих я вижу предупреждение напополам с плохо скрываемой неприязнью… пускай.

– Так во что мы собираемся играть? – спрашиваю я у Драко, когда тот беззаботно заваливается в кресло и указывает мне на соседнее. Малфой хищно улыбается, становясь похожим на огромную птицу, и отвечает:

– Правда или действие, Поттер. Ты можешь уйти от ответа, но каждый отказ от хода будет стоить… дай-ка подумать…

– Стакан огневиски, – услужливо подсказывает Паркинсон, и бутылки в руках Теодора Нотта чуть слышно звенят, соприкасаясь друг с другом. Я усмехаюсь – и киваю.

Игра начинается.

Меня спрашивают сразу после Панси – Паркинсон, получившая возможность хода, сверлит меня тёмными глазами, так похожими на те, о которых я стараюсь вовсе не думать, и тянет:

– Правда или действие, Потти?

– Правда, – отвечаю, и кто-то из слизеринцев недовольно кривится – они наверняка ждали действия, но я не такой дурак, чтобы рисковать в сердце серпентария. Паркинсон долго молчит, постукивая пальцем по своей верхней губе, и Блейз не выдерживает:

– Задавай уже давай!

– Отвали, Забини, – отмахивается она и смотрит на меня. – Почему вы расстались с мелкой Уизли, Поттер?

Слизеринцы замирают, и я вдруг понимаю, что это и впрямь их интересовало. Кто бы мог подумать… Усмехаюсь, не зная, отвечать правду или отказаться… Но не хочу пить с первого же хода – огневиски сразу ударит в голову, и один Мерлин знает, что я выкину. Поэтому говорю после пары секунд тишины:

– Думаю, Джинни просто не нравилось встречаться с геем.

Я жду изумлённого молчания или злости, я жду реакции, которую увидел бы, скажи я это гриффиндорцам; но слизеринцы даже не переглядываются. Паркинсон, как будто ничто в новости про Героя, предпочитающего мужчин, не удивляет её, кивает и торопит меня:

– Задавай дальше.

Драко выбирает действие, и я, вспоминая значки «Поттер – слизняк», с мстительным удовольствием пишу на его высоком аристократическом лбу «Поттер – красавчик» несмываемым маркером: теперь эта запись, которую не скроешь ни одним заклинанием, продержится два дня. Слизеринцы хохочут, Малфой картинно закатывает глаза, а я улыбаюсь – и позволяю себе пропустить вопрос, который он задаёт Блейзу, и ответ Забини. Я думаю о том, что сейчас делает Снейп. Должно быть, он очень занят и даже не вспоминает обо мне – да и с чего бы?

Игра идёт, идёт, идёт, пару раз я выбираю действие, один раз – отказываюсь от него, выпивая огневиски, в голове начинает приятно шуметь.

– Поттер, не спи! – окликает меня Малфой, и я вздрагиваю. Тео Нотт многообещающе улыбается и спрашивает у меня:

– Правда или действие?

Я снова выбираю правду, и это – моя ошибка. Потому что Нотт, улыбнувшись ещё шире (в нём уже добрая пара стаканов огневиски), лениво тянет:

– Расскажи про мужчину, которого ты хочешь, Поттер.

Воспоминанием обжигает – чёрные глаза, тонкие строгие губы, неуступчивые на вид, длинные чёрные волосы…

Я поднимаю стакан с огневиски, салютую им слизеринцам и выпиваю до дна.

Что происходит потом, я запоминаю плохо – какие-то вопросы, глупые задания… К полуночи все из нас уже основательно пьяны: больше всех в себя залил Забини, но и мне хватило – я не фанат алкоголя, и мысли путаются, путаются, путаются… Вспышка – Малфой поддерживает меня под локоть, помогая идти, и оставляет в коридоре: он не сунется к гриффиндорцам, конечно. Вспышка – я иду по памяти тела, не осознавая, что делаю, цепляюсь за стены и попадающиеся на пути двери, вслед мне что-то недовольно бурчат разбуженные мной портреты. Вспышка – и я стучусь, и мне открывают, и…

Я прихожу в себя от ледяной воды, льющейся мне на макушку; я дёргаюсь, открываю рот, но лишь давлюсь, кто-то придерживает меня, вынуждая наклонять голову, пытаюсь вырваться – не могу. Поистине железная хватка. Сознание понемногу проясняется, мне под нос пихают дурно пахнущее зелье, и мне кажется, что меня сейчас вырвет, я мотаю головой, кто-то недовольно цедит:

– Это Антипохмельное. Глотай!

И потом мне попросту зажимают нос. Вливают в открывшийся рот зелье, на языке остаётся привкус гнили, я жмурюсь, медленно проходит боль в висках и туман в голове. Когда я открываю глаза снова, меня отпускают. Поворачиваюсь, уже догадываясь и боясь этих догадок, и натыкаюсь на усталый раздражённый взгляд Северуса Снейпа. И я могу выдать только одно:

– Мерлин…

– К сожалению, не он, мистер Поттер, – сухо и очень официально говорит Снейп. Его руки мокрые по локоть, на груди пятна воды, на нём – одна ночная рубашка, ворот которой надёжно скрывает шею, и я ловлю себя на том, что завороженно, как последний извращенец, пялюсь на очертания сильного худого тела, проступающие под намоченной тканью. И мне стыдно невообразимо, и я не знаю, куда деться, хоть проваливайся под землю…

– Не хотите мне рассказать, где и с кем так надрались? – спрашивает Снейп, но я каким-то образом знаю: он в курсе. Прекрасно он понимает, кто мог напоить Гарри Поттера, и теперь – проверяет то ли мою честность, то ли…

– Я был один, – отвечаю и, чуть подумав, добавляю:

– Сэр.

По его лицу невозможно ничего прочитать, и мне становится страшно – вдруг я разочаровал его? Вдруг он решил больше не связываться со мной?

– Идите спать, мистер Поттер, – тихо и устало говорит Северус Снейп, и я с ужасом замечаю тёмные круги под его глазами. Я разбудил его! К неловкости прибавляется острое чувство вины – какой дурак, ну, что тебе стоило дойти до своей гостиной и лечь спать в свою кровать, не мешая ему…

Полная Дама меня не пропустит: на часах давно за полночь, она спит, а тех, кто её будит, по-своему наказывает: если хочешь, ночуй в коридоре. Ему я об этом, естественно, не говорю, тороплюсь куда-нибудь убраться, но Снейп впивается в моё плечо пальцами с такой силой, что мне больно, и отрывисто бросает:

– Думаю, диван вам сгодится.

И он позволяет мне лечь спать в соседней комнате, а сам уходит в свою спальню. И от мысли о том, что он – там, в кровати, в одной этой своей нелепой ночной рубашке, мне жарко, стыдно, душно…

Мне снится моё сражение с Волдемортом. Мне снится, что я кричу заклятье – но не Экспеллиармус. Я швыряюсь в красноглазого ублюдка Авадой, и за секунду до того, как зелёный луч настигает его, на его месте оказывается Северус Снейп. А потом я падаю – наяву или во сне, не разобрать. И прихожу в себя от того, что кто-то трясёт меня за плечи.

– Чёрт бы тебя побрал, Поттер! – я открываю глаза, и он облегчённо выдыхает. Садится рядом со мной, трёт виски, и я подгребаю одеяло к груди, судорожно пытаясь отыскать слова извинений – знал, что так будет, нужно было уйти… Раньше, чем я успеваю произнести это, он глухо спрашивает:

– И часто тебе снятся кошмары?

Ответ «Каждую ночь» умирает в горле; я откашливаюсь и нервно отвечаю:

– Редко, сэр. Всё нормально, сэр.

Я бы, наверное, рассмеялся от собственных слов, но смех переплавляется в глухой судорожный вздох. Снейп протягивает руку, и я чудом не отшатываюсь – мне ещё видятся отголоски сна, я ещё… убиваю его… Он касается пальцами моей щеки, от этого прикосновения меня прошибает разрядом тока. А Снейп смотрит на меня, как будто впервые увидел, и очень мягко, хотя и очень хрипло, говорит:

– Ты плачешь.

– Это… это просто… – не найти слов, чтобы оправдать собственную слабость. Он кивает чему-то своему, переводит на меня задумчивый взгляд и говорит:

– У меня где-то было зелье Сна без сновидений. Подожди тут, я сейчас…

– Нет! – безотчётная паника накрывает меня с головой, я судорожно цепляюсь за его плечи и, частя и срываясь на по-детски обиженную интонацию, твержу:

– Нетнетнет, пожалуйста…

Мне всё кажется, если он сейчас уйдёт, уже не вернётся. Но об этом я ему не говорю – только сжимаю за запястья торопливо и нервно, забывая о непристойной двусмысленности этого прикосновения, и мне хочется рыдать и смеяться, но я лишь бледнею, кусаю губы, смотрю на него, растерянного моей вспышкой, он что-то говорит, но я боюсь услышать его слова, всё твержу, твержу глупости на грани мольбы, и… и срывается – непонятно как, я не хотел этого, не думал об этом – между «пожалуйста» и «не уходите» пронзительно отчаянное:

– Поцелуйте меня.

Наверное, я всё же сплю. Так бывает, сон во сне, мечта в кошмаре, так бывает, не наяву же это происходит – не могут его губы, безжалостные губы, быть такими мягкими и осторожными, а ядовитый язык – ласковым, не может же быть такого, чтобы Северус Снейп целовал глупого Гарри Поттера, не может…

Но если это сон, то мне можно всё. Протянуть руку, вплести пальцы в его волосы, скользнуть другой ладонью по шее, прижаться к самому уязвимому месту – туда, где под фланелью рубашки бугрятся шрамы. Он сжимает меня в объятиях, и я почти теряю сознание от детской радости, а потом он вдруг отшатывается, вскакивает, поднимаясь с дивана, прижимает ладонь к губам, будто пытаясь стереть следы поцелуя, и глухо, с шипящими от волнения нотками произносит:

– Возвращайтесь в свою комнату, мистер Поттер. И забудьте про это.

Я бегу, как будто за мной гонятся дементоры, бормочу пароль, Полная Дама неохотно пропускает меня внутрь. Я падаю на кровать, прижимая ладони к пылающему лицу, глотаю рваные вздохи, на моих губах ещё остаётся привкус его нежности – и я торопливо, путаясь в словах, бормочу заклинания, а потом моя рука скользит под бельё, и я ласкаю себя, широко расставив ноги, и кончаю с тихим всхлипом, и пачкаю простыню, и до боли стискиваю зубами уголок подушки…

А спустя полчаса Хогвартс оживает, и мои соседи по комнате встают, чтобы пойти на завтрак. Я говорю Невиллу, что не голоден, и лежу в постели ещё долгие, долгие минуты. На моём животе засыхает сперма, а в горле появляется комок.

Я порчу Костерост, который мы варим на сегодняшних Зельях, и обеспокоенный моим состоянием Слизнорт отправляет меня в медпункт. Мадам Помфри бурчит что-то о глупых мальчишках, не берегущих себя, даёт таблетку…

На оставшиеся занятия я сегодня не иду – прячу лицо в подушке и сжимаю разрывающиеся от боли виски пальцами. Как мне смотреть ему в глаза, если мы ещё раз столкнёмся, я не знаю. Сердце колотится. Часто-часто, будто бы, будь его воля, оно вырвалось бы на свободу и умчалось к Снейпу.

«И забудьте про это», – с остервенением передразниваю его я, и сцена нашего поцелуя встаёт перед моими глазами, и я снова дрочу – торопливо, резко, так, что становится даже больно, а оргазм превращается в муку.

Я пытаюсь с ним поговорить, но дверь кабинета оказывается заперта, на завтраке он не появляется, и МакГонагалл, проходящая мимо, когда я вновь стучу в его дверь, окликает меня:

– Что вы делаете, мистер Поттер?

– Мне нужен директор, – поясняю, глотая окончания слов, и она хмурится – должно быть, ей, как и мне, приходит на ум схожая ситуация: когда я искал Дамблдора по всей школе. И, видимо, ситуация повторяется, потому что МакГонагалл мягко сжимает моё плечо и негромко говорит:

– Директор был вынужден срочно покинуть школу. Не переживайте, Гарри, он скоро вернётся. Или, если хотите, можете поделиться со мной.

Я представляю, как рассказываю ей, что целовался с Северусом Снейпом, и мне становится так смешно, что я давлюсь фырканьем.

– Нет, профессор, – улыбка всё же появляется на губах, и она улыбается мне в ответ, – пожалуй, с этим мне может помочь только директор.

Эта короткая встреча на недолгое время отгоняет дурные мысли – я даже сажусь за домашнее задание и делаю его до самого вечера. Пока не доделываю всё. От скуки пытаюсь почитать учебники, но голова начинает болеть, и я решаюсь прогуляться.

У ворот ко мне присоединяется Малфой. Я не здороваюсь, но и не прогоняю его, он и сам молчит, лишь морщится, когда редкие капли мелкого дождя падают ему за шиворот – этот декабрь невероятно дождлив, – и только у Запретного Леса вдруг говорит мне:

– Слушай, Поттер, ты извини.

– За что? – в последнее время он извиняется чаще, чем во все предыдущие годы. И это повод насторожиться. Малфой трёт шею, видимо, подбирая слова.

– Снейп нам головомойку устроил. Хотя, как я понял с его слов, ты нас так и не выдал, но слизеринец всегда знает, когда что-то затевают слизеринцы. Я, если честно, и подумать не мог, что ты к нему потащишься. Представь, явился к нам в гостиную в третьем часу утра злой, как чёрт, заставил всех выпить Антипохмельное, снял целую кучу баллов и заявил, что в следующий раз отдаст нас на растерзание Филчу. Что ты там такого учудил, что он чуть ли ядом не плевался?

Малфой косится на меня с любопытством, а мне и сказать-то нечего. Приходится лгать – и получается легко и складно:

– Ну, знаешь, я к нему пришёл, чтобы выяснить, за что это он так меня ненавидит…

От насквозь фальшивого драматизма моих слов Драко хохочет, а потом вдруг хлопает меня по плечу и, становясь серьёзным моментально, говорит:

– Вообще он неплохой, Поттер.

И я отвечаю ему:

– Знаю.

Малфой улыбается удивлённо – наверное, ждал, что я начну говорить про многочисленные недостатки Северуса Снейпа. В любом случае, этот короткий разговор помогает нам найти новую тему для беседы, и мы болтаем ещё долго – пока не доходим до сторожки Хагрида. При виде крохотной кособокой хижины, слишком маленькой для такого большого человека, Малфой морщится, а я вдруг предлагаю ему:

– Зайдём?

И Драко Люциус Малфой, чистокровный волшебник в Мерлин знает каком поколении, вместе со мной заходит в сторожку полувеликана Хагрида.

Хагрид нам рад. Его, наверное, теперь мало кто навещает – и мне на секунду становится стыдно, я обещаю себе приходить к нему чаще, хотя знаю, что вряд ли сдержу это обещание. Хагрид ставит чайник, опускает на стол здоровенное блюдо с каменными кексами, и я незаметно шепчу протянувшему руку за одним из них Малфою:

– Не ешь, если не хочешь сломать зубы.

Он отдёргивает руку так поспешно, будто кексы превратились в мантикору, но увлечённый болтовнёй о третьекурсниках, так же, как и мы в своё время, проходящих курс Ухода за магическими существами, Хагрид ничего не замечает. Мы пьём горячий чай, обжигая языки и губы, и на прощание мой добрый косматый друг говорит Малфою, даря ему неловкое рукопожатие медведя:

– А ты, Драко-то, не так уж плох.

В глазах Малфоя блестят озорные смешинки, но он вежливо прощается и никак не комментирует высказывание Хагрида, пока мы идём обратно. За время, что мы провели в сторожке, небо успело потемнеть, а дождь – усилиться, и нам приходится наложить на себя чары. Впрочем, и с ними из-за плотной пелены ливня видимость никакая – и мы бежим по чавкающей под ногами грязи, безбожно пачкая мантии, и мне хочется хохотать, а когда я ловлю улыбку Драко, я понимаю – нам обоим.

На сдвоенных со Слизерином Зельях он неожиданно для всех (и для меня тоже) садится вместе со мной. Сегодня я запрещаю себе думать о Снейпе, а когда начинаю витать в облаках, Малфой отдавливает мне ногу каблуком. Неудивительно, что наша настойка растопырника получается лучшей в классе. До конца занятия остаётся десять минут, и мы, уже очистившие котёл, можем немного поболтать. Малфой склоняется к моему уху и спрашивает:

– Слушай, ты поддерживаешь связь с Грейнджер?

Я не писал Гермионе с ноября – ей некогда, а мне совестно отвлекать её: умница Герми проходит сейчас программу нескольких курсов, и даже ей это даётся тяжело, так что я не докучаю ей частыми письмами – на последнее она пока не ответила. Всё это, хоть и кратко, я пересказываю Малфою, а тот задумчиво жуёт губу, точно не решаясь спросить что-то, и лишь после того, как на нас опускается невербальный полог тишины, решается:

– Она всё ещё встречается с Уизелом?

– Нет, – я не понимаю, к чему он клонит, и растерянно хмурю брови. – Они ужасно поссорились из-за его нежелания продолжать обучение, кажется, Герми сказала, что ей нужен человек её уровня развития, а Рон ответил что-то в подобном духе, и…

– Я понял, – задумчиво говорит Малфой и до конца урока больше ни о чём меня не спрашивает.

Из-за его напоминания я всё же пишу в этот день Гермионе. Мне ужасно хочется с ней увидеться, и я спрашиваю, когда у них будут каникулы.

Ответ приходит неожиданно быстро – Миона пишет, что приедет в Англию за несколько дней до Рождества. И обязательно заглянет в Хогвартс. В общем, мне остаётся лишь дождаться конца месяца: тогда я увижу её.

Снейп не появляется в школе две недели. Я устаю считать дни и гадать, мне стыдно и гадко, будто моё влечение к нему – самая большая мерзость, какую только можно себе вообразить. Он не пытается никаким способом связаться со мной, хотя я знаю: если бы он хотел, он бы сумел – это же Северус Снейп, главный хитрец Магической Британии. Не считая, разумеется, почившего Дамблдора.

Я покупаю в Хогсмиде волшебный календарь и старательно отмечаю дни до приезда лучшей подруги: она обещала, что двадцатого декабря заглянет к нам. Перед Рождеством мы всё равно толком не учимся – украшаем замок, уже отремонтированный окончательно, кто-то уезжает домой…

Мне есть чего ждать, и, конечно, Снейп не является достойной причиной для того, чтобы хандрить. Но я всё ещё улыбаюсь через раз, чаще – натянуто, а Снейп становится главным действующим лицом моих ночных кошмаров.

И моих мокрых снов тоже.

Я сообщаю Малфою о приезде Гермионы на очередных сдвоенных Зельях. Он долго молчит, явно что-то обдумывая, а потом вдруг произносит:

– Слушай, как ты думаешь, я… я ей понравлюсь?

Мой смех глушит его ладонь, и Драко зыркает на меня разозлённо – точь-в-точь боевой хорёк, готовящийся броситься на противника. Я утешаю его тем, что для подобных ситуаций придуманы чары гламура, и оказавшийся неожиданно ранимым Малфой дуется на меня до самого обеда.

– Директор вернётся на Рождество, – обещает мне в очередной раз поймавшая меня у кабинета Снейпа МакГонагалл, хотя и сверлит меня подозрительным взглядом. Ей наверняка интересно, что за дело у Гарри Поттера к Северусу Снейпу, но хватает такта и житейского опыта не пытаться задавать мне вопросы снова. Я что-то неразборчиво мычу в ответ, а она улыбается мне:

– Я рада, что вы с профессором Снейпом нашли общий язык, Гарри.

Если бы она знала все подробности, должно быть, эта участливая улыбка сменилась бы на гримасу отторжения или изумления – но мне всё равно.

Я собираюсь найти Снейпа и стрясти с него ответ: почему он отстранился и почему велел обо всём забыть. Я чувствовал его желание, дрожь его тела, нетерпеливость прикосновений…

Когда я увижу его, я подойду к нему и скажу: «Снейп, ты – трус». И пусть он испепелит меня взглядом.

– Мистер Поттер! – ловит меня после завтрака МакГонагалл. Она улыбается – непривычно радостно, вряд ли мне, скорее… Мои подозрения подтверждаются, когда профессор произносит:

– В моём кабинете вас кое-кто ждёт.

Я умудрился пропустить наступление двадцатого декабря, но теперь не пропущу ни момента – несусь бегом, не слушая окрика недовольной моим ребяческим поведением МакГонагалл, распахиваю настежь дверь её обители, и Герми – моя Герми, моя лучшая подруга – обнимает меня, то ли смеясь, то ли плача.

========== Часть 3 ==========

У Гермионы глаза на мокром месте, пока мы обнимаемся, и пришедшая МакГонагалл на секунду застывает в дверях. А потом ворчит по-доброму:

– Сходите лучше прогуляйтесь. И поговорите заодно.

И я веду свою лучшую подругу к озеру, и мы долго стоим там и молчим, вглядываясь в покрытый трещинами ледяной покров, под которым лениво снуёт туда-сюда кальмар. Я отчего-то теряюсь, не знаю, что первым делом нужно спросить, наконец выдавливаю:

– Как учёба?

– О, Гарри, это же не самое важное! – она по-детски топает ногой, и я смеюсь, удивляясь перемене в ней, а Гермиона снова лезет ко мне обниматься, прижимается холодной щекой к плечу, закрывает глаза и шепчет:

– Я так соскучилась.

– Я тоже, Герм, я тоже, – глажу её по волосам. На ощупь совсем не похожи на те, чёрные и густые… Когда я перестану думать об этом, переживать об этом? – Мне нужно тебе кое-что рассказать.

Моя проницательная Герми смотрит на меня внимательно-внимательно, а потом говорит:

– Думаю, нам нужно выбраться в Хогсмид.

И хотя МакГонагалл поначалу оказывается недовольна перспективой отпустить студентов в Хогсмид посреди недели, исключительная ситуация и личная симпатия к Гермионе делают своё дело – спустя час мы сидим в «Трёх мётлах», потягивая сливочное пиво, и Герми пытливо смотрит на меня, ожидая, когда я начну рассказывать. Но не торопит – она как никто знает, что мне нужно время: собраться с мыслями, обдумать то, что я буду говорить… Взмахивает палочкой, накладывая на наш столик чары тишины, прищуривается, допивает пиво. У меня столько вариантов…

Но когда я открываю рот, все продуманные фразы забываются. И я могу только беспомощно, как ребёнок, выдохнуть:

– Кажется, я люблю Снейпа.

К её чести, Гермиона не давится пивом, не вскакивает с места и не начинает кричать. Только медленно отставляет от себя бутылку и говорит:

– Ну, вы всегда так друг друга ненавидели… наверное, это что-то… – её голос дрожит, и я, боясь и предчувствуя, что она может сказать дальше, хватаю её ледяные пальцы и торопливо, скомканно бормочу:

– Герми, это же я, это всё ещё я, неважно, к кому я что испытываю.

– Да… – она моргает, и самообладание понемногу возвращается к ней. Чуть расслабляясь, Гермиона слабо улыбается мне и тихо говорит:

– Мне казалось, вы ещё сойдётесь с Джинни…

Я закрываю глаза, пережидая буйство вспышек под веками – Снейп, отбрасывающий назад со лба пряди волос, Снейп, азартно обещающий победить меня в очередном карточном спарринге, Снейп, заставляющий меня сварить очередное зелье, Снейп, целующий меня, Снейп…

– Знаешь, наверное, во мне просто не осталось ничего по отношению к ней, – говорю я и делаю глоток. Минуту назад казавшееся восхитительно вкусным сливочное пиво горчит на языке. Мне неловко смотреть в глаза старой подруге, будто моя ориентация и мой выбор постыдны.

– Расскажи мне, – просит Миона, внимательно разглядывая меня, будто она надеется отыскать надпись «гей». – Расскажи мне всё.

И я рассказываю. Рассказываю, как впервые увидел его, внезапно сдавшего после войны, постаревшего, привычно опирающегося на трость, но по-прежнему гордо расправляющего плечи. Рассказываю, как понял, что не могу найти в себе ненависти к нему, а его язвительные комментарии больше не задевают – напротив, кажутся остроумными. Рассказываю, что он помогал мне скоротать долгие вечера без неё и Рона (на этом месте она всхлипывает), что он оказался прекрасным другом… Что я всё испортил – неуместной, глупой просьбой, которую он исполнил, должно быть, лишь из чувства долга и жалости к мальчишке, которого не оставляют в покое кошмары. Что он предпочёл вышвырнуть меня из кабинета и посоветовал мне забыть обо всём случившемся – будто можно забыть его мягкие губы и аккуратное, просительное прикосновение языка.

Гермиона молчит, задумчиво комкает в пальцах салфетку – и лишь когда замечает, что рвёт её, откладывает в сторону. А потом говорит:

– Почему, по-твоему, он попросил тебя забыть об этом?

– Потому что он любит мою мать, – говорю я, испытывая неуместное, но острое и болезненное чувство зависти напополам с ревностью к женщине, отдавшей за меня жизнь. – Потому что ему не нравлюсь я. Потому что… да Мерлин знает почему ещё.

– Я не думаю, что он ещё любит твою маму, – задумчиво отвечает Гермиона, покачав головой. – Если его рассказ про встречу с ней правдив… понимаешь, Гарри, он бы предпочёл умереть, чтобы быть с ней – пускай снова на правах третьего лишнего. Но он вернулся.

– Потому что она попросила его, – откуда в моём тоне столько глухой злобы? Разве может быть мама, моя мама, её достойна? Чёрт. Снимаю очки и тру лицо ладонями. Расплывчатый силуэт продолжает голосом Гермионы:

– Представь себя на его месте. Если бы тебя поцеловал студент, с которым у вас – нет, не перебивай меня, Гарри! – двадцать лет разницы в возрасте, да к тому же и сын твоего злейшего врага, как ты отреагировал бы? Он всё-таки преподаватель… прости, уже директор. Любая связь подобного рода с учеником – огромный риск. Если бы кто-то узнал… ты воображаешь, во что превратилась бы и без того с таким трудом отмытая репутация профессора Снейпа?

Я пристыженно молчу. Мне нечего ответить на это. Я никогда не смотрел на произошедшее в таком ключе – и теперь щёки горят, а краснота переползает под горло свитера, на шею.

– Поговори с ним, – мягко советует Гермиона. Как мало времени ей потребовалось, чтобы принять меня такого… Глаза жжёт. – Поговори, но не обвиняй и не требуй. Ты же знаешь характер профессора.

Её глаза лукаво блестят, когда она продолжает:

– А теперь ты расскажешь, что это там за таинственный поклонник у меня появился?

И я хохочу, как ребёнок, сжимая её пальцы:

– Герм, ты не поверишь!..

Мы возвращаемся в Хогвартс поздно ночью, я провожаю Герм до выделенных ей на время пребывания здесь гостевых комнат и бреду будить Полную Даму. Она долго возмущается, но всё же, то ли сжалившись над моим усталым видом, то ли заметив шрам, пропускает меня в башню. Я доползаю до спальни, падаю на кровать… начинаю бормотать привычные заклинания, но кто-то садится рядом, я вздрагиваю, сбиваюсь. Невилл – это он – виновато сжимает моё плечо и тихо шепчет:

– Постарайся делать это чуть незаметнее, Гарри.

– Делать что? – непонимающе хмурюсь. Друг коротко улыбается – без очков я едва различаю это. Склоняется ближе и шепчет так тихо, что никто, кроме меня, не смог бы этого расслышать:

– Пялиться на место профессора Снейпа.

И уходит к себе спать, не задавая мне вопросов и ни в чём меня не обвиняя. И я понимаю с изумлением: он знает. Знает – но никому не расскажет, потому что это Невилл Лонгботтом, безобидный увалень и замечательный друг, умеющий хранить чужие тайны.

Выходит, у меня есть целых два человека, которым я могу доверить самый постыдный секрет. Нет… три. И Луна – с её магическим взглядом, который и не снился глупой курице Трелони.

Я засыпаю, забыв о чарах тишины, но сегодня кошмары не приходят ко мне. Мне снится что-то светлое, прекрасное, доброе, я кого-то обнимаю, кто-то обнимает меня, мне жмут руку, мне говорят: «Гарри, Гарри», я улыбаюсь так долго и много, что начинает болеть челюсть, ко мне в объятья падает Герм – облако каштановых волос, смущённый смех, – меня хлопает по плечу Невилл – весёлый взгляд, забытая снова мантия, – мне вкладывает в руку горсть ягод омелы Луна – серёжки-редиски, мечтательный вздох, – надо мной подтрунивает Драко – платиновые пряди, снисходительная усмешка. А в конце приходит Северус, и гладит меня, спящего, по волосам, и на лице его – отражение мучительной внутренней борьбы. Я приоткрываю глаза, глядя на него сквозь пелену близорукости, но он шепчет: «Ш-ш, спи», и я вновь проваливаюсь в дремоту.

А утром не могу сказать точно, приснилось мне его появление или нет. Но волосы – вот здесь, над ухом – помнят прикосновения желтоватых от многочисленных зелий пальцев, и это ощущение почти-прикосновения преследует меня весь день.