Текст книги "Мне снишься ты (СИ)"

Автор книги: Чиффа из Кеттари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Сосредоточься. Не отвлекайся, просто думай об ответе. И пиши то, что думаешь. Мне кажется, с устным счетом пока стоит повременить.

– Я болен? – Стайлз тоскливо смотрит на чистый, расчерченный на клетки листок. – Я ведь болен? Или свихнулся.

– Ты не сошел с ума. А больным ты всегда был, – если первая фраза звучит абсолютно серьезно, то вторая сочится сарказмом – Стайлз резко дергает рукой, впечатывая локоть оборотню в бедро.

– Очень умно, – резюмирует Хейл. – Пиши.

– Я не могу. Не хочу, – мальчишка морщится, катая по столу ручку.

“Мне страшно”, – Стайлз почти хочет это сказать, но думает о том, что невыносимо будет увидеть в ответ презрительную усмешку, и упорно молчит, опуская голову. Мысли ускользают, но Стайлзу все-таки удается сосредоточиться, записывая цифру за цифрой, удивляясь тому, насколько кривобокими они выходят. Питер опирается локтями на стол, совсем рядом, размеренно, ровно дышит, ощущается до странного живым, почти неуместным.

– Мне страшно, – все же произносит Стайлз, поворачивая голову и упираясь лбом в плечо оборотня. – Мне охуительно страшно, Питер.

– Ну, ты хотя бы решил пример, – Хейл не спешит отстраняться, вообще не двигается.

– Правда?

– И даже верно.

Стайлз не знает, стоит ли теперь вообще поднимать на Питера взгляд, или лучше зажмуриться, и попытаться скрыться в неизвестном направлении. Хотя навряд ли это направление надолго останется неизвестным для оборотня, обладающего идеальным нюхом.

– Ты устал?

Стайлз чуть приподнимает голову, сталкиваясь взглядом с холодными, светлыми глазами, слабо усмехается своему в них отражению.

– Мне страшно, – тихо повторяет, не отводя взгляда. – И голова болит.

Хейл выпрямляется, осторожно притягивая подростка к себе, и Стайлз послушно идет следом, негромко вздыхая и норовя прижаться к оборотню.

Питер смотрит на человека с сомнением, но молча ложится рядом, когда мальчишка заваливается на кровать, подтягивая ноги к груди. Стайлз слабо всхлипывает, когда оборотень несмело, осторожно укладывает руку на его плечо, поглаживая, но не отстраняется, напротив, придвигается ближе, прикрывая глаза и мгновенно проваливаясь в сон.

========== Часть 5 ==========

Стайлз смеётся, когда Питер оттягивает ему нижнее веко, вглядываясь в зрачок, смеётся, и говорит, что Питер если и похож на врача, то только на доктора Франкенштейна. Хейл успевает отвесить несносному ребенку подзатыльник прежде, чем тот пустится в размышления на эту тему, не могущие привести ни к чему лестному для оборотня. Стайлз хмыкает, послушно снова утыкаясь носом в тетрадь, и водит ручкой по бумаге, отвлекаясь снова и снова.

Бесполезно выяснять, зачем Хейл периодически притаскивает пустостраничные книги, зачем заставляет решать детские примеры, из-за которых голова у Стайлза будто набитый речной мокрой галькой мешок – тяжёлая, внутри шумит, и, кажется, где-то подтекает.

Питер говорит “Ты не сумасшедший”, и это единственное, что можно от него добиться. Хейл лениво скалит клыки, часто и тихо рычит, часто прикасается, и Стайлз незаметно для себя привыкает. Привыкает не задавать вопросов, на которые не получит ответ, привыкает отвечать на вопросы, в которых не видит смысла, привыкает делать то, что говорит бывший альфа.

Привыкает впиваться пальцами в чужую руку, когда становится совсем тяжело или слишком больно.

“У меня панические атаки”, – виновато вздыхает Стилински, когда Хейл аккуратно расцепляет пальцы, сжимающие его запястье. Питер поджимает губы, качает головой, но снова ничего не отвечает, кивая в сторону тетради и нерешенного примера.

Ночью Стайлз тихо шепчет “Спасибо”, сам точно не зная за что, иногда льнет к мужчине, несмело обнимая, пряча лицо.

Хейл глухо выдыхает “Спи”.

Кошмаров больше нет, есть только тяжесть в голове и воспоминание о них, есть невнятное ощущение, что не все в порядке, где-то на краю сознания бьет хвостом выброшенная на берег золотая рыбка, хватает губами губительный воздух, раздувает жабры, предупреждает о чем-то – слишком немо и слишком далеко.

А волк близко. Волк тёплый и живой, живее, чем сам Стайлз себя ощущает, и шутки про зомби-дядюшку кажутся неуместными, сходят на нет, и однажды Стайлз говорит об этом Питеру. Даже не говорит – спрашивает: “Почему ты живее меня?”.

Спрашивает ночью, чтобы можно было спрятать глаза, не видеть вопросительного взгляда, чтобы потом вообще можно было списать этот вопрос на полночный бред.

“Вот из-за таких вопросов ты скоро станешь намного менее живым”, – привычный мягкий рык прокатывается по комнате, и Стайлз, успокоившись, прижимается теснее, уже слишком откровенно, вдыхая запах: сладко-пряный, тёплый, чуть-чуть отдающий бензином, хвоей и какими-то лекарствами.

Стайлз думает, что нужно будет завтра спросить у Питера, откуда этот больничный запах.

“Доктор Франкенштейн”, – негромко сопит Стилински в шею оборотня, чуть не заурчав от короткого поглаживания, пришедшегося на спину.

***

В ту же ночь – наверное, – Стайлз снова просыпается от собственного крика.

– Больно… – всхлипывает, вжимаясь лицом в плечо проснувшегося оборотня. – Больно, очень… и холодно.

Хейл водит ладонями по голой коже, задирая, вовсе сдергивая футболку подростка, но не находит источника боли, вообще не чувствует ее в теле мальчика, не может забрать, хоть и пытается.

Стайлз дрожит и льнет ближе, кусает губы, жмурится; цепляется ледяными пальцами за руки оборотня, заходится в новом приступе дрожи, едва ли не воя, сгибаясь, обхватывая себя руками. Питер с трудом переворачивает мальчишку на спину, заставляя выпрямиться, удерживает его запястья, чувствуя, как короткие ногти впиваются в кожу, процарапывая, когда Стайлз снова и снова вздрагивает, невольно сжимая пальцы.

– Больно, – жалобно скулит, распахивая кажущиеся сейчас невероятно огромными и темными глаза. – Питер…

В голосе надежда хлещет через край, и волк, не имеющий понятия, как помочь, не могущий даже забрать боль, беспокойно рычит, соображая.

– Расслабься, – неуверенно шепчет, проводя руками по дрожащим плечам, стараясь хотя бы согреть. Мальчишка норовит сжаться в комок, но не уходит от прикосновений и продолжает дрожать, даже когда оборотень укутывает его в по-летнему тонкое одеяло.

– Стайлз, – встряхивает подростка за плечи, – не смей отключаться.

Стилински смотрит мутно и куда-то мимо, клонит голову к плечу, будто проваливаясь в сон, но глаза не закрывает и продолжает натужно дышать через рот, мелко вздрагивая и изредка давясь воздухом.

Щелчок пальцами перед лицом – Стилински слабо, неуверенно фокусируется на руке, корчит обиженную, несчастную гримасу, и скулит что-то невнятное, тянет руки к оборотню, пробираясь холодными пальцами под тонкую кофту, блаженно мычит, прижимая раскрытые пятерни к спине мужчины, и затихает. Хейл неохотно избавляется от кофты, ложась рядом с мальчишкой, и тот вжимается в него всем телом, по-детски доверчиво, с каким-то щенячьим урчанием.

– Как ты? – Стайлз вроде бы затихает, но не спит, и Питер решает проверить.

– Мерзну… – тихий и смущенный голос откуда-то из района грудной клетки, в которую Стилински упирается лбом. – Извини. Я не знаю, что это было. Уже не больно. Только холодно.

– Постарайся не засыпать, пока не согреешься, – бывший альфа медленно оглаживает хрупкую человеческую спину вдоль позвоночника. – Говори о чем-нибудь. Ты же любишь болтать. Вот и болтай.

Стайлз несколько минут тихо возмущается по поводу сказанного Хейлом, потом задумчиво, отвлеченно водит кончиками пальцев по груди, боку и спине оборотня, кажется, совершенно не беспокоясь о возможной ответной реакции, потом снова прижимается весь – маленький, хрупкий, беззащитный.

– В древней Спарте таких, как ты, сбрасывали со скалы, – лениво поддерживает разговор Питер, когда Стайлз уже перестает так ощутимо дрожать.

Стайлз возмущен. Стайлз считает, что он, возможно и слабый, но уж точно не “некрасивый”. Ну не настолько. Ну слегка-то привлекательный…

В голосе мальчишки чувствуется такое искреннее беспокойство, что Питер сдается.

– Хорошо. Сначала любовались, а потом сбрасывали.

– А может, таких как я покупали какие-нибудь престарелые извращенцы для личных нужд. Или не очень престарелые, – осмелев, Стайлз вжимается носом в шею оборотня.

Питер перебарывает желание выяснить какие-нибудь подробности о личных нуждах извращенцев, и, убедившись, что мальчик вполне согрелся и разомлел, привычно выдыхает:

– Спи.

========== Часть 6 ==========

Когда Питер, в шестой раз взглянув в тетрадь Стайлза, исчерченную сложночитаемыми каракулями, снова говорит “Неверно”, Стилински забирает у него тетрадь и ручку, отходит к столу, садится на стул, а затем швыряет и ручку, и тетрадь в оборотня. Хейл, впрочем, легко уворачивается, приводя Стилински в состояние, близкое к бешенству.

Несколько минут проходят в полной тишине, разбавляемой только тяжелым, натужным дыханием Стайлза. Чуть успокоившись, он встает, но бывший альфа осаживает его коротким “Сядь”, и продолжает рассматривать с уже ставшим привычным любопытством, приправленным беспокойством.

– Ты давно видел Лидию? – Питер наклоняет к плечу голову, прищуриваясь.

Стайлз молчит достаточно долго, медленно моргает, и только когда Хейл окликает его по имени, вздрагивает, удивленно переспрашивая:

– Что?

– Когда ты последний раз был в школе? Помнишь число? – Питер бросает взгляд на окно, разглядывая по-летнему зеленые кроны деревьев, поднимается с кресла и подходит ближе.

– Помню ли я вчерашнее число? – Стилински хмыкает, вслед за Питером поворачиваясь к окну. – Третье ноября. Скажешь, я не прав?

– Скажу, что ты был в школе третьего ноября, – Хейл, жестко сжимает темные взъерошенные волосы на затылке Стайлза, заставляет его запрокинуть голову, и, внимательно глядя в карамельные, подернутые легким испугом глаза, медленно и четко выговаривая каждое слово, спрашивает:

– И что вчера было в школе?

– Экономика, две истории, химия, английский, тренировка, – без запинки выдает Стилински.

– Что будет завтра?

Стайлз непонимающе моргает, и Питер со вздохом отходит, нервно прохаживаясь по комнате. Стилински с недоумением следит за ним.

– Так, – Хейл оборачивается, нервно постукивая пальцами по бедру. – Когда ты в последний раз видел кого-нибудь, кроме меня?

– Я не понимаю, о чем ты, – мягко улыбается Стайлз, вставая со стула. – Ты постоянно задаешь странные вопросы. Но я вообще не понимаю, о чем ты сейчас.

Питер дожидается, пока мальчик подойдет вплотную, мягко укладывает ладонь на гладкую щеку, большим пальцем поглаживая подбородок, и тихо просит:

– Повтори последний вопрос, который я тебе задал.

– Ты спросил, что вчера было в школе, – Стайлз смотрит на бывшего альфу как на умственно отсталого, но нежно любимого ребенка. – Ты сегодня еще более странный, чем обычно, знаешь?

– Знаю, – у Хейла уставший голос, измученный взгляд, и Стайлз не находит лучшего решения, чем потянуться к его губам, аккуратно целуя.

Оборотень не отвечает, но и не отталкивает, и Стайлз отстраняется сам, обходя Хейла, поднимает тетрадь, недолго ползает по полу в поисках ручки, и тихо, феноменально тихо, без единого произнесенного слова, садится за стол, выдирая из тетради очередной лист и выкидывая в стоящую в углу комнаты корзину для мусора.

Питер закрывает глаза, борясь с желанием сжать ладонями виски и завыть. Или заорать, или зарычать. Неважно. По его прикидкам тетрадь должна была давным давно кончиться, а попадать скомканным листком бумаги в корзину десять раз из десяти Стайлз, при его неуклюжести, просто не может.

– Реши этот чертов пример.

Стайлз чуть вздрагивает от непривычной злости, звучащей в голосе мужчины, давится воздухом, сильнее, до хруста, сжимая в ладони ручку, и тихо скулит, когда осколки пластмассы впиваются в кожу. На порезах выступает кровь, растекается по ладони, и Стайлз замирает, зависает, смотрит стеклянными глазами на свою руку, на текущую кровь, смотрит мимо чертыхающегося Питера.

Отрезвляет его только пощечина. Подросток обиженно смотрит на оборотня, а затем на свою руку.

– Что ты так заистерил? – Хейл чуть ли не шипит, мягко проводя большим пальцем по ладони, по влажной коже, по затянувшимся царапинам.

– Я пропустил момент, как ты вылизываешь мне руку? – Стайлз неуверенно улыбается, поднимая взгляд на Питера.

– Пропустил, слава всем богам, – Хейл смотрит недоверчиво. – Ты боишься крови?

– Нет, не особо, – Стайлз смотрит на свою руку и на пальцы Питера, её сжимающую. – Просто… я не знаю. До этих снов не боялся, может, теперь боюсь. Мне давно ничего не снится. Ничего такого. Спасибо, – Стилински смущенно улыбается, морща нос.

– А что снится? – Питер отпускает его ладонь. – Что тебе снится, Стайлз?

Подросток хмурится.

– Я не помню, – пожимает плечами. – Мне кажется, что что-то снится, но я не могу наутро вспомнить что, даже никаких обрывков. Но это “что-то”, оно не страшное. Мне не страшно засыпать.

Голос становится тише и задумчивее, Стайлз с сомнением смотрит на оборотня, затем аккуратно кладет ладонь на его волосы, поглаживая, наблюдая за вервольфом с любопытством.

– Зачем ты это делаешь? – Питер чуть раздражен, но не настолько, чтобы Стайлз убрал руку.

– Хочу, чтобы ты мне ответил, – Стилински проводит кончиками пальцев по виску к шее мужчины. – Почему ты постоянно рядом? Я не против, нет, просто это непохоже на тебя.

– Я же говорил тебе – мне нужно, чтобы ты пришел в норму, – Хейл садится на пол, хмурясь, вопросительно изгибая бровь, когда Стайлз, наклонившись, оказывается совсем близко, уточняя:

– Но я в порядке. Мне не снятся кошмары. Со мной все в порядке, Питер, – тонкие пальцы неуверенно оглаживают челюсть, – но ты все еще здесь. Я не против, – повторяет тише, настороженно заглядывая в голубые глаза.

Хейл понимает, что произойдет дальше, и успевает отодвинуться, встать на ноги раньше, чем Стайлз снова прижмется в попытке поцеловать его.

Стилински непонимающе хлопает ресницами, невозможно длинными, девчачьими ресницами, обиженно прикусывает нижнюю губу, опуская голову, и иррациональное желание утешить расстроенного ребенка разгорается где-то под ребрами, расплавленным свинцом заливает мысли и чувства, и волк на задворках человеческого разума неодобрительно косит лазурным глазом.

========== Часть 7 ==========

Стайлз виновато улыбается оборотню, просыпаясь с ним в одной постели. Улыбается, но не удивляется, не задает вопросов, которые Хейлу очень хотелось бы услышать, не видит ничего неправильного в происходящем, почти никогда не начинает разговора сам. Питер греет в ладонях его холодные, тонкие пальцы, и безмолвно костерит себя за бессилие, за неумение помочь. Хотя все не так уж плохо – Стайлз решает простенькие примеры, угадывает – а может, действительно различает, – цвета, может рассказать, как доехать до лофта, до школы, до ветеринарной клиники, хоть и не может вспомнить, зачем бы ему понадобилось ездить в ветклинику.

Стайлз не выходит из комнаты, и Питер его не вынуждает – сам опасается открывать дверь, отделяющую комнату подростка от всего остального мира. Стайлз помнит обрывки вчерашних разговоров и иногда смеется, рассказывая оборотню какие-то случаи из своей жизни. Случаи, связанные только с самим Стайлзом, и никогда – с кем-то из его друзей, родственников или просто знакомых. Стайлз не называет ничьих имен, и когда Питер в очередной – сотый, наверное, – раз спрашивает его про кресло, в котором имеет привычку сидеть, наблюдая за старательно выводящим свои каракули на тетрадном листе подростком, Стайлз лишь неопределенно пожимает плечами, в точности описывая бежевую с мелким травянистым узором, обивку, но так и не сумев вспомнить, откуда оно вообще в его комнате взялось.

Стайлз говорит, что Питер “странный”, что он “совсем на себя не похож”. Хейл устал настолько, что не находит в себе сил отпираться, и просто отвечает, что здесь ему не от кого и незачем прятаться. Стайлз не верит. Стайлз помнит странные, совершенно не нужные ему вещи, но забывает важные, необходимые. Да и те что помнит – постепенно истираются из памяти, подменяются чем-то другим, какой-то недоступной Питеру игрой воображения, лишенной логики и смысла.

Но для Стайлза все логично. У него все хорошо, ему не снятся кошмары, правда, у него часто мерзнут пальцы и без повода подскакивает сердцебиение, но он считает, что у него все в порядке, и уже привычно усмехается-улыбается беспокойству, залегшему в голубых глазах оборотня.

В Стайлзе много детской, щенячей непосредственности – куда больше, чем обычно, много наивности и совсем нет подозрительности, как нет и каких-то тормозов, ограничителей. Стайлз тянет волка к себе, не смущаясь ни его возрастом, ни его прошлым, целует поначалу несмело, ожидая ответа, затем, получив желаемое, жадно, с придыханием, с тихим стоном в губы.

Хейл точно знает, что сдается не из жалости – мальчишка ему нравится, и Стайлз это безошибочно чувствует, может быть – помнит, подставляясь все более откровенным ласкам, горячим губам, сильным, чутким ладоням. Питер выделяет секс с ним потому, что это первый раз, в котором нежности больше, чем похоти. Желание целовать, ласкать, гладить доверчивого мальчишку перевешивает любое другое, и Питер с ним нежен, так, как не позволял себе ни с кем. Стайлз платит сполна – красивыми стонами, жаром открытого, доверчивого тела, прикосновениями тонких пальцев. Стайлз льнет и ластится, разморенный оргазмом, засыпает, мерно посапывая в плечо Питера, сонно обнимая его поперек груди.

Хейл перестает задавать вопросы, перестает надиктовывать примеры, но Стайлз этого не замечает. Для него все спокойно, для него все – как обычно, только из глаз волка, которого Стилински в шутку – или всерьез – называет “своим”, уходит беспокойство, сменяясь тоской и грустью, странной, ни на что не похожей болью.

Стайлз редко смотрит в его глаза – их выражение нарушает идиллическую картину мира. Вместо этого он обнимает оборотня за плечи, прижимается губами к шее, просит тепла и ласки. И получает, получает мягкие, приправленные каким-то отчаяньем, поцелуи, получает согревающие, заставляющие тело млеть, прикосновения.

Они почти не разговаривают, только касаются друг друга, и, если Стайлза все устраивает, то Питер чувствует, что подошел уже к той грани отчаяния и бессилия, возле которой любое его действие не имеет значения. Стайлз большую часть времени дремлет, не засыпая совсем, но и не пытаясь активничать; молчит – Хейл запоздало вспоминает, что уже несколько дней Стилински не произносит ни слова; только жмется теснее, когда снова замерзает.

Питер не без труда выпутывается из цепких объятий снова задремавшего мальчишки, переносит его на кровать, укладывая, укрывая одеялом, чтобы не замерз, тоскливо смотрит в сонные, лишь самую малость обеспокоенные глаза, ласково поглаживая подростка по щеке.

– Ты куда? – Стайлз непонимающе хмурится, пытаясь обнять мужчину за шею, но руки слушаются плохо, соскальзывают обратно на одеяло.

– Спи, – Питер аккуратно целует его, отстраняясь.

– Я не могу без тебя спать, – Стайлз мягко улыбается, будто объясняет очевидные вещи. – Ты ведь знаешь.

– Так нужно, – в голосе оборотня проскальзывает былая, уже непривычная Стайлзу сталь. – Закрой глаза.

Стилински привык слушаться, он покорно закрывает глаза, прислушиваясь к давящей тишине в комнате.

Тишина и пустота давят на виски, на грудную клетку, тяжелый ком, внезапно образовавшийся где-то в груди, давит на сердце и на легкие, мешая вздохнуть, не давая пошевелиться. Пустая комната оборачивается полузабытой темнотой, в которой есть место лишь двоим, и в которой Стайлз очень не хочет оказаться вновь.

Истошный крик тонет в вакууме кошмара, смешиваясь с тошнотворным, сильным запахом крови.

И больницы.

========== Часть 8 ==========

– Ну, вы, молодой человек, умеете преподносить сюрпризы, – мужчина, возраста ближе к “почтенному”, в белом халате, мягко улыбается.

Губы не слушаются, горло саднит, будто сорванное долгими криками, глаза болят, будто в них кто-то насыпал песка. И в эти самые глаза мужчина, безжалостно придерживая верхнее веко пальцем, и не давая зажмуриться, поочередно светит фонариком.

– Реакция на свет хорошая, – врач удовлетворенно кивает. – Я это все к тому, молодой человек, что за мою двадцатилетнюю практику вы первый, кто очнулся от комы с криком. Знаете, обычно больные в вашем состоянии более… спокойны, скажем так. Но я склонен считать это не таким уж плохим признаком. Как у нас с речевыми функциями? Говорить можешь? Попробуешь?

Кислородная маска отлипает от лица, и воздуха сразу же начинает нехватать, но Стайлз, пересиливая боль в саднящем горле, бесконечно медленно выговаривает “Могу”, с трудом шевеля языком. Правую руку обдает теплом – Стайлз с трудом поворачивает голову, чтобы увидеть шерифа – осунувшегося, постаревшего лет на десять, не прячущего ни счастливой улыбки, ни выступивших на глазах слез.

Маска опускается на место, врач удовлетворенно кивает.

– Пока отдыхай. Через несколько часов придет сестра, проведет несколько тестов. Шериф, я бы хотел с вами переговорить.

Джон нехотя выпускает руку сына из своей, шепотом обещает скоро вернуться, и выходит из палаты – Стайлз с трудом следит за ним взглядом, пытаясь сообразить, что происходит. Отец возвращается через минуту, снова сжимая ладонь Стайлза, тот в ответ пытается хоть немного сжать пальцы, и ему это даже удается – на лице Джона расцветает самая счасливая улыбка из всех, что Стайлз когда-либо видел.

– Все будет хорошо, сынок, – шериф уверенно кивает. – Теперь все будет хорошо. Ты попал в аварию, только вряд ли ты об этом что-то помнишь. Точнее, тебя сбила машина.

Стайлз неуверенно качает головой, стараясь сфокусировать уставшие глаза на отце.

– Но все будет хорошо, – снова повторяет шериф.

Стайлзу не нравятся эти повторения. В них есть что-то обезнадеживающее.

***

В следующий раз Стайлз видит отца и Мелиссу. Миссис Маккол держит в руках блокнот, присаживаясь на край кровати, мягко предупреждает:

– Я сниму маску, попробуй некоторое время подышать без нее. И постарайся ответить на мои вопросы, хорошо?

Стайлз медленно моргает, когда попытка кивнуть проваливается.

– Как тебя зовут?

Вопрос нетрудный, и юноша, медленно ворочая языком, проговаривает:

– Стайлз Стилински. Семнадцать лет. Живу в Бэйкон Хиллс. С детства дружу с вашим сыном, Скоттом.

На недлинную фразу уходит, кажется, вечность, но Мелисса терпеливо ждет, записывая.

– Сколько пальцев видишь?

– Два.

Женщина удовлетворенно кивает.

– Вопрос посложнее. Если не сможешь ответить, не расстраивайся – вообще удивительно, что…

– Кома? – Стайлз понимает, что выговорить “Врач сказал, что я очнулся от комы, он что имел в виду? Серьезно? Мать вашу, серьезно?” он просто не сможет.

– Три недели, – осторожно кивает Мелисса. – Удивительно, что при отсутствии удовлетворительной реакции на лекарства, положительная динамика в отношении функций мозга была просто… поразительной.

Стайлз непонимающе хмурится.

– Когда тебя привезли и прооперировали, шансов, что ты очнешься почти не было. Отсутствие реакции на внешние раздражители, на препараты, минимальные показатели на приборах… Функции мозга не восстанавливаются так быстро, это невозможно. А пару дней назад, все показатели снова пошли на спад. А сегодня ты заорал как… не знаю, Стайлз… и пришел в себя. Клиническая картина фантастическая. А теперь ответь на мой следующий вопрос в списке, – женщина поворачивает к Стайлзу свой блокнот, показывая рисунок. – Что изображено?

– Синий шар, – отвлеченно, медленно проговаривает Стайлз, не совсем понимая, как вяжутся его воспоминания о последних нескольких… мозг отказывается как-то ограничить отрезок времени, проведенный под опекой Питера Хейла, и Стайлз зажмуривается, судорожно вдыхая воздух, которого снова становится слишком мало.

Мелисса говорит что-то успокаивающее, снова нацепляя на лицо мальчишки маску, шериф сильнее сжимает руку сына, и Стайлз снова отключается.

***

Через две недели Стайлз сидит на больничной кровати, растерянно улыбаясь Скотту, только что закончившему сжимать его в объятьях. Скотти бы, наверное, так и не прервал бы этого увлекательного занятия, но вошедшая Мелисса отвесила сыну подзатыльник, заявив, что он такими темпами переломает несчастному все его едва сросшиеся кости.

На вопрос Стайлза, что же все-таки произошло, толкового ответа ни шериф, ни Мелисса ему дать не смогли, да и Скотти неуверенно пожимает плечами, в конце-концов выдавливая из себя только одну фразу:

– Спроси у Питера. Он тебя нашел.

Стайлз вздрагивает, хватая губами воздух, судорожно ища эту осточертевшую уже за две недели маску. Скотт порывается позвать кого-то, но Стилински остервенело мотает головой, выравнивая дыхание. Воспоминания о Питере слишком живые и настоящие, голос, запах, тепло рук и тела, все настолько реальное, что Стайлз с трудом заставляет себя верить в то, что все произошедшее ему привиделось, приснилось, было простой галлюцинацией больного, ослабленного мозга.

Разговоры на нейтральные темы Стайлзу даются легко, точнее разговором это назвать сложно – Скотти рассказывает что-то о школе, о Дереке и Айзеке, об Эллисон, о происходившем в городе, о Лидии, а Стайлз слушает, иногда теряя нить разговора и переспрашивая, иногда просто задавая вопросы и что-то уточняя.

Жизнь, в общем-то, шла своим чередом, за исключением того, что стая поочередно полным составом бродила где-то неподалеку от лежащего в коме человека.

– Ты тут пару раз чуть совсем не умер, – сообщает Скотт как бы между прочим. – Мама сказала, что это было… близко. Мы очень волновались. Даже Дерек.

Стайлз слабо улыбается. “Даже Дерек”. Забавно. Даже грозный крутой альфа достал с чердака свою эмоциональность, воспользовавшись ей настолько, что даже Скотти заметил. Стайлз не спрашивает про Питера, не хочет лишних вопросов, не хочет рассказывать о том, что происходило по ту сторону его сознания.

Кошмары еще мучают его, особенно по ночам, когда он остается в палате один, но в них нет той силы, они – точнее, он, – не вызывают такого ужаса.

Стайлзу просто страшно, но он всегда может открыть глаза, вдохнуть пропитанный запахом лекарств больничный воздух. Нет никаких проблем, с тем, чтобы проснуться.

***

Еще через две недели Стайлз все-таки оказывается дома. Сломанные ребра в норме, шрамы на груди и спине так и останутся, а привычный бардак на голове скрывает длинный, но едва заметный шрам.

В честь своего возвращения домой на своих двоих и в нормальном состоянии, Стайлз закрывает глаза на отцовскую диету, разрешая шерифу заказать пиццу. Марафон Звездных Войн – святое дело, как-никак.

По ночам Стайлзу немного тоскливо. Странно, как в сознание въелось это ощущение жаркого живого тела рядом, ощущение покоя и защиты.

В лофте старший Хейл не появляется, а Дерек на вопрос о зомби-дядюшке лишь невнятно передергивает плечами, роняя что-то вроде “людей не убивает – и ладно”. Еще пара недель в режиме дом-лофт, проходят без происшествий.

Стайлз выясняет, что мудака, размазавшего его по асфальту и скрывшегося с места, полиция, стараниями шерифа, нашла в одном из соседних городков. Стайлз его не видел, да и не особо хотел. Больше он все-таки хотел понять, какого черта он в три часа ночи оказался чуть ли не на окраине города, один, и какого черта там же через какое-то время оказался бывший безумный альфа.

Дерек неодобрительно качает головой, но все-таки сдает Стайлзу адрес родственника.

***

Головные боли прошли, кошмары – почти прошли, ребра тоже не беспокоят – решив, что с физической стороной произошедшего все более-менее улажено, Стилински все-таки решается. Замирает перед железной дверью одной из квартир в центре города, вжимая до упора кнопку звонка.

Наверное, не стоило раздражать чуткий оборотнический слух долгой преливчатой трелью, потому что Питер, все-таки соблаговоливший открыть дверь на третьей минуте ожидания, вовсе не выглядит хоть сколько-либо благодушным.

– Рано или поздно это должно было случиться, – обреченно констатирует оборотень, пропуская Стайлза в свою квартиру.

В любом другом состоянии Стайлз бы принялся разглядывать обстановку, все-таки его давно мучил вопрос, как и где проводит часы досуга любящий подпустить таинственности в свой образ, оборотень. Но сейчас ему откровенно не до того, Стилински буквально трясет от напряжения, немного – от злости. Он идет вслед за Хейлом, плюхается в предложенное кресло, и сердито смотрит на устроившегося напротив вервольфа.

После пары минут молчания Хейл вопросительно изгибает бровь.

– Рассказывай, – Стайлз поджимает губы, стискивая подлокотники ладонями. – Все говорят, что ты меня нашел. Там, на дороге. Что произошло?

Прежде, чем мужчина успевает открыть рот, Стайлз вскидывает вверх указательный палец, уточняя:

– Я не спрашиваю об аварии. Я спрашиваю о том, что было до нее или после. Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю.

– Скажи, тебя отец тренировал вести допрос или ты насмотрелся ширпотребных криминальных драм? – холодная усмешка кривит тонкие губы, и у Стайлза сердце сдавливает тисками от нахлынувших, полных нежной ласки, воспоминаний.

– Ты можешь мне ответить? – спрашивает уже мягче, просяще, не в приказном тоне. – Я должен знать.

– Это мне решать, – в голосе Питера слышится мрачное самодовольство.

– Ты знаешь, почему я оказался ночью черт знает где, и почему я об этом ничего не помню?

– Подумай, – Хейл пожимает плечами. – До той ночи ничего странного не происходило?

Стайлз вспоминает. Напряжение гулкой тяжестью оседает в основании черепа, но что-то проясняется, вспоминается.

– За пару недель до этого… Я проснулся на кухне. Потом в коридоре, когда шел к лестнице. И еще раз – на первом этаже, – Стилински краснеет, опуская голову. – У меня бывает, я хожу во сне. Но не так далеко. По дому иногда брожу. Но никогда не выходил на улицу. До туда идти минут двадцать, а я вообще был босиком!

– Ну, что поделать, – глубокомысленно роняет оборотень.

– Ты ведь знаешь, что произошло, – Стайлз устало трет ноющий висок. – Скажи мне. Питер, пожалуйста. Я никому ни слова не пророню, даже если ты пытался сотворить со мной какую-нибудь гадость, обещаю. Я с ума схожу.

Стайлз замолкает, просяще глядя на равнодушного, спокойного мужчину. Питер медленно качает головой.

– Мне все еще снится тот кошмар, – тихо проговаривает Стайлз. – У тебя есть белая рубашка?

Что-то в глазах оборотня меняется, пробивается сквозь стену безразличия, что-то слишком необычное для Питера Хейла, для такого, каким его видят все окружающие, и что-то очень знакомое Стайлзу.

– Я нашел тебя на дороге, – медленно проговаривает Питер. – В ужасном состоянии, всего в крови. Много крови, много боли.