Текст книги "Болотные Огни (СИ)"

Автор книги: Атенаис Мерсье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Ярина стужи не чувствовала. Не плакалась даже, что темнеет, что и в иные – даже в самый жар лета – нóчи страшен и неспокоен лес на краю болот. Стылая Марь вздыхала чуть поодаль, где-то за густотой сплетшихся в тесном объятии ветвей, и у Ярины в груди тоже стыло. Она бы и вовсе не спускалась с полатей, лежала бы там, свернувшись под звериной шкурой, и плакала, пока не иссякнут все соки в теле и с ними сама жизнь, но Цветана схватила ее за тонкие косы и била по щекам, называя беспутной и бездушной. Как смеет она, мол, лежать и плакать по брату названному, когда сама Цветана не плачет по сыну. Когда Цветане будто всё равно, что…

Пропал. Исчез, словно и не было его, и другие охотники отыскали лишь обломок рогатины. Погиб на болотах, в бою с тем, кого живому человеку не одолеть. Ушел туда, куда Ярине дороги нет. Она бы прыгнула в первый же бочаг, да только как знать, уведет ли ее Стылая Марь той же тропой, что и любимого?

– Шевелись, девка, – ругала ее Цветана, и на светлых ее косах, казалось, тоже цвел ледяной иней. – Ишь чего удумала, горю предаваться, когда столько не сделано.

И не боится ведь. Все притихли, по углам изб забились после того, как кузнец начал говорить, будто слышит он по ночам голос покойной дочери, зовет она его и кличет из-за деревенского частокола. Да и бросился прошлой ночью на этот зов. Тело его лишь к полудню отыскали.

– А ты что ж не плачешь? – спросила Ярина сиплым надтреснутым шепотом, и где-то далеко над болотами заухала сова. – Он же… единственный твой был.

– Не единственный, – усмехнулась вдруг Цветана, через плечо оглянувшись. – Скольких сыновей твоего отца я потравила, покуда чрево мое совсем бесплодным не сделалось. Теперь и не перечесть их уже. А что до Мстислава… Прогадала я, Ярина. Светлая сила, вода греческая, от колдовства его не уберегла. Придется вновь темную просить. Другим вернется, знаю, но вернется, а иного мне и не надо.

Ярина споткнулась, хотя под ногами была лишь хрупкая от холода и инея листва, и уставилась на ее спину в рыжем лисьем мехе. Как… вернется? Как… сыновей потравила? Да разве ж можно… такие грехи на душу брать? Думала она сама о смерти, думала, но то грех лишь отчаяния, а не детоубийства. Да и как можно… Мстиславушку возвращать? Чудовищем сродни духу этому сделать? В заложного покойника обратить, не живого и не мертвого, на любовь и радость уж неспособного?

– Что встала? – вновь усмехнулась Цветана и сама остановилась в тени старого дерева со стволом, что и трое мужчин не обхватят. Страшно, жутко блеснули в темноте ее прежде ясные голубые глаза. – Торопиться надо, еще одна жизнь нужна да поскорее. Иначе больше мне сына не увидеть.

– Еще… одна? – растерянно повторила Ярина. Да что она мелет тут, матушка названная, горемычная? Неужто умом тронулась от скорби? Потому, верно, и не плачет, и страшное говорит.

– А ты думала, как? Одну я уж любимому подарила, силу растраченную вернула. А теперь сыну помощь моя нужна. Давно я за тобой слежу, Ярина, давно. Ты на Мстислава, как на солнце ясное, смотришь, а потому сгодишься мне лучше любого охотника. Сила твоя не в костях, а в сердце, но сила эта поценнее всех иных будет.

Из-за спины у нее, из черноты между деревьями отчетливо потянуло сыростью. Зловонным духом размытых паводком могил, и по земле пошла жуткая нарастающая дрожь. Ярина попятилась, и думать забыв, как желала в болото броситься, лишь бы только с ним, лишь бы хоть на той стороне его отыскать. Цветана разомкнула губы в ласковой материнской улыбке, но в сумраке хищно блеснули зубы.

– Это верно, дитя. Беги. Противься смерти. Если умрешь покорной, заговор мой силу потеряет.

Ярина и побежала. Повернулась и бросилась прочь, дороги не разбирая. Лишь бы только прочь, подальше от Цветаны и ее безумных речей. От хохота за спиной и частого стука копыт по мерзлой земле в самой глубине чащи. От того, кто стрелой несется по лесу, ломится сквозь кустарники, не разбирая пути, влекомый одним лишь желанием впитать вырванную у другого силу. Неуклюжие ноги скользили по опавшей листве, в груди горело, и ледяной воздух с хрипами врывался в дрожащее от рыданий горло. Она не привыкла, она слишком маленькая и неловкая, девчонка-лягушонок, лишь четырнадцать весен разменявшая. Ей не убежать.

За деревьями разгоралось зеленое пламя. Как много, как ярко, даже глаза слепит. Заманивает в черную топь. Топь… Равнодушная, холодная… Стылая, что никому не отдает своего. И черного заговора убийце сотворить не даст.

Что ж, матушка, пусть смерть, но по-моему будет.

Если только успеет, доберется до края болот. Совсем уж близко эта колдовская зелень и поднимающийся вдалеке, над петляющей тропкой, сизый туман. Да только сил почти не осталось, и пляшут уж перед глазами черные пятна, хрипит и свистит в груди, сжимает свинцовым обручем. Так близко и так далеко. И копыта за спиной стучат еще ближе.

Над болотами пронзительно закричала птица, темнокрылая сова, камнем рухнувшая с черного неба, и вихрящиеся над тропой клубы тумана прыснули в стороны, словно живые. Ярина обернулась, теряя драгоценные мгновения – чувствуя, что не успеет, – и успела разглядеть лишь копьями опущенные оленьи рога. Удар пришелся зверю в бок, охотничий нож вонзился с хлюпаньем в брызнувший белесым глаз, и направленный ей в лицо обломок рога рассек лишь щеку от носа до уха. Ярина опрокинулась на спину, поползла, царапая пальцами землю, капая кровью на листья в белой изморози, ничего не понимая, не видя, слыша лишь бьющегося в агонии зверя, и закричала, когда ее с силой дернуло за меховой воротник. Копыто ударило по ноге, и она завопила вновь, чувствуя, как трещит кость. И как ее тащит по земле, душа воротом.

А потом увидела, едва разглядела сквозь застилающие взор слезы яркие голубые глаза. И зарыдала, цепляясь пальцами за колкую шерстяную рубаху да неловко ткнувшись лицом в странный узор красной ниткой у ворота.

Живой!

– Давай, Яринка, реветь после будешь, – грубовато бросил Мстислав, и поднял ее, словно весила легче пуха лебяжьего. Совы над болотом уже не было. Она стояла у самого края топи, вскинув руки с паучьими пальцами, и волосы вились в тумане темными змеями, хлеща по плечам и белом птичьему лицу.

Услышь меня, Мать-Земля, я дочь Болотного Колдуна.

Земля под беснующим, уже увязшим ногами оленем обращалась топью. Затягивала вглубь, не слушая жалобных, почти человечьих криков, возвращая Стылой Мари то, что было ее по праву. Ведьма дрожала всем телом, зрачки овальные, жуткие расширились, и она вдруг повалилась на землю, забилась, как бесноватая, задыхаясь и кашляя, но не опуская протянутой к гибнущему оленю руки. Ярина вновь оказалась на ногах, пошатнулась и тоже рухнула на колени.

Из вновь застывшей недвижимой землей топи поднимались одни лишь оленьи рога. Ведьма содрогалась, комкая в пальцах шерстяную мстиславову рубаху, но улыбнулась, едва посеревшего птичьего лица коснулась смугловатая рука, убирая за ухо медово-темную прядь волос.

– Рада…

– Я… встану, – просипела ведьма, цепляясь паучьими пальцами за широкое плечо. – Помоги.

И всем телом к нему прильнула, глянула воровато из-под темных ресниц, когда в ночной тиши прозвучал растерянный голос:

– Мстислав? Что же ты… родной матери не сказал, что живой?

Ярина бы позлорадствовала, позабыла бы всё, чему поп греческий учил, да только и сама вздрогнула, когда увидела в поднятых на Цветану глазах зеленые болотные огни. Та же и вовсе отшатнулась, вскинула руку, будто знак защитный сотворить хотела.

– За что?

Будто не он, а Стылая Марь его устами заговорила. И Цветана заплакала беззвучно, не то по оленю, не то по нему, отныне потерянному.

– За отца твоего, за кого же еще? Ратибор поди думал, что я не знала. Это он сказал твоему отцу, что на болотах клад есть. А и́наче ушли бы мы вместе, далеко за леса, за реки. Обещал он, что увезет меня из глуши этой, мир покажет, в шелка и золото оденет. А эти лиходеи что сделали?

– Жемчуга твои кровью куплены были, – просипела ведьма, не разжимая рук. – И не лги, что не знала.

– Пойдем домой, сын, – не слушала ее Цветана. – Я ведь только их… не тебя. Тебя защищала, как могла, разве не знал ты, разве не чувствовал…

– Я умер в ту ночь, мама, – ответил Мстислав, и ярче вспыхнули зеленые огни в его зрачках. Сизый туман поднялся стеной, заслоняя черноту болот, и потек вперед, надвигаясь на шумящие на стылом ветру деревья. – Мало было проку от твоей защиты. Мне пути назад теперь нет. Уходи, или и тебя утянет. Но если хоть одну еще жизнь возьмешь, Марь щадить не станет.

Туман заклубился со всех сторон, смыкаясь в кольцо. Цветана бросилась вперед, закричала раненным зверем, но белая рука схватила лишь пустоту. И тропа за рассеявшимся туманом расползлась болотной ряской, поплыла по черной воде, словно ее и не было.

В Стылую Марь Ярина с тех пор не ходила ни разу.