Текст книги "Мне снишься ты (СИ)"

Автор книги: Чиффа из Кеттари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Руки в крови, – едва слышно уточняет Стайлз, не поднимая взгляда. – Повсюду кровь. Запах отвратительный. И твои руки – все в крови. И рубашка в крови.

Хейл кивает, замолкая.

– Это ведь не все? – Стилински сглатывает, стараясь справиться с приступом зябкой, немного пугающей, дрожи. – Расскажи мне все, пожалуйста.

Оборотень молчит, чуть кривя губы, и Стайлз срывается на просящий хрип:

– Пожалуйста. Ты ведь что-то сделал. Зачем? И что? Питер, я никому не скажу, я никому не рассказывал вообще ни о чем, даже о своих кошмарах, пожалуйста!

Злые слезы обжигают роговицу, и Стилински закусывает губу, сдерживая рвущиеся из груди рыдания. Страх подступает к глотке, страх, непонимание, какое-то отчаяние.

– Когда Дитон говорит о тебе, он говорит так, будто Неметон, отметив тебя, дал тебе какую-то силу, – неспешно и тихо начинает Питер. Стайлз замолкает, поднимая непонимающий взгляд на оборотня.

– Он, скорее всего неправильно трактует произошедшее. И меня ввел в заблуждение, – голубые глаза наливаются неестественной лазурью. – Тебе эта сила, если бы она была, ни к чему. А мне бы пригодилась, – Хейл задумчиво постукивает когтями по подлокотнику, глядя куда-то мимо.

– И что ты сделал? – неслышно сипит Стилински.

– Попытался выяснить хоть что-то. Найти в тебе… не знаю. Что-то, что могло бы мне пригодиться.

– Хотел захапать чужое, – мрачно резюмирует Стайлз.

– Можно и так выразиться, – Питер спокойно кивает. – Проблема в том, что в тебе нет ничего… Ничего сверхъестественного. Должно быть, должно было остаться хоть что-то, но ничего нет. Только склонный к лунатизму ребенок, пытавшийся убежать от волка, лезущего в его сны.

Стайлз застывает, неверяще глядя на Хейла.

– Это из-за тебя… Но я не помню ничего такого. Никаких снов…

– Это нормально, – Питер коротко пожимает плечами, поджимая губы глядя на мальчишку с каким-то отвратительным сочувствием. – Ты и не должен был ничего помнить. Просто я понятия не имел, что ты ходишь во сне. А когда понял – понял, что с тобой что-то не так, – пошел тебя искать.

– Мог бы этого и не делать, – безжизненно и сухо роняет Стайлз, сглатывая горький, обжигающий комок в горле.

– Мог, – Питер кивает. – И никто бы никогда не узнал, что с тобой произошло.

– Сука! – Стайлз срывается с кресла, подлетая к оборотню.

Хейл чуть морщится от первого удара, пришедшегося в челюсть, и перехватывает запястье Стайлза, не давая ударить еще раз.

– Какая же ты, блядь, тварь, Хейл!

Стайлз пытается вывернуться, ударить или укусить, но затихает, когда оборотень с силой дергает его на себя, буквально роняя себе на колени. Подросток болезненно мычит, зажмуриваясь, хватаясь руками за плечо Питера – перед глазами все плывет, голова кружится, боль выстилает стенки черепа изнутри, дезориентирует, сжимает легкие.

Питер осторожно ведет ладонью по затылку, забирая боль – Стайлз судорожно втягивает воздух, закашливаясь, отталкивает руку оборотня, нетвердо поднимаясь на ноги.

– Отвали, – хрипит, когда бывший альфа поднимается следом.

– Давай я отвезу тебя домой, – ровно проговаривает Питер.

– Иди на хуй, – кривится Стайлз, отшатываясь. – Я ведь… Я… тебя…

Стилински не договаривает – вылетает из квартиры, из дома, переводя дыхание только на улице, сжимая ладонями виски, едва ли не падая на землю.

Разочарование, горечь, все это выжигает изнутри, оставляет только одно, абсолютно животное желание – выть.

Питер укоризненно и немного устало качает головой, садясь в то кресло, где только что сидел Стайлз, принюхиваясь к его запаху. Волк, не слишком разбирающийся в перипетиях человеческих отношений, смотрит строго и вопросительно. Питер усмехается, проговаривая сам для себя:

– Он умный мальчик. И еще придет.

========== Часть 9 ==========

Стайлз не знает, удивляет ли его то, что Питер не просто не ищет с ним встречи, но и попросту игнорирует, не реагируя даже на привычные, полные сарказма замечания, раньше всегда приводившие если не к не менее язвительному ответу, то, хотя бы к эмоциональному их эквиваленту – тихому, недовольному рыку, скептично изогнутой брови, едкой усмешке.

Старший Хейл молчит, не ведется на провокации, становящиеся все более откровенными, потому что Стайлз не понимает. Просто не может понять, в пазле не хватает нескольких кусков, не дающих собрать картину в единое целое. Наверное, происходящее его не удивляет. Просто Стайлз замечает.

Не хватает последней капли, нажатия на спусковой крючок, толчка в спину – Стайлз не подходит и не спрашивает. В голове смешиваются два образа человека, с которым он собирается говорить, путаются, переплетаются и по отдельности ни один из них не кажется настоящим, имеющим право на существование. Поначалу Стайлзу приходит в голову вопрос – какой из этих двух образов реален, но вслед приходит и понимание, что оба. Или ни один из них.

Стайлз присматривается к старшему Хейлу, старается сделать это незаметно, но все равно иногда не успевает отвести глаза, и ответный взгляд ему кажется насмешливым, настороженным и выжидающим.

Стилински прихватывает из отцовского бара бутылку виски – и пусть он не уверен, что ему можно или хочется его употребить, и пусть он уверен, что оборотни не пьянеют, – надвигает на лоб капюшон красной худи, и отправляется прямиком в капкан, хотя, точнее, в лапы зверя. Где-то плещется уверенность, что Хейл не станет уходить от разговора, разве что в привычной манере недоговаривания, поэтому Стайлз все-таки приходит, с садистским удовольствием снова вжимая кнопку дверного звонка до упора, и не отпуская ее, даже когда железная дверь открывается. Питер вздергивает вверх брови, разглядывая протянутую бутылку, переводит взгляд на вторую руку Стайлза, все еще тиранящую несчастный звонок.

– Нужно будет его отрезать, – негромко хмыкает Питер, и только тогда Стилински переступает порог, прикрывая за собой дверь.

– Я хочу с тобой поговорить.

Хейл хмурится, рассматривая протянутую бутылку, и качает головой:

– Верни это в отцовский бар, мальчик.

Слабый, отдающий ароматом стыда румянец расползается по лицу подростка, и Питер не без удовольствия наблюдает за этой картиной, ровно втягивая в легкие запах чужой нервозности.

– Я хочу поговорить, – твердо повторяет Стилински, поднимая взгляд на оборотня. Тот молча отходит чуть в сторону, и Стайлз проходит по квартире вперед, усаживаясь в то же самое кресло, что и в прошлый раз, опуская злосчастную бутылку рядом с креслом на пол. Хейл не садится – становится напротив, насмешливо глядя сверху-вниз, и от этого взгляда становится неуютно, зябко. Стилински невольно сплетает в замок замерзшие пальцы.

– Ты хочешь поговорить, – с легкой издевкой уточняет-напоминает Питер.

Стайлз думает, что стоило записать свою обвинительно-возмущенную речь, и зачитать ее с выражением. А еще лучше – записать на диск и послать оборотню. И уехать из города, лишь бы не встречаться взглядом с холодом голубых, равнодушных глаз, помнящихся Стайлзу совсем другими – взволнованными, ласковыми на грани с нежностью. Слова покрываются изморозью и с тихим неприятным похрустыванием разбиваются на маленькие осколки, ледяным крошевом наполняя голову.

– Зачем ты это сделал? – Стайлз все же отводит взгляд, проклиная невовремя проснувшуюся лаконичность. Нужно было бы выдать привычный получасовой монолог, обдать вервольфа смесью возмущения, обиды и злости, но получается только это:

– Зачем ты сделал это… так?

Хейл понятия не имеет, что помнит Стилински, а Стайлз понятия не имеет, догадывается ли Питер о том, сколько помнит человек, но ни один из них об этом заговаривать не собирается. Точнее, Стайлз об этом заговорить не может.

– Может, я все еще надеюсь на положительный ответ на свое предложение об укусе, – Питер усмехается так, что Стайлз понимает – не надеется. Не смирился, но не надеется, даже не думал об этом до сегодняшнего момента. Лжет настолько откровенно, насколько может, чтобы не сказать правду, но ответить на вопрос.

Можно сказать ему, что он лжет. Но тогда – и Стайлз в этом уверен – оборотень просто фыркнет и выставит наглого гостя из квартиры.

Стилински проглатывает эту ложь, но в отместку бьёт по самому больному:

– Ты не альфа. Ты не можешь ничего мне предлагать.

– Твой дружок, Маккол, приходил ко мне и спрашивал, есть ли надежда на то, что укус поможет тебе выкарабкаться из комы, – Хейл отступает на пару шагов, опускаясь в кресло, скрещивая на груди руки, отгораживаясь от собеседника демонстративно и показушно.

– Что ты ответил?

– Что ему стоит спросить у Дерека – каково это, когда от твоей оплошности на твоих руках умирают дорогие тебе люди.

Стайлз пораженно смотрит на оборотня, и тот нервно прищуривается, прикрывая ресницами мелькнувшее во взгляде беспокойство.

– Слишком жестоко на твой взгляд? – беспокойство тонет в едкой усмешке, а Стайлз качает головой:

– Слишком откровенно.

Хейл делает вид, что не понимает.

Стайлз негромко вздыхает, опуская голову. Оборотню приходится прислушаться, чтобы услышать его дальнейшие слова.

– Я много читал в последние дни – про кому, про вегетативные состояния, – Стилински смотрит на свои руки, задумчиво шевеля по-прежнему сплетенными в замок пальцами. – Тут же в чем основная опасность – мозг постепенно умирает, перестает действовать. Связь с телом нарушена, а за отсутствием потребности отвечать за что-то, кроме поддержания жизнедеятельности… постепенно отпадает потребность и в этом… И шансы вернуться к обычной жизни тают, – подросток говорит сбивчиво и неуверенно, будто боится, что мужчина прервет его, скажет, что все это глупости. Но Питер молчит, и Стилински, бросив на него короткий взгляд, продолжает.

– Вспомнить дорогу от дома до лофта, решить хотя бы простенький пример из дошкольной программы, вспомнить реальную обстановку в комнате, реальный цвет тех или иных предметов… У меня такая каша в голове, но если приглядеться – все вполне логично. Ты пытался меня вытащить. А я хочу знать, почему. Что ты увидел такого во мне? Что нашел такого, что тебя.. тебя!.. вынудило помогать мне?

– Ничего, – четко проговаривает Питер. – Я же сказал тебе – нет ничего.

Стайлз вымучивает из себя неприязненную улыбку, поднимает взгляд на Хейла, чувствуя какую-то двойственность в его словах.

– А еще ты сказал, что что-то должно было остаться… Откуда тебе знать? – Стайлза на мгновение бросает в жар, когда он догадывается. – Скотт и Эллисон?

Хейл улыбается невыносимо довольно, будто Стилински – его любимый ученик, только что блестяще ответивший на какой-то сверхсложный вопрос.

– У маленькой охотницы грязь течет по мыслям, – Питер прикрывает глаза, вспоминая. – Она сильная и собранная девчонка, она не дает этому выбраться и никогда не даст, наверное. Но оно – там. Неметон пускает корни глубоко в сердце, оплетает его и, это видно, никогда не отпустит, несмотря на то, что идет процесс отторжения. С оборотнем сложнее, а уж с истинным, – как же Питера корежит на этом слове, – альфой, тем более. Но и в нем можно заметить потеки черноты, похожие на отравленную кровь и отравляющие мысли.

Хейл замолкает, долгим взглядом меряя хмурого подростка.

– В тебе нет ничего. Я приходил снова и снова, но ничего нет. Я бы назвал это идеальной ассимиляцией.

Стайлз удовольствия оборотня от этих слов не разделяет.

– Ты не назвал мне причину, – мальчишка устало вздыхает. – Я готов даже поверить, что ты пошел проверить, что со мной случилось из-за… не знаю, любопытства или чувства вины, хотя я не думаю, что ты в курсе, что это такое. Ты не нашел ничего, что смог бы забрать. Зачем ты меня… лечил?

Питер молчит слишком долго, задумчиво смотрит куда-то чуть выше правого плеча Стайлза, и Стилински подозревает, что волк и вовсе не собирается озвучивать ответ на заданный вопрос, поэтому поднимается с кресла, подходя к чуть насторожившемуся оборотню медленно и плавно.

– Мне снова снишься ты, – Стайлз наклоняется к уху вервольфа, отмечая про себя, что тот не делает попыток отстраниться. – Такой, каким я тебя видел. Заботливый. Нежный. Мой.

Стилински периферийным зрением видит, как мужчина поднимает руку, медленно, как в замедленной съемке, протягивая ее вперед, а затем чувствует, как кончики пальцев касаются бедра – осторожно, пробуя. Но у Стайлза не находится сил взглянуть ему в глаза.

– В этом было что-нибудь… В тебе было что-нибудь настоящее? – Стайлз не отстраняется, стремясь насладиться хотя бы этим касанием.

– Что-нибудь, – Питер усмехается, тоже отводя взгляд, но Стайлз, осмелев, почувствовав в волке какую-то слабину, придерживает его за подбородок, не давая отвернуться.

Стайлзу немного страшно – все-таки это Питер Хейл, всегда себе на уме и всё – к вящей своей выгоде. Стайлз даже не сомневается, что он сможет прибить надоедливого человека, а потом свалить вину… допустим, на племянника. Но Стайлзу давно уже страшно, так давно, что он уже устал от этого чувства. Как устал и от неопределенности, неизвестности, тяжеловесного хейловского молчания.

У Питера сухие губы, а светлая щетина чуть колет кожу, отчего Стайлз невольно стонет, закрывая глаза. Губы сухие и теплые, улыбчивые, хотя в улыбках этих искренности и на карат не наберется. Стайлз мягко прижимается теснее, чувствуя, как пальцы на бедре, дрогнув, сильнее сжимают плотную джинсу, хоть на поцелуй мужчина и не отвечает. Стайлз не настаивает – несколько мгновений тепло дышит в его губы, потом тихо проговаривает “Ты несносен, Хейл”, таким тоном, будто отчитывает провинившегося пса. Волк недоверчиво косит взглядом, ехидно прищуриваясь, а ладонь, легшая на бедро, скользит выше, под толстовку и футболку, касается голой кожи, и Стайлз еле сдерживает рвущееся с губ жалобное хныканье, закусывая нижнюю губу.

========== Часть 10 ==========

Стайлз низко опускает голову, когда ладонь под футболкой поднимается выше, обводя дуги ребер; прерывисто, неуверенно вздыхает, когда Питер тянет его ближе к себе, укладывая вторую руку на бедро, сжимая.

– Не нужно, – негромкий шепот срывается с пересохших губ, но во взгляде вервольфа эта просьба не находит никакого отклика.

– Ты сам пришел ко мне, – Питер усмехается так, будто говорит о чем-то, само-собой разумеющемся, затем отводит взгляд, обе руки опуская к пряжке ремня. Стилински сглатывает, чувствуя прикосновение. – Разве не за этим?

“Может, и за этим”, – Стайлз закрывает глаза, думая о том, что, возможно, так будет проще избавиться от навязчивых мыслей, от привязанности к человеку, которого в реальности никогда не существовало.

– Только не делай мне больно. Пожалуйста.

– Ты понимаешь, чего и у кого просишь? – Стайлз буквально слышит усмешку, чувствуя, как пальцы ловко расправляются с ремнем, с пуговицей и молнией на джинсах, как касаются низа живота над кромкой белья.

– Понимаю, – просто отвечает Стайлз, кладя ладонь на волосы мужчины, поглаживая невесомо и мягко.

Стайлзу страшно, и возбуждения нет совсем, он не понимает, зачем Питер вообще делает это – аккуратно, будто фарфоровую куклу, раздевает его, относит на кровать, укладывая, зачем коротко касается пальцами кожи даже не поглаживая, просто изучая изгибы тела, зачем внимательно смотрит в глаза, перед тем, как поцеловать. Стайлз закрывает глаза, отдаваясь поцелую, растворяясь во внезапно очень сильных, настоящих ощущениях, и недовольно мычит, когда Хейл отстраняется, начиная раздеваться сам.

Юноша внимательно следит за спокойными движениями мужчины, совершенно не ощущая неловкости от своей наготы, оглаживает задумчивым взглядом знакомое обнаженное тело, садится на кровати, протягивая руку, дотрагиваясь кончиками пальцев до чужого живота. Питер щурится, замирая на пару мгновений, а затем подается ближе, не отталкивая протянутой руки, она просто соскальзывает под ребрами, и пальцы вжимаются в поясницу, тут же разжимаясь, отпуская, когда Стайлз медленно опускается спиной на кровать, не сводя взгляда с накрывающего его собой мужчины.

Тишина немного давит на уши, только стук собственного сердца, неровный и нервный, отдается в голове набатом, затихая, когда сухие губы касаются виска, и тихий голос настойчиво советует-приказывает:

– Не бойся.

“Я не боюсь”, – у Стайлза очень хорошо получается высказать эту мысль глазами, но Питер недоверчиво качает головой, и зачем-то целует мальчика в переносицу. Нежный, очень интимный жест, от которого Стайлзу хочется расплакаться. Стилински правда думал, что Питер просто возьмет его – быстро и, возможно, грубо, может быть разменяется на короткую прелюдию, но в итоге просто трахнет его и отпустит зализывать раны, нанесенные мировосприятию и самооценке. Но Стайлз не хочет этого просить, не подстегивает мужчину оправдать его ожидания, и, внезапно, трепетно выгибается, когда теплая ладонь ложится на живот. Под кожей рассыпается хрупкий бисер, покалывая, заставляя мелко дрожать от внезапно нахлынувшего возбуждения. Питер целует снова – под ухом, в шею, чуть выше ключицы, легко царапая ногтями кожу у пупка, Стайлз жмурится и тихо всхлипывает.

– Если хочешь, можешь сказать, чтобы я прекратил, – Стилински слабо улыбается, чувствуя прикосновение губ к подбородку.

– А ты прекратишь?

– Ты не скажешь, – Хейл тихо хмыкает, наклоняясь ниже, и аккуратно прикусывая мягкий сосок. Стайлз шипит, слегка дернувшись, и сгибает ногу в колене, прижимая к бедру Питера.

– Ты – злой волк, – Стилински неуверенно улыбается, опуская взгляд, сталкиваясь с внимательными глазами оборотня.

– Я рад, что ты умный мальчик, и это понимаешь, – Стайлз послушно поднимает ногу, опуская ее на плечо Хейла, когда тот направляет его рукой, придерживая за лодыжку, только чуть жмурится от невовремя накатившего стыда, представляя себя со стороны – обнаженным, раскрытым, едва возбужденным, под мужчиной, которого, по большому счету, почти не знает. – Но плохих волков нужно обходить стороной.

Стайлз молчит, отворачиваясь, сдавленно втягивает сквозь зубы воздух, пока Хейл медленно готовит его, тепло дыша в изгиб шеи.

– Я ни с кем… – неуверенно шепчет Стайлз, но Питер обрывает его кивком:

– Знаю.

Первые движения Питера не приносят боли, хоть Стайлз и жмурится в ее ожидании. Скорее происходящее непривычно, может, немного неприятно. Стайлз совершенно не помнит своих ощущений – физических – от секса в том своем состоянии. Помнит, что было хорошо так, что хотелось кричать, хотелось раствориться в этом человеке, отдаться ему полностью, сцепить руки за его спиной, и никогда не отпускать.

Широкие, теплые ладони оглаживают бока, чуть сжимая бедра, притягивая Стайлза ближе, и он тихо охает от глубокого, сильного толчка, зажмуриваясь и снова широко распахивая глаза. Питер ложится на него, тяжелый и горячий, прижимается губами к шее, слабо покусывая кожу, и Стайлзу начинает нравиться происходящее: нравится близость, запах оборотня; страх уходит, забирая с собой беспокойство, и Стилински тянет руки вверх, обвивая Питера за шею, и тихо стонет на очередном его движении, чувствуя, как по телу проходит сладкая дрожь.

Под веками разливается золотое, искрящееся марево; кровь бурлит от удовольствия, разливая его по всему телу, обжигая изнутри; пальцы впиваются в сильную спину оборотня, царапая; Стайлзу не хватает воздуха, и с каждым мгновением легкие будто сжимаются, не давая вдохнуть.

Стайлз кончает, целуя Питера, с силой удерживая его, не давая отстраниться; кусает губы, вылизывает его рот как обезумевший, а затем стонет от облегчения, от утоленной – надолго ли? – жажды; стонет, вздрагивая, выгибаясь и всхлипывая, пока оборотень берет его, расслабленного, доводя себя до оргазма.

Стайлзу уже совсем не страшно, он перекатывается под бок откинувшемуся на спину мужчине, приподнимается, аккуратно целуя того в щеку, и ложится, зябко прижимаясь.

Питер не смотрит на него, обнимая.

– Я думал, ты уйдешь сразу, – Питер проговаривает это ровно, с небольшой долей удивления.

– Я тоже так думал, – бормочет Стайлз. – Я не думал, что мне будет хорошо.

Стайлзу действительно хорошо. Мысли выстраиваются стройными рядами, отогреваются, лед тает, теплом разносясь по телу. Стайлзу хорошо и все понятно – или ему так кажется. Стоит уточнить.

– Это просто секс, – пальцы оборотня медленно скользят от плеча к локтю Стайлза и обратно. – Эндорфины, дофамин… Окситоцин…

– Не лги мне, – строго произносит мальчишка, приподнимаясь на локте, заглядывая оборотню в глаза. – И каково это, когда на твоих руках, от твоей оплошности умирает дорогой тебе человек?

Хейл отводит взгляд, кривя губы в горькой полуулыбке.

– Что я тебе сказал про умных мальчиков и плохих волков?

– Глупость какую-то, – Стайлз улыбается одними глазами, сохраняя абсолютно серьезное выражение лица. – Больше не будет больно. И одиноко, – тонкие пальцы скользят по лицу Питера, он недоверчиво качает головой.

– Будет хуже, мальчик. Не нужно думать обо мне лучше, чем я есть на самом деле.

– Знаешь, что еще было страшного в тех снах? – Стайлз садится, тянет на себя покрывало, кутаясь в него. Питер наблюдает за ним с незлой усмешкой, чуть прищуриваясь.

– Кроме запаха крови, – продолжает Стилински, укладывая холодную ладонь на грудь оборотня. – Чувство вины. Такое… всепоглощающее, осязаемое, давящее, доводящее до истерики самим фактом своего существования.

– Ты сказал, что я понятия не имею, что это такое, – голос бывшего альфы настолько спокоен, что Стайлзу неимоверно хочется сделать что-нибудь, чтобы хоть чуть-чуть его расшевелить.

– А еще я как-то сказал, что Дерек умеет смеяться. Я умею признавать свои ошибки.

Питер резко поднимается, садясь рядом, тянет Стайлза к себе, чуть сильнее нужного надавливая большим пальцем на горло, возле нервно дернувшегося кадыка.

– Некоторые ошибки бывает поздно признавать, мальчик. Я ещё успею сделать тебе больно, если ты вздумаешь остаться рядом.

– К черту, – Стайлз выворачивается из-под его руки, прижимаясь щекой к его плечу, тянет в легкие его запах, прикрывая глаза. – Никто лучше тебя самого не защитит меня от тебя же. Ты этого добиваешься? Хочешь меня защитить?

Стайлз медленно, лениво касается губами шеи Питера, прижимаясь теснее.

– Иди в душ, – Хейл проводит рукой по лицу Стайлза, – иди, согрейся. Я приготовлю тебе чай.

– Чёрный, с двумя ложками сахара…

– И с молоком. Я помню, ты говорил, – оборотень по-прежнему выглядит немного удивленным и даже растерянным, когда Стилински привстает, неловко ткнувшись губами в щеку, но слабо, и даже нежно улыбается, провожая мальчика взглядом, когда тот уходит в сторону ванной.