Текст книги "Конец игры (СИ)"

Автор книги: Atenae

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Заслонка у печки была перекошенная, как всё в этом домишке, осевшем на левый угол, а потому не закрывалась плотно. И это тоже было хорошо. Печку Жан растопил не так давно, дрова еще не прогорели в золу, головни должны оставаться. Ему и одной хватит.

Аккуратно опустился на колени, прихватил стянутыми за спиной руками кочергу, не сразу зацепил дверцу, осторожно потянул. Пальцами было бы легче, но совать голые руки в жар, не видя, что делаешь, было неразумно. Ему и без того предстояло потрудиться, чтобы не сжечь ни руки, ни всю эту хибару.

Хорошая головня обнаружилась у самой дверцы. Он подцепил её уже куда ловчее и вытянул наружу. Головешка выползла из печки в компании мелких углей, обильно просыпавшихся ему на правое колено, прожигая брюки. Штольман шумно выдохнул и дёрнулся, спеша стряхнуть. Движение вышло резким, боль рванула едва подживший бок. То ли еще будет! Ему повезло ещё, что каким-то чудом нож француза попал в одно из редких мест на теле, где не было ничего жизненно важного.

На земляном полу угли быстро дотлели, но головня продолжала мерцать весёлым огоньком. Яков опустился на пол, приблизив к ней руки, стараясь не коснуться огня голой кожей запястий, но с первого раза промазал и снова громко выдохнул. Со второй попытки вышло удачнее, хотя и больно, конечно.

Когда веревка, наконец, подалась, он с удивлением обнаружил, что запястьям досталось не так сильно, как опасался. И это тоже хорошо. Ангелы его хранили? Или Анна Викторовна духов послала?

Снова встал, разминая ноги, и побрёл в свой холодный угол, где в охапке сена вот уже два дня пряталась невероятно нужная вещь – обломок ружейного шомпола. Он долго мучился, гадая, что приспособить, пока не заприметил его под топчаном, на котором обитал Лассаль. А потом совсем уже неимоверно долго и терпеливо ждал с закрытыми глазами, опасаясь, что Жан по его горящему взгляду угадает, что он для себя нашёл. И завладел сокровищем, едва только француз за водой отправился.

Обломок был в пядь длиной, вполне для его целей достаточно. Придерживаясь рукой за стену (шатало всё же изрядно) Штольман добрался до входа и сунул обломок в щель между дверью и косяком. Крюк подался сразу, выскочив из петли, и дверь со скрипом растворилась.

Запор на двери он изучил в первый же день, когда Лассаль вывел его наружу. Массивный кованый крюк, опускающийся в петлю из толстого гвоздя. При желании дверь можно было вышибить плечом, вот только желания такого не было – ему даже походы на двор два раза в день давались пока с трудом.

Француз выводил его, развязывал и оставался поодаль, наблюдая. Даже револьвер не доставал, уверенный, что пленник не сбежит. А куда ему бежать – по морозу даже без сюртука и жилета, в одной заскорузлой от крови рубахе? В одну из таких прогулок Штольман и заприметил свою конечную цель – топорище, казавшееся из-за колоды у поленницы. Всё верно, не ножом же Лассаль дрова колол. Щепьём был обильно усеян свежий снег у поленницы.

Кочерга, головня, щомпол, топор – у него было всё, что нужно, всё дожидалось часа на своих местах, а Штольман просто до поры отдыхал, набираясь сил, потому что бить предстояло наверняка. Это Пётр Иваныч у нас хват, должно, и топоры метать умеет. Яков Платоныч больше по сыскной части.

«Что, сударь, не ждали Дон Кихота с топором? Это вам не Прованс, это Россия, любезный! ”

Штольман медленно вернулся в дом со своим оружием, аккуратно шомполом опустил крюк на место, заперев дверь, и растянулся на соломе. Только не уснуть! Все эти эволюции его изрядно измотали.

Уходя в город, Жан отсутствовал обычно часа по три. Выходило, что хибара хоть и в лесу, но от города весьма недалеко, потому что о лошадях француз не заботился – ходил пешком. Сегодня мог задержаться подольше, но всё равно, похоже было на то, что время подходило к концу. Яков всё же задремал, но очнулся тотчас, когда снаружи послышался скрип снега под ногами идущих. Встал на ноги слишком резко, так что помутилось в глазах, вжался плечами в угол, держа руки за спиной, чтобы не показывать оружие до поры.

Француз вошёл первым, потом приглашающе качнул револьвером – и в дверях показалась Анна. Яков на мгновение забылся, жадно вглядываясь в любимое лицо, чтобы разглядеть, что с ней сделали долгие дни разлуки. И сердце дрогнуло при виде повзрослевшей Анны, входящей со спокойным и яростным лицом. Он мог быть спокоен. Это была ЕГО ЖЕНЩИНА. Никому другому с ней не совладать. Да и у него – не сказано, что получится.

– Вот он – ваш Рыцарь Печального Образа, Анна Викторовна. Жив, извольте видеть! – иронически сказал француз, указывая револьвером.

Анна бросила Штольману торопливый, успокаивающий взгляд: «Всё потом!» – и обернулась к Лассалю.

– Возьмите вашу папку.

Она, действительно, её принесла. А еще зачем-то палку Виктора Ивановича, которую теперь перехватила поудобнее. И продолжала стоять между ним и Лассалем, словно могла защитить.

– Отойдите, Анна Викторовна, – сквозь зубы приказал Штольман.

– И не подумаю! – упрямо бросила она, не оборачиваясь.

Он начал злиться. Её стараниями весь его выношенный план летел ко всем чертям.

– Не время спорить. Это не дуэль и не князь. Господин Лассаль вначале застрелит вас, а потом меня.

Усмешка француза говорила о том, что именно так он и собирается сделать, просто забавляется их перепалкой.

– Я бы не стала с этим спешить, господин Жан, – насмешливо произнесла Анна. –Лучше бы в папку для начала заглянула.

Выражение на лице убийцы сменилось мгновенно, он замешкался, пытаясь увидеть содержимое папки, не выпуская оружие из рук. И в тот же миг получил точный удар тростью по руке, державшей револьвер, а потом сильный тычок в живот. Анна сделала выпад, как заправский фехтовальщик.

Штольман поразился ей – в который уже раз, но осмыслять было некогда. Она дала ему мгновение, так необходимое, чтобы преодолеть три шага, отделяющие его от убийцы. К сожалению, она всё ещё оставалась на дороге, и он отшвырнул её в сторону, убирая с линии огня. А когда француз запоздало начал поднимать револьвер, всё же метнул свой топор.

Баланс у топора был хороший, лезвие вонзилось, но не в лоб, как он рассчитывал – только в плечо. В лоб мгновением позже попала пуля. В дверях стоял запыхавшийся и испуганный Коробейников.

– Анна Викторовна!.. Яков Платоныч, вы живы?

– Жив, – прохрипел Штольман, падая на колени. Чрезмерное всё же было усилие в его состоянии. – Будь я мёртв, меня нашли бы гораздо быстрее. Не ушиблись, Анна Викторовна?

И только тогда решился на неё посмотреть. И задохнулся – столько в этом лице было всего разом: и облегчение, и гнев, и нежность, и запоздалая тревога. Кажется, она ещё и смеялась сквозь слёзы.

Подниматься с пола Яков не спешил. На коленях заслужить прощение всё же легче будет.

========== Смерть надворного советника ==========

Всё было не так. Всё было ужасающе, катастрофически не так! Только Анна пока понять не могла, почему так происходит.

Ведь вначале её затопило безудержное чувство облегчения и счастья. Счастье было вот оно: стояло на коленях, кренясь всё сильнее, и держась ладонью за левый бок. Выпростанная сорочка с этого боку совсем задубела от запёкшейся крови, и Анна с содроганием кинулась смотреть, не проступает ли между пальцами свежая. В хижине становилось всё темнее, но, кажется, ничего там не проступало. Рука Якова оторвалась от бока, пальцы стиснули ладонь Анны – они были сухими и тёплыми. Она обвила руками его широченные плечи, подпёрла собой, не давая упасть, и несколько мгновений наслаждалась звуком шумного, горячего дыхания, согревавшего ей шею. Потом подскочил Коробейников, помогая подняться:

– Яков Платоныч, всё же мы вас нашли! Верите ли: весь лес прочесали.

– И шли, похоже, берегом Финского залива? – осведомился Штольман, и на лице появилась знакомая усмешка.

Анна на миг задохнулась:

– Яков Платонович, вы… вы… невозможны!

Она вновь обрела Штольмана, а с ним всю его несносную насмешливость. Боже, какое блаженство!

Когда они усадили его возле стола, сыщик приказал:

– Антон Андреич, обыщите здесь всё.

Он пытался разжечь керосиновую лампу, но пальцы плохо слушались. Анна вынула у него спички, разожгла сама. А потом встала подле, чтобы каждый миг ощущать тепло его тела, и почти бессознательно принялась гладить жесткие завитки волос. Прежде всегда аккуратно причёсанные, сейчас они торчали в разные стороны. Яков снова нашёл её руку, поднёс пальцы к губам.

Она диву давалась, как у неё хватало сил держаться приличий в присутствии Коробейникова: не плакать навзрыд, не зацеловывать усталое любимое лицо.

Антон Андреич деловито сновал по хижине, стараясь не глядеть на них.

– Анна Викторовна, дайте мне папку, – попросил Штольман.

Она оторвалась от него, нагнулась над мёртвым Жаном, странно не испытывая никаких эмоций по поводу человека, пытавшегося их убить, собрала листы, рассыпавшиеся по полу, когда она ткнула француза тростью.

Интересно, что Яков о ней подумал?

Коробейников в этот миг подумал о том же:

– Удивляюсь я вам, Анна Викторовна! Как ловко вы его пырнули!

– Папенька у меня был лучшим фехтовальщиком полка, – небрежно сказала она.

– А вы вся в него! Яков Платоныч, вы бы теперь поосторожнее.

– Что? – мрачно спросил Штольман.

– Виноват-с!

Анна рассмеялась, подавая сыщику бумаги. Он открыл папку, бегло пробежал глазами первый лист, и левая бровь изумлённо поползла вверх. Лихорадочно перелистал, перебирая содержимое, потом поднял глаза и уставился на Анну с неподражаемым выражением. Ей вдруг стало очень легко и радостно от этого выражения.

– А Виктор Иванович без этих бумаг точно обойдётся?

– Это черновики, – непринуждённо сказала она. – Но вы правы: лучше их вернуть.

– Интригуете вы меня, Анна Викторовна, – знакомо произнёс он, и улыбка на лице стала заметнее.

Коробейников тем временем отыскал в углу саквояж и вытащил его на свет:

– А вот тут что-то интересное, Яков Платоныч, взгляните!

В саквояже также были бумаги: чертежи, перевязанные бечёвкой. Толстые пачки денег: рублей поменьше, больше фунтов. Когда Штольман извлёк их, Анна увидела корешок знакомой синей тетради.

– Тетрадка Элис здесь, у Жана? А вы обвиняли в этом князя. Кирилл Владимирович был здесь не причём!

Штольман устало махнул рукой:

– Никогда мне вас не убедить, Анна Викторовна.

– Жан Лассаль служил князю, – напомнил Антон Андреич, продолжая рыться в углу.

– Скорее наоборот. Это князь служил Лассалю. Хотя и не знал этого, полагаю.

Анна озадаченно села, удивлённо глядя на Штольмана. Она верила ему всегда и во всём, безоговорочно, в одном только вопросе расходясь. Не получалось у неё поверить в вину Кирилла Владимировича, даже после жестокого его потустороннего розыгрыша. Она сама не понимала, почему.

– Он проговорился, что приехал в Россию семь лет назад – как раз в год смерти Лоуренса. Князь проходил тогда свидетелем по делу, но алиби у него было железное – при дворе был. А вот Жан вполне мог находиться в Затонске. Я почти уверен, что Лоуренса застрелил именно он. В протоколе говорилось, что выстрел прозвучал, когда была дана команда не стрелять, и полковник сложил оружие.

– Но зачем ему?

– Лассаль был шпионом, полагаю, что британским. Именно он руководил всей сетью, а Нина и князь выполняли то, что от них требовалось, и решали его задачи. Когда князь собрался продолжить нашу дуэль, Жан его убил.

– Но почему? – ошарашено спросила Анна. – Он хотел спасти вас? Неужели из-за Нины?

– Моя смерть от руки князя привлекла бы к ним лишнее внимание. Он не мог этого допустить, когда операция с английским химиком подходила к концу.

Антон Андреич поднялся во весь рост, держа в руке какую-то тряпку.

– Химика убили. Мы нашли его тело у дороги, возле Михайловской усадьбы.

Штольман кивнул:

– Что-то в этом роде я предполагал. Жан был раздражён, словно всё идёт не так. Будь у него Браун, он не цеплялся бы так за папку с его бумагами. Думаю, его задачей было захватить Брауна живым.

– Определенно-с, – откликнулся Антон Андреич. – И захватил, пожалуй. Но англичанин спрыгнул из экипажа и попытался бежать. Тогда его застрелил кто-то из адептов – возможно, тот самый, которого мы нашли потом в овраге.

– Не исключено, – согласился Штольман. – Они там все – редкостные гиганты мысли.

Анна задумчиво теребила мочку уха:

– А потом Магистр захватил меня и потребовал вызвать ему Люцифера.

– Видимо, чтобы Люцифер защитил его от гнева Жана? Не сказано, что справился бы! – хмыкнул Штольман.

– Ну да! – подтвердил Коробейников. – С Лассалем только Анне Викторовне под силу было совладать.

– Ну, вы, Антон Андреич, поставили в этом шпионском деле хорошую точку.

Коробейников благодарно кивнул и зарделся от внезапной похвалы начальника.

– Кстати, ваш жилет, Яков Платоныч, – сказал он, подавая Штольману найденную тряпку.

В тот миг всё было ещё прекрасно. Катастрофа разразилась в следующий.

– А как вы нас нашли так вовремя? – спросила Анна у Коробейникова.

– Случай вершит судьбами людей! Мы начали прочёсывать с внешнего круга, постепенно возвращаясь к городу. Никаких следов, разумеется. А потом, когда оставалось всего ничего до этого домика, я заметил тропинку, протоптанную в снегу. А на тропинке – следы женской юбки. Простите, Анна Викторовна, я запретил вам участвовать в поисках, значит, это определённо были вы! Я не знаю другой женщины, которая стала бы бродить в сумерках по сугробам в лесу. Тогда я отпустил городовых и помчался по вашему следу.

– Отпустили городовых? – внезапно хрипло спросил Штольман.

Начальник и подчинённый встретились глазами и несколько мгновений пристально смотрели друг на друга.

– Значит, ордер на мой арест не отозван, – почти утвердительно сказал сыщик.

Антон Андреич покачал головой и переглотнул, словно в горле ему что-то мешало.

– Никак нет-с.

Штольман мотнул головой, как делал всегда, когда был раздражён.

– Но почему, Яков Платоныч? – спросил Коробейников почти шёпотом. – Вас-то за что?

– Я слишком много узнал. С таким знанием долго не живут. Слишком много людей было втянуто в это дело. И всё – ради этого, – он кивнул на кипу бумаг на столе. – И ради документов из папки Брауна.

У Анны перехватило дыхание, в ушах зазвенело. Она нервно оглянулась и увидела у дверей дух Лассаля. Он ухмылялся ей. Потом вдруг хижина исчезла, а перед глазами встала картинка из какой-то ещё не сбывшейся жизни: узкий канал, облицованный гранитом и стиснутый по обе стороны высокими домами. Яков бежит по набережной канала с пистолетом в руке – туда, где за аркой открывается замёрзшая гладь большой реки. Выстрел. И вот уже самый любимый человек на свете лежит ничком, и кровь, расплывающаяся под его головой, топит рыхлый снег…

Когда она очнулась, за руки её держали оба: Штольман и Коробейников. И выражение на таких разных лицах было совершенно одинаковое.

– Что случилось, Анна Викторовна?

– Н-ничего… – пробормотала она. – Пока ещё ничего. – И попыталась улыбнуться им, только губы не слушались.

Где он был – тот канал, та широкая река? Что это был за город, в который Якову ни за что нельзя приезжать? Как плохо, что она ничего не видела, кроме родного Затонска!

Штольман помрачнел и выпустил её. И больше не касался. А ей именно сейчас так нужны были его прикосновения. Она стиснула его большую ладонь, горячо вглядываясь в лицо, но он старательно избегал её взгляда.

Ей стало страшно. Ещё страшнее, чем от самого видения. Так уже было. Когда? Тогда тоже назревало что-то непоправимое, что он решил встречать в одиночку.

Она вспомнила. Допрос после ареста Тропинина. Она ходила взад-вперед у камина и пыталась поймать взгляд Якова Платоновича, а он говорил с убийцей и не смотрел на неё. Он был очень усталый, слова срывались с губ через силу. Теперь она знала, что тогда он уже получил вызов от князя и заканчивал последнее дело, зная, что утром его не станет.

И в этом была виновата только она – Анна!

В те дни она решила, что хватит с неё безнадёжного ожидания – она может жить без Штольмана. Дяде прислали приглашение в дом Гребневых, но сам он не смог поехать – задержали дела присяжного заседателя. А племянницу отправил, и она поехала туда довольная, что, наконец, обретает общество нормальных людей – не только духов и полицейских. Но потом Гребнева убили, и приехал Штольман. Она была тверда в своём решении обрести самостоятельность, и не позволила ему приблизиться к себе, хотя он попытался это сделать, когда отогнал от неё учителя Семёнова. Сказала, что ничего не случилось. Он принял её ответ, он всё время был на дистанции, но она ни на одно мгновение не смогла забыть о нём. Особенно когда разговаривала с господином Чеховым и вдруг поймала на себе безнадёжный взгляд совершенно измученных глаз. Она испугалась тогда, поспешила сбежать от литератора, но не приблизилась, не отогрела, не успокоила… И едва не потеряла любимого человека навсегда.

Сейчас лицо у него вдруг сделалось совершенно таким, как тогда. Только Анна уже знала, что это выражение означает.

– И что теперь, Яков Платоныч? – тихо спросил Коробейников, садясь напротив начальника.

– Вы же сами всё понимаете, Антон Андреич, иначе зачем отпустили городовых. Надворный советник Штольман должен исчезнуть. Вместе с этими бумагами, будь они прокляты! Слишком много вреда они принесут, попади в чьи-то руки.

– И что?.. – безнадёжно повторил Коробейников, словно боясь принять действительность.

– Труп у нас есть. Осталось сделать так, чтобы его не опознали.

– Керосин?

Штольман утвердительно кивнул.

– Бумаги возьмём с собой. Я должен их изучить, пока есть время.

Он начал подниматься из-за стола. Анна подхватила его под локоть, упрямо заглядывая в лицо. Ему не удастся от неё избавиться. Теперь он не будет один. Никогда!

Поравнявшись с трупом Лассаля, Яков вынул из кармана окровавленного жилета серебряный брегет, щёлкнул крышкой. На крышке с внутренней стороны была гравировка: «Я.П.Штольманъ»

– Вот вам и доказательство, Антон Андреич. Завтра, когда вы «меня» найдёте, оно убедит всех сомневающихся. Давайте сено и лампу.

– Погодите, – остановил его помощник. – Мороз на улице, а вы не одеты. – Он принялся стаскивать с покойника пальто. – Вот! Правда, его тут кто-то топором попортил.

– Пока сойдёт, – хмыкнул Штольман. – А завтра поедете ко мне и под видом обыска конфискуете весь мой гардероб.

Коробейников только кивнул.

***

Когда занялся пламенем уже весь покосившийся домишко, они побрели к дороге, поддерживая Штольмана с двух сторон. Снег, начавшийся с вечера, валил всё гуще.

– Это хорошо! – пропыхтел Антон Андреич. – Следы заметёт.

У лабазов Коробейников сторговал у пьяного извозчика пролётку за пять рублей.

– Завтра у вокзала заберёшь, любезный! – отмахнулся он от воплей: «Барин, да как же-с!»

Штольман устроился в пролётке и задремал, сидя ровно и не касаясь Анны Викторовны. Она сама взяла его руку и грела в своей, сняв перчатки.

У вокзала Коробейников обернулся на козлах:

– Теперь куда?

– На Столярную, – тихо сказала Анна, чтобы не разбудить любимого. – Сейчас там никто не будет искать.

Антон Андреевич кивнул. После отъезда Увакова, кажется, никто не интересовался тайной квартирой Штольмана.

Но тут Яков открыл глаза и возразил:

– Вперед отвезем Анну Викторовну. Ночь на дворе, Мироновы волноваться будут. И заберем бумаги химика. Не хочу оставлять их у вас дольше, чем нужно. – мягко сказал он ей.

И улыбнулся такой далёкой и всепрощающей улыбкой, что у неё чуть сердце не остановилось. Так он уже улыбался ей – утром после дуэли.

«Значит, так, Яков Платонович? Вот, значит, как?»

========== Духи говорят ==========

Не стоило ехать на Столярную, но вариантов у него больше не было. Не в номера же, где каждая собака могла его узнать, несмотря на отросшую бороду. Но о Столярной знала Анна Викторовна. И завтра она туда непременно придёт.

Однажды он уже сделал то, на что не имел ни малейшего права. Порыв страсти, толкнувший их друг к другу, был взаимным, и Штольман ни о чём не жалел. Но тогда он хотя бы существовал, у него было лицо и имя. Теперь все пути назад были отрезаны, а мосты сожжены. Завтра Коробейников найдёт обугленные останки, и надворного советника Штольмана окончательно не станет. А дальше что?

Об этом спросил его и Антон Андреевич, когда довёл до дверей потайной квартиры:

– Что дальше, Яков Платонович?

В руке помощник держал папку, которую Анна передала им у дома Мироновых. Её взгляд требовал ответов, обещаний. Она стояла там, у ограды, совсем рядом, но он не позволил себе прикоснуться. Ему казалось, что от неё вокруг разливается тепло. Хотелось просто прижать её к себе, чтобы смягчился взгляд этих синих глаз, чтобы отпустило звенящее напряжение, накалявшее воздух.

Он молча улыбнулся ей, и она ушла за ворота, не промолвив ни слова. И стало очень холодно…

Совсем недавно он вдруг узнал, какая она сильная. Может ли он требовать от неё ещё большей силы, заставляя делить с ним неопределённость и неизвестность? Или милосерднее исчезнуть, чтобы когда-то она могла связать жизнь с другим? С тем, кто сделает её счастливой?

Рано утром через Затонск проходит московский поезд. Анна будет еще спать в своей постели. Его могут искать на западной границе Империи, и потому он поедет на восток. Купит билет в общий вагон. Худой и небритый он сойдёт за мастерового. Картуз, сапоги и армяк изменят его до неузнаваемости. Он затеряется среди людского гомона в зелёном вагоне, быть может, найдёт место, чтобы лечь, и забудется глухим сном без сновидений. Версты будут бежать за окном, отдаляя его от своего сердца, навсегда оставшегося в Затонске. Дальше жизнь не имела ни звука, ни вкуса, ни красок. Почему-то ему казалось, что с этого поезда он уже не сойдёт.

И, может быть, духи расскажут ей об этом…

Не дождавшись ответа, Коробейников просто прошёл с ним в квартиру, довёл до кровати, вопросительно заглянул в лицо.

– За доктором?

Штольман отрицательно качнул головой, потянул к себе папку Брауна.

– Прочтите, Антон Андреевич.

Помощник плотно задёрнул шторы, зажёг свечу на столе и принялся сосредоточенно читать, хмуря чистый лоб.

«Хороший мальчик!» – вспомнилось Штольману.

Да, в этом городе ему несказанно повезло. Хороший мальчик. Хорошая девочка. За несколько месяцев рядом с ними он словно прожил целую жизнь и сам стал каким-то другим, а каким – не мог понять до конца. Наивным, быть может. Эти двое научили его верить в чудеса. И он всё еще бессознательно ждал чуда, хотя весь опыт его прежней жизни убеждал, что чудес в этом мире быть не может.

«– Ты же знаешь, что я не верю!» – сказала Нина с улыбкой.

«– Я тоже не верю!» – ответил он ей.

А была ли это правда? Часто ли они говорили друг другу правду? Иногда. Чтобы ранить друг друга больнее. С Ниной правда была не нужна и опасна.

Он думал, что последняя страница этого романа перевёрнута, когда сжёг её фотокарточку. Но она снова вернулась в его жизнь, чтобы он убедился, что сам стал другим. Окончательно он закрыл эту книгу сегодня, когда опустил на труп подаренный ею брегет. Яков Штольман, которого она знала, умер. Оставался кто-то другой – с его лицом и фигурой – неясный, неопределённый для себя самого. Кто он теперь? Зачем он?

Коробейников оторвался от бумаг и уставился на бывшего начальника. Юное лицо казалось усталым, потерянным. Повзрослевшим.

– Как же это, Яков Платонович?

И теперь он уже не мог сказать: «Не берите в голову, Антон Андреевич. Всё образуется!»

– Как бы вы поступили с этим?

Антон Андреевич задумался лишь на мгновение.

– Сжечь!

– Согласен. Выполняйте!

Он всё ещё по привычке отдавал приказы, а Коробейников ещё по привычке повиновался.

Листы с результатами исследований Брауна один за другим исчезали в печке. Антон ворошил кочергой золу, чтобы лучше горело. Штольман встал, опорожнил саквояж, и в печку отправились чертежи инженера Буссе и тетрадь Лоуренса. На столе оставались только пачки банкнот.

Коробейников подкинул в топку дров и закрыл дверцу, откладывая кочергу. Печка громко загудела, пожирая дрова, точно обрадовалась, что ей больше не скармливают опасные секреты.

– Всё, Яков Платонович. Что теперь? – вопреки обыкновению, он был не слишком речист этим вечером.

Штольман длинно выдохнул.

– На моё место уже прислали кого-нибудь?

– Никак нет-с.

– Думаю, Трегубов поставит вас заведовать сыскным отделением. В помощники возьмите Ульяшина. Он уже почти так же хорош, как были вы.

На лице помощника был такой громкий вопрос, что не услышать было невозможно. Как на него ответить?

– А вы?

Он снова тяжело выдохнул:

– Затеряюсь и постараюсь выжить.

Коробейников встал, решительно сложил деньги в саквояж и пододвинул его бывшему начальнику:

– С деньгами выжить легче.

Штольман молча кивнул. В самом деле, не предъявишь же их в отделении. Слишком много вопросов.

Антон Андреевич мялся и явно хотел спросить о чём-то ещё.

– А… Анна Викторовна?

Яков сам не знал ответа на этот вопрос.

– Имею ли я право тянуть её во всё это?

– Никакого! – уверенно ответил Коробейников.

***

Анна Викторовна появилась, едва рассвело. Ворвалась, грохнув огромным чемоданом, и поставила его поперек двери, словно Штольман был котом, норовившим прошмыгнуть у неё между ног на улицу.

– Что? – резко сказала она. – Не получилось сбежать?

В лице её было что-то такое… – как тогда, когда она отвесила ему пощёчину.

Штольман вздохнул.

– Здравствуйте, Анна Викторовна!

Он поднялся, чтобы принять её пальто. Под его руками напряжённые плечи слегка расслабились. Она обернулась и уткнулась в него, как обиженный ребёнок.

– Как вы могли?

– Да что я мог, Анна Викторовна?

– Вы собирались уехать, не сказав мне ни слова!

– Собирался, – покаянно сказал он.

Её волосы пахли морозом, но макушка была тёплой, губы отрывать не хотелось.

– И вам совсем не стыдно?

Тонкие руки обхватили его за шею, лоб уткнулся в колючий подбородок, мокрые ресницы щекотали кожу.

– Стыдно.

Он целовал холодные с мороза пальцы.

– Ведь вы сами сказали, что мы теперь должны быть вместе! – она упрямо боднула его в плечо.

Штольман вздохнул и выпрямился, заставляя себя оторваться от неё.

– Аня, вы должны понимать: меня больше нет. Дальше – полнейшая неизвестность. Трюк с обгоревшим трупом, быть может, даст мне шанс скрыться, но начинать всё придётся с самого начала. Хотите ли вы?

– Хочу я что? – зло сказала она. – Вы, Яков Платонович, пока ничего мне не предложили.

Она была права. Предстояло что-то предлагать.

– Есть несколько вариантов. После всего, что произошло между нами, я обязан дать вам своё имя. Мы повенчаемся, а дальше, если вы хотите, то уедете в Петербург вдовой надворного советника Штольмана.

Анна резко отвернулась и встала к нему спиной. Передёрнула плечами, когда он попытался положить на них ладони. Штольман отстранился. Но отойти хотя бы на шаг не было сил.

– А другие? – сказала она напряжённым голосом после долгого молчания. Каждый миг этого молчания отзывался сосущей болью в груди.

– Что другие? – не понял он.

– Другие варианты! – упрямо потребовала Анна.

Предстояло озвучить самое заветное, самое несбыточное своё желание. И молчать не имело смысла, потому что больше не представится случая сказать.

– Мы повенчаемся и уедем. Не знаю, куда. Туда, где нас не найдут и не достанут. И там попробуем начать жизнь заново.

Она шумно выдохнула. Сам он, сказав, дышать забыл.

– Господи! Хотя бы предложили мне это!

Она развернулась и требовательно вцепилась ему в плечи, сверля взглядом огромных синих глаз. У него сердце падало куда-то вниз при виде этих глаз.

– Аня, у меня больше ничего нет, – тихо напомнил он ей. – Ни службы, ни чина, ни даже имени. Прежде я мог вам предложить хотя бы это.

– Какой же вы дурак, Яков Платонович! – с глубокой убеждённостью сказала барышня Миронова. Он не мог с ней не согласиться. – Но вы-то есть! Какое мне дело до всего остального? Если вы решите стать вице-королём Индии, я буду вице-королевой. Если вы станете немецким сапожником Иоганном Шмидтом, я буду фрау Шмидт.

Он рассмеялся, зарываясь губами в её волосы:

– Медиум фрау Шмидт? Нет, это никуда не годится!

Анна вдруг резко отстранилась от него, глядя в лицо тревожно:

– Яков Платонович, вам знакомо такое место: узкий и глубокий канал с берегами из серого гранита, стиснутый высокими зелёными стенами с обеих сторон. Арка над каналом в том месте, где он вливается в очень широкую реку.

– Похоже на Зимнюю канавку в Петербурге. Это вам духи рассказали?

Она сосредоточенно кивнула.

– Вы хотите поехать в Петербург?

– Нет, только не в Петербург! – почти закричала она. – Куда угодно, только не туда!

– Как вам будет угодно, Анна Викторовна! Хотя вице-королеву я вам не обещаю.

– Ну и ладно! – совсем по-детски всхлипнула она, утыкаясь в него. Всё это время с ним была взрослая, сильная женщина. Он узнавал её и не узнавал. И вдруг вновь вернулась девочка – неловкая, но искренняя – та, что покорила его с первой встречи.

В объятиях друг друга было тепло.

– Духи снова говорят со мной, – поведала она, не отрываясь от него. – Я обнаружила это утром и страшно испугалась.

– Испугались? С каких это пор? Мне трудно представить духа, который смог бы вас напугать. К вам на завтрак, как к себе домой являлись зарезанные, утопленные, задушенные, загрызенные. Должны бы уже привыкнуть!

– Не смейтесь, Яков Платонович! Ула… Вы помните Улу?

– Приживалку графини Уваровой?

– Её. Она предсказала мне по своей книге, что голоса умолкнут, и знание упразднится, но любовь не перестанет быть. И когда голоса вернулись, я…

– Вы испугались этого?

Она снова ткнулась в него и тихонько всхлипнула.

– Ассирийско-шумеркая книга Улы Томкуте говорит строками Священного Писания? Воистину, чудны дела потусторонние!

– Опять смеётесь? Яков Платонович, Яков Платонович, как вы не романтичны!

– Я уже был романтичным, и с меня довольно. Тогда мне нагадали, что вам грозит смерть.

Анна отстранилась, снова превращаясь в дерзкую девчонку:

– И вы поверили гаданию? Кстати, речь вполне могла идти о госпоже Нежинской.

– Даже если забыть обо всём, что было после, мадам Лефлю выразилась вполне конкретно.

– Что же она сказала? – сейчас в своём любопытстве она была так похожа на девочку, которая допытывалась у него, бросил ли он Ту Женщину, что он не сдержал улыбки.

– Она сказала: «Есть женщина, которую вы любите, но скрываете от неё свои чувства».

– Ну, Я-аков Платонович! – выдохнула Анна с неподражаемым выражением.

– Что?

– Вы не могли мне сказать прямо тогда? Зачем нужно было вот это всё?.. – она взмахнула руками, не найдя больше слов.

– На глазах у поручика Шумского с его корзиной? Да вы бы меня убили прямо там.

– А вы трус, господин следователь?

Яков покаянно вздохнул, ловя её в свои объятия, чтобы больше не вырвалась.