Текст книги "Мне «до звезды»"
Автор книги: Айжель Логвина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Айжель Логвина
Мне «до звезды»
Глава 1
Завывая, ветер стирает все звуки, заполняет мой разум, дает время, чтобы расслабиться. Что-то меняется и не чувствовать это не возможно.
Воспоминания тормозят реальность. От жизни, столь стремительно рассекающей мои надежды, остались лишь осколки, которые вонзаются в тело при малейшем движении. Они туманят разум панической, жгучей болью. Зачем мне все это? Близится начало конца, я чувствую. Все мы, рано или поздно, приближаемся к грани, которую больше не в силах переступить.
Я никогда не думала, что любовь может быть словно ноша или крест. Но моя стала. Он стал сначала моим спасеньем, а потом – проклятьем. Он привязал меня к себе, к своему сердцу. Я всегда буду находиться на коротком поводке у него, но никогда не смогу снова приблизиться на опасное для наших губ расстояние. Я теперь всегда буду верна ему, ну а он, как и прежде, будет отдавать всего себя без остатка «другим».
Я не могу думать ни о ком кроме него, а если я умру сейчас, ни один нерв, ни одна клеточка его тела не вздрогнет от этой новости. Я до конца своих дней буду отталкивать от себя любовь других парней, ведь я храню остатки своего сердца только для него. Пусть найдет и заберет. Когда-нибудь это все равно повторится. Но я не в праве его винить во всем, ведь я сама выбрала эту дорогу боли.
Никакие слова, слышите, никакие слова не смогут передать то, что таится в душе, описать, что происходит внутри головы, понять, что сокрыто в глазах. Мы придумали слова, но чаще используем их, чтобы закрыть от прочих свои мысли, которые по-настоящему хочется сказать. Но это не правда, что люди не умеют слышать. Я умею, я слышу… Шепот душ, биение сердец, читаю по глазам и… не верю. Не верю ничему, кроме слов.
Слова. Это пустые знаки и немые символы. Они – эхо, испорченное эхо чувств, кричащих где-то внутри. Слова – это ложь. И истинны лишь эмоции, которые они не в силах передать.
А я словно иду босыми ногами по раскаленным углям, или осколкам бутылок. Но даже эта боль не способна сравниться с той, что сейчас разрывает мое естество на миллионы кусочков. Ведь я бегу по осколкам своего мира, и своей души. Раньше я могла заглушить эту боль алкоголем, наркотиками или таблетками, а сейчас… Сейчас это уже не помогает, и только усиливает чувство собственной ничтожности, возвращает в суровую реальность, точнее делает «эту» реальность еще страшнее.
Секс. От него будет только ощущение использованности. Ощущение того, что стану для кого-то подстилкой, чей-то вещью. Стану той, о кого бежала полжизни. Я хочу поставить точку. Хочу остановить все это.
Внезапно порывы ветра прекращаются, пасмурное небо отступает и сквозь тучи пробивается луч солнца. Первые капли дождя касаются моего лица, словно намекая, что есть еще надежда. Ливень хлынул в полную силу, а я устремляю взгляд в небо. Тысячи искр пронзают холодом лицо. Меня вдруг переполняет какое-то новое ощущение, я чувствую, что дождь ослабляет боль. Уходить не хочется, но выбора у меня нет.
Сжечь все мосты. Наговорить гадостей, натворить глупостей. Ударить побольнее. Надавить. Сделать все так, чтобы он испарился. Ушел, уверенный в своей подлости и лицемерии. В том, что я его больше не люблю. А потом, не позволяя ему опомниться, не даря времени на осмысливание произошедшего, не давая возможности осознать весь ужас – уехать.
Хотя нет. Я все же не дала ему себя возненавидеть. Ненависть убивает. Я добиваюсь совсем иного – ужаса. Но не страха возмездия, а лютого презрения к самому себе, чтобы он вздрагивал, видя отражение в зеркале. Любит – будет искать. Ненавидит – будет искать с утроенной силой. Мстительность – у него в крови. Он должен, наконец, принять то, кто он есть. Впитать до капли ту часть себя, которую я увидела лишь единожды. Ну, а если он вдруг перестанет дрожать от звука собственного голоса, и на место боязни к нему придет что-то другое, будет уже поздно. Я хорошо замела следы. Мы не встретимся больше никогда…
Знаете, память ведь нельзя убить. Она вытаскивает самые мелкие воспоминания на поверхность и с садистским удовольствием заставляет тебя любоваться ими.
Стеклянным взором смотрю в прошлое, не оторвать взгляд, не закрыть глаза…
*Тогда*
В первый раз я увидела мальчика в возрасте около трех лет. Им был мой кузен, которого все звали Вильям. Мы с мамой только что переехали в свой новый дом поближе к родственникам и, сидя в манеже, я рассматривала узоры на обоях. Пожилая женщина по имени Эмма, наверное, моя бабушка, с гордостью рассказывала соседям обо мне, ее «ангелочке» – Дэмит. Гости стояли у входа в дом, не заходя в гостинную, чтобы ребенок, то есть я, случайно не подхватил какой-либо вирус.
Вильям тихонько просочился между немногочисленными собравшимися друзьями и родственниками, и робко подошел ближе. Он выглядил уже слишком взрослым. Через пару месяцев ему должно было уже исполниться десять лет, а парнишка уже грезил о средней школе.
Когда он прокрался к манежу и, присев на коленки, заглянул между прутьями, я заинтересованно посмотрела ему в лицо. Я не помню, приглянулся ли он мне в нашу первую встречу, но я ему уж точно не приглянулась. Вильям скучающе посмотрел на меня и сказал:
– Фу, да эта малявка на куклу похожа!
От этих слов мальчишки – а может, и по каким-то другим причинам – я расплакалась. Народ стал спешно выходить за дверь, мама забегала по дому в поисках средства меня успокоить, не зная, что мне предложить – бутылочку или пустышку, а бабушка просто взяла меня на руки и прижала к сердцу. От теплоты и мягкости ее рук я сразу успокоилась и замолчала.
Как оказалось, семья Вильяма жила на противоположной стороне улицы, почти рядом с нашим домом, поэтому по дороге в начальную школу кузен проходил мимо нашего заборчика. По уикэндам он вместе со своей матерью, женой моего дяди Эндрю, захаживал в гости. Конечно, мы не могли играть в одни игры, он предпочитал моему обществу комиксы, но для себя я решила, что это не так уж и важно, куда важнее то, что мама наконец нашла подругу. Лучше так, чем одиночество, которое точило ее душу изнутри.
Отца у меня не было, у меня даже не было «сказок» про него – я не знала, был ли он военным и трагически погиб, или может он безумно любил мою мамочку, но злая судьба разделила их. А может в этом была вина бабушки, она часто ругала маму грубыми словами. Мне было жаль маму, она была красавицей, бывшая «мисс Алабама 1985 года». Она многим ради меня пожертвовала – оставить мечту стать моделью на самом взлете было, пожалуй, очень обидно.
В то время мама частенько задерживалась на «кастингах», так она говорила, а приходя домой, начинала «устраивать личную жизнь» – эту фразу часто произносила бабуля, ведь растила меня, по сути, она одна. Зато, Эмма, так бабушка наказала ее называть, просто восхищалась семьей Вильяма, и особенно – его мамой. Она говорила, что Селеста была куда лучшей женщиной, но в причинах такой любви я тогда не могла разобраться. Дядя Эндрю почти не бывал дома, а Селеста только и занималась домашними делами. «Но маме не нужны деньги от какого-то мужчины, хоть бы и от мужа!», – как то, став куда постарше, возмутилась я. На что Эмма ответила, грустно улыбнувшись: «Дэмит, милая, только ЭТО твоей матери и нужно…».
Нет, маме было нужно, чтобы ее любили, и хоть я старалась изо всех своих сил, к нам часто стали приходить разные мужчины. Но она все равно оставалась одинокой. Вот так мы и жили – женщина совсем без мужа, женщина почти без мужа и их дети: Вильям и я. Только парнишка со мной не дружил.
А я хотела с ним дружить… Но он словно смотрел сквозь меня, ведь я была «малявка». Пока наши мамы разговаривали и пили кофе на кухне, мальчишка был в моем распоряжении – я показывала ему своих кукол, которые, естественно, не могли его заинтересовать. Он только и мог, что выворачивать моим «барби» конечности и драть волосы. Порой это доводило меня до горьких слез. На плач прибегали мамы, и Вильяму попадало. Всякий раз он говорил, что больше никогда не придет. Но приходил снова и снова.
А еще все чаще к маме наведывался мистер Эдмонд Бивер. Добрый врач из городской больницы. Он разговаривал со мной, играл и дарил игрушки. Много игрушек: кукол, плюшевых зверей и пазлы. Потом они отправляли меня в дальнюю комнату и уходили пить чай.
Как-то ночью я услышала мамины крики за стенкой и, испугавшись, зарылась лицом в подушку, чтобы заглушить ее всхлипывания. В этот раз мистер Бивер ушел очень поздно, и тогда я осторожно прокралась на кухню.
Мамочка сидела возле окна, под глазами было видно следы туши, губы казались распухшими, коленки и локти в ссадинах, как будто она свалилась с велосипеда. От страха у меня задрожали коленки. «Тебе больно, мам?», – спросила я почти шепотом. Она слегка вздрогнула, на ее губах расплылась странная улыбка, она тронула кончиками пальцев свои губы и словно нараспев произнесла: «Ох, милая, мне очень хорошо…». Я вспомнила, как однажды Вильям свалил меня с дивана, и мне тогда здорово досталось – содрала кожу на ладошках, но это было совсем не «очень хорошо». Наверное, мамочка просто не хочет, чтобы я волновалась, подумала я тогда.
А на следующей неделе он, придя в очередной раз к маме, подарил мне розового плюшевого зайца. Я улыбнулась и прижала игрушку к груди.
– Ширли, – обратился он к маме, поглаживая меня по голове, – что за странное имя у твоей дочери – «Дэмит»? Звучит, как какая-то глупая шутка[1]1
Damn it [dæm ɪt] – американское ругательство, переводится как «проклятие», «черт возьми». Произносится созвучно с именем главной героини.
[Закрыть]. Она удивительно чистый и добрый ребенок, – мистер Бивер переместил ладонь с головы мне на щеку, – поражаюсь ее безграничной доверчивости. Чудесная девочка.
Я, покраснела до корней волос и отвернулась. Эдмонд тут же словно потерял ко мне интерес и подошел к маме. Она расслабила его галстук и что-то шепнула. Мужчина взял ее за руку и подтолкнул в сторону окна. Может они и хотели, чтобы я ничего не видела, но я точно помню, как странно мне было наблюдать за тем, как они целуются, издавая гадкие чавкающие звуки. Он трогал маму через тонкую ткань халата, она хихикала и притворно отводила его руки от своего тела. В какой-то момент мне ужасно надоел этот спектакль, я схватила игрушки в охапку и побежала в свою комнату, не забыв демонстративно хлопнуть дверью.
– Кто знает, куда пропадает доброта, когда мы взрослеем? – С важностью изрек мистер Бивер, полагая, что я не слышу его, – Детишки просто бесконечно добры…
Когда дверь за мной закрылась, я стала прислушиваться. Вильям рассказал мне, что делают мужчины и женщины за закрытыми дверями. Кузен называл это «грязные делишки». Он сказал, что женщинам это настолько нравится, что они готовы ползать на коленях, лишь бы мужчина снова повторил это с ними. Теперь я сидела затаившись. Через тонкую перегородку я слышала тяжелое мужское дыхание, всхлипы и стоны, стук изголовья и скрип ножек кровати по паркету. Время для меня остановилось, но в их комнате оно бежало – дыхание превратилось в рык, а стоны в крики. Я не могла понять, как «грязные делишки» могут доставлять удовольствие, если люди при этом теряют себя, кричат и беснуются.
Я села на пол и безжалостно отрезала ножницами заячьи уши. Потом обмотала шею фигуристой куколки веревочкой и повесила ее на перекладине в шкафу. Немного подумав, я взяла фломастер и крупно написала на лбу зайца – ЭДМОНД, а на груди у куклы – МАМА. Улыбнувшись, я тихонечко прикрыла дверцу шкафа и, довольная собой, легла в кровать.
Глава 2
Моя маленькая шалость не осталась без внимания. На следующий день пришла Эмма, и, наводя в моей комнате порядок, заметила под кроватью отрезанные плюшевые уши. Мне пришлось показать бабуле, кому они принадлежали, и та не очень обрадовалась моей «постановке» в шкафу. Конечно, она сказала, что подслушивать взрослых неприлично, и что мама по прежнему любит меня больше, чем «грязные делишки» с мистером Эдмондом Бивером, она сказала мне, что Бог видит все происходящее на земле, и ни за что не допустил бы, чтобы кто-то обидел мамочку. Эмма сказала, что теперь мне не придется переживать о таких вещах, и что она непременно обо мне позаботится.
Мне вот-вот должно было стукнуть семь лет, и я очень ждала, когда же, наконец, пойду в первый класс, но Эмма сказала, что обычная школа не подходит для такой смышленой девочки, как я. Чуть позднее вечером, когда мама вернулась с очередного кастинга, я снова стала свидетелем «взрослого разговора» – бабушка грозилась маме полицией, говорила плохие слова, крестилась и поминала Бога, а мама бегала по дому с бешено округлившимися глазами, смотрела то на меня, то на «улики» – куклу и зайца, обнимала себя за плечи, потом трясла меня, рыдала и проклинала нас с бабулей, кричала, что мы не даем ей жить. Она говорила странные вещи о том, что я «исчадие ада», что во мне похоти больше, чем в проститутке, что я циничная и избалованная. Эмма же оказалась очень набожной и предложила отдать меня в католическую школу «Богоматери скорби». «Но это не пансионат, а я не могу больше ее видеть», – мама была на грани истерики, «Ты не можешь от нее избавиться, я тебе этого не позволю, в этом месте она хотя бы не превратится в тебя, дочка…». Вот и все что я запомнила из тех дней, дальше меня ждало 8 лет обучения в молитвах…
Когда я была девочкой, Эмма частенько плакала, баюкая меня. Она крепко обнимала меня, словно в черно-белом кино, целовала в макушку и подолгу смотрела в мое лицо, словно силясь увидеть в них ниточку, которая задержит ее в этом мире. Ту ниточку, которой не было между ней и моей мамой.
Смерть бабушки многое изменила в наших с матерью отношениях. Сейчас, я думаю, что точкой невозврата стал именно день похорон Эммы.
Была поздняя осень, уже начался листопад, мне едва исполнилось пятнадцать. Бабушка не дожила до моего выпуска из средней школы всего год. Конец октября. Какой месяц может быть ненавистнее? Голые ветки деревьев, сквозь которые просвечивает серое полотно пасмурного неба, пожухшие цветы и люди, стоящие в черных пальто.
Срывался дождь, знакомые и родственники стояли возле свежевырытой могилы. Тут был и дядя Эндрю с Селестой, и даже Вильям сорвался из колледжа. Я старалась не смотреть на гроб, в котором застыло все то теплое и живое, что было в моей жизни. Сквозь пелену непролитых слез взирала на листья, которые отрывались и медленно опускались в лужицы. Может так плачут деревья? Я тоже заплакала, моя грусть победила все прочие чувства. Стая ворон взлетела с одинокого ствола клена. Они кружили в этом протухшем небе, взмахи их черных крыльев и то, как они парили, усилили тревожные ощущения у меня в душе. Такие страдания, будто какой-то демон пытал мое сердце самым садистским образом. Я так хотела вернуть те дни, когда Эмма сажала меня себе на колени и читала сказки. Это всегда были истории про принцесс и прекрасных рыцарей. Вот так нам всем с детства прививают неправильное восприятие жизни. Нет никаких спасителей, как нет и злых колдуний. Все мы просто люди… Хотя, в моей микро вселенной все же была одна ведьма. И ее не было рядом, когда я провожала в последний путь последнюю крупинку своего детского счастья.
Окинула взглядом собравшихся. Все они казались мне какими-то персонажами, сбежавшими из театра теней. Я не различала людей, но я искала одно конкретное лицо. Как она могла не прийти? Ненависть вперемешку с грустью завладели мной. Я смотрела на то, как гроб медленно опускался в разверзнувшую пасть землю. Дальше оставаться я не могла. Последний прощальный букет газании, любимых бабушкиных «африканских ромашек», выпал из моих рук и я, не чувствуя тела, побрела в поисках выхода из этого мертвого, во всех смыслах, места. На подгибающихся коленках кое-как доплелась до дороги, где стояли припаркованные машины. Мое внимание привлек один автомобиль, плавно раскачивающийся взад и вперед. Не знаю, что дернуло меня в тот момент, но я нашла в себе силы и подошла ближе. Из приоткрытых окон я услышала женские стоны. Неужели кому-то взбрело в голову осквернить память людей, нашедших свое последнее пристанище? Дернула дверцу и замерла. Рыжие волосы, разметавшиеся по рулю и передней панели, полуголая грудь подпрыгивающая в такт фрикциям… Вот и нашлась моя пропажа. Резануло где-то в районе ребер, губы заломило в болезненной ухмылке. «Ну что, уже обрела свою любовь, Ширли, или так – развлекаешься?» – слова сами сорвались из моего рта. Закусила губы до крови, крутанулась и побежала прочь даже не подумав захлопнуть дверь после своего бесцеремонного вторжения. Пусть все увидят! Пусть все узнают…
Я задыхалась. Лучше бы я тоже умерла в тот день. Шептала что-то нечленораздельное, упав коленями на мокрый от дождя газон. Вытерла кровь, бегущую по подбородку. Чистилище, семь кругов ада… все было лучше, чем вспоминать увиденную картинку. Я завалилась на траву и завыла. Если бы боль была только физическая, нет. Внутри жег нестерпимый огонь, неожиданно подступило к горлу и меня вытошнило. «Дэмс, ты в порядке?», долетел до воспаленного сознания чей-то вопрос. Повернула лицо и увидела сидящего передо мной Вильяма. «Да, блин, но в каком-то хреновом порядке». «Может, вызвать скорую», кузен присел рядом со мной и, не кривясь от вида рвоты, погладил меня по голове. «А легче станет»? «Да, наверное. Я не знаю». «Вот и приходи, когда узнаешь, а пока оставь меня в покое», – «Ну нет уж, кукла, так дела не делаются». Вильям не стал задавать больше вопросов. Просто привстал и легко подхватил меня на руки. «Запомни, мелочь… Семья – это не те люди, которые произвели тебя на свет. Семья – только для тех, кто не оставит тебя наедине с проблемами».
С того дня я прекратила сдерживаться и строить из себя святую невинность. Если вы думаете, что католическая школа – это обитель покоя, то мой вам совет подумать еще раз. Школа «Богоматери скорби» – настоящий ринг, с боями без правил. Но, первое правило Бойцовского клуба? Все верно – никому не рассказывать о Бойцовском клубе[2]2
«Бойцовский клуб» – роман американского автора Чака Паланика, выпущенный в 1996 году в США издательством «W. W. Norton & Company».
[Закрыть]…
Ширли перестала справляться с моим характером и отношением к ней. Да и не особо хотела, я думаю. Ей только и оставалось, что жаловаться Селесте. Она успокаивала маму и говорила, что все изменится, вон ведь «Вильям уже учится в колледже, ему прочат хорошую карьеру в спорте». Но со мной ничего не менялось. Мать, так же как и раньше, находила утешение в компании сомнительных мужчин. К сожалению, она не выглядела потасканной. Аккуратная фигура, упругая грудь и ягодицы, все еще привлекательное лицо, на котором эффектно выделялись зеленые глаза и пухлые губы. Рабочий ротик… Может, когда-нибудь исполнится ее заветная мечта и она, спустя огромное количество смятых простыней, отхватит не только толстый член, но и такой же толстый кошелек? Оставалось надеяться, что тогда я от нее, наконец, избавлюсь.
Мне рано пришлось научиться заботиться о себе самой и, постепенно, я вообще перестала называть некогда родную женщину – матерью. Ширли никогда не забывала купить себе косметику или платье, зато с завидной регулярностью страдала провалами в памяти, когда дело доходило до моих нужд. Так у нас могло не быть еды в холодильнике, и зачем, если она питалась за чужой счет? Поэтому все соседи знали меня в лицо. И, невзирая на мои татуировки и пирсинг с легкостью доверяли посидеть со своими детьми, выгулять животных или постричь газон перед домом. Или например я вдруг резко вырастала из одежды и обуви… Стоило бы посвятить хвалебную песню секонд-хендам, благо на их ассортимент у меня хватало заработанных денег.
И вот я смотрела на нее и четко понимала – ей не суждено измениться. Она хуже, чем блудница, потому что в Святом Писании даже Мария Магдалина пошла за Иисусом. Женщина же «породившая меня» была как суккуб, в постоянном поиске греха, прелюбодеяние – это ее наркотик. Я больше не могла оправдать ее «жажду члена» поисками любви. Любовь – она ведь не о сексе. А ей было нужно лишь, чтобы ее отымели, поставили на колени, вогнали поглубже, опустили, заставили целовать ноги.
Я быть такой не хотела. Я знала, что не повторю судьбу своей матери. У меня будет совсем другая жизнь. Но чем старше я становилась, тем чаще я ловила себя на том, что прислушиваюсь по ночам, замираю и не могу дышать от сковывающего чувства внизу живота. И скоро все стало еще хуже – мама перевела меня в государственную старшую школу Хоумвуда. Мой побег от себя закончился, впереди меня ждали лишь некогда загнанные в угол собственные демоны.
И вот свое совершеннолетие я встретила уже распробовавшей многое. Была и первая сигарета, и стакан теплого пива, и абсолютно нелогичная любовь к старшекласснику.
Вильям уже давно сбежал из Хоумвуда в «Город судьбы» – Дес-Плейнс, который находился в пригороде Чикаго, и заканчивал обучение в колледже Оактон. Как говорят – «шило на мыло», но зато там неплохая студенческая стипендия. После похорон Эммы мы больше не виделись. Да я от этого и не страдала. У меня теперь была новая жизнь со своими друзьями, интересами, тайнами. И в моих мечтах на первое место вылез он – Лука Готье. Парень перевелся в нашу школу в двенадцатый класс из пансионата Индиан-Спрингс. Хоодили слухи, что его отец, Сотер Готье, затеял бизнес в нашем захолустье, после того, как переехал с семьей в Америку из Франции еще пару лет назад. Теперь отец Луки владел несколькими клубами, на сколько мне было известно со слов гланой сплетницы Хоумвуда – Сьюки Палмер. Однако, хоть и бизнес-дела шли в гору, семья их развалилась после несчастного случая, произошедшего с младшей сестрой Луки. Видимо именно поэтому мистер Сотер и забрал сына из приличного пансионата к себе «под крылышко».
Так что, стоило Луке обьявиться в Хоумвуде, он стал тем самым золотым ребенком", к которым я всегда относилась со скпесисом. И все же этот гад был так хорош, что в ненавистную школу я ходила только ради него. С волнением и потными ладошками ждала каждого звонка с урока, чтобы на короткой перемене успеть добежать до черного входа и, спрятавшись, подсмотреть как юноша целуется с очередной чирлидиршей. Директор названивала матери и жаловалась, что я в оценках я совсем скатилась, и с такими невеликими успехами мне грозит временное отстранение от занятий. После этих телефонных бесед Ширли «включала мать»: кричала и пыталась запирать меня вечерами дома. Мы ругались до сорванных голосов. И я все равно уходила, возвращаясь потом глубоко за полночь.
Да, от матери я унаследовала не только глаза, но и всепоглощающее стремление к поиску любви. Вот почему я такая, и искать оправдания мне ни к чему. Теперь я стала понимать, чего мне тогда хотелось. Мне был нужен кто-нибудь близкий и ощутимый. И я втайне выбрала его. Несколько месяцев я представляла, как окажусь на месте очередной пассии, и Лука поцелует меня. Я четко решила, что добьюсь своего, невзирая на мнение окружающих.
А потом… Потом случилось то, что и должно было случиться.
*Тогда*
Пятница. Горячий майский ветер теплым маслом ласкал мои ноги. Рыжие волосы, доросшие после неудачной стрижки до лопаток, легко развевались, освободившись от эластичной резинки. Я дождалась, пока вышибала у входа в клуб «Вниз под землю» отвлечется, и вошла.
Меня всю колотило.
– Привет. Лука?
Погруженный в свои мысли, парень едва покосился на меня через плечо. Он был выше меня почти на две головы. Достаточно широкая спина была скрыта под черной кожей куртки. Начало лета в том году было прохладным, поэтому я даже не удивилась.
– Да?
Я знала, что должна была показаться ему хорошенькой… Пожалуй, немного худовата, но с приятными округлостями во всех положенных местах. В тот вечер я надела белую майку с принтом и коротенькую юбочку, из под которой по-моему замыслу должны были виднеться округлые бедра. Нелепый наряд для нестабильной погоды нашего округа. Сейчас для меня очевидно, что ему наверняка показалась смешной та серьезность, читавшаяся в моих больших, похожих на оленьи, зеленых глазах.
Я не улыбалась. Плотно сжатые губы выдавали напряжение.
– Я надеялась, что найду тебя здесь.
– Ты надеялась меня найти и нашла, – усмехнулся юноша. Он так странно проговаривал шипящие и глухие согласные, это было слегка похоже на звук, которые обычно издают змеи, когда выбрасывают свой раздвоенный язык из пасти. – Не пойми мое любопытство… но, похоже, я тебя не знаю. Не так ли?
– Так. Не знаешь. Строго говоря, я тоже тебя не знаю, – чуть заметно поморщившись, выпалила я, – мне известна только твоя репутация.
– Вот как? – Лука нахмурился. Его густые брови сдвинулись к переносице. Я почти почувствовала, что его раздражение возрастает. – Ты, вероятно, имеешь в виду мою музыку? Мы сегодня охренительно выступили…
– Нет, я говорю не об этом. Я выбрала тебя, потому что считается, ты – беспроигрышный вариант.
Его взгляд заставил меня пожалеть о своих словах еще до того, как закрыла рот. Наверняка он решил, что я спятила. Возникло острое желание схватить себя в охапку и броситься прочь с такой скоростью, какую только позволят развить каблуки, которые я позаимствовала у своей лучшей подруги. Как и весь остальной наряд, в принципе.
– Ну. Я слышала, что ты обычно… то есть надеялась, – запнулась, вздохнула и попыталась начать вновь. События развивались совсем не так, как я рассчитывала. – Видишь ли, мне нужна помощь в связи с одной ситуацией… э-э… сексуального свойства. Мне казалось, что твоя позиция по этому вопросу каждому известна.
– Ты хочешь сказать, каждому в этой убогой деревне уже известно, что я трахаюсь, как Боженька? – Спросил он, передразнивая меня и не скрывая своего веселья.
Я ощутила, как по щекам растекается предательский румянец. Мелкая крапинка веснушек уж точно проявила себя, и я, еле слышно, чертыхнулась. Мне нельзя было терять уверенность. Эта гора сама ко мне не пойдет…
– Итак, ты предлагаешь мне СЕБЯ? – Его голос хлестнул, как кнут. – Тебе просто нужно, чтобы я тебя «обслужил»?
– Я девственница.
Это короткое заявление оборвало заготовленную тираду парня на полуслове.
– Мне уже восемнадцать, и я девственница, вот почему я тебя искала.
Парень уставился на меня, как на умалишенную.
– Это розыгрыш? Признавайся, тебя подослала блонди из одиннадцатого? Но если ты говоришь серьезно… То мой ответ – нет. Очень жаль, – в его тоне не слышалось ни малейшего намека на сожаление, – я не могу. Уходи.
– Но почему?
– Потому что ты еще сопля! – От учтивости юноши не осталось и следа.
– Я давно не ребенок.
– Да чтоб тебя! Потеряйся отсюда, мелкая, по-хорошему прошу…
– Тогда поцелуй меня.
– Черт, ты реально поехавшая!
– Да никуда я не пойду! Вот сейчас сяду и буду дальше портить твой «старперский» вечер.
– Эй, кончай этот цирк. Ты не знаешь, чего просишь. Найди себе мальчишку послаще.
– Слаще тебя я еще не встречала.
– Слушай, ты, вроде красивая и далеко не глупая девчонка, но у нас с тобой ничего точно не склеится, поэтому – пойди лучше воон туда, на танцпол, и хорошенько покрути своей тощей попкой!
Блядство! Лука сказал, что я красивая! Я решила сбавить обороты и больше его не гипнотизировать, а тоже быть искренней и одержать победу в честной борьбе, примирительно потупив взгляд и рассчитывая на малое, почти смиренно спросила:
– Можно прокатиться с тобой? Никогда не каталась на байках.
Он сдался. Я поняла это по едва различимой на его губах улыбке. Она была искренней и теплой. Как же он, оказывается, был хорош, когда улыбался! В уголках глаз проступили тонкие морщинки, на щеках появились ямочки.
– Ой, девочка… – Прошептал он, допил залпом свое пиво, взял за руку и потащил меня из бара на улицу.
В свете неоновой вывески я заметила пыль, что за день скопилась в складках его косухи. Тяжелые ботинки и потертые джинсы добавляли его образу дерзости. Длинноватые, темно русые волосы немного слиплись от пота. Несколько прядей выгорели на солнце, и идеально дополняли вид. Он казался широким в плечах. Едва заметная щетина покрывала его щеки и подбородок. Карие, уходящие в желто-закатный цвет, глаза искрились весельем.
– Поехали, – приказал он чуть дрогнувшим голосом и подал мне шлем.
Я закинула ногу на «Хонду», юбка задралась и смялась. Молодой человек оценивающе осклабился и тут же стал неузнаваем. Ловко запрыгнув в седло впереди меня и, чуть отклонившись назад, одним резким движением ноги завел мотоцикл. Мне пришлось вцепиться в него всей своей силой и плотнее прижаться к прохладной куртке.
Мотор взревел. Мощная машина выскочила из боковой улицы, попав прямо в плотный поток движения. Лука затормозил перед светофором. Я бросила взгляд на перекресток и на людей. Сотни прохожих. Возможно, в этой безликой толпе шли знакомые матери, наши соседи или мои одноклассники… Но мне было плевать.
Людям необходим риск. Вот просто необходим. Как это объяснить? Просто есть у организма такая функция, значит, она должна работать хоть изредка. Стресс, страх, возбуждение, адреналин. Поэтому, когда долго нет подобных эксцессов, человек испытывает эмоциональное голодание. Мы мчались по улице, и я словно проснулась. Говорят, мотоциклисты – смертники, самоубийцы, пустоголовые, лишенные чувства самосохранения… Но вы сами когда-нибудь гнали по дороге на пределе скорости? Крышесносное ощущение! Полет, восторг. Я осмелела и, отцепившись от парня, раскинула руки в стороны. Пальцы поймали порывы холодного воздуха, по коже пробежали мурашки. Я не сдержалась и завизжала от переполняющих меня чувств. Доля секунды и вот Лука тоже начал кричать, вторя моему голосу. Нестерпимо захотелось запечатлеть этот момент в памяти. Железный конь, ветер и бьющиеся в унисон сердца.
Когда Лука одолел подъем и мотоцикл вылетел на мост, заднее колесо вдруг занесло. Парень обогнул участок, где велись дорожные работы, проскочил на красный свет и через секунду неожиданно свернул. Мы попали на узкую улочку, которая привела нас к заброшенной автозаправке. Резко заскрежетали тормоза, и мотоцикл застыл возле полуразвалившейся стены.
Оглохшая от шума и нашего совместного крика, я откинулась назад.
– Это нечестно! – Выпалила я, задыхаясь. – Нечестно! Где мы?
Парень не обращал внимания на мои слова. Не успела я пошевельнуться, как он спрыгнул с мотоцикла и быстро поставил его на подпорки. Лука потянул за молнию своей куртки и распахнул ее.
Прежде чем я успела что-либо произнести, он оказался позади байка. Через секунду я почувствовала на плечах тяжелые ладони и поняла, что парень хочет развернуть меня лицом к себе.
– Я только посмотрю на тебя… Девочка.
– Хорошо, смотри, – сказала я, лукаво прищурив глаза. Я не боялась его близости, мне было страшно испортить этот момент – Лука так близко, его губы почти касаются моих растрепанных волос.
– Хочу сделать пару кадров, позволишь? – Шепнул он мне. Это голос.
