Текст книги "Трейдер. Деньги войны (СИ)"

Автор книги: Д. Н. Замполит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Глава 13
Achtung – Panzer!

Все-таки НЭП – это хорошо. Кругом люди, не отвыкшие от товарно-денежных отношений, да еще в условиях, когда эти отношения не только разрешены, но и приветствуются. Короче, бабки порешали.

Нас поместили в отдельную комнату, приставили двух телеграфистов и понеслось – кто бы знал, насколько увлекательно обмениваться через полмира сообщениями на несколько страниц! Правда, настолько велики были только первые два-три, дальше пошли покороче.

Поначалу у меня прямо опустились руки, настолько сильно в телеграммах читалась истерика оставленного «на хозяйстве» сотрудника – шеф, все пропало, гипс снимают, клиент уезжает! Причем «мы ничего не трогали, оно само!» Но Ося заменил мне упрямство, а Панчо – ответственность, подпинывая в нужном направлении и не давая впадать в рефлексии.

Несколько часов наводящих вопросов и завуалированных угроз уволить всех нахрен раскрыли корень зла – неоправданную инициативу. В наше отсутствие контора провернула первую сделку – успешно, вторую – успешно, третью, четвертую… А раз все хорошо, почему бы не поднять ставки? И снова поперло, тем более, что такие маневры акциями мы проводили ранее, ничего сложного. Ну, кроме моего запрещения лезть в зону повышенного риска.

А ведь хочется отличиться, да еще удачные сделки внушили уверенность – на руках неиллюзорный шанс принести конторе доход куда больше ожидаемого! А там приедет барин, барин нас похвалит – повысит, или оклад увеличит или бонус выпишет.

Вот и полезли куда не следует – раскручивать собственную комбинацию. В аккурат в противофазе к брокерам Рокфеллера. Если бы миллиардер действовал «грубой силой», никто бы потуг нашей конторки не заметил. Но его люди запланировали «на тоненького» и наши относительно небольшие трепыхания заметно поломали им игру. Репутация у нашей конторки-то была, на нас поглядывали и другие брокеры, а что там происходило у Рокфеллера, поначалу никто не понял. Вот и получилось, что возникла своего рода «встречная волна», в результате чего доходы обеих сторон оказались существенно меньше ожидаемых. То есть налицо не злая воля, а неудачное стечение обстоятельств.

А такое на бирже каждый день – кто-то выигрывает, кто-то проигрывает, nothing special, как говорят американцы. Но сотруднички наши, когда осознали, что натворили, ударились в панику и совершили гораздо более серьезную ошибку: кинулись извиняться.

Явка же с повинной, как известно, облегчает душу и увеличивает срок. До этого момента все выглядело как обычные колебания биржи – ну, не сыграло в этот раз, сыграет в следующий. А тут нарисовались виновные, на которых брокеры Рокфеллера с удовольствием повесили свою неудачу и с которых можно слупить компенсацию – если не деньгами, то сотрудниками, а в идеале проглотить наглую контору.

То есть после четырехчасового обмена телеграммами выяснилось, что все не так страшно, как представлялось – зуб на нас вырастил не дедушка Рокфеллер, а его брокеры. Мы выдохнули и короткими репликами в стиле картины «Ленин у прямого провода» принялись отдавать команды для разруливания ситуации.

Но все чуть было не сорвалось, когда вместо НЭПа включили диктатуру пролетариата. Социальное государство в раннем варианте: научно обоснованная продолжительность рабочего дня, профсоюзный контроль, инспекция по охране труда и все такое. Проще говоря, ночью телеграф для обычных граждан (включая интуристов) закрывали. При восьмичасовой разнице с Нью-Йорком это означало, что наши действия опоздают на сутки.

Схлынувшее было напряжение вновь взяло за горло – до закрытия оставалось пятнадцать минут.

– Ося, сделай что-нибудь! – оторвался я на секунду от составления очередной телеграммы.

– Скандал, чтобы стало весело?

– Что угодно, но чтобы мы могли работать дальше!

– Мистер Шварц, – наблюдавший за нашими метаниями телеграфист верно вычислил их причину, – если надо работать в ночную смену, идите к секретарю партячейки товарищу Гусеву, он на втором этаже, комната четыре.

– Он что, директор?

– Нет, но директор и председатель профкома без него ничего не решат.

Ося умчался и вскоре вернулся в сопровождении мужика в подпоясанной кавказским ремешком гимнастерке и почему-то в кожаном картузе с красной звездочкой. Суровая рожа и взгляд, как у Троцкого на мировую буржуазию, идеально дополняли облик. Я мысленно застонал, представив, как сейчас с нами поведут классовую борьбу, но все оказалось куда проще и свелось к тому, сколько платить за сверхурочные телеграфистам. Ося настаивал на стандартной ставке, товарищ Гусев требовал втрое, строго следуя недавнему лозунгу Бухарина «Обогащайтесь!».

Пока шла торговля, я наконец смог внимательно рассмотреть обстановку. Частично перестроенное лет десять тому назад, Управление городского телефона и телеграфа требовало как минимум косметического ремонта – понятно, что никто во время двух войн этим не занимался, а потом просто не хватало денег. В старых крыльях здания полно трещин и отвалившейся местами штукатурки, их закрывали многочисленные кумачовые полотнища и плакаты: «В ответ на угрозы империалистов, укрепим Красную армию, Флот, Красную Авиацию», «Вперёд, рабочая молодежь всех стран, под красное знамя», «Три завета Ильича – учиться, учиться, учиться – выполним!». Еще попадались здравицы Коминтерну и товарищу Зиновьеву, агитпроп от реально крутого до почти детских рисунков, на фоне чего терялись таблицы тарифов, деловые «Уходя, гасите свет!» или призывы вступать в потребкооперативы.

Руководствуясь транспарантом «Да здравствует единый фронт пролетариата всего мира против капитала», товарищ Гусев выбил двойную ставку и распрощался, не забыв напоследок напомнить телеграфистам о необходимости оплатить партийные и профсоюзные взносы с дополнительного заработка.

На радостях я выдал служащим аванс, и они, пользуясь служебным положением, устроили мне телефонный звонок в редакцию «Правды», Кольцову. Удивительно, но Михаил записал мои слова почти без искажений, потребовалось только два небольших уточнения и заметка о беседе с американским изобретателем и радиотехником ушла в печать.

Часов до двух ночи, пока на заокеанской бирже не закончились торги, мы гоняли телеграммы туда-сюда.

– Жрать, – простонал Панчо, неотлучно карауливший дверь в кабинет.

Легко сказать, но я сомневался, что в Советской России общепит работает ночью. Хорошо, Ося успел спросить закончивших вахту, служащие переглянулись, вполголоса посовещались и старший выдал:

– Столовые точно нет, рестораны тоже, разве что в кабаре, у них программы заполночь кончаются…

«В сверчок на печи» вызванный таксомотор доставил нас за сорок минут до закрытия, нам как раз хватало времени смолотить оставшееся на кухне, не обращая внимания на любопытные взгляды посетителей – ну как же, настоящих американцев показывают!

По занавес программы на небольшую сцену вышла певичка и у меня екнуло сердце – в полутьме зала она выглядела, как Таллула. Очень похожее платье до колен, бандо с перышками, даже боа из мексиканского тушкана… Только не рыжая, а брюнетка, что произвело неизгладимое впечатление на Панчо, он даже от еды оторвался.

Это не ускользнуло от внимания певички, и свой номер она исполнила практически для него одного, отчего сидевший за два столика от нас человек в нелепом зеленом фраке рассерженно уронил монокль из глаза. Ревность, бессердечная ты сука – я в первый раз представил, что там делает Таллула без меня, и чуть не зарычал. Разумная мысль, что ну нахрен такие связи, растворилась под воспоминания о глазах и губах Таллулы, от чего меня отвлек только зеленый фрачник, наливавшийся злобой.

Но тут кончилось время, отведенное на непманский загул, задремавших за столиками прожигателей жизни разбудили и выставили. Нервозное ожидание пьяного мордобоя не оправдалось, публика чинно-благородно разошлась и разъехалась, оставив нас посреди ночного Ленинграда. До «Астории» всего минут пятнадцать ходу скорым шагом, да и небо уже начало сереть ранним питерским рассветом, но что-то меня не прельщала перспектива гулять по незнакомому городу, где всего три года назад действовала чрезвычайная комиссия по борьбе с бандитизмом.

Конечно, Невский относительно безопасен, проспект Рошаля* вообще идет мимо Управления милиции, а дальше по Майорова* до «Астории» рукой подать, но береженого бог бережет.

* Рошаля и Майорова – тогдашнее наименование Адмиралтейского и Вознесенского проспектов.

– Так это, господа хорошие, – выручил нас швейцар заведения, – у дома Зингера, прямо через канал, биржа таксомоторов, ночью завсегда машины есть.

– О!

– Пожалуйте за совет, – он тут же протянул лапу, игнорируя плакатик «Чаевые унижают».

Серебряный целковый перекочевал в руку нисколько не униженного, а весьма довольного стража дверей, а мы через сто метров набрели на сонное царство – в трех машинах дремали водители и милиционер.

Напротив, в Казанском соборе едва светились распахнутые двери главного входа и еле-еле доносилось пение.

– Это что, служба? – обалдел я настолько, что задал вопрос на русском.

– Служба, гражданин, служба, – потянулся, сбрасывая дрему, постовой. – Обновленческая* митрополия там.

* Обновленчество– просоветский раскол в РПЦ.

Мотор домчал нас до гостиницы, и следующие два дня мы жили по часам Нью-Йорка: спали до трех пополудни, затем сидели заполночь на телеграфе. Прожорливый Панчо с помощью Оси договорился в ближайшем коммерческом заведении, и еду нам доставляли прямо на «рабочее место».

Для купирования кризиса в ход пошло все – участие отца, наличие общих знакомых с управляющим «головной» брокерской конторой Рокфеллера, моя известность, коммутаторы Грандера… Говоря языком девяностых, от наезда мы отбились, и даже наметили ряд совместные действий на бирже для заглаживания «вины».

То есть все сложилось, только гид, все дни, что мы провели на телеграфе, изнывал и страдал – накрылась вся утвержденная программа! Накрылись два дня в Москве с экскурсией на радиостанцию Коминтерна! Да что там Москва, мы даже в Эрмитаж не успели, чего особенно жаль – ведь большевики еще не распродали картины Рафаэля, ван Эйка, Боттичелли… А все из-за денег.

Единственный, кто благоденствовал – приставленный к нам водитель. Ехать никуда не надо, машина не изнашивается, клиент мозг не клюет, зарплата капает, шикарно же! Оттого и провожал нас в Москву с искренним сожалением и даже гуднул на прощанье, напугав извозчицкую лошадь. А гид расстался с нами у вагона, продолжая стенать о том, чего мы так и не увидели.

В Москве нас перехватил Кольцов с редакционной машиной и перебросил на Белорусско-Балтийский вокзал задолго до отхода поезда на Берлин.

По сравнению с пусть изрядно потускневшем, но имперским шиком Питера, Москва смотрелась удручающе. Вот натурально, блин, «большая деревня» – только коров на выпасе не хватало, а так все приметы налицо, от крестьян в лаптях до деревянных избушек, особенно на окраинах, где тогда находились вокзалы.

За ограду на платформы пропускали только обилеченных – или отъезжающих, или тех, кто не поскупился на специальный перронный билет. Вечные железнодорожные запахи креозота и угольных топок с трудом перебивали нотки дегтя и пота в сочетании с луком и чесноком у вагонов третьего класса, почти заглушали вежеталь и одеколон у второго, но почтительно отступали перед ароматами парфюма и дорогой кожи у первого.

Носильщики потащили чемоданы дальше, в багаж, а гренадерского роста проводник спального вагона величественно принял наши билеты, проверил плацкарты и указал нам полтора купе. Панчо сразу отправился внутрь, а Ося застрял на перроне, тревожно поглядывая в сторону вокзала.

– Ты чего? – составил я ему компанию.

– Да так, ничего, – повернулся на сто восемьдесят градусов Ося и сменил тему. – А соседи-то у нас военные.

Я глянул на стоящих поодаль пассажиров – оба невысокие, оба темноволосые и темноглазые, но один скорее славянин, а второй то ли грузин, то ли армянин, то ли вообще турок. Кажется, это называется «левантийский тип». Одеты вполне обычно: кепка и шляпа, серый и синий костюмы-тройки, у старшего круглые очки в тяжелой оправе, ни тебе лампасов, ни кубарей со шпалами*.

* Кубари и шпалы – знаки различия РККА в виде квадратов и прямоугольников.

– С чего ты взял? Они даже без усов.

– Выправка, Джонни.

– Хм… пожалуй, оба будто лом проглотили. Из бывших?

– Вряд ли, у царских офицеров левая рука как пришита, привыкли шашку придерживать.

– Ося! Спектор! – раздалось сквозь толпу.

К нам, лавируя между пассажирами, носильщиками и проверяющими, бежал смугловатый большеухий паренек. Вот он-то как раз носил военную гимнастерку с петлицами и размахивал фуражкой со звездочкой.

– Марк! – дернулся навстречу Ося и они влетели друг другу в объятия у второго конца вагона.

– Простите, товарищ, – раздалось за спиной.

– Да? – повернулся я к соседям.

– Вы до Берлина едете? Втроем?

– Да.

– Вы не могли бы поменяться одним местом? – попросил тот, что в очках. – Мы вдвоем, а билеты в разные купе. А у вас, как ни крути, один человек все равно отдельно.

– Конечно! – я стукнул в окно, за которым устраивался Панчо, а когда он открыл его, спросил: – Gentlemen asks to change places as they like to travel together, will you?

– No problem, – кивнул Панчо.

Переговоры эти, однако, соседей ошеломили, они замерли и после долгой паузы очкарик спросил:

– Вы… иностранцы?

– Да, американцы.

Тут до нас добрались Ося с Марком:

– Вот, Джонни, мой брат! Едва успели повидаться!

Мы пожали руки, а я обратил внимание на петлицы с литерами «ВПШ»:

– Это что, Высшая партийная школа?

– Нет, – засмеялся паренек, тряхнув густой шевелюрой, – пограничная.

Паровозный гудок заставил нас вздрогнуть, а трубный зов проводника – распрощаться и сесть в вагон. Пока состав набирал ход и выкатывался за пределы города, мы разобрались с местами – проводник уверял, что «По инструкции не положено!», но небольшое подношение легко переменило его взгляды.

– А скажи мне, мил человек, – придержал я Оську в коридоре после того, как он перекинул свои вещи на новое место, – пограничники это ведь ГПУ?

– Ну-у… да, наверное, – малость покраснел Ося.

– А что же ты, schmuck*, не сказал заранее, что у тебя родной брат чекист?

– Двоюродный! – отперся Ося. – А что чекист, я сам не знал!

– А как он оказался на вокзале?

– Мы договорились писать на одесский адрес, потом он переехал в Киев, а потом в Москву. Ну я и написал, что буду в Москве…

– То есть нас провожал чекист, который знает, что ты не Джозеф Шварц, а Иосиф Спектор? Ты, блин, понимаешь, чем это чревато?

– Да не знал я!

– Если границу спокойно пройдем, считай, повезло тебе с братом.

* Schmuck – глупец, дурак, популярное нью-йоркское ругательство еврейского происхождения.

Пришибленный Ося предпочел засесть в купе, а голодный Панчо увлек меня в вагон-ресторан. За каждым столиком уже сидело по два-три человека – делать-то в поезде особенно нечего – но официант в белой куртке и с полотенцем через руку развеял наши сомнения:

– Не извольте беспокоиться, сей секунд устроим!

Место нашлось как раз у наших соседей, что привело к формальному знакомству.

– Владимир, – представился очкарик.

– Константин, – чуть мрачнее, чем следовало, назвался второй.

– Джозеф остался в купе, это Френк Вилья, он не говорит по-русски, а я Джон Грандер.

– А вы откуда знаете язык?

– Мама уехала из России в начале века. Джозеф, кстати, тоже родился здесь, но уехал до революции, – малость приврал я.

Собеседники несколько расслабились, ровно до того момента, как Константин воскликнул:

– Погодите! Джон Грандер, заметка в «Правде», это вы?

Он полез в карман пиджака и вытащил свернутую трубочкой газету, раскрыл ее и потыкал в подвал на третьей странице:

– Радио в военном деле?

– Да, я.

– О, это потрясающе! Видите ли, мы с товарищ… – Константин осекся, когда Владимир ткнул его локтем в бок. – Да, об этом лучше не здесь.

Не понимавший ни слова по-русски Панчо отправился после обеда подремать, а я засел с попутчиками в теперь уже их купе.

– Вот! – воодушевленно заявил Константин. – Я же говорил, что радио необходимо!

– Так я и не спорю, – спокойно возразил Владимир, – но почему в каждом танке? Это слишком расточительно, достаточно в танках командиров батальонов. Для управления есть флажки, сигналы голосом…

– Товарищ Триандафиллов не верит в перспективы бронесил! – поддел коллегу Константин.

– А товарищ Калиновский перспективами слишком увлекается! – вернул подачу Владимир.

Они пикировались еще несколько минут, поминая старые споры, а я хлопал глазами и пытался поймать дыхание – это же Триандафиллов и Калиновский! Создатель советского оперативного искусства и создатель советских бронетанковых войск!

После спора в клубе моделистов, когда недобрым словом помянули Резуна, я прицепился к седому – если для всех полемика с «Ледоколом» осталась в прошлом, то я из-за службы, учебы и бизнеса отстал и потому выслушал контраргументы с большим интересом. Тогда-то я и услышал эту фамилию:

– А правильного он написал разве что характеристику сочинений Триандафиллова, на редкость толковые вещи, ознакомься на досуге, не пожалеешь.

Я тогда как раз собирался делать диорамку с ранними советскими танками Т-18 и Т-26, совету последовал и прочел его «Операции современных армий». Честно говоря, я и не представлял, что о таких сложных вещах можно писать настолько просто и ясно… Полез в Википедию, узнал о трагической гибели Триандафиллова в авиакатастрофе, где вместе с ним погиб Калиновский, полез дальше… И вот теперь они оба, живые, сидят передо мной и спорят.

– И все-таки, товарищ… то есть господин…

– Да хоть горшком назовите, только в печь не сажайте! – засмеялся я, – Мне все подходит, хоть товарищ, хоть мистер! Или просто Джонни.

– О! Джонни, все-таки, почему вы считаете, что радио нужно в каждой машине?

– Поглядите на бурный рост техники! Пятнадцать лет назад самолеты еле-еле перелетали Ла-Манш, а сейчас со дня на день перелетят океаны! А что будет через пятнадцать лет? Техника развивается стремительно, и война будет выглядеть совсем не так, как представляется сегодня. Будут и неподвижные фронты, зарытые в землю, будут и стремительные прорывы…

– Так в прорыве достаточно наличия связи у командира!

– Ни один командир не сможет разом увидеть всего, что видят его подчиненные. Радио дает такую возможность, не говоря уж о согласовании действий.

В дверь постучали – проводник осведомился, не желают ли пассажиры чаю, мы пожелали.

– А что у вас в Америке думают о танках? – возобновил разговор Калиновский, помешивая ложечкой в стакане. – Особенно про разделение на танкетки, маневренные танки и танки прорыва?

Я оторвался от созерцания старорежимного подстаканника, украшенного имперским орлом, везелями «МПС» и топорами накрест с якорями.

– А зачем нужен танк прорыва?

Следующие пять минут мне излагали теорию прорыва глубоко эшелонированной обороны, которая, в принципе сводилась к тому, что если артиллерия за пехотой не успевает, то пусть это делает танк.

– Мне кажется, это слишком дорого. Неужели не проще сделать мобильную артиллерию?

– Вы не военный, вы не понимаете… – начал было Константин, но его прервал Владимир.

– Мобильная артиллерия, Джонни, не имеет броневой защиты и будет уничтожена при следовании за пехотой!

– Что мешает вместо дорогой башни поставить на те же гусеницы орудие? Получится дешевая, проходимая и защищенная артиллерия. А сэкономленный вес пустить на более тяжелое орудие… Ведь ему не нужно наступать прямо в пехотных цепях, так?

Концепция САУ и прочих «штурмгешютцев» легла на подготовленную почву – теоретики опять забыли про меня в своих обсуждениях, а я прихлебывал недурной чаек и в который раз думал, как легко быть пророком, если знать все наперед.

До вечера я успел рассказать о единой платформе, на которой можно собирать танки, САУ, ЗСУ и транспортеры, что вызвало живейший отклик и бурную дискуссию.

Утром наши беседы продолжились, дело дошло до развития связи, но от обилия радиотехнических подробностей товарищи командиры заскучали, и я перешел к самому важному:

– Но вся грядущая война моторов невозможна без надежной логистики. Как говорил отец моего соученика полковник Кроненшилд, «Любители обсуждают тактику, кабинетные генералы стратегию, а профессионалы логистику».

– Логистика? А что это? – свел брови Калиновский

– О, простите, я полагал, что термин известен. Это в широком смысле перевозки, снабжение и обслуживание, а так же их планирование.

– Наверное, это то, что мы называем тыловым обеспечением?

– Наверное… в первую очередь это своевременная и достаточная поставка м-м-м… расходных материалов.

На этой теме в меня вцепился Триандафиллов, и мы обсуждали с ним транспортные проблемы еще несколько часов, во всяком случае, проводник приносил чай три раза.

– Все это хорошо, когда дороги целые, – Владимир запустил пятерню в жесткие волнистые волосы, – проблема же в том, что их будут уничтожать и противник, и мы сами. А современная техника восстановления не соответствует потребностям современных армий ни по быстроте, ни по качеству. В решительный момент армии, сделавшие большой бросок вперед, неминуемо окажутся в невыгодных условиях.

– Это не проблема, это задача, как говорят у нас в Америке, – слегка улыбнулся я. – Значит, нужно создать такую технику.

– Вам хорошо говорить, у вас за спиной тысячи заводов и миллионы квалифицированных рабочих! А у нас тыл крестьянский, он просто не вывезет обеспечение механизированного фронта!

– И это тоже задача. Строить тысячи заводов, учить миллионы людей…

– Эк вы хватили, Джонни! Мы отстали от передовых стран лет на пятьдесят.

– У вас есть лет пятнадцать, либо вы догоните, либо вас раздавят. Да-да, я знаком с отношением к коммунистам, если та же Германия враг, так сказать, свой, понятный и близкий, то вы непонятны, от этого страшны, а значит, подлежите полному уничтожению.

Я вываливал одну за другой очевидные для меня вещи – сорокатонные танки с противоснарядным бронированием, палеты, бомбежка с пикирования, глубокие охваты, путеукладчики, десантирование, сотни орудий на километр фронта, краны на платформах, ракетное оружие, контейнеры и многое другое. Что-то находило отклик сразу, что-то отвергалось с ходу, о чем-то Владимир и Константин подолгу спорили. А я думал, что многое стало очевидным только после того, как они до этих принципов дошли и сумели внушить своим ученикам, которые уже занялись претворением в жизнь во время большой войны.

Возможно, Триандафиллов и Калиновский посчитали меня мечтателем и фантазером, но человеческий мозг устроен так, что все слышанное запоминается, а они не из тех людей, кто отбрасывает чужую мысль просто потому, что она им не нравится. Тем более, я старался формулировать как можно более похоже на их собственные сочинения.

Чем ближе к границе, тем больше напрягался Ося, но никакого интереса у советских властей Джозеф Шварц не вызвал и был отпущен со штампом о выезде. Высокомерные поляки начали разговор с «большевиками» через губу, однако американский паспорт мгновенно привел их в более вежливое состояние. Варшаву и переезд в Германию за разговорами проскочили незаметно. Уже в Берлине, где наших попутчиков встречали офицеры Рейхсвера, а нас – агент конторы Кука, я успел шепнуть Триандафиллову, пока ждали выгрузки багажа:

– Не рассказывайте немцам. Пусть сами думают.

– Но Германия в военном отношении…

– Это сейчас. А что будет через пятнадцать лет?

Мы распрощались и разошлись – я с удовлетворением, а товарищи командиры в задумчивости.