Текст книги "Адъютант (СИ)"
Автор книги: Besenok
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)
Тогда я, не дожидаясь конца увольнительной, поехал в столицу. В Петербурге я более положенного не задержался и с первой же оказией перебрался в по-домашнему уютную, нежели ее северный брат, Москву. Два месяца прошло, как я видел князя в последний раз, и виделось мне то – сном.
Несмотря на домоседство, дела моей семьи находились в преотличном состоянии, имя наше было довольно известно и скандалами не замарано, так что я с легкостью обзаводился знакомыми и был принят во многих домах. Жизнь моя наладилась, положение упрочилось, дни потекли слаженным чередом... и сразу же стало заметным отсутствие в моей жизни того, от чего я так страстно бежал все это время. Лишь только тело мое пришло в согласие с душою, как оба они стали терзаться неутолимым желанием, от которого не стало мне скоро покоя ни днем, ни ночью.
Вот это и есть зрелость, думал я ночами, все чаще бессонными и... странно одинокими.
Вообще, Москва с ее неторопливым, почти домашним укладом более склоняла к размышлениям, чем столица. Там у меня, положим, не было времени на тщетные копания в себе. Каждый день мой был заполнен так, что я, вернувшись домой, был только рад забыться сном.
Ведь я и впрямь был неопытным провинциалом, «солдафоном», а поставил себе целью сделаться человеком светским, раз уж решил служить при штабе. Старые связи моей семьи были еще достаточно прочны, да и деньги сыграли немалую роль, так что недостатка в «учителях» у меня не было. Особенно старался молодой поручик ***. Все недолгое мое пребывание в Петербурге он без устали обучал меня тонкостям светской жизни. За мои, разумеется деньги. Но я был ему только благодарен, и расстались мы совершеннейшими друзьями, получивший каждый желаемое. Я мог теперь не краснея выходить в свет, а он рассчитался со всеми своими карточными долгами... чтобы тут же наделать новых.
Помимо прочего, «обучение» включало в себя и женщин: «А как же без них?» – с удивленьем восклицал он, таща меня в какой-то, как мне казалось, притон.
«Притон», к счастью, оказался весьма солидным заведеньем, чуть ли не в центре столицы. Барышни были все как на подбор миловидны и приятны в обхождении, и вышел я оттуда в самом приятном расположении духа.
Чтобы ночью увидеть во сне князя и, проснувшись поутру и схватившись за голову, признать, что этот дьявол все еще не отпустил меня и что, видно, долго мне еще быть рабом ненавистных мне грез.
Я пытался уйти от них в Москве, несколько раз посетив и здесь подобные заведения, но, как и столичные, московские красавицы оставили меня равнодушным. Они не удовлетворяли меня, и я уходил из их объятий, терзаемый даже более сильным желанием, чем накануне.
Так шли дни, полные однообразной, монотонной скуки, а по ночам меня преследовал золотоглазый дьявол, оживляя во сне то, о чем я и думать запрещал себе наяву. И я просыпался в поту, на сбитых простынях, мучимый неутоленным желанием и собственным бессилием.
Пришло время признать, что да – я такой же, как и «они». Признание это пришло настолько буднично, что я даже не задумался над ним особо. Ну и что? Мир не перевернулся. «Такие» везде есть, и в Москве их не меньше, чем в иных городах. Я, получивший богатую практику, давно отличал их и в казармах, и на балах, и в салонах. По взглядам, прикосновениям, жестам, пустым для непосвященного и вопиющим для знающего. А чем выше в свет, тем менее сие скрывалось, считаясь в какой-то степени даже шиком, если афишировалось полунамеком. Впрямую все и вся, естественно, осуждали подобное, но за глаза... За глаза дозволялось многое, и я с еще большим содроганием вспоминал, что князь мог так отвезти меня в столицу вместе с собой, чтобы потом показывать, словно трофей...
И все же... я хотел знать наверняка. Быть может, все это – лишь мое воображенье. Может, все иначе, а я обманываюсь? Я должен был знать и выбрал для этого самый, как мне казалось, простой способ. Были и в Москве заведенья, и даже самого высшего пошибу, где я мог доподлинно узнать, пробуждают ли во мне желание мужские ласки, или то очередной морок. О, они, разумеется, не выставляли себя напоказ, но самая вывеска «Прелести королевы» посвященному говорила о многом. А иному вход в этот «дворянский клуб» был заказан.
Как оказалось, я пришел рано и мог оглядеться без излишней спешки. Атмосфера здесь была несколько иной, чем я уже привык видеть в подобных местах. Видно было, что многие пары, а то и тройки пришли сюда просто приятно провести время, не скрываясь и не тратя себя на условности. И часть комнат сдавалась внаем «впустую» для них же, если им была охота подняться наверх. Я же пришел как один из искателей «любви за деньги», и мне предназначались взгляды маленьких «королев», что обернулись в мою сторону, едва я вошел в общую комнату «для смотрин».
Я заметил его почти сразу же, как вошел. Народу было немного, и я легко поймал глазами тонкого брюнета, одиноко сидевшего перед роялем, подперев кулаком щеку, отчего его волосы смоляной волной лились вниз, соперничая блеском с благородным инструментом. Издали он чем-то напомнил мне Азиева, но когда он, словно почувствовав мой взгляд, поднял голову, глаза у него оказались не черные, а серые, совсем светлые, в обрамлении темных ресниц.
«Что ж, так даже лучше, – подумал я, маня его к себе. – Последнее, что я хочу, это вспоминать».
Лицом и телом он был еще совсем мальчик, но серые глаза, оценивающие меня из-под густых ресниц, видели многое. Многих.
– Господин?
У него был легкий акцент, похожий на итальянский. Свой ли? Заученный? Неважно. Он был именно тем, кого я искал.
Я купил у него целую ночь, зная, что мне потребуется время, чтобы... понять. Он же, увидев, что я заплатил щедрее, чем следовало, заволновался было, ожидая от меня каких-то особых извращений. Но я успокоил его, сказав:
– Я просто хочу понять.
Он улыбнулся, скрывая облегчение под густыми ресницами.
– Сюда многие приходят... попробовать, – тихо сказал он, помогая мне раздеться. – Вам понравится.
Что ж, он оказался прав. Мне действительно понравилось. Понравилось чувствовать себя хозяином в его постели, целовать и оглаживать пахнущую ароматной водой кожу, касаться губами его губ, с готовностью раскрывавшихся мне навстречу. Я, без сомненья, удивил его, показав, что мужские объятья мне не в новинку, что я знаю, как правильно лечь, как сделать и себе, и ему приятное. Поначалу он пытался остановить меня, шепча:
– Нет... зачем... Вы... разве не я должен делать... так?..
Потом сдался, раскрываясь, раскидываясь на постели, давая полный простор моим рукам и губам, позволяя им скользить, куда мне вздумается.
Наконец, погладив гибкую спинку, я спустился рукой ниже, вызвав у него нетерпеливый вздох, а у себя – улыбку. Я чуть нажал, проникая рукой меж его ягодиц, и он, подавшись ко мне, легко впустил мои пальцы. Он был горячим, гладким и уже скользким – видно, позаботился заранее, чтобы с первой минуты быть готовым принять меня. Почему-то это заставило меня задышать чаще, крепче прижимая его к себе.
Эта ночь стала, без сомнения, открытием для нас обоих. Я с какой-то непонятной радостью понял, что что-то умею лучше него, чему-то он, безусловно, научил меня. Он был страстным и нежным, податливым и дерзким, на эту ночь дав и себе, как мне показалось, полную волю.
– Моя маленькая королева, – шептал я в раскрасневшееся ушко. И слегка прикусывал нежную мочку зубами, рождая у него новый стон удовольствия.
Перед рассветом он особенно долго целовал меня.
– Еще ни один господин не делал со мной такого, – признался он. – Приходи еще.
Я подарил ему дорогой перстень и ушел. Ушел, зная, что никогда более не вернусь сюда. Я уходил из «Прелестей королевы» с легким сердцем, получив ответ на мой вопрос. Был ли я удовлетворен? О да. Теперь я мог с точностью сказать, что ни одна женщина не подарит мне наслаждения, подобного этому. И все же я хотел другого. Я хотел... иных ласк. Тело мое и душа, привыкшие к власти над ними, требовали силы, что заставила бы их подчиняться, и лишь это дало бы мне истинное наслаждение. И только один человек мог подарить мне его.
Но нет. Этому не бывать никогда! Нет! Вырванная, выстраданная свобода была тем единственным, что у меня осталось, и за нее я был готов сражаться до последнего. Кроме того... князь уж, верно, забыл обо мне. Недаром мне Прохор говорил, что он непостоянен, словно южный ветер. Я был строптивой игрушкою, что было интересно ломать, не более того. Так что...
***
В конце концов я решил попробовать пожить обычной, нормальной жизнью. Принимал приглашения, ездил на балы и рауты, посещал салоны, был принят в несколько клубов... Даже трижды нанес визит Елизавете Потаповне N-ской, премилой барышне, с которой чаще всего танцевал на балах. А что? Ведь должен я был кого-то взять в жены, того требовал и долг последнего в роду, и дальнейший карьерный мой рост. Но как только я понял, что четвертый визит повлечет за собой помолвку... то одумался и не поехал. Не имел я права ломать судьбу невинному созданию, обрекая ее на жизнь со мной. То было бы большим грехом, нежели все те, что я успел сделать до этого. N-ские поначалу обиделись, но вскоре Лизонька была помолвлена с каким-то виконтом, и меня вновь благосклонно принимали в свете.
Так я и жил, почти смирясь уже с незавидной моей долей, пока однажды на балу...
Я устал настолько, что ноги едва держали меня. Но одинокий холостяк, молодой и с именем, постоянно будет мишенью для незамужних девиц и их мамаш, потому я благоразумно решил передохнуть где-нибудь подальше от шумной толпы. Через пять минут я заплутал в полутемных коридорах и уныло тащился вдоль стены, ища хоть какую-нибудь банкетку, чтобы посидеть, как вдруг из-за полуоткрытой двери до меня донесся голос, который я и на смертном одре отличу ото всех прочих. Не чуя под собой ног, я против воли приблизился, чтобы в узкую щель увидеть того, кто снился мне все эти полгода.
Князь сидел, по обыкновению вольготно раскинувшись в кресле, и говорил с кем-то, кто из-за узости щели не был мне виден. Мне следовало бы тотчас же уйти, но я, словно одурманенный, приник к щели, жадно рассматривая его, впитывая его голос...
– А я все-таки вытащил тебя, братец! – радовался невидимый мне. – И что, скажешь, плохо это? Ну, не хмурься, не на плацу. Полно, негоже все в своей норе сидеть и раны растравлять...
– Да что ты понимаешь, – досадливо хмыкнул князь.
– А то и понимаю, – разговор был, видно, начат давно, но не успел еще наскучить обоим, – что поражения надо признавать, переживать и жить дальше.
– Какие еще поражения?
– А что, нет? Обвел тебя вокруг пальца смазливый мальчишка, да из рук выпрыгнул. Отпустил? Ну и успокойся. Мало ли их...
– Таких... Нет вообще!
– Что, так хорош?
– Хорош... Тебе не понять, – сумрачно ответил князь.
– Может, и так. Однако больно мне, братец, видеть, как ты себя ни за что губишь. Коли отступился, успокойся и живи себе дальше.
– Да не могу я! – князь гневно ударил кулаком об подлокотник, и сердце мое, было остановившееся, вновь бешено заколотилось. – Не могу, понимаешь?! Глаз закрыть не могу, чтобы его не увидеть. Ни спать, ни есть, ни работать нормально не могу – все он стоит перед глазами... Бывало, помню, раскинется усталый, кудри мокрые вьются... словно ангел с небес сошел... а в глаза глянешь, зыркнет, словно волчонок, и отвернется. По ночам ластится, а все равно дикий, строптивый...
– Э! Э! От подробностей таких меня уволь, – запротестовал невидимый мне собеседник. – Побереги для тех, кто понимает, я-то подобные шалости никогда не одобрял, сам знаешь.
– Знаю... как и то, что ты мне друг и пожалуй что здесь единственный. Вот и посоветуй, что мне делать – не могу я без него. Я ему ведь все что хошь отдал бы, месяц с неба сорвал... так ведь не возьмет. Близко не подойдет, а то и сбежит, как от чумы... И зачем я его отпустил, до сих пор не понимаю!!!
– Затем и отпустил, что любишь... Что, брат, вскинулся? Любовь это, и ничто иное. А какой я тебе в сердечных делах советчик? – мягко сказал тот, помолчал и добавил: – Ты мне вот что скажи лучше. По всем твоим рассказам выходит, что парень он неглупый и сердцем не черств. Так почему ты ему не сказал хоть малую часть того, в чем мне печалился? Видно же, что не на пустом месте твоя склонность возникла, и не здесь, а давно еще. Так почему ж ты...
– Почему?! – вскричал князь – Почему? А что мне прикажешь делать? В любви признаваться? В ногах валяться у мальчишки сопливого, за руки хватать, умолять: «Не уезжай, мне без тебя жизнь не жизнь!»? Чтобы он по мне прошелся, как по коврику? Нет уж, хватит! То мною пройдено, и более не бывать такому! Ишь что удумал!.. Да пойми ты... он посмеялся бы и ушел все равно... Ненавистен я ему, сам говорил...
– Так уж и ненавистен...
– Так! Святые угодники, да мне пришлось его афродизиями заморскими по уши залить, чтобы он хоть раз кончил,– с досадой признал князь.
– Только раз? – непритворно удивился собеседник.
– Да нет, – князь махнул рукой. – С той поры кончал исправно... и по три раза за ночь... Да все равно волком смотрел. Губителем называл. Вот я и отпустил сгоряча. А теперь...
– Дурак ты, братец, ты уж не обижайся, – невидимый мне доселе встал и заслонил обзор. – Ведь я же могу...
Что он еще хотел сказать, я так и не узнал. Позади меня раздались голоса, и я был вынужден, точно вор, сбежать из злосчастного коридора.
Я не помню, как добрался домой: очнулся, лишь лежа на кровати в спальне, в одежде, закрыв ладонями лицо. Рыдания сдавливали мне горло, а все тело обдавало попеременно то жаром, то холодом. Князь, дьявол из моих снов, вновь настиг меня и несколькими фразами разметал то, что я по крупицам собирал все последние полгода. Я был как не в себе, и только лишь желание прислуги вызвать врача заставило меня встать и немного успокоиться.
Три дня я провел, не выходя из дому, но когда пришло приглашение на очередной бал, от графа ***, велел одеваться и поехал.
Нет, не поехал, полетел. Чего я хотел? Увидеть его? Нет? А если увидеть, то зачем? Что мне было сказать ему? Полно, будет ли он там, ведь за все время в Москве я ни разу не видел князя. И не увидел бы, кабы не роковая случайность. Но я все-таки ехал, потому что не мог уже более сидеть один наедине с мыслями, раздиравшими меня на части. Иначе я бы сошел с ума. А был ли я в своем уме?
***
Бал был скучен. Когда отхлынуло, отступило первое напряженное ожидание, я вновь спустился с небес на землю и почти решил, что все услышанное мною было не более чем игрой больного разума. «Тебе пора лечиться. А всего вернее – отдохнуть, – думал я без толку и цели, слоняясь по залу. – Все, вот кончится сезон, и все, домой, хоть ненадолго...»
Тут ко мне подошел слуга и передал, что граф желает меня зачем-то видеть. Я, недоумевая, пошел за ним. Зачем бы я графу? Дочерей у него нет, да и что я за партия? По службе мы с его ведомством не пересекаемся, знакомы едва-едва, так что же? Поворот сменялся поворотом, пока меня не пропустили в комнату... и не затворили за мной дверь.
Передо мной стоял князь.
Я застыл на месте. Случившееся было для меня полнейшей неожиданностью. А вот он явно ждал меня – и именно меня. На лице его, как я потом припомнил, не отразилось ни растерянности, ни удивления даже. Лишь нетерпенье и острая жажда человека, что изголодался по чему-то, что только что получил.
– Ты.
От звука его голоса я вздрогнул и невольно попятился, ища спиною дверь.
– А... а где граф? – задал я глупейший вопрос.
– Его нет. Нет и не будет. Здесь только я.
С каждым словом он подходил все ближе и ближе, пока не встал напротив меня, лишая тем возможности уклониться.
– И зачем тебе граф, когда здесь я, – выдохнул он мне в лицо. – Я скучал по тебе, Андрюша... так скучал... А ты, ты вспоминал обо мне?
– Нет... прекратите... уйдите... – жалко шептал я, чувствуя, как начинаю дрожать от его голоса, запаха, от жадного блеска его глаз.
– Куда же я уйду, – он наклонился еще ближе, кладя руки мне на плечи, – когда ты дверь закрыл?
И тут же, без дальнейших церемоний он завладел моим ртом, целуя глубоко и жадно, торопливо тиская меня сквозь одежду. Ноги мои подкосились, и я в изнеможении привалился к двери, еще до конца не веря в то, что это происходит сейчас и со мною...
Но это было.
Был он, страстный, необузданный и дикий, словно стихия, что, налетев на меня, разметала остатки внутреннего сопротивления и развеяла грезы о свободе без него. Был я, задыхающийся, стонущий, запрокидывающий назад голову и бесстыдно прижимавшийся к нему бедрами, приглашая, провоцируя его к соитью. Хотя ему того и не требовалось. Он продолжал жарко целовать меня, срывая одежду, целуя и кусая обнажавшуюся кожу. Это не было любовной игрой, лаской, прелюдией к соитью. Нет, то была страсть грубого властвования, низкая, низменная похоть, жаждущая беспрекословного подчинения, и именно это заставило меня, потеряв остатки рассудка, сдаться, полностью вверив себя воле золотоглазого Барса.
Не помню, как я оказался уже на диване. Лежа на спине, полуголый, с расставленными ногами, задыхающийся, попеременно облизывающий сохнущие губы, я был, верно, столь для него желанен, что князь лег на меня тотчас же, не сняв до конца одежды.
И вдруг здесь, в чужом доме, в кабинете, куда могли вот-вот войти, на ужасно неудобном диванчике, в объятьях того, от кого я бежал все это время, я наконец почувствовал себя... живым. Нужным. Правильным. Какое бы безумие ни происходило меж нами сейчас, оно было единственной разумной вещью, случившейся со мной за последние полгода. Тело мое, и разум, и душа слились вместе в нервическом предвкушении того, что сейчас неминуемо должно было произойти. И со мной должен был быть только он, мой страстный мучитель, мой златоглазый дьявол, преследовавший меня и во сне, и наяву.
Мой Дикий Барс.
Я хотел сказать ему об этом, хотел кричать что он – желанен. Что я наконец понял, чего я хочу, и смирился с тем, что было. Но горло мое было словно сдавлено невидимой рукою, и я не мог говорить, лишь стонами подгонял его и без того торопливые ласки.
Когда скользкие, безжалостные в своей уверенности пальцы проникли внутрь меня, я, не сдержавшись, вскрикнул в голос, так это было хорошо. И тут же его ладонь запечатала мне губы.
– Не кричи, ну не кричи... хоть раз... сокол мой... – лихорадочно шептал он, расстегивая на себе одежду. – Потерпи...
И в тот же миг он подхватил меня под колени, и то самое, горячее, твердое... желанное разом заполнило меня. Дыхание мое прервалось, на глаза навернулись слезы... не боли, нет, хоть и ее было немало, но облегчения.
Этого, вот этого самого я и ждал все пустые ночи. И дождался. Я проиграл, я сдался и... о боже милостивый, как же это было хорошо!
Я не мог лежать тихо и смирно, как, верно, того желал князь. Я не мог. И потому извивался, стонал и вел себя словно безумный. А может я, наконец, обрел рассудок? Не знаю, и мне было все равно. Был только я, и был князь, вторгающийся в меня по обыкновению властно и жестко, но и не забывавший ласкать меня, так что я чудом удерживался, чтобы не кричать от наслажденья, переполнявшего меня.
Демон, преследовавший меня по ночам и наяву, был здесь и во плоти. Я хотел его, я жаждал его и принимал в себя охотно, стонами и вскриками подтверждая свое желанье. Когда же наслажденье стало особенно нестерпимо, впился зубами в собственное запястье, глуша крик... и слезы хлынули у меня из глаз, вместе с семенем, брызнувшим мне на живот. Князь неистово задвигался, через минуту с гортанным вскриком упал на меня, жадно целуя в шею, и вскоре затих.
Не знаю, сколько мы так пролежали. Но когда князь встал, я был еще не в силах подняться. Он же, откинув с лица выбившиеся волосы, окинул меня с головы до ног долгим, тяжелым взглядом и вдруг отвернул голову в сторону, с силой прикусив зубами нижнюю губу. Разметавшийся, тяжело дышащий, со следами слез на лице, еще не пришедший в себя после страстного соитья, я был, верно, столь непригляден для него, что он не желал смотреть в мою сторону. Но я не мог пока шевельнуться, чтобы хоть как-то привести себя в порядок. «А может... может, он злится на себя, что опять поддался «сопливому мальчишке», показав, что тот для него по-прежнему желанен? – припомнил я подслушанное на балу. – Да нет, видно же было, что это я. Я сдался ему, и теперь он, верно, досадует, так как ломать во мне более нечего, и я уж не интересен ему... Так? Или...»
Мечась от одного раздумья к иному, я оттер лицо и попытался приподняться. Увы, чересчур поспешно, и потому, охнув, откинулся обратно, переводя дыхание. Князь, вздрогнув, шагнул ко мне, но остановился, с силой сжав в кулак протянувшуюся было руку. После резко развернулся на каблуках и вышел, даже не взглянув на меня.
А я остался, не в силах еще что-либо сделать. В чужом доме, полуголый, со следами богопротивной любви на теле, в кабинете, куда могли в любой момент войти, я как мог удобнее вытянулся на диванчике и бессильно прикрыл глаза. Мне было совершенно все равно, какой скандал может подняться, застань меня кто здесь. Впрочем, в последнем я сомневался. Тот, по чьему приказу меня привели сюда, наверняка преотлично знал, с какой целью князь ожидал меня, так что наверняка озаботился, чтобы нас никто не обеспокоил.
И верно, с час, а то и более, что я лежал там, а потом одевался, пытаясь вернуть себе как можно более пристойный вид, никто не вошел. Немного поплутав по незнакомому дому, я смог выйти, не привлекая к себе лишнего внимания, и отправился к себе. Что мне делать дальше, я не представлял совершенно. Мне казалось, что свой шаг я сделал, и очередь была за князем. А его поступок оставлял меня лишь мучительно гадать: что же случилось и что мне теперь делать дальше? Почему он ушел, не сказав мне ни единого слова? Могло ли случиться так, что он перестал желать меня, только лишь я показал, что мне не противны его ласки... и он сам? Множество вопросов роилось у меня в голове, и ни на один из них я не находил ответа.
***
Сутки спустя я стоял в своем кабинете и отрешенно наблюдал, как танцуют снежинки за окном. Давно уже перевалило за полдень, а я так и не вышел из дома, сказавшись на службе больным. Мир в очередной раз перевернулся с ног на голову, но я, похоже, к подобному уже привык. По крайней мере, былой паники и мыслеблудия у меня не было. Теперь было лишь звенящее опустошение и полное нежелание что-либо делать.
Я все еще стоял, когда в соседней комнате послышался громкий шум. Я обернулся, как раз когда дверь с треском распахнулась, и под брань слуг в комнату ввалился... Прохор. Вот уж кого я точно не ожидал увидеть.
– Пропустите. И не беспокоить. Никому.
Двери затворили, я обернулся и обнаружил, что Прохор со всегдашней своей цепкостью ухватился взглядом за мое запястье. Смутившись, я поспешно натянул перчатку.
– Опять? – тихо спросил он.
Я, не ответив, только пожал плечами. Что тут можно было сказать? Что я, как последняя тряпка, уступил? Сдался? Позволил ему, наконец, одержать верх? Так Прохору и так о том известно. За тем и пришел...
– Так вот почему... ох, барин, не погубите! – внезапно заголосил денщик, бросаясь мне в ноги. И заговорил, словно очнувшись, быстро и непонятно: – Один ведь вы и можете. Я-то думал, с чего он? Хоть и понятно, с чего. Но все ж таки... так вот внезапно. А оно эвон как случилось-то! А ведь государь-то, он не откажет! Подпишет, и вся недолга! Пропадет князь, как есть пропадет! Я как узнал, сразу и к вам. Ведь только вы и можете... Не погубите!!!
В конце он попытался было обнять мои ноги, но я очнулся и, схватив его за плечи, принудил подняться.
– Кто кого погубил? При чем тут его величество? Объясни толком, Христа ради!
Прохор, качнувшись, перевел дух и стал объяснять более внятно, что погнало его искать меня. И от его рассказа кровь отхлынула от моего лица.
Вернувшись с бала, то есть сразу от меня, князь, запершись, до утра просидел в кабинете. Не пил, нет, а все собирал и разбирал пистолеты. А с утра, приказав одеть парадное, поехал к фельдмаршалу, что в эту пору оказался в златоглавой. С требованием сей же час подписать ему назначение на границу.
– А я ведь знаю куда! – причитал старый денщик, – На верную смерть ведь идти хочет! Сам греха на душу не взял, так хочет от чужой руки погибнуть! Фельдмаршал-то бумаг не хотел подписывать, так князь кричать стал, что к самому государю пойдет... Я знаю, у меня там знакомые есть, все как есть пересказали.
Я, покачнувшись, переступил с ноги на ногу.
– Так что, подписал он бумаги?
– Нет. В том и счастье наше, что нет! Три дня дал – одуматься, а потом... Погиб князь, как есть погиб, – вновь запричитал денщик, – На вас только и надежда, барин. Отговорите, родименький, спасите его...
Поняв, чего от меня хотят, я, отступив, оперся спиной о стол. Гнев закипел во мне с невиданной доселе силой.
– Спасти?!
Я в ярости сорвал перчатку и сунул искусанную руку ему в лицо.
– Этим?!! Я – спасти?! После всего, что он...
Не договорив, я резко отвернулся к окну. Нестерпимо захотелось бросить все к чертовой матери и уехать куда подальше. В имение, домой, на дальний луг. Зарыться лицом в траву... и просто лежать...
Только какая трава зимой?
– Ведь любит он вас, барин, – глухо сказал мне в спину Прохор.
Будто бы я не знал. Нет, сейчас я бы не поверил, только не сейчас. Но я слышал... из уст самого князя... хоть и сказано то было не мне. Любит...
– Да какая это... любовь?
– А самая что ни на есть, – твердо заявил Прохор. – А что «такая-разэтакая», так уж какая есть. Таким его господь сделал, и не нам то менять. Да только любит он вас без памяти. Как вы уехали, неделю пил без просыпу, насилу в себя привели. Отродясь такого не было. Опосля трех адъютантов за месяц сменил. Все ладные, как один светленькие да синеглазые. Забыть, видать, хотел. Да не смог. Всех выгнал взашей.
Я не оборачивался, но и не прерывал его, жадно впитывая простые, так нужные мне слова. Ободренный моим молчанием, Прохор подошел и чуть тронул меня за рукав.
– Иначе забыть пытался. Амирчика у Сандро забрать хотел.
Я резко обернулся к нему.
– Азиева?!
Нет, только не это! Ведь Амир-то Сандро любил...
– Не дал грузин, не дал! – поспешил успокоить меня Прохор, – Сказал, что на пистолетах с князем драться будет, самолично мальчишку зарэжэт, но не отдаст.
– И... отступился князь?
– Отступился, барин, отступился. Ему-то все равно, кто. Другого привез, черненького, востренького. Да все не то... Запил опять, по девкам гулящим пошел, цыган звал, парней отвратных, что губы красят и в юбки рядятся, а все об вас думал. Не выдержал – за вами поехал. Фельдмаршал-то князя давно звал, все в златоглавую выписывал, а тот упирался. А за вами приехал.
Прохор чуть помолчал и неожиданно виновато посмотрел под ноги.
– Мы ведь давно уж здесь, барин, – признался он, – С самого лету. Шпиков князь нанял, детективов по-ихнему. И наших, и англицких. С утра придет, а ему отчет подают – где был, что делал. Тем и жил. Как вы с Лизаветой Павловной встречаться стали, аж с лица спал. Пил, буянил, грозился на дуель вызвать... да только непонятно кого. Потом успокоился: доложили, что, мол, несерьезно это. А после...
Я слушал, и внутри меня... как будто отпускало. Словно груз, давивший на меня все это время, снимался, вершок за вершком. А в груди разгоралось что-то непонятное... но приятное и покойное. Странно, а я думал, что был бы в ярости, узнай, что кто-то тайно следил за мной. А оказалось... Нет! Этого не может быть! Никогда!
– Хватит! Довольно!
Прохор запнулся на полуслове, а потом опять заладил свое:
– Не погубите, барин! Хоть поговорите с ним, греха-то от того не будет. Он для вас – что хотите, только молвите...
– Фельдмаршал дал три дня, – холодно, как только мог, начал я. – Может, князь и сам... одумается. Если нет – дашь мне знать.
Часы то летели галопом, то плелись, цепляясь один за другой. Я не мог спокойно ни есть, ни спать, мог лишь сидеть в кабинете, снова и снова терзая свою память. И вспоминалось отчего-то вовсе не пережитое мной унижение, а то самое приятное, что я без успеху старался гнать от себя в иное время. Теперь же у меня даже на то не было сил. Особенно ярко помнилось произошедшее на балу, когда кожа горела под его руками и стоны сами слетали с губ... Не того ли я все это время искал?
И словно в ответ мышцы мои напрягались, желая вновь почувствовать в себе запретное, и мужская плоть моя наливалась силой и болезненно ныла. И ничьи руки не могли подарить ей облегчения, кроме как...
Я сходил с ума.
На исходе второго дня к черному крыльцу подошел опрятно одетый мальчик и передал на словах короткое послание:
«Не одумался. Собирает вещи».
Я выслушал его, рассеянно сунул серебряный рубль и ушел в кабинет. Вызвал слуг и приказал подать умыться. Позавтракал, оделся как для прогулки, спокойно вышел из дома и сел в экипаж.
Через полчаса я стоял перед домом, где, как теперь мне было известно, остановился князь. Никем не задержанный, я прошел в дом с парадного крыльца, прошел его почти весь и остановился перед резными дверями, что предположительно вели в кабинет.
Я не думал ни о чем. В голове было настолько пусто и легко, что в ушах слегка звенело. Зачем я здесь? Что я буду говорить, как отговаривать? Нужно ли это вообще? Меня ничто не заботило. Я просто... приехал сюда. Я улыбнулся и толкнул дверь.
Ничего и не понадобилось.
Князь, взлохмаченный, в одной рубашке, небрежно заправленной в черные брюки, первые секунды не мог поверить, что это я. Потянулся было перекреститься, но уронил руку и просто стоял и смотрел.
Я шевельнулся, хотел подойти, и тут он стремительно пересек комнату и рухнул предо мной на колени.
Князь ***, бешеный Барс пограничья, надменный, гордый, не ломающийся не перед чем, стоял предо мной на коленях. И слезы текли из его глаз.
– Андрюша... – только и выдохнул он, – Андрюшенька... ты...
– Я...
И словно лед на реке вскрылся. Князь заговорил, быстро, страстно, глотая слова и мешая их с поцелуями, покрывая ими мои руки. Называл ласковыми именами, сулил все мыслимое и немыслимое.
– Родной... все тебе, все отдам... Дом, имение, деньги – все... Душу мою, жизнь, сердце из груди вырву – только не уходи. Останься... Пальцем тебя не трону, вижу – противен... Только не уходи. Умру я без тебя.
Выдохся, иссяк, голову назад запрокинул, в лицо мое глазами впился, ответа ждет, приговора.
А у меня в горле ком стоит, слова сказать не могу. Тогда я наклонился, запустил пальцы в его кудри и поцеловал.
В первый раз – сам.
Конец
Январь, 2004
