Текст книги "Mirror, Mirror on the Wall (СИ)"

Автор книги: Атенаис Мерсье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Она молчит до самого конца занятий – смотрит так, что кажется, будто она видит всех студентов разом и каждое их движение одновременно, – дожидается, когда раскрасневшиеся, засыпанные снегом подростки понесутся наперегонки в направлении школы, бросая друг в друга слепленные впопыхах снежки, а потом хватает меня одной рукой за плечо. Тем же жестким движением, с каким сжимает в пальцах поводок.

– Так, профессор, что у тебя с моей дочерью?

Признаться, я растерялся. Она прекрасно знает, откуда я свалился ей на голову и что там меня ждет жена, но при этом думает, что я… Да Мерлина ради, ее дочери сейчас всего пятнадцать лет. Я ей в отцы гожусь. И я не Долохов, для которого… Ладно, тут я наговариваю. Бессменная любовница Долохова была младше его на десять лет, а не на двадцать. Но для меня и такая разница в возрасте была бы чересчур.

– Ничего.

– Неужели? – зеленые глаза смотрят так, словно она хочет прожечь во мне дыру взглядом. Она ниже меня на десять дюймов, но не испытывает ровным счетом никаких неудобств от того, что ей приходится запрокидывать голову, чтобы посмотреть мне в лицо.

– Мэм, я не знаю, что заставило вас подумать, будто я…

– Ой, избавь меня от этого официоза, – каркает она и поправляет край черного капюшона. Со стороны Запретного Леса дует холодный северный ветер. – Знаешь, что я тебе скажу? Иногда нужно положить член на то, что думает общество, и сделать так, как хочется тебе, а не всем остальным. Если двадцать лет спустя у Невилла Лонгботтома будет возможность затащить в постель женщину, которая ему действительно нравится, а не которую ему навязала бабушка или его собственные комплексы, то парню стоит хотя бы попытаться.

Никого мне комплексы не навязывали. Но готов поклясться, что она знает, о чем я сейчас подумал.

– Она моя дочь, Невилл. И я лучше других знаю, как сильно женщинам в моей семье везет с мужчинами. В моем поколении нормальный мужик достался только Джанет, да и та четырнадцать лет гнила со своим… возлюбленным в Азкабане. Стерва, – она почти смеется, хотя в недавнем побеге Пожирателей нет ровным счетом ничего забавного. Мне пришлось потратить несколько часов, чтобы донести до самого себя мысль, что пятнадцатилетний школьник при всем желании не сможет отомстить Лестренджам так, как они того заслуживают. – Та еще удача, не правда ли? И вот смотрю я на тебя и думаю: может, хоть Дженар повезет?

На Ханну ей, конечно же, плевать. И ее трудно за это осудить, хотя я не понимаю, почему она говорит это мне? Неужто все остальные внушают еще меньше доверия?

– Мэм…

– Сам смотри, – вновь каркает она и отпускает мое плечо, чтобы вытащить из кармана пальто золотые песочные часы на длинной цепочке. – Я сводничеством заниматься не буду, мне никогда не нравилась эта чистокровная манера подбирать детям женихов.

И роняет Маховик мне в руку.

– Я могу…? – бестолково спрашиваю я, хотя ответ очевиден.

– Можешь. Только не напутай в очередной раз и не улети еще на двадцать назад. И… дело твое, конечно, но я бы хотела, чтобы ты задержался в этой чудесной школе. Долорес темнит, о чем тебе наверняка известно лучше меня, а мне сейчас некогда с ней разбираться.

Она заполняет бумаги мелким убористым почерком и поднимает голову всего один раз. После того, как я называю придуманное имя.

– Ньюман, – в тот момент это даже кажется мне забавным. – Фрэнсис Альфред Ньюман.

Она замирает, не дописав слово, и медленно поднимает на меня жгуче-зеленые глаза.

– Он… – хриплый голос не дрожит, но паузы говорят сами за себя, – так и не… вернулся?

– Нет. Мэм.

На несколько мгновений в кабинете повисает тяжелая, почти гнетущая тишина. А потом она просит всё тем же ровным хриплым голосом, не давая слабины даже наедине с сыном лучшего друга.

– Ответь мне на один вопрос. Только честно, парень, мне не нужна очередная ложь во благо. Я переживу вторую войну?

– Да, мэм.

Она поднимает бровь – всего на мгновение, словно раздумывает, верить моим словам или нет, но я действительно не лгу – и вновь опускает глаза на пергамент.

– Жаль.

========== Самый темный час ==========

Прыгать через перила винтовой лестницы – это очень глупая идея. Даже если в спину летит с полдюжины Парализующих и прочей дряни. И особенно глупо прыгать с высоты десяти с лишним футов. Потому что я бессовестно заржавел, пока сидел в Хогвартсе на непыльной должности герболога, разгребая теплицы и муштруя Зубастую Герань. Ноги, конечно, не сломал – этого еще не хватало, лидер я Армии Дамблдора или не лидер? – но тряхнуло ощутимо. И, кажется, сломало два ребра. Не от приземления, а от догнавшего перед прыжком и зацепившего левый бок заклятия. С комкающих край рубашки пальцев закапали первые капли крови.

Долорес, будь она неладна. И будь проклят тот день, когда я вздумал разобрать старый хлам на чердаке Дырявого Котла. Хотел сделать жене приятное – не будет же она ворочать эти ящики и коробки со всяким мусором в одиночку, – а на деле вышли такие приключения, что до конца своих дней хватит. Вот теперь – точно хватит!

Жаль только, что я уже не успею сказать Авроре даже простое «спасибо». Если бы не ее Патронус, Амбридж и ее подручные уже линчевали бы меня в собственном кабинете. А теперь придется немного побегать за «ставленником этого предателя Дамблдора». Хотя это было ожидаемо. Само появление Амбридж в школе говорило о том, что за директора взялись всерьез, и рано или поздно она должна была начать действовать. Не из-за самодеятельности студентов, так по любой другой причине. Ей только повод дай, или она сама найдет его.

Одно радует – Гермиона довела до ума золотые галлеоны, а название «Армия Дамблдора» я подкинул самому себе еще на позапрошлом занятии дуэльного кружка, поэтому… смею надеяться, что в девяносто седьмом мы не пропадем. Мне бы еще успеть сказать ему, что не все так просто, как кажется, что его не обманули в очередной раз и что у профессора Ньюмана действительно нет другого выбора, кроме как исчезнуть, словно его и не было, но даже если я сейчас столкнусь с самим собой на выходе из школы, нужно быть редкостным безумцем, чтобы пытаться завязать разговор под свист летящих в спину заклинаний. Зацепят еще. Обязательно зацепят, потому что таким всё равно, кого бить: взрослых мужчин или пятнадцатилетних мальчишек.

Лишние секунд десять форы всё же оказались как нельзя кстати, когда петляющие коридоры остались за спиной, а впереди выросли темные двойные двери и показался край засыпанного снегом школьного двора. Ненавижу убегать по настолько открытому пространству. Шансы получить заклинанием в спину – с моей-то везучестью – увеличиваются до девяноста девяти процентов. Мерлин, где Колин, когда он так нужен? Его дымовые завесы на порядок лучше моих.

Поднимать дымовой заслон мне, впрочем, некогда, обойдемся и снежным. За ночь во дворе намело такие сугробы, что пара заклинаний превращают их в настоящую метель, в которой и дюжину Акромантулов не разглядишь, не то, что меня. У такой завесы только один существенный недостаток.

Очень холодно.

И времени всё равно не хватает. Мне бы остановиться хотя бы на минуту, чтобы вытащить Маховик, настроить его и… Мерлина ради, почему это было настолько ожидаемо?! Неужели теплицы – это единственное место во всей школе, куда меня может занести после уроков?!

– Мистер Лонгботтом, вернитесь в теплицу и заприте дверь! Немедленно!

Куда там! Стоит и смотрит на меня, как… как Невилл на всё неожиданное. И надо полагать, вид у меня тот еще.

– У вас… у вас кровь, профессор!

Да неужели? Нет, как же всё-таки тяжело иногда работать с детьми. Особенно когда тебе в затылок дышат министерские головорезы. Пока что я их не вижу, но думаю, что у меня меньше минуты.

– Слушай меня внимательно! Ты сейчас вернешься в теплицу, запрешь дверь и не выйдешь оттуда, чтобы ты ни увидел и ни услышал!

– Но… – вместо этого он делает шаг вперед, проваливаясь в рыхлый снег, и поднимает руку. Хочет помочь, но не знает, как.

– Никаких «но», Невилл! – правая рука у меня в крови, и проклятый Маховик выскальзывает из пальцев снова и снова, словно пытается спрятаться за воротом рубашки. Нет, так не пойдет. – Послушай… Послушай меня. Мне нужно, чтобы ты ушел отсюда. Ты не должен пострадать.

– Но я…

Не понимаю? Не боюсь? Никому не нужен? Готов поклясться, что в твоем «но я» было всё это сразу. Как же много мне еще нужно сказать, и как мало у меня осталось времени.

С Маховиком в руке эта мысль кажется еще забавнее. Времени никогда не бывает достаточно. И дышать становится всё тяжелее.

– Будет война. Можно сказать, что она уже началась и… И дальше будет только хуже. Но ты справишься. В какой-то момент тебе придется возглавить Армию Дамблдора и…

– Армию Дамблдора?! – переспрашивает он почти фальцетом, и мне хочется выругаться, но удается только со свистом выдохнуть. Не перебивай, мне и так… тяжело. И ох, не нравится мне, как он вцепился в палочку. А та и рада наконец ввязаться в сражение. Подожди, несносная деревяшка, будет тебе бой с темными силами, но не сегодня.

– Ты поймешь, когда… когда придет время, как бы… банально это ни… звучало. А теперь, пожалуйста, уйди… в теплицу.

Потому что через несколько секунд они уже будут в какой-то паре ярдов от нас, а я не уверен, что успею прикрыть нас обоих. Если меня здесь убьют… Да черт бы побрал вас всех, я один вышел против Волдеморта, когда все остальные едва не сдались, думая, что Гарри мертв! Я так просто не умру!

– Откуда вы знаете?!

Ответить я не успеваю. И отразить второе заклятие тоже. Только первое, потому что трачу драгоценные секунды на то, чтобы двумя взмахами палочки отшвырнуть это недоразумение в темнеющий у него за спиной проем и с грохотом захлопнуть дверь. Следующее заклятие бьет меня в грудь и швыряет спиной в снег, перебивая цепочку от Маховика. Вместе с выдохом во рту и на губах появляется ржавый привкус крови. Надо полагать, она решила не церемониться. Хотя чего еще ждать от человека, который натравил дементоров на пятнадцатилетнего подростка, прекрасно понимая, что мальчик может и не отбиться от этих тварей?

Проклятье… Не хватало еще позорно захлебнуться здесь собственной кровью. И я готов поклясться, что слышу звенящий вопль за захлопнувшейся дверью.

Не высовывайся, идиот. Я не смогу уйти, если ты окажешься в опасности. Просто сиди тихо, или я действительно захлебнусь. Кровь уже течет по подбородку из обоих уголков рта сразу, сочится струйками по груди, и на снегу расползаются неровные красные пятна.

– А, профессор! – звучит сквозь шум в ушах противный девчоночий голос. – А мы уж думали, что потеряли вас.

Она еще и издевается.

– Почти угадали… Долорес, – хриплю я и вижу краем глаза свое же лицо – распахнутый рот и белые от ужаса глаза – в окошке на тепличной двери. Амбридж в ту сторону даже не смотрит. Намеренно она чистокровного студента не тронет. Это ей не Гарри Поттер, который пусть и Избранный, но за которого никогда не вступятся опекуны-магглы. Кто ж не знает Стальную Августу Лонгботтом, женщину с непростым характером, но готовую порвать в клочья всякого, кто поднимет палочку на ее внука? – Счастливо… оставаться, – с трудом выдавливаю я, глотая кровь, и мокрые пальцы скользят по золотому кольцу вокруг крохотных песочных часов.

Маховик начинает вращаться.

И, черт возьми, выражение лица Амбридж стоило даже того, чтобы через мгновение удариться затылком о землю. Снега здесь еще нет, но небо гораздо темнее, чем было несколько секунд назад. Или это у меня тем… темнеет в глазах? Не… хорошо.

Не помню толком, как ухитрился встать, как накладывал заклинания – и снимал Трансфигурационные чары с лица, потому что лишние вопросы мне сейчас совершенно ни к чему, а даже если… если меня закинуло еще на двадцать лет назад, то меня тем более никто не узнает, – но помню, как споткнулся о каждую ступеньку хагридова крыльца и мешком ввалился в открывшуюся дверь. Как дошел до хижины, тоже не помню. Инстинкт, наверное.

– Ой-е, профессор, вы где же это так…? Говорил же вам, не ходите в лес без меня, вас же тамошние звери плохо знают. Погодите, я… я сча в замок сбегаю, жену вашу позову, шоб…

– Число, – хриплю я, падая на первый подвернувшийся стул и не слушая причитания Хагрида. Черт возьми, сколько у меня времени, прежде чем я позорно потеряю сознание от потери крови? Двадцать секунд? Десять? – Какое… сегодня число?

– Так ведь это… Двадцать пятое уж, Хэллоуин на носу.

– А год?

– Год? – теряется Хагрид и чешет рукой в затылке. Сам что ли… запамятовал? Быстрее, мне еще нужно… – С утра две тысячи пятнадцатый был.

Слава Мерлину, хоть здесь я не… Озадаченное лицо расплывается перед глазами, палочка выскальзывает из пальцев, но я еще успеваю додумать одну короткую мысль.

Кол… Нужна помощь.

А потом вижу – когда на мгновение возвращается зрение и шум лихорадочного сердцебиения в ушах, – как золотое кольцо Маховика катится по деревянному полу хижины, и песочные часы разбиваются под низким каблуком ковбойского ботинка.

Оно и к лучшему.

========== Разговор у камина ==========

Этот голос я узна́ю из тысячи. Потому что только этот голос говорит с таким кошмарным ирландским акцентом и маггловским матом через слово. Первое время мы не понимали и половины. А когда более-менее разобрались в… терминологии и отсылкам к кинофильмам, то решили, что лучше бы не понимали и дальше.

– Я тебя умоляю, ты от этого полувеликана добьешься целого нихрена! Он ничего не видел и ничего не слышал, а даже если бы и видел, то ничего бы не запомнил, потому что у него по жизни полный швах в башке! В общем-то, как и у Невилла! Разница только в том, что один всю жизнь какую-то дурь тайком в теплицах дует, а второй с драконьими яйцами балуется! Я, значит, сижу с руками по локоть в крови, а этот великовозрастный придурок… да, мать твою, он мне в деды годится, а мозгов у него меньше, чем у моего младшего! Которому семь лет! Ему бы и то хватило ума не причитать, как бы у него там паучок какой не пострадал. А этот идиот заткнулся только после того, как я пообещал спалить нахер весь этот лес вместе с его паучками, волчатками и прочей поебенью! Нет, я блядь не шучу! Паучки! Он вообще видел, какого размера жвалы у Акромантулов?!

– Хелицеры, – неожиданно вмешивается в этот поток ругани негромкий голос Демельзы.

– Да не ебет! – рявкает Колин, и она начинает смеяться. – Хоть клыки, на габариты это никак не влияет! Что? Нет, это я не тебе. Нет, это не Акромантул. Да ты издеваешься, что ли?! Я пятнадцать лет в должности аврора отпахал! Что я, по-твоему, не отличу Акромантула от удара Режущим?!

– Да я бы… еще в лесу от яда умер, – говорю – а точнее, хриплю – я и пытаюсь разлепить веки. Получается так себе.

– Слышь, я перезвоню. Этот любитель шляться по лесам снова с нами. Хорошо, я ему двину за тебя.

Не надо. Мне и без того… не очень. Потому что при первой же попытке сделать глубокий вдох в груди немедленно отозвалось резкой болью. Хотя если не двигаться, то вполне терпимо. Даже голова не гудит.

– Это несмешно! – почти кричит над самым ухом Ханна, и левую руку хватают две горячие дрожащие ладони. Ее лицо – первое, что я вижу, когда открываю глаза. Бледное, с трясущимися губами и полными слез глазами. И слова вырываются у меня прежде, чем я успеваю подумать, а стоило ли вообще это говорить.

– Прости, Ханни. Я думаю, нам нужно развестись.

Она замирает, словно мраморная статуя, на несколько мучительно долгих секунд – руки всё равно дрожат, но грудь резко перестает вздыматься в такт прерывистому дыханию и на лице застывает потрясенное выражение, – а затем вскакивает с дивана, отбросив мою руку, как ядовитого паука, и бросается прочь из комнаты. Колин смачно бьет себя ладонью по лицу. Левой, потому что в правой руке у него ополовиненная бутылка виски. Кажется, в этот раз я действительно переборщил со своим талантом попадать в неприятности.

– Ох, Невилл, – вздыхает Демельза – которая, по-видимому, единственный нормальный человек в нашем, прости, Мерлин, балагане – и встает со стула у камина, рефлекторно отбрасывая за спину прядь вьющихся каштановых волос. – Обязательно надо было…? – спрашивает она уже у самой двери, но не договаривает, давая возможность самостоятельно додумать, насколько неуместными были мои слова. А я запоздало замечаю последнего присутствующего в гостиной человека. Бабушка невозмутимо переворачивает страницу в журнале, поднимает на меня выцветшие до бледно-серого цвета глаза и говорит:

– Давно пора.

И это настолько неожиданное заявление, что я удивленно поднимаю брови и уточняю:

– И это… всё, что ты хочешь мне сказать?

– А на что ты рассчитывал? Твоя мать была мракоборцем, а ты женился на официантке и всерьез ждал, что я одобрю? В самом деле, Невилл? Или ты предлагаешь мне снова начать тебя воспитывать? Ты и в десять лет никогда меня не слушал. Что я, по-твоему, совсем старуха и не помню, как говорила тебе прочесть книгу по Трансфигурации, которую тебе привез дядя, а ты даже головы не поднимал от своих энциклопедий по Гербологии? Вот Лонгботтомов сразу видно, вы с рождения упрямые, как, прости, Мерлин, бараны. Что ты, что твой отец, что дед, покойся он с миром.

У нас с ней разный взгляд на мое детство и ее манеру воспитания, но такое действительно было. А еще этот монолог говорит о том, что она перепугалась едва ли не больше всех остальных. Она всегда выставляет виноватым меня, когда боится. Когда дядя Элджи столкнул меня в море в Блэкпуле, я, помнится, выслушал получасовую лекцию на тему того, что послушные дети не должны даже чихать без разрешения, не то, что выходить на пирс. В детстве меня это, конечно, здорово обижало. Потом привык.

– Это всё, конечно, очень интересно, Мэм, – вмешивается Колин, делая глоток из горла бутылки, – но можно мне немного подробностей об очередных неприятностях, в которые влип ваш не в меру одаренный внук?

– Безусловно, молодой человек, хотя я смею надеяться, что Невилл уже разобрался с ними самостоятельно, – соглашается бабушка и вновь опускает глаза на страницы журнала. – Он всё же не безнадежен.

Что-то мне подсказывает, что как только мы останемся наедине, она оторвет мне голову. Последний раз такое было во время Битвы за Хогвартс, когда она сначала говорила всем вокруг, что я достойный сын своего отца, а уже после боя начала кричать, что я хочу ее смерти. Я не хотел, но досталось мне всё равно знатно. Хотя тогда это было последнее, что меня волновало.

– Ну? – почти цедит Колин, запуская пальцы в и без того растрепанные длинноватые волосы. Обычно он так красуется, но точно не станет делать этого передо мной. Значит, по-прежнему нервничает.

– Ты… не поверишь, если я тебе скажу, – честно отвечаю я, пытаясь улечься поудобнее, и морщусь, когда в груди снова начинает ныть. Ну… Долорес.

– А ты попробуй, – ворчит Колин и садится на освободившийся стул задом наперед, складывая руки в клетчатых рукавах на высокой спинке.

С чего бы начать?

– Ты не помнишь, кто вел Защиту в девяносто пятом году?

– Конечно, помню, – возмущается Колин, и акцент у него прорезается еще сильнее. – Профессор Ньюман, кто ж его не помнит-то? Здоровый такой мужик был, со шрамом на лице. Отставной аврор, по-моему.

– И глаза у него были такие… синие-синие, – неожиданно добавляет Демельза, вновь появляясь на пороге и обнимая Ханну за плечи. Та смотрит в пол. И мне почему-то мерещится в этом взгляде что-то… демонстративное. Могу ее понять. Она ко мне со всей душой, а я… Устал.

– По Ньюману тогда все девчонки сохли, начиная с седьмого курса и заканчивая первым, – продолжает Демельза. – И каждая вторая говорила, что шрамы и седые виски – это чуть ли не эталон мужской красоты, – она смеется, когда Колин в шутку бросает на нее возмущенный взгляд, и вдруг замирает на середине движения, подняв руку и наставив на меня указательный палец, словно пистолет мужа. Тот – Колин, а не пистолет – успевает удивленно поднять широкую светлую бровь, а затем тоже переводит взгляд на меня, поднимает вторую бровь и выдает фразу, которая, пожалуй, идеально характеризует всю мою жизнь:

– Да-а-а, Невилл. Ну ты блядь Невилл!

========== Эпилог ==========

Полгода спустя.

Магическая подсветка развешена по всему двору, мерцает и переливается золотистым в ветвях яблонь с темно-зеленой в сумерках листвой, и этот золотой свет причудливо смешивается с последними лучами тонущего в море красного солнца. Через пару минут за пределами сада станет совсем темно, но пока что… В сплетении света вьющиеся пружинками короткие белокурые волосы слабо отливают в оттенок красного золота, а на щеках будто горит яркий румянец. Каждый раз, при каждой встрече, я смотрю на нее и думаю – вновь превращаясь в мальчишку-пятикурсника, – что такой красивой она еще не была. И сегодняшний не исключение.

Но она, кажется, куда больше увлечена завязавшимся за столом полушутливым спором. Начинает его Колин – впрочем, как и всегда, – но это один из тех редких случаев, когда мы действительно видим его перебравшим.

– Слушай, Зак, я тут что подумал…

– Мне уже страшно, – вставляет Захария, подпирая рукой белокурую голову. Поскольку пьян еще сильнее, а его в таком состоянии всегда клонит в сон.

– Вот смотри, – игнорирует его подкол Колин. – У тебя сын.

– Ну? – вяло соглашается Захария.

– А у меня дочь.

– И?

– К ней Хьюго Уизли лыжи навострил, – заявляет Колин таким тоном, словно речь идет об очередном Темном Лорде, а не о паре детей, которым еще нет и десяти. Все остальные хохочут – в том числе, и я, – а Демельза демонстративно закатывает глаза.

– Мерлин, бедный мальчик просто подарил ей одуванчик, а ты уже раздул из этого проблему века.

– Лучше я раздую ее сейчас, чем через десять лет ко мне заявится его папаша и тоже со словами «Вот смотри, у меня сын, а у тебя дочь»! И не говори мне, что ты хочешь породниться с этой компанией, я в жизни в такую чушь не поверю!

– А ты всё никак не можешь забыть, что они с Поттером не дружили с тобой в школе? – ехидничает Флинн – наше, как любит говорить Колин, неповторимое рыжее чудовище с крышей набекрень. Флинн, впрочем, не обижается, поскольку и сам прекрасно знает обо всех своих проблемах.

– Конечно! – пьяно фыркает Колин. – Я, значит, в Больничное Крыло с виноградом, а мне навстречу василиск. И как ты думаешь, этот козел хоть что-нибудь мне сказал, когда меня наконец расколдовали?

Захария недоуменно морщит лоб и замечает:

– Так василиски и не разговаривают.

– Да иди ты! – рявкает Колин, но Захария пропускает его слова мимо ушей, морщась от громкого разноголосого хохота.

– Нет, Кол, я прекрасно понимаю твои опасения, – отвечает он, когда становится потише. – Но тут нужно всё как следует обдумать. Сам знаешь, у меня чистокровная семья, сама Хельга Хаффлпафф в предках…

– А у моих детей в предках Годрик, – парирует Колин, что с его точки зрения куда весомее родства с Хельгой.

– Чего?!

– По моей линии, – вмешивается Демельза с негромким смешком, и Захария делает виноватое лицо.

– Точно. Ну, тебе можно, ты лапочка.

Демельза чуть поднимает тонкие темные брови, поворачивает голову к мужу и заявляет нарочито обиженным голосом:

– А ты мне никогда не говорил, что я лапочка.

Колин подпирает голову рукой, смотрит на нее несколько секунд и наконец уточняет:

– Ты сейчас серьезно?

И она вновь начинает смеяться.

– Вот видишь, – продолжает Колин, переводя взгляд обратно на Захарию. – Девочка из хорошей семьи, мать у нее чистокровная ведьма с отличной родословной. Да ты посмотри на эту дивную женщину, она ж явилась к нам прямиком из Корнуолла! Я не удивлюсь, если у нее и сам король Артур на пару с Мерлином в число предков затесались!

– Демельза-то из Корнуолла, – соглашается Захария. – А ты откуда?

Спрашивает, конечно же, в шутку, но Колин отпивает виски из квадратного бокала и невозмутимо отвечает:

– Да ты не знаешь, где это.

Джен смеется негромким заливистым смехом, отставляя бокал с вином, и обещает:

– Не переживай, Кол, если Зак откажется, я вашей девочке своего сына подгоню.

– Да? – тянет Колин с сомнением. – И она будет видеть его раз в полгода, потому что он постоянно будет зависать на работе, как ты? Я вот аврор, а и то чаще дома появляюсь.

– Почему раз в полгода?! – в шутку возмущается Джен. – Я всю прошлую неделю дома просидела!

– Да? И что делала?

– Не поверишь. Спала.

– С кем? – ехидно уточняет Флинн.

– Точно не с Невиллом, потому что он с Рождества из Хогвартса не вылезал, – вставляет Захария и тянется к ближайшей бутылке, чтобы плеснуть себе еще виски в опустевший бокал. – Как развелся, так и пошел… проводить время в компании семикурсниц. Они ему, говорят, теперь проходу не дают.

– Да причем здесь…? – возмущаюсь уже я – вот их иногда хлебом не корми, но дай какую-нибудь гадость ввернуть, – а Джен вдруг опускает накрашенные глаза и вновь тянется рукой к бокалу, словно эта шпилька могла всерьез ее смутить.

– Не трогай Невилла, – вмешивается Колин со смешком. – Судя по тому, что он творит, ему лучше вообще из теплиц не выходить. А то найдет еще какой-нибудь неисправный портал, и мы его вообще больше не увидим.

– А я так и не понял, как тебя угораздило отмотать двадцать лет, – вставляет Флинн, отбирая у Захарии бутылку. – Это что за Маховик Времени такой интересный?

– Да я сам не понял, – потому что я всё-таки герболог, а не специалист по перемещениям во времени. – Это какая-то древняя модификация, собранная еще в середине восемнадцатого века. Один оборот – десять лет. Мне еще повезло, что он всего два раза повернулся, а то могло и к Основателям забросить.

– А как он гасит влияние хронопотоков на организм? – спрашивает Джен, вновь поднимая на меня зеленые глаза. – После переброски на, допустим, n-ное количество лет в прошлое при возвращении неизбежно происходит старение на это же n-ное количество лет. Специалисты по Магии Времени столетиями искали способ свести это воздействие к нулю, но прежде удавалось только снизить его процентов на пять-десять, не более.

Что, прости? И, судя по всему, не только у меня на лице сейчас написано, что я не понял и половины сказанного.

– Ну ты, мать, загнула, – подтверждает это предположение Колин, и Джен весело хмыкает.

– Невилл должен был постареть на двадцать лет, когда вернулся обратно. Или, в лучшем случае, на… восемнадцать. А вам пить надо меньше, друзья мои, раз вы уже настолько элементарных вещей не понимаете.

Это что ж получается, я еще легко отделался? Пятьдесят шесть – это, конечно, не дремучая старость, но такому повороту ни один нормальный человек не обрадуется. Да и ненормальный тоже.

– Должно быть, это какой-то утерянный экспериментальный образец, – продолжает рассуждать Джен, заинтересованно хмуря светлые брови домиком. – В Отделе Тайн его бы с руками оторвали, чтобы понять, как он работает. Отдашь?

– Мы его доломали, – честно отвечаю я. Отдавать там толком и нечего, песочные часы рассыпались в стеклянную пыль.

– Неважно, – отмахивается Джен. – Если удастся разобраться в остаточных следах магии, это, черт возьми, будет прорывом в Магии Времени. На практике его применять всё равно не станут, но для науки…

– А я думал, путешествия в прошлое больше, чем на сутки, запрещены в принципе, – спорит Флинн, который явно разбирается в таких тонкостях лучше меня. – Я имею в виду, намеренные. Помнишь тот случай с…

– Элоизой Минтамбл в конце девятнадцатого века? – перебивает его Джен. – Так бедняжку забросило аж на пятьсот лет назад, в 1402 год. После этого-то все эксперименты и прекратились, потому что ее вмешательство стерло двадцать с лишним человек, а по возвращении она как раз таки постарела на эти пятьсот лет. А уж как время после этого лихорадило! По данным Отдела Тайн, вторник тогда тянулся двое с половиной суток, а четверг прошел всего за четыре часа. Чуть Апокалипсис в миниатюре не случился.

В этот момент все, разумеется, смотрят на меня.

– Вы думаете, что я еще где-то…?

– Накосячил? – хмыкает Колин, допивая виски из своего бокала. – Если и так, то это сможешь заметить только ты сам, потому что ты единственный, у кого не изменились воспоминания.

– Глупости, – отмахивается Джен и смотрит на маленькие наручные часы на левом запястье. – Серьезные временны́е парадоксы без внимания не останутся. Мы же не о спасении гиппогрифа говорим, – фыркает она с нескрываемым сарказмом и встает из-за стола, снимая со спинки своего стула легкую кожаную куртку. – Ладно, ребят, вы извините, но я побегу.

– Зачем, твой пацан же в Хогвартсе? – спрашивает Захария, почти кладя голову на стол. Сдается мне, вот он сегодня уже никогда не пойдет.

– А это здесь причем? – хмыкает Джен, набрасывая куртку и застегивая молнию до середины. – Я просто выспаться хочу.

– Тебя проводить? – спрашиваю я и понимаю, что все опять смотрят на меня. С такими ехидными друзьями никаких врагов не надо, хоть вообще из Хогвартса не высовывайся. Но она только пожимает плечами, и накрашенные ярко-красной помадой губы складываются в почти робкую полуулыбку.

– Проводи.

Колин делает многозначительное лицо, когда Джен уже поворачивается к нему спиной, и я готов поспорить на свою зарплату за полгода, что Демельза пинает его под столом.

Поначалу мы идем в молчании. Неловком, как у пятнадцатилетних школьников. Хотя лично я в пятнадцать и подойти бы к ней не решился.

– Ну… как жизнь? – спрашивает Джен, когда дом с садом остаются за поворотом проселочной дороги и та выходит к самому морю, лениво плещущемуся в темноте в какой-то паре ярдов от нас. На самом деле, никакого смысла в этом провожании нет. Она могла трансгрессировать, едва выйдя на дорогу.

– Да как обычно. Работаю. Все равно делать больше нечего. А у тебя?

– То же самое, – она вновь замолкает на несколько секунд – ночной ветер робко трогает светлый завиток волос у правой щеки, – прежде чем осторожно задать еще один вопрос. – Как Ханна?

– Трудно сказать, – честно отвечаю я. – Думаю, она меня ненавидит. Но… по правде сказать, ей стало гораздо легче.

– Теперь не нужно проверять каждую женщину, с которой ты заговорил? – хмыкает Джен и тут же одергивает себя. – Прости. Это ее дело.

– Она что-то…?

– Да как сказать.

– Скажи, как есть, – предлагаю я и убираю левую руку в карман брюк. Раз уж тут ночь, море и такая тихая ирландская глубинка. Иными словами, самое время для фокусов, которые и пятикурснику чести бы не сделали.

– Пару лет назад у нас состоялся забавный разговор, – пожимает плечами Джен. – Она решила, что я хочу тебя отбить, – и останавливается, поворачиваясь ко мне лицом. Зеленые глаза блестят в темноте, как пара драгоценных камней – потому что я никогда не умел красиво говорить и уж тем более делать достойные комплименты, – а в ставшем совсем тихим голосе звучат интонации, которых я никогда прежде от нее не слышал. – Знаешь, а мы ведь думали, что его… что тебя тогда убили.