Текст книги "Мне «до звезды»"

Автор книги: Айжель Логвина

Глава 5

Неподдельное чувство приходит с наступлением ночи, заползая под сырое одеяло, в котором нежатся уставшие за день ноги, да впрочем, и все остальные кости. Темно, вроде бы даже тепло, но неуютно. Начинаю ворочаться, но натыкаюсь локтями только на пустоту, выедающую щелочью изнутри прежнюю меня. Вроде бы ничего страшного, снова думаю, что справлюсь, но сегодня – особенная ночь. Ночь, когда хочется, чтобы рядом был «кто-то». Неужели это так много? Хотеть обладать тем, кто разделял твои мысли, мечты, да и просто тост с джемом по утрам. Да, это чрезмерно много, просто невообразимо.

Минуты измеряются деньгами, а не секундами, проведенными вместе; все спешат, потому что боятся опоздать, а не «не успеть»; откладывают на потом, потому что много «но», а не берут и просто делают, потому что действительно этого хочется. Страсть опускается до пошлости, нежность до соплей, любовь меряется количеством проведенных вместе ночей, а не сдержанными обещаниями, которые давались в минуты счастья.

Когда вспоминаю об этом, вроде бы перестаю жалеть, что в постели занято всего одно место, но себя не обмануть, внутри все равно «не по себе». Рано или поздно придет понимание и осознание факта, что я действительно хочу просыпаться и засыпать с «кем-то» очень похожим на меня, но в то же время таким другим. Хочу снова обрести того, с кем можно не только творить глупости, но и говорить на серьезные темы, можно сорваться и уехать туда, где всегда мечтала оказаться. Стоило только представить, что здесь -10, а я бы нежилась в облаке приятного туманагде-то на Гавайях, где чуть больше чем +24, и рука не по привычке торчала бы в кармане, а крепко сжимала чью-то сильную ладонь, и не было бы ничего страшнее, кроме как потерять это ощущение.

Но вдруг я понимаю, что все это где-то там, в небе, где мои мысли, в голове, а я все еще лежу в кровати, и внутри меня переламываются кости раз за разом, заставляя снова почувствовать все то, от чего я так бегу.

Вдыхаю воздух, стараюсь насладиться им всласть, но он оказывается, будто отравлен ядом и каждый новый вздох подобен пытке. Все начинается с нуля. Кажется, это никогда не закончится. Где-то на уровне сердца, но сантиметров на 5 ниже и ближе к середине ребер, отчаянно разрастается пустота – временная анестезия, которая проходит, стоит лишь мне услышать его песню на радио.

Так мы общаемся. Только мои ответы вряд ли находят цель.

Стараюсь не чувствовать, вспомнить яркие моменты, но когда понимаю, что минуты счастья больше никогда не повторятся, и их можно заменить только очередной дозой «чистого кайфа» – становится хуже. Да что ж это такое? Ощущение, будто под кожу вшит чип с заданной установкой боли, которую приходится чувствовать против воли.

Лежу беспомощно и пытаюсь уснуть, но мне не до сна. Внутри бушует слишком красочный букет эмоций, собравшихся на сегодняшний поминальный обед, жаль лишь, что все они в одном цветовом спектре. Хочется снова кричать, вдруг услышат и придут на помощь, и вот я издаю непонятный звук, мое горло пропитано серной кислотой, выжжено до язв.

Когда открываю глаза, в ожидании наткнуться на его горячо-любимые глаза рядом – никого не нахожу и грустно улыбаюсь, упиваясь самоиронией. А ведь Сатана тоже когда-то был ангелом?

Под утро ломка отступает, даже, наверное, отпускает набраться сил. Позволяет пойти на воздух, заняться делами, но только до очередной неминуемой ночи. Ночью все возвращается, заставляя задуматься. Может, я действительно делаю что-то не так?

*Тогда*

ОН

Курить… Ужасно, неимоверно, бешено хотелось курить. Тот, кто пристрастился хоть к чему-нибудь в этой жизни, начиная с табака, алкоголя или кофе и заканчивая утренней зарядкой или просмотром абсолютно всех матчей любимой футбольной команды, так вот, только тот поймет сейчас это состояние.

Курить… Два дня без сигареты, два дня без привычки, ставшей частью не только жизни, но и частью его организма, то есть его самого. Дикая, просто нечеловеческая усталость вдруг навалилась на него всей своей тяжестью с высоты пережитого пару лет назад, дикая, нечеловеческая усталость, которая начала ощущаться только тогда, когда все стало сравнительно на свои места и тогда же так же дико и нечеловечески захотелось курить.

Он смотрел на полку с фотографиями. Пробежал взглядом по счастливым лицам. Вот его отец, рядом мать, между ними стоит счастливый парень, некогда бывший им, Лукой. Но на всех этих цветных карточках нет ее. Его сестры. Маленькой, любимой птички. Ему даже кажется, что до слуха до сих пор долетает ее звонкий голосок, подпевающий ему. Они были так счастливы. Наверное, он никого не любил столь же сильно, как его хрупкую колибри Нэнси. Даже мать не смогла занять должное место в его сердце. Она слабачка. Сбежала, после случившегося. Парень от всего своего черного сердца проклинал ее.

Лука до сих пор не мог простить себе, что не заметил перемен в поведении сестренки сразу. Как он мог не различить, что ее веселые глаза враз стали подернуты пленкой отчаяния? Как посмел он допустить то, что теперь никто не в силах исправить?

Она ушла от него. Ее решение было сильным. Решиться на смерть может только тот, кто имеет несгибаемый стержень. Уже потом он узнал, что сломило хрупкую детскую психику Нэнси. Но так и не смог найти тех уродов, что надругались над ней.

С того дня насилие обрело для Луки особенный смысл. Он закалял себя, омывал руки кровью садистов, не замечал, что сам превращался в им подобного.

Дрожали руки, и кончик сигареты подрагивал им в такт, обозначая степень желания… Никак не получалось зажечь зажигалку, она лишь высекала бесполезные искры, от которых было невозможно прикурить. Неожиданно, когда зажигалка, наконец, заработала, резкий порыв ветра из приоткрытого окна снова на миг отдалил необходимый, как воздух, момент первой затяжки. Наконец горький, чуть тянущий, нервно сводящий дыхательные пути дым проник в легкие и принес, нет, не наслаждение и не счастье, а только успокоение и удовлетворение, потому что наконец-таки все так, как должно быть. Даже усталость, как будто, откатила на мгновение.

Лавандовый дым вился вокруг него струйкой и улетал за ветром, который протискивался в распахнутое окно и начинал свой путь по полутемной комнате. Стоило бы включить свет, да, но ему сейчас не до этого.

Он опустился на пол прямо там, где стоял – у окна, за которым истекал сентябрь, оперся спиной о стену, не спеша, без всякой любовности снова затянулся и начал выпускать дым колечками, которые своей замкнутой формой почему-то наталкивали юношу на мысли о вечном и глобальном. Устало закрыл глаза. Он не подал документы в колледж в этом году. Просто не смог…

Наконец, мутным взглядом Лука скользнул по роскошно обставленной кухне и скривился, как от зубной боли. Чуть пошатываясь, подошел к бару и плеснул в низкий граненый стакан отцовский виски.

Напиться и убиться.

Алкоголь и огонь не самые лучшие друзья, думал он, глядя на горящий камин, где язычки пламени уже уступили свой танец слою прогорающих угольков. С момента как Лука зашел в гостиную он добавил еще пару шотов, и его окружение начинало выглядеть слегка специфическим. Тепло огня, которое соеденилось с пульсирующим жаром алкоголя в крови, привело к тому, что рубашка на его теле стала совсем влажной от липкого пота, не говоря уже о том, что зрение подводило и картинка стала двоиться. Можно ли считать полностью нормальным тот факт, что алкоголь в его стакане оставался весьма устойчивым, в то время как вся окружающая мебель начала отплясывать чечетку?

Лука глотнул еще немного темной жидкости. Сквозь тишину он снова слышал в своей голове голос отца, вбивающего в него понятие о его долге перед семьей, стенания бывшей матери, смотрящий сквозь пальцы на происходящее. Вдруг все перечеркнул всплывший в сознании отрезвляющий, но томный голос сестренки. Такая дерзкая, но такая наивная.

Глаза обратились к дорогим часам на левом запястье. Почти два часа ночи.

Юноша сместил помутневший взгляд в сторону и увидел свое искаженное отражение в запотевшем стекле стакана – небритую поверхность щеки, темную вязкую желтизну глаз.

Янтарно-алый свет огня проходил сквозь темно-коричневую жидкость в его стакане, превращая ее в червонное золото. Лука откинулся назад, уронив голову на спинку кресла, очень медленно опустил веки так, чтобы смотреть на огонь камина сквозь ресницы, будто сквозь бахрому пожухшей травы.

Образы, которые отплясывали перед его внутренним зрением, завладели его вниманием. Дэмит. Проклятая чертовка. Сорвала все баррикады, украла покой, изнасиловала его мысли. Сегодня он не сдержался. Узнал, что она с подружкой едет к своему кузену и не сдержался. Наговорил сверх меры. Она ведь не железная, она – не он. Но ей нужно стать сильнее. Он не имеет права допустить повторения истории его родной сестры. Если для этого ему предстоит сломать мышку – так тому и быть.

Дэмит даже не знает, как запала ему в душу. Ее зеленые глаза повсюду ему мерещатся и даже во снах. Как трудно закапывать эти ощущения, но это лучше, чем она прикоснется к его отравленной душе. Закидать зародившиеся чувства могильной землей, так будет правильно?

Его демон не по зубам этой мышке. Только парни из группы знают, какой клубок змей поселился в его сердце. Но новые песни выдают с головой, кажется, они уже обо все догадались.

Лишь когда в окне уже задался рассвет, и робкие солнечные лучи коснулись его потных всклокоченных волос, а в сознании окончательно помутилось, он уснул, так и не услышав долгожданного хлопка входной двери. Она вернулась.

Я

Стояла в прихожей и смотрела на отключившегося парня. Кажется, он ждал меня всю ночь. Топил чертей в крепком алкоголе и вынашивал очередные обидные слова. Лука никогда не покажет того, что не захочет, чтобы я знала. Он – ящик Пандоры. Иуда. И я готова продать себя за тридцать серебряников…

Кажется, я заболела. Стала губкой, впитывающей в себя все плохое, что может выплеснуть из себя этот парень, что спал передо мной сном младенца. Он методично втаптывал меня в грязь, наносил глубокие раны. Каждую ночь я рвала свою душу, чтобы прекратить испытывать то, что гнило у меня внутри. Лука проклял меня этими эмоциями. Я хотела ему понравиться, стать достойной, сильной, никогда не жаловалась. Мне не нравилось это тупое прозвище, что он дал мне. Мышь. Хотя, если это намек на то, что я жила с отбросом, тогда все верно. Сама же я считала себя скорее ежом, чем хвостатой пищащей тварью. Колючая снаружи, но слишком пушистая внутри.

Кажется, со мной случилась любовь. И теперь никаким чудом, никакими усилиями ума и воли, никаким лукавством мне не вернуться в прошлое. Наверное, избежать этого было просто невозможно.

Но одно я знала точно – если понадобится – пойду до конца.

Мой взгляд упал на смятый лист бумаги. Тот был насквозь пропитан пролитым виски и лавандовым табаком. Неровный почерк плясал, но я все равно силилась прочесть, «украсть» еще один его кусочек для себя…

 
«Знаешь, девчонка, тебя обнять – как постигнуть чертоги рая,
Я уже тогда понимал, что это полный провал.
Ты, смеясь, говорила: «Слушай, давай сыграем,
кто первый влюбится – тот проиграл».
Я писал на листе бумаги твои недостатки, изъяны, неточности,
выходило так:
«Ты дурная, грешная и порочная,
громко смеёшься, плохо ведёшь быт»…
 
 
Что мне делать,
если мне тебя именно такую хочется?
Если все недостатки становятся поводом ещё больше тебя любить?
Вот откуда ты взялась на мою голову
Какого лешего,
Я ведь жил огнеупорен, пуленепробиваем,
а тут появилась ты: такая странная и живая,
и сердце в пятках забилось бешено.
Я храбрился и уверял друзей:
«Не влюблюсь в неё, не влюблюсь».
Но этот мир без тебя потихоньку терял свою резкость и всякий вкус.
Они мне твердили: «найди другую», несли прочую ерунду,
только мне не нужна ни одна из этих
размалеванных пошлых дур.
Ты рушишь мою жизнь, ты играешь на моих нервах,
а потом смеёшься без чувства меры.
То спишь до обеда, то просыпаешься в самую рань,
я смотрю на тебя и чую,
что мое дело дрянь.
А мне лишь бы только смотреть, как волосы рассыпаются по плечам,
прижимать тебя к себе, укрывать одеялом по ночам,
я смеялся и вторил, что не влюблюсь,
ведь для этого был миллион причин,
 
 
моя девочка, нежная,
словно блюз.
 
 
Ну, давай, злорадствуй и хохочи.
Я сдаюсь, моя девочка, я сдаюсь[4]4
  Copyright by Аня Захарова (с). Использованы с личного разрешения автора.


[Закрыть]».
 

Темнота. Я будто растворилась в ней. Слышала биение своего сердца, и казалось, будто оно не в груди, не внутри меня, оно повсюду – наполняет темноту, в которой всё растворилось, смешалось, потеряло чёткие формы. Оно билось неровно. Несчастное. Задержала дыхание на минуту – биение замедлилось. Сделала глубокий вдох – сердце начало учащённо толкаться в грудную клетку, будто пытаясь наверстать упущенное за ту минутную задержку дыхания.

Но потом почувствовала холод – холод, наполнивший темноту, но не растворившийся в ней. Открыла глаза, но ничего не было видно, ведь вокруг непроницаемая тьма, всё чёрное. Ослепительно чёрное. Закрыла глаза, и стало совсем невыносимо.

Кажется, что-то треснуло. Надломилось. Осознание ранило так глубоко, что стало действительно нечем дышать.

Он влюблен в кого-то.

Душа зашлась в агонии. Ее звуки ласкали меня, причиняя боль – болело тело, болело все нутро. Хотелось, что бы это длилось вечно. Меня покинули силы, я опустошилась. Захотелось, как собака уползти умирать подальше от чужих глаз, забиться в какую-нибудь щель, спрятаться, остаться наедине со своей бедой.

Вернула листок на его прежнее место и опустила подрагивающую ладонь вниз. Его ресницы слегка шевелились в беспокойном сне. Легонько поправила влажную челку. Спи, братик