Текст книги "Дыши, не бойся (СИ)"
Автор книги: Берлевог
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Свежий ветер избранных пьянил,
С ног сбивал, из мертвых воскрешал,
Потому что, если не любил,
Значит, и не жил, и не дышал!
«Баллада о любви» В.Высоцкий
Часть 1
Гималаи
6 апреля
Сам по себе Эверест – всего лишь высокая гора. Она не вызывает человека на дуэль, не разжигает тщеславие, не проверяет на прочность и не избавляет от комплексов. Это всё люди придумали.
Впервые Быстров увидел Мику Хаста в магазине туристического снаряжения в Катманду. Долговязый, волосы дыбом, и вздёрнутый нос, которым он забавно шевелил, разглядывая ценники. Он выбирал футболку с яками, заставив торговца вывалить на прилавок груду пёстрого барахла. Быстров с гидом Пашей Стрельниковым пришёл подкупить снаряжения, но краем глаза поглядывал на торгующегося финна. Он тогда не знал ни имени Мики, ни национальности. Просто подумал, что парень из альпинистов – и не ошибся.
Позже наткнулся на Мику в Базовом лагере, который шерпы обустроили на леднике Кхумбу у южного склона Эвереста. Сначала увидел стадо яков, бредущее по пологим холмам Микиной груди, потом узнал курносое лицо. Протянул руку:
– Привет! Я видел, как ты покупал эту футболку в Катманду. Меня зовут Федя Быстров, я из русской команды. Можно Тед.
– Мика Хаст, в составе американской экспедиции. Я финн, – Мика ответил улыбкой и крепким рукопожатием.
У него оказались тёплые карие глаза, которые здорово украшали заурядную внешность. Подбородок зарос рыжеватой щетиной, а скулы покрылись свежим загаром. На высоте 5400 загар прилипает мгновенно, окрашивая кожу в грубый коричневый цвет. Через пятьдесят дней все европейские лица приобретут уникальный гималайский оттенок.
14 апреля
Ясным утром жители Базового лагеря собрались на религиозную церемонию пуджи. Явились сотни две человек: восходители, туристы, шерпы. Апрельское солнце припекало, но с горы тянуло ледяной стылостью. Пожилой лама в оранжевом, стоя на коленях и звеня медным колокольчиком, попросил у Будды благословения. Под напевное чтение мантр он высыпал в ритуальный костёр подношения богам: местные кушанья, названий которых Быстров не знал.
– Фу, чем так воняет? – спросил желчный Данила Дунаевский. Ему везде воняло.
Иностранные участники церемонии тоже принесли дары – денежные купюры. Все хотели заручиться благословением Будды перед восхождением на великую Джомолунгму. В лагере атеистов не было, никто не собирался лезть на гору без пуджи. Ом мани падме хум.
Разноцветные молитвенные флажки трепетали на ветру. Сквозь горький дым можжевельника Быстров разглядел лицо Мики: вокруг глаз характерные белые пятна от очков, губы бледные. Мика поймал взгляд и махнул рукой, а после ритуала подошёл с тарелочкой угощения от ламы:
– Доброе утро, Тед! Говорят, у русских есть сауна?
– У американцев нет? Надо было в нашу команду идти. – Быстров понял бесхитростный намёк финна и усмехнулся.
– Я хотел, но у вас очень дорогая экспедиция. А я студент. Мой спонсор потянул только самый бюджетный вариант. – Мика покашлял. Типичный высотный кашель.
– Твой спонсор?
– Производитель одежды для скалолазания. Я водружу на вершине флажок с их логотипом. Стану самым молодым финном, покорившим Эверест.
– Хороший план. Если хочешь в сауну, приходи завтра. Я попрошу натопить, – Федя проявил русское гостеприимство.
– О, с удовольствием! Спасибо большое, Тед!
15 апреля
Базовый лагерь русской коммерческой экспедиции был самым оснащённым на леднике Кхумбу. «Высокогорный санаторий» – шутили некоторые. Восходители жили в одиночных палатках, куда кухонные мальчики приносили напитки и закуски по первому требованию. Да что там по требованию – мелкие шерпы не стеснялись надоедать клиентам, уговаривая ещё разок покушать. Полноценная еда в горах – часть стратегии выживания. Повар-китаец, прошедший стажировку в московском ресторане, предлагал меню на любой вкус. Красное вино – без ограничений. Кают-компания с плазмой, компьютеры с выходом в интернет. Медпункт, где принимал добрый доктор, душевая палатка, сауна – полный сервис. Но главное – два опытнейших гида, которые поведут группы на вершину, и высотные шерпы – по одному на каждого восходителя. Быстрову достался Пурба с кривой щербинкой между зубами. Несмотря на щуплость и низкорослость, он потащит наверх снаряжение и кислородные баллоны своего клиента. В случае нужды Пурба и Быстрова на себе потащит, такова работа высокогорного носильщика. Он дважды ходил на Эверест с клиентами, и никто не погиб.
Рядом на леднике разбили лагеря и другие экспедиции – американская команда, австралийцы, корейские спортсмены. Многие знали друг друга: встречались в горах или на сетевых форумах. Быстров тоже некоторых знал. Готовясь к Эвересту, он поднимался на Монблан, Эльбрус и гималайский Мера Пик. За четыре года оброс дружескими связями, но с Хастом знаком не был – скорее всего, финн новичок в высотном альпинизме.
Вот в банном деле Мика соображал: пришёл с упаковкой пива, полотенцем и пузырьком масла. Быстров засмотрелся на гибкую жилистую фигуру, оценивая физические параметры будущего рекордсмена. Хорошая форма – если штурмовать вершину завтра, но к моменту, когда закончится акклиматизация и альпинисты рванут вверх, финн потеряет пять-семь килограммов. Главное, чтобы силы не потерял. Быстров отвёл взгляд, вдруг остро ощутив наготу и близость чужого тела. Или это густой ароматный пар шибанул в голову. Заметил, что Мика тоже его разглядывает, и почувствовал себя слишком рослым и мускулистым – в горах таким сложнее всего. Там, где важна выносливость, мускулы только мешают. Быстров вышел на воздух и упал в брезентовый шезлонг, жмурясь на солнце и остывая от жара. Невдалеке оживлённо спорили на итальянском: два иностранца, присоединившиеся к русской экспедиции. Не считая крымчанки Кати Дудаль, которая больше не иностранка. Подошёл Мика: по камням звонко зацокали железные шипы ботинок. Над ухом щёлкнула и вспенилась банка пива. Быстров проверил пульс – девяносто.
– Ты без пульсометра считаешь? Посчитай мне, – Мика протянул руку. Быстров нащупал артерию на горячем запястье, без подсчёта понимая, что пульс частит.
– Около ста двадцати.
– Ну нормально, я думаю, – весело сказал Мика.
Быстров разозлился. Он занимался четыре года: трижды в неделю силовые тренировки, трижды – бокс, по выходным – кросс. Зимой – лыжи, летом – горы. И ударная работа, чтобы накопить денег на самый лучший сервис, потому что сервис на Эвересте – это не бесплатные коктейли и прокат надувных матрасов, а шерп, который понесёт на вершину дополнительные баллоны с кислородом. Чтобы не в обрез, чтобы не экономить каждый вдох. А Мика не только собрался подниматься на минимальном кислороде без помощи шерпы, он не позаботился даже о физическом состоянии. Пульс сто двадцать – признак плохой акклиматизации. Бюджетные экспедиции часто теряли клиентов: чем хуже оснащение и подготовка, тем больше трупов в мёртвой зоне. Быстров не хотел, чтобы улыбчивый финн остался на горе навсегда. Вопреки негласному правилу спросил:
– Зачем ты идёшь на Эверест? Ради рекорда?
Мика не сразу ответил, он словно сомневался, стоит ли говорить правду:
– Нет... Ради одного человека.
– А почему он сам не пошёл?
В глазах Мики мелькнула непривычная жёсткость, и Быстров извинился. У каждого свои причины для восхождения. Если финн собрался на Эверест – он знает, куда и зачем идёт. Так же, как Быстров это знал.
Хибины
Шесть лет назад
Федя и Стёпа Быстровы поднялись на Вудьяврчорр по лавинному кулуару за пять часов. Выдохшиеся и замёрзшие, устроились на отдых и перекус. У подножия горы круглилось неправдоподобно голубое озеро Вудьявр, а за ним виднелись белые многоэтажки Кировска. Несмотря на ослепительное весеннее солнце, ветер обжигал щёки и руки дыханием Арктики. Они укрылись от ветра на каменной полке и достали термосы, хлеб и копчёную колбасу. Старший Быстров сиял ярче солнца, и Федя сказал:
– Давай уже, колись! А то я лопну от любопытства!
Стёпа звонко рассмеялся и открыл тайну, которую хранил целую неделю, с самого отъезда из Питера в Кировск:
– Маринка беременна!
Федя постарался не выдать своих чувств. Он не уважал Марину за эгоизм и лживость, но терпел, видя, как сильно брат влюблён. Это была не первая любовь Степана. К двадцати восьми годам он имел длинный список коротких увлечений, и Федя надеялся, что брат скоро разочаруется в Маринке. Но беременность всё меняла.
– Это здорово, Стёпа. Я поздравляю тебя!
– Спасибо! Я когда увидел на УЗИ, что там сердце бьётся... Ты не представляешь! Я сразу о маме вспомнил. Как жаль, что она не дожила. Она всё время просила внуков...
– Да, мама была бы счастлива... – Федя подумал о матери, и сердце привычно заныло. Три года, как её не стало, а тоска не унималась.
– Мы в июне поженимся.
– Пригласишь? – невесело пошутил Федя, догадываясь, что Маринка может не захотеть видеть его на свадьбе. Потом вспомнил: – Мы же на Эльбрус в июне собирались!
– Какой теперь Эльбрус? Сам понимаешь.
– Нет, не понимаю! Мы же давно планировали. Ещё до Маринки.
– Федя, ну о чём ты! Горы – это хорошо, но семья важнее. Я хочу быть нормальным отцом для своего ребёнка, а не таким, как наш... Ты потом поймёшь меня. Встретишь девушку, влюбишься и поймёшь. Это важнее любой горы.
Федя знал, что Стёпа врёт. Брат любил горы необузданной ревнивой любовью, которая не могла кончиться из-за того, что Маринка залетела. Некоторые виды любви вообще никогда не проходят, Федя по себе знал.
– Стёпа, ты уверен, что сможешь так жить? Без альпинизма? Без друзей? Без гор?
Зря он спросил. Лицо Стёпы застыло неподвижной маской, он повторил как заклинание:
– Вот встретишь девушку и поймёшь.
Федю накрыло горькое злое бессилие. Он терял брата и ничего не мог поделать.
– Что ты заладил? Я – не встречу и не пойму.
– Расслабься, все рано или поздно встречают.
– Кроме таких, как я. – Это прозвучало так однозначно, что Стёпа испуганно замер.
Повисло напряжённое молчание. Федя с отчаянно колотящимся сердцем ждал, что скажет брат. Горло перехватило спазмом, глаза защипало. Он отвернулся, делая вид, что разглядывает городскую пожарную башню. Он уже сожалел, что признался. Федя любил и уважал брата так безгранично, что готов был на всё, чтобы сохранить его дружбу, даже на унизительное притворство. Стёпа спросил чужим голосом:
– Это правда? – Дождался кивка и жёстко продолжил: – Тогда ты не имеешь права никого осуждать. Нормальный мужчина понял бы меня.
Перед глазами поплыло.
– Я по-твоему ненормальный?
Стёпа промолчал. Он собирал рюкзак и готовился к спуску.
– Почему я вдруг стал ненормальным? Когда ты плохо закрепил френд и сорвался – я был нормальным! Когда палатку накрыло, и я тебя откапывал – тоже был нормальным! Когда ты руку сломал... – Феде вдруг показалось гадким это перечисление заслуг, и он замолчал. Жгучее разочарование затопило его: – Мы же не просто братья, Стёпа. Мы были самыми лучшими друзьями, готовились к Эльбрусу. Мы мечтали об Эвересте...
– Эверест – не для таких, как ты. Он для настоящих мужиков, а не для... не для... – Степан презрительно скривил рот.
– Я настоящий!
«Настоящий... стоящий...» – истерически повторило эхо. Степан длинно сплюнул и полез вниз без Феди, словно ему претило спускаться в одной связке с родным братом. В Питер они вернулись на разных поездах.
Гималаи
26 апреля
Акклиматизационные выходы давались Быстрову нелегко. Впервые горная болезнь проявилась в промежуточном лагере на высоте 6200. Замутило как от несвежих устриц, и он упал на колени, выворачивая желудок. Полчаса не мог подняться. Из своих никто, кроме угрюмого Данилы Дунаевского, не подошёл: нет смысла мешать человеку блевать, тут блевал каждый второй. Но Данила не искал смысл, он присел на соседний камень и сообщил:
– Федя, у тебя горняшка. Тебе не хватает кислорода. Мне тоже. Смотри, какие синие ногти, – Данила вытянул руки. Быстров даже не глянул в его сторону. Он увидел Мику с кружкой, который опустился рядом:
– Выпей это. Тебе надо пить.
– Не пей. Кто знает, какой дряни он туда намешал, – предупредил Данила на русском.
Быстров отхлебнул: лимонная шипучка. Сразу полегчало. Приятно было видеть Мику. Его группа акклиматизировалась быстрее и уже ночевала на 6200, но чем стремительнее подъём – тем опаснее. Русская команда восходила медленней, а спать возвращалась в Базовый лагерь. «Забирайся высоко, спи низко» – твердил Стрельников. Иногда Быстров пересекался с Микой на маршруте – на леднике Кхумбу или на склоне, иногда – в промежуточных лагерях. Они махали друг другу издали, перебрасывались несколькими ободряющими словами.
Все участники экспедиций, кроме шерпов с высокогорными генами, занимались изматывающей ходьбой по горе вверх и вниз – единственный способ наработать акклиматизацию, без которой подъём на большую высоту грозил неминуемой смертью. Бывали такие случаи: разгерметизация самолёта, например. Не успел надеть маску – без шансов.
Через несколько недель Быстров знал в лицо многих альпинистов, даже корейцев начал различать. А Мику узнавал со спины – по ярко-сиреневой куртке с логотипом финской фабрики. Ни у кого не было одежды такого цвета, и Мика очень выделялся. Быстрову нравилось следить за сиреневой фигуркой, ползущей по снежному склону – это успокаивало и придавало сил. Хорошо, когда кто-то знакомый идёт впереди тебя.
После каждого рывка на новую высоту Быстров спускался в Базовый лагерь. Два-три дня на сон, еду и отдых – и можно подниматься выше предыдущей отметки. Горняшка нападала только в крайней точке, и отвязаться от неё было просто – уйти ночевать вниз. Горняшка вниз не ходила, она всегда ждала наверху. Настанет день, и она притаится на самой вершине, на 8850.
5 мая
Лагеря на Южном седле достигли в начале мая. 7900. Данила пришёл на кислороде, Быстров – сам. Не из экономии: каждому в их группе полагалось по шесть больших баллонов, хотя другие экспедиции обходились минимумом – тремя. Не из желания познать способности организма, и не из спортивного упрямства. Быстров знал, что в зону смерти – выше 8000 – пойдёт в маске, как все остальные. Но до этой границы хотел подняться наравне с теми, кто шёл без шерпов и дополнительного кислорода.
Пока взбирались к Южному седлу, Быстров успел пожалеть о своём безрассудстве. Солнце припекало спину, небо хлестало в глаза космической синевой, а дышать было нечем. Слишком мало кислорода, треть от необходимого. Лежать как выброшенная на берег рыба и глотать разряженный воздух – можно. Встать и, пошатываясь, сделать несколько шагов – при немалых усилиях. Подниматься на гору, цепляясь за веревочные перила и работая ледорубом – только на пределе человеческих возможностей. Пульс под двести, шестьдесят вдохов в минуту и невыносимая боль в левом боку, словно нож под ребро засадили. Но выше по склону карабкался сиреневый альпинист. Быстров останавливался и смотрел на него, когда совсем скручивало. В такие моменты Пурба спрашивал: «Как ты?», и Быстров разлеплял одеревеневшие губы: «Нормально».
Лагерь на Южном седле комфортом не отличался. Узкий перешеек между вершинами Эвереста и Лхоцзе, с запада подпираемый ледником, на востоке обрывался километровой Канчунгской стеной. Чтобы ураганные ветры не сдули лагерь с горы, палатки разбили тесными рядами. Никаких столовых и саун. Вокруг палаток валялись тысячи пустых баллонов и газовых горелок, порванные полотнища, обломки снаряжения и разноцветный пластиковый мусор. Самая высокогорная помойка в мире.
Размещались по двое. Дунаевский завалился в палатку раньше Быстрова. Он успел снять ботинки, съесть банку разогретого мясного супа и немного поспать, когда в проём заполз хрипящий Быстров. В высотной купольной палатке, пронизанной золотым светом, было тепло и уютно. Быстров упал на спину и в изнеможении закрыл глаза. Для него 7900 – абсолютный личный рекорд. В лёгких свистело, голова тошнотворно кружилась, но он справился. Пурба помог раздеться и завернул в одеяло. Всё тело ныло – каждая кость, каждая мышца, но это была привычная физическая боль, Быстров умел её терпеть. К вечеру заглянул гид Паша Стрельников. Внимательно выслушал жалобы Данилы и ответил на все вопросы. Нет, без кошек выходить нельзя. Нет, туалет не оборудован. Да, баллона хватит на всю ночь, нет причин волноваться. Быстров в няне не нуждался, поэтому просто принял к сведению распоряжения Стрельникова: сегодня плотно поесть и выспаться, обязательно в кислородной маске. Завтра – спуск в Базовый лагерь на 5400. Потом – в деревню Дебоч на 3700 для отдыха в лесной гостинице. Прежде чем идти на вершину, нужно спуститься в долину, чтобы насытить свои красные кровяные тельца кислородом и вернуться с новыми силами для решающего штурма.
Пурба подал горячий суп, когда в палатку протиснулся Мика:
– Вот ты где.
Тёмно-коричневые щёки подчёркивали белизну подглазьев, а из-под полосатой шапочки во все стороны торчали русые волосы. Мика подполз к Быстрову и тяжело привалился к его ногам.
– Решил проведать. Ты без кислорода пришёл. Я видел. – Из-за одышки Мика мог произносить только короткие фразы. – Как вы?
– Хреново, – ответил Данила.
– Нормально, – сказал Быстров.
– Хорошо. Вы будете ночевать тут. Мы – пойдём вниз. Нельзя спать без кислорода.
Быстров представил, что после восхождения на Южное седло кому-то придётся спускаться на ночёвку, и ужаснулся. Его колени дрожали и едва сгибались, а перед глазами плыло. Он не встал бы сейчас даже с помощью Пурбы.
– Мика. Ты ел? На, ешь. Я не могу.
Данила приподнял кислородную маску, в которой провёл весь день, и сказал по-русски:
– Федя, тебе не кажется, что этот финн какой-то подозрительный? Не давай ему суп. Он может подумать, что нравится тебе.
Данила вдруг раздвоился, и Быстров ответил в пространство между двумя фигурами:
– Не ревнуй, Дунаевский.
Мика медленно черпал суп, останавливаясь отдышаться после каждого глотка. За полчаса ему удалось съесть половину миски. Он отставил её и улыбнулся синюшными губами:
– Спасибо, Тед. Я должен идти. Увидимся. Внизу. – Развернулся и пополз к выходу.
Быстров почувствовал, что уплывает. Солнечный свет замигал, в ушах зашумело.
Очнулся, словно вынырнул на поверхность с большой глубины. Вдохнул жадно, заполняя лёгкие чистым прохладным воздухом. Увидел Пурбу, прижимающего к его лицу кислородную маску, и сердитые глаза Дунаевского:
– Десять минут в отключке. Я уже собирался спасательный вертолёт вызывать.
– Вертолёты так высоко не летают.
– Соображаешь, – ответил Данила, – значит, мозг не повреждён. Ты зачем без кислорода полез? С финном соревнуешься? Если ты здесь, чтобы доказать свою крутизну, лучше сядь в Дебоче на самолёт и лети обратно в Катманду. Целее будешь.
Данила нацепил маску и отвернулся от Быстрова.
Часть 2
8 мая
В Дебоче Быстров дышал так, словно у него отросло третье лёгкое. Он мог пробежать десять километров и не сбить дыхание. Смолистый воздух предгорья вливался в него как полноводная река. Кровь, насыщенная кислородом, дарила ощущение мистической неуязвимости и телесного могущества. Ипохондрик Дунаевский уверял, что от избытка кислорода кружится голова, но Быстров ему не сочувствовал. Здесь, в пяти километрах по вертикали от вершины Эвереста, он был свободен и счастлив как солдат, чью роту перебросили с линии фронта в глубокий тыл.
Лесная гостиница гудела от альпинистов и любителей приключений. Назойливые журналисты приставали с интервью и украдкой фотографировали потемневшие от солнечной радиации лица. Быстров делал вид, что не понимает английский, чтобы не отвечать на вопрос: «А вы знаете, что каждый десятый восходитель не вернётся с Эвереста?» Глупый вопрос. Статистику смертности знали все. Пятьдесят три жизни унесла лавина, сорок девять человек упали в пропасть, двадцать шесть замерзли насмерть. Многие погибли от отёка мозга и сердечных приступов. О некоторых было известно мало: ушли наверх и не вернулись. Иногда новые экспедиции опознавали трупы и даже приносили родственникам личные вещи, – фото или видеокамеру, – но такое случалось редко, никому из живых не хотелось пополнить печальный список. Кое-кого опознавали спустя семьдесят пять лет, но многие в зоне смерти так и лежали неопознанными. Эверест – не только свалка, но и кладбище под открытым небом.
Подруги и жёны, рискнувшие приехать в Непал, вливали в себя крепкий «Эверест», словно пили не пиво, а жидкий гранит – отчаянно и мрачно. Всем было страшно. В новом сезоне счёт открыли двое несчастных: молодой индонезиец не надел кошки, и его сдуло в пропасть. Забыл, что лёд скользкий, он и снега-то раньше не видел. Второй – американец, которого убила горняшка на Южном седле: стремительный отёк мозга. Два дня его спускали в Базовый лагерь, оттуда вертолётом в Катманду, но не успели. Когда Быстров услышал о беде в американской команде, он поспешил к Паше Стрельникову и потребовал назвать имя. Тот сразу понял. Вызвал американского гида по рации, тихо поговорил с ним. Потом успокоил клиента:
– Это не Мика Хаст. Он в порядке. Это Стивен... стоматолог из Колорадо... Земля ему пухом.
Выдохнув, Быстров поблагодарил Пашу, удивляясь его чуткости. Несмотря на разумную осторожность, которая с годами стала чертой характера, Быстров всё больше доверял Стрельникову.
Мика тоже в «Ама Даблам» поселился. Другой гостиницы в Дебоче не было, не считая маленьких гестхаусов. Быстров видел его на завтраке, но в переполненном зале решил не подходить, всё равно не дадут спокойно пообщаться. Мика догнал Быстрова на пробежке, пристроился рядом. Двигался легко и бесшумно, даже когда Быстров свернул на тропинку, ведущую вверх. Они бежали по влажному сумрачному лесу, перепрыгивая через корявые окаменелости старых корней. Густо пахло смолой, сырой землёй и соснами. Хвойный запах напомнил родные места:
– Пахнет, как у нас на Карельском.
– Точно! Как на Сайме. – Мика обогнал Быстрова и развернулся, рискуя споткнуться. – Ты живёшь в Санкт-Петербурге?
– Да.
– Супер! Мы – соседи. Почему раньше не сказал? Может быть, ты финский знаешь?
– Хуёмента.
– Тебе тоже доброе утро! – рассмеялся Мика. Наверняка он знал русские ругательства.
Они выбежали на пригорок, где сосны расступались, открывая фантастический вид на Гималаи. Оба застыли, не в силах отвести взгляд от зубчатой гряды, взмывающей в поднебесье. Белые перья облаков плавали у подножия каменных гигантов. У Быстрова ёкнуло сердце, когда он осознал, что впервые после ссоры с братом общается с другим человеком настолько тепло. Он смотрел на финна и чувствовал близость, которую не мог назвать ни братской, ни дружеской. Хотелось прикоснуться, но он не смел, боялся, что Мика оттолкнёт его.
Раскрасневшиеся щёки и яркие губы – приятный контраст с тем задыхающимся заморышем, которым Мика казался на высоте. Его дыхание оставалось ровным даже при беге в гору – акклиматизация прошла успешно, Мика готов к восхождению. В себе Быстров таил такую же радостно-напряжённую готовность идти вверх. Только бы сохранить силы к моменту штурма.
9 мая
Ужинали вдвоём на открытой террасе. Сели за крайний столик, куда не добивал свет уличных фонарей и не долетал пьяный гомон постояльцев. Паша Стрельников, Дунаевский, и застенчивая Катя Дудаль, и нелюдимый мурманчанин, и даже итальянцы – все видели, что Быстров много времени проводит с финном из американской экспедиции, но вопросов не задавали. А спросили, он бы не ответил, потому что сам не понимал. Он списывал свой жаркий интерес на воздействие непривычно большого числа эритроцитов, из-за которых кровь бурлила и приливала то к ушам, то к щекам, то к более укромным местам, но Пурба, – единственный, кто посмел затронуть эту тему, – объяснил на корявом английском: «Ты увидел его не так, как других. Ты смотришь на него особенными глазами. У нас так говорят». Быстров подумал и согласился с Пурбой. Некоторые явления буддисты воспринимают с подкупающей простотой. Ом мани падме хум.
Пили красное вино. Решили, грех запивать сочные бифштексы из ячьего мяса кислым непальским пивом. Группа Стрельникова наутро уходила в Базовый лагерь ожидать погодного окна, а Мика оставался в Дебоче ещё на один день. Последний вечер в долине. С того места, где они сидели, сквозь переплетение сосновых веток виднелась великая гора. Внизу стемнело, но Эверест мягко светился в лучах закатного солнца. Казалось, вершина курилась белёсым дымком, но Быстров знал, что там бушует ураган. Этот дымок, такой безобидный издалека, на самом деле – ледяной штормовой ветер. Каждый вечер он сотрясал гору, и люди терпеливо ждали тех нескольких дней в мае, когда он стихнет и позволит кучке безумцев подняться на вершину. Бывало, погодное окно длилось всего два дня.
После захода солнца резко похолодало. Быстров надел куртку и заказал ещё вина. Мика накинул на голову капюшон спортивной толстовки. Время неумолимо таяло, но они не спешили прощаться. Нельзя кинуть равнинное «Увидимся позже!», когда наизусть помнишь страшную статистику. Можно не увидеться. Позади них громко ссорились немцы, а из ресторана доносился пьяный женский смех. Быстров решился, словно прыгнул в пустоту:
– Если хочешь, приходи ко мне ночью.
Мика внимательно посмотрел на него. Глаза непроницаемо темны – не разобрать, что плещется в их сокровенной глубине, но губы не сжались в твёрдую линию и не искривились презрительно. Он не сделал то лицо, с каким мужчина обычно говорит: «Эй, приятель, ты ошибся, я не такой». Быстрова обожгло безмолвным признанием, бокал качнулся в его руке и на потёртый пластиковый стол выплеснулось несколько ярких капель. Не отводя блестящий взгляд, Мика едва заметно кивнул. Потом неловко встал, чуть не уронив стул, и вышел с террасы. Быстров приложил запотевший бокал вина к пылающей щеке. Он был счастлив, что не ошибся.
Но Мика не пришёл. Сначала Быстров думал, что ему нужно время для вполне объяснимых вещей, но часы шли, и надежда угасала. Он ждал до часу ночи, ворочаясь с боку на бок. Выходил на балкон и стоял, подолгу всматриваясь в громадные силуэты гор на фоне звёздного неба. Что-то пошло неправильно, он всё-таки допустил ошибку. Спал плохо. Пурба разбудил его в пять утра – принёс чашку сладкого чая с молоком.
12 мая
Базовый лагерь жил в тревожном ожидании. Ночью выпал снег и засыпал палатки, согревая спящих. Быстров проснулся от того, что стало жарко. Вылез на свет, поёживаясь и разглядывая заснеженный лагерь. Шерпы возились у кухонной палатки, растапливая ледяные кубы, отрубленные от Кхумбу. Пурба с другими шерпами ещё вчера ушёл на Южное Седло с грузом оборудования.
В кают-компании с чашкой кофе сидел Данила и с кем-то увлечённо переписывался в сети. Быстров порадовался, что утро обойдётся без демонстрации голубых ногтей. Чем дальше, тем труднее выносить беспрестанные жалобы Данилы. И без того все нервные. Когда кухонные мальчики накрыли завтрак и в столовую потянулись сонные альпинисты, пришёл Стрельников, сияющий, воодушевлённый:
– Ну что, ребятки, метеослужба обещает погодное окно пятнадцатого мая. Завтра выходим в Передовой Базовый лагерь. Послезавтра – в лагерь на Южном седле. А в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое пойдём на штурм. Как вам такая идея?
Ребятки одобрительно зашумели. Итальянцам перевели на английский, и они присоединились к общему ликованию. Дата назначена, изнурительное ожидание завершилось. Один мурманчанин нахмурился. Быстров вышел на воздух. Дышалось легко, он привык к высоте 5400. Солнце вставало над стеной Лхоцзе, превращая проходы между палатками в хлюпающее месиво из талого снега. Быстров подумал, что метеосводки получили во всех экспедициях. Скоро Базовые лагеря опустеют. Нетерпение, снедавшее всех в последние дни, можно наконец унять, занявшись долгожданными сборами. Быстров весь день сортировал и паковал вещи.
После ужина появился Мика Хаст. Нашёл Быстрова в столовой, отозвал в сторонку. Быстров нарочно не стал отходить далеко, показывая, что ему некогда разговаривать.
– Тед, я хочу извиниться. Я не пришёл...
– Всё в порядке. Не за что извиняться.
– Я должен объяснить...
– Ты ничего не должен. Не беспокойся.
– Ты не понимаешь! Тед, я хочу...
– Я понимаю. Всё хорошо. Правда. – Быстров сделал честное лицо, но гримаса получилась злобной. Его грызло смутное тоскливое чувство, и он не знал, обида это, или обманутые мужские ожидания. Постарался выкинуть эпизод в Дебоче из головы. Одним разочарованием больше – какая разница? И без того есть о чём переживать.
Мика помялся, словно собираясь сказать что-то важное, но ограничился скупым «Береги себя» и пошлёпал по лужам к своей палатке.
13 мая
Ледник Кхумбу пересекли на рассвете. Быстров шёл за Дунаевским и его шерпом, позади – Пурба с огромным рюкзаком. В середине группы – итальянцы, мурманчанин и Катя. За ними носильщики с тяжёлой поклажей. Паша Стрельников шёл замыкающим. Обходили молочно-голубые сераки высотой с десятиэтажный дом, по шатким лестницам перебирались через бездонные расщелины. Лёд двигался, глухо потрескивая под ногами, и люди замирали, когда слышали пугающие звуки. Торопились пройти прежде, чем горячие солнечные лучи подтопят нестабильный ледник. Но и спешить было нельзя: встречались такие широкие расщелины, что приходилось связывать лестницы по две, а то и по три. Требовалась предельная осторожность: каждый год Кхумбу забирал несколько человеческих жизней, порой по десять сразу. Железные кошки царапали хрупкие алюминиевые перекладины, и этот скрежет действовал всем на нервы. В качестве страховки – верёвка, натянутая над ледяной бездной. Пока один пересекал опасный участок, все остальные ждали своей очереди.
Быстров шёл споро. Он думал о том, что проходит ледник в предпоследний раз. Или в последний, если не повезёт. Мысли о смерти стали неотвязными. Во время акклиматизации он убеждал себя, что это ещё не восхождение. Он притворялся, что впереди уйма времени для принятия окончательного решения, но эти уловки больше не работали. Глупое человеческое тело знало, что его ведут на запредельную высоту, в зону неизбежной смерти, и выбрасывало бешеные дозы адреналина, стремясь освободиться от обвязок и ремней, от кошек, ледоруба и страховочных верёвок, и бежать вниз. Вниз! И только бессмертный дух мог противостоять этим трусливым позывам. И новая хитрость разума, предлагавшего телу очередной компромисс: дойти до границы смертельной зоны, а там решить, подниматься ли дальше. Быстров не собирался идти до конца во чтобы то ни стало, он полагался на своё здравомыслие. Если оно подскажет всё бросить и немедленно спускаться, он так и сделает, ни минуты не жалея о шестидесяти тысячах, потраченных на участие в экспедиции. Жизнь дороже денег.
