Текст книги "Конец игры (СИ)"

Автор книги: Atenae

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Евграшин смущённо басил:

– Нельзя мне, Анна Викторовна, миленькая. На посту я. – И виновато вздыхал.

Потом Анна бесцельно металась по кабинету, куда Евграшин конечно же впустил её. Минуты тянулись – каждая длиной в бесконечность. Анна совладала с собой, опустилась на стул Штольмана, огладила ладонями зеленое сукно стола. Потом зачем-то полезла в ящики, наткнулась на порожнюю бутылку.

«– Рад вас видеть, Анна Викторовна!»

«– С чего бы это?»

«– Я всегда рад вас видеть!»

«– Вы что – выпили?»

«– Да. Нет. Это мысль. Вам не предлагаю…»

Она хихикнула сквозь враз навернувшиеся слёзы. Сегодня воспоминания не убивали отчаяньем. Надежда полыхала в ней пожаром.

Коробейников появился в управлении только к девяти. Анна не помнила, как дожидалась его, что делала всё это время. И сколько того времени прошло, она тоже не помнила.

– Анна Викторовна! – воскликнул помощник следователя. А потом добавил враз севшим голосом: – Есть вести?

– Он в бревенчатом доме. В лесу, я думаю. Похоже на избушку охотника или лесника. Капканы на стене висят – я хорошо рассмотрела. Сильно избит, возможно, еще и ранен.

– Жив?

– Жив. В сознании, хотя, я думаю, очень слаб.

Коробейников выгреб из шкафа какие-то бумаги, наступая на них ногами и не замечая этого.

– Где же это? Да, вот она! – он раскинул на столе подробную карту Затонска и окрестностей. Карта была во многих местах отмечена крестами. – Летом, когда вас искали, мы все эти избушки выучили наизусть. Но лес большой. Где она может находиться? Вы не видели?

Анна покачала головой:

– Я видела то, что Яков показал. А он внутри.

– Вы видели? – спросил Коробейников дрогнувшим голосом. – Но это значит, что он…

– Да нет же! – нетерпеливо воскликнула Анна. – Это совсем другое. Он жив и ждёт помощи! Надо искать.

– Да где искать-то? – закричал Антон Андреевич в голос. – Тут на пятьдесят верст лес кругом.

Дудочка в ушах всхлипнула и смолкла.

– Погодите, – сказала Анна. – А как искал бы Штольман?

Раз у неё нет больше дара, значит, надо пользоваться тем методом, который в нём не нуждается. Яков Платонович свободно обходился в своих расследованиях без видений и привидений.

– Давайте сузим круг поисков, – сказал Коробейников.

В этот миг он вдруг ужасно напомнил Штольмана, что казалось невероятным с его курносым носом, румяными щеками и вечно жизнерадостным выражением лица. Антон Андреевич любил Якова Платоныча преданной любовью ученика и бессознательно копировал во всём. Даже сюртуки начал носить щегольские, как у начальника.

– Давайте, – сказала Анна. – Яков пропал около трёх часов ночи.

– Да, мальчишка в гостинице указывал примерно на это время.

– А в десять часов утра я нашла в усадьбе князя пролётку со следами крови. Кто бы его ни увёз, он успел за это время вернуться обратно.

– В оба конца – семь часов. В один – не менее трёх. – Коробейников очертил на карте круг. – Значит, не дальше, чем вот это. Уже легче. Я доложу Трегубову и немедленно выезжаю с командой.

– Я с вами, – быстро сказала девушка.

Но Антон Андреевич, который отказывал ей в жизни считанные разы, неожиданно сказал:

– Нет!

– Что значит «нет»?

– А то и значит. Яков Платоныч с меня голову снимет, если с вами что случится.

– Как вы его боитесь!

– Вы бы тоже боялись, – пробормотал Коробейников. – Анна Викторовна, я вас услышал. Мы приступаем к поискам. А вы ступайте домой и ждите вестей.

Он снова бессознательно копировал Штольмана. И Анна поняла, что упрашивать его бесполезно. Хотя попыталась, конечно.

***

Из участка её прогнали, и она пошла по улице без малейшей цели, понимая, что сделала на этот момент всё, что от неё зависело. Никогда еще это ожидание и отстранённость не были для неё такими мучительными. Даже когда её решительно выпроваживал сам Штольман, и она брела домой, смертельно обиженная. Она больше никогда не будет на него обижаться. Честно-честно! Пусть только он вернётся живым…

В ушах внезапно всхлипнула дудка. Анна оглянулась. На площади затевалось гуляние, сновали ряженные, пахло свежими калачами. И всё же в спину словно холодом потянуло от чьего-то недоброго взгляда. Девушка резко обернулась и увидела поодаль француза. Он стоял возле мануфактурной лавки, не пытаясь скрыться от её взгляда. И выглядел так же, как в тот день, когда преследовал её неделю назад.

Рассудок требовал бежать от него со всех ног, но наитие, вопреки очевидности, повелевало остановиться. И даже более – идти ему навстречу. Анна повиновалась наитию и решительно двинулась в его сторону. Так было правильно!

========== Затонские идиоты ==========

Он смертельно устал от русских глупостей!

Когда-то, еще в Петербурге услышал фразу, с ухмылкой оброненную кем-то из окружения князя: «В России две беды: дороги и дураки!» И мысленно согласился тут же. То и другое было невыносимо. Кажется, эта страна создана в назидание всем остальным – наказанием для самой себя. Она несовместима со здравым рассудком.

Семь лет назад, когда под ногами еще не путался никакой Штольман, эта страна уже свела с ума полковника Лоуренса. Долгое пребывание в ней разлагающе действует на неокрепшие умы. Донесения полковника с течением времени делались всё более краткими, а затем и вовсе свелись к тому, что информацию он собирает и шифрует, но пока не рискует отсылать. А однажды и вовсе огорошил господ нанимателей сообщением, что считает разработки Брауна аморальными и неприменимыми в условиях настоящей войны. Как будто артиллерия, где Лоуренс служил прежде, – оружие высокоморальное, и не применялось для расстрела сипаев в 59 году. Жан всегда полагал, что военные не должны страдать излишним чистоплюйством. Но Лоуренс им страдал.

И тогда в Затонск прислали его, Жана. Его уполномочили предложить Лоуренсу возможность тихо выйти из игры и безопасность дочери – в обмен на информацию из синей тетради. Начало разговора обнадёживало: Лоуренса условия устраивали. Но в самый неподходящий момент в дом полковника ворвались агенты охранки. Лассалю не оставалось ничего другого, как заставить полковника замолчать навсегда. Стойкости его убеждений уже невозможно было доверять. Сам Жан, не обладающий никакими убеждениями, зато умеющий беречь свою шкуру, чудом ушёл через подвальное окно, оставляя драгоценную тетрадь в руках службы Варфоломеева, как он тогда полагал.

После гибели Лоуренса наниматели решили, что проще будет привлечь к делу русских. Так во главе агентурной сети оказался известный англоман князь Разумовский. А Жан доподлинно узнал, что такое русская глупость.

Нет, в своём роде князь был удачной фигурой, с высоты своего положения отметая саму возможность подозрений. Он удачно разыграл английскую партию в самом окружении императрицы Марии Фёдоровны. Молодая фрейлина Нежинская стала связующим звеном между двором и теми, кого представлял в России Лассаль.

В какой момент в удачно отлаженный механизм попала песчинка, никто не понял – даже сам Лассаль. Откуда он взялся – этот чиновник для особых поручений Петербургского департамента полиции? И каким образом неудачно оставленный у Обводного канала труп привёл его по следам на самый верх – к госпоже Нежинской. И вот тут началась самая немыслимая глупость из всех возможных: фрейлина влюбилась. Влюбилась, как кошка, всегда готовая мурлыкать и ластиться у ног предмета своей страсти.

Поначалу Штольман не выглядел опасным. Шустрый сыскарь был игроком и повесой, каких поискать – словно искупал своим гусарством недостойную в глазах общества службу в полиции. Обезвредить его казалось просто. Втянутый в большую игру и повязанный огромным карточным долгом, чиновник для особых поручений больше не должен был представлять проблемы.

Только копать он не перестал. Штольман обладал природным чутьём ищейки и цепкостью бульдога. Отвязаться от него оказалось невозможным. И вот уже два года любая комбинация, предпринимаемая Жаном, включала в себя неизбежные составляющие: задача, ресурсы, исполнители – и Штольман в качестве тормозного механизма. Помеха становилась нестерпимой.

Князь попытался её устранить, вызвав сыщика на дуэль, но извечная русская глупость победила: Нина Аркадьевна выставила ультиматум – Штольман должен жить. Иначе она выходит из игры. Проще было уничтожить обоих, но князь питал к Нежинской некую слабость, какую может испытывать стареющий мужчина к молодой и красивой женщине, которая, к тому же, ему не отказывает. Штольман отделался простреленным плечом и отбыл в провинцию с понижением в чине, чтобы оказаться на пути уже в Затонске – самом эпицентре назревающих событий.

И вся любовно выстроенная партия споткнулась об одну нежелательную пешку. Устранить её с доски – и задача представала разрешимой. Но Нине нужен был Штольман, князю – Анна Миронова. Без которой сам Штольман жить уже не мог. И весь этот идиотский кордебалет топтался на пути у запущенной операции, которую Жан был уже не в силах остановить. Комбинацию надо было упрощать, устраняя лишние фигуры. Каким образом Штольман сделал так, что лишними оказались совсем не те?

***

Лассаль повстречал его в коридоре гостиницы, когда сыщик выходил из седьмого нумера. Жан не ожидал его встретить в этом месте и в это время, когда за ним охотилась вся затонская полиция, пущенная по следу господином Уваковым. Но факт оставался фактом: возле номера Нежинской стоял Штольман, держа в одной руке револьвер, в другой – картуз и плащ.

– Не надо резких движений, господин Лассаль, – предупредил сыщик. – Я не хочу поднимать на ноги всю гостиницу. Но если вы попытаетесь сопротивляться, я вас застрелю.

К счастью для Жана русская глупость существовала и вносила коррективы в любую комбинацию. Барышня Миронова вчера поселилась в этой же гостинице и обитала в четвёртом нумере. Жан улыбнулся и отступил к её двери.

Штольман занервничал и рванулся следом. Мгновенного его замешательства Жану оказалось достаточно. Почти незаметным движением кисти он послал в полёт тяжёлый нож. Сыщик шатнулся назад, но было поздно. Отточенное лезвие вошло чуть ниже и левее, чем Жан рассчитывал, но всё же достигло цели. Штольман посунулся на колени, зажимая ладонью бок с торчащей из него рукояткой. Лассаль мгновенно оказался подле, поднимая револьвер, выпавший из ослабевшей руки. Потом просто оттолкнул помеху с дороги. Им он займётся позже.

Нина Аркадьевна еще не спала. Кажется, потасовка в коридоре была не слишком шумной и не привлекла её внимания, потому что она не задала вопрос, неизбежный при других обстоятельствах. Жан уже мысленно готовился давать уклончивые ответы, но только после того, как спрячет подальше труп.

– Завтра мы никуда не едем, – раздражённо бросила Нежинская. – Папка всё еще у Якоба. Мне нужно время, чтобы его уговорить.

– Вы надеетесь его уговорить? – вкрадчиво спросил Лассаль, снова вынужденно принимая вид слуги.

– Без сомнения! – уверенно произнесла фрейлина, словно желая убедить сама себя. – Он мой и никуда от меня не денется.

В последнем Жан очень сильно сомневался. По её приказу он довольно долго наблюдал за Штольманом. Нина Аркадьевна совершенно напрасно не брала в счёт умалишённую Миронову. Штольман относился к этой девушке более чем серьёзно. Настолько серьёзно, что чары фрейлины, пожалуй, уже не имели над ним власти.

Но сказанное несколько меняло планы самого Жана. Полицейский, истекающий кровью под дверями седьмого нумера, нужен был ему пока ещё живым. Пока местонахождение папки было известно только ему.

Коротко кивнув, выслушал распоряжения Нежинской относительно завтрашнего дня – распоряжения, которые Жан не собирался выполнять. Хватит потакать глупости! Сейчас у него были дела поважнее: допросить Штольмана, пока тот не испустил дух. А сделать это в гостинице не представлялось возможным.

Из номера фрейлины Жан вышел величественным шагом, изо всех сил скрывая свою поспешность.

Сыщик пока ещё не умер. Напротив того, он ухитрился вытащить нож, доползти до двери четвёртого нумера и даже подняться на ноги. Кажется, бросок оказался не таким точным, как рассчитывал Лассаль. К счастью для обоих. Впрочем, счастье Штольмана было вещью исключительно иллюзорной, учитывая, что его ожидало впереди.

– Не двигайтесь, господин полицейский, – предупредил Жан. – Если вы попытаетесь сопротивляться, обещаю вам – прежде чем уйти отсюда, я войду в эту дверь. И вы не в том состоянии, чтобы мне в этом помешать.

Штольман замер, держась рукой за стену.

– Так-то лучше, – заметил Лассаль. – А теперь идите вперёд. Я держу вас на мушке, так что без глупостей!

Пролетка князя стояла за углом. Кучера Жан не захватил и теперь испытывал некоторое затруднение. Он должен был править сам, оставив за спиной раненого, но всё ещё способного двигаться Штольмана. И медлить было нельзя.

Русская глупость оказалась заразной: Жан не связал сыщика, уповая на то, что тот ослабел и не решится на активные действия. Даже проявил некоторое милосердие. Мороз к утру становился всё крепче, и Лассаль бросил пленнику его плащ и картуз. Оставлять всё это в коридоре гостиницы было бы верхом глупости.

Штольман забрался в пролётку и, кажется, потерял сознание. Он не доставлял Жану хлопот до самой реки. Но там, где дорога сворачивала к купеческим лабазам, экипаж вдруг ощутимо тряхнуло. Лассаль не сразу понял, что сыщик просто выпрыгнул на полном ходу. Чертыхнулся, придерживая лошадь, и тут из кустов на него кинулся какой-то человек, хватая Лассаля в медвежьи объятия.

– Бегите, Яков Платоныч! – пропыхтел седой крепыш, один из людей Штольмана, борясь с Жаном на козлах пролётки.

Охотничий нож второй раз за ночь сослужил французу службу. На сей раз вонзил он его обстоятельно, вспарывая филёру живот. Этот господин не был ему нужен совершенно.

Но в этот самый миг что-то тяжёлое ударило Жана по затылку. Мгновенно смерклось, а уже в следующее мгновение он обнаружил себя лежащим на снегу, и уже занимался рассвет. Рядом с ним никого не было, но заметный кровавый след вёл к пустующим лабазам. Жан двинулся по этому следу, чтобы в конце его обнаружить лишь умирающего филёра в одежде Штольмана. Он всё же выгадал своему начальнику время, необходимое для спасения.

Жан сгрёб комок снега и приложил к гудящему затылку. Хорошо, что у Штольмана не хватило сил ударить его посильнее.

Сил, чтобы уйти подальше, у него тоже не хватило.

***

И вот уже неделю Жан сидел, затаившись, и уповал на извечный идиотизм русских. С какого-то момента он стал обнаруживать для него свои приятные стороны.

Когда Нежинская приказала ему убить Миронову, он не сомневался в том, что выполнит приказание. Не было причин, чтобы не делать этого. Даже если забыть, что фрейлина отдала этот приказ не из интересов дела, а по причине банальной женской мести.

Но барышня, замерев у стены с совершенно белым лицом, вдруг спросила низким грудным голосом:

– Яков жив?

И Жан понял, что убивать её преждевременно. Сейчас она ещё не осознала свою потерю, не обессилела, не отчаялась. Нужно было дождаться, когда разлука сломит её волю к сопротивлению – и тогда она сама отдаст ему папку в обмен на возможность получить весть о Штольмане.

Значит, предстояло ждать. И Жан ждал. Ждать он умел, семь лет терпеливо прислуживая идиотам. Исправно перевязывал полицейскому рану, чтобы тот не отдал концы раньше времени. Лишь однажды, когда Штольман пошёл на поправку и проявил свою природную прыть, не отказал себе в удовольствии слегка посчитаться за избиение, которое ему учинили когда-то по приказу сыщика.

Допрашивать пленника смысла не имело. О местонахождении папки Жану было прекрасно известно от Нежинской, синяя тетрадь Лоуренса и бумаги из портфеля инженера были упакованы в саквояж, к тому же саквояж содержал весьма солидную сумму – как в рублях, так и в фунтах. Предстояло уложить туда папку Гордона Брауна, и можно возвращаться в Европу. Судьба Элис Лоуренс Жана не волновала. Шифровальщика в Лондоне легко найдут, так что прочесть записи труда не составит.

А на седьмой день пленник сам неожиданно прервал молчание.

– Разрешите мои сомнения, господин Лассаль. Ведь это вы убили князя Разумовского?

– С чего вы взяли?

– Путём анализа и сопоставления. Больше некому.

На разбитых губах играла ироническая усмешка, от которой сходила с ума госпожа Нежинская. Хорошо, что Жан Лассаль – не Нежинская.

– Убийца шёл из дома, захватил камень из корзины, стоящей под стеной. И князь не ожидал от него удара.

Жан улыбнулся тоже. Пусть ему приходилось часто ждать и проявлять терпение, но скука и бездействие давали себя знать. Так что этот любознательный полутруп его почти не раздражал.

– А если это был лакей Степан? Эту возможность вы исключаете, господин полицейский?

– Исключаю, – безмятежно ответил Штольман.

– А почему?

– Потому что это вы были секундантом князя. И это вы должны были доставить мне письмо. А я его не получал.

Жан промолчал. В проницательности сыщику не откажешь.

– Так вот как оно было, – продолжил Штольман задумчиво. – Князь стал вам мешать, и вы решили убрать одновременно нас обоих, обставив всё так, что меня неминуемо обвинили бы в убийстве. Осталось понять, для чего вам это нужно? Чем князь не угодил?

Жан скривился в усмешке, чувствуя прилив застарелого гнева.

– Если бы вы знали, господин сыщик, как я устал от вашей русской глупости! От вашей непредсказуемости и нелогичности. Что это за страна, где герой большинства сказок – дурак?

Штольман улыбнулся ещё шире:

– Сколько вы уже в России, господин Лассаль?

– Семь лет, – угрюмо ответил Жан.

– Ну, за семь лет вы должны были заметить такую русскую особенность: Иван-дурак в наших сказках неизменно выходит победителем. Вас это не настораживает?

– Нисколько, господин Штольман. Даже притом, что главным дураком Затонского уезда, несомненно, являетесь вы. Но вам не помогут ни волшебная щука, ни серый волк, ни духи Анны Мироновой.

– На духов я не особо рассчитывал, – пробурчал сыщик, мотнув головой. – И всё же, в чём провинился князь?

– Князь знал, что стоит на кону, но для него важнее было посчитаться с вами. Он пожелал непременно сделать свой выстрел. Да, господин полицейский, стреляя в воздух, вы всё рассчитали верно. Убийство начальника сыскного отделения, да при таких обстоятельствах, неминуемо повлекло бы разбирательство, прибытие чинов из Петербурга. И наша операция была бы сорвана. Мне не оставалось ничего другого, кроме как убрать князя.

– Забавно складывается.

– Вы находите? Лично я не вижу в этом ничего забавного для вас, Яков Платоныч. Вы-то ведь тоже умрёте. И никто не узнает о том, что с вами сталось.

– Ну, кое-кто всё же узнает, – хмыкнул сыщик, улыбаясь как-то иначе.

– Вы имеете в виду госпожу Миронову? Должен вас огорчить. Сегодня я отправлюсь в город, навещу барышню и предложу отдать мне папку химика в обмен на возможность увидеть вас. Потом приведу к вам вашу Дульсинею. Мечта всех влюблённых – жить долго и счастливо. Этого я вам не обещаю. Но умрёте вы в один день.

Лассаль имел полную возможность насладиться немым отчаяньем, застывшим в глазах сыщика, и его тщетной попыткой разорвать верёвку. В отличие от штольмановских идиотов, вязать надёжно Жан умел.

***

Отыскать барышню Миронову оказалось совсем не сложно. В прежние свои редкие визиты в город в течение этой недели Жан слышал о том, что она больше не выходит из дому и думал, что придётся под каким-то предлогом вызывать её. Но удача была на его стороне. Анна попалась ему на улице, поблизости от полицейского участка. Собственно, это было второе место, где он стал бы её искать. Кажется, барышня не оставила привычку бегать в участок. В данных обстоятельствах ему это только на руку.

Миронова сама двинулась ему навстречу решительным шагом. Неделю назад она убегала от него в панике. Что ж, значит, плод уже созрел.

– Где Яков Платонович? – без предисловия спросила она.

Жан улыбнулся загадочно:

– А почему вы об этом у меня спрашиваете?

– Потому что я думаю, вы это знаете! – с некоторым вызовом произнесла барышня.

Решительно, она была очень хороша в своём гневе, даже интереснее, чем в трогательном отчаянии при их последней встрече.

– Вы правильно думаете, госпожа Миронова.

Кажется, она не ожидала от него столь быстрого согласия. Замешательство отразилось на враз побледневшем лице.

– Чего вы хотите? – спросила она вдруг охрипшим голосом.

– О, сущие пустяки, Анна Викторовна! Отдайте мне ту папку, которую оставил вам Штольман – и вы увидите его живым.

– Где он? – повторила она с мукой.

– Я отведу вас к нему.

Барышня надолго задумалась. Гораздо дольше, чем Жан рассчитывал, имея в виду всё, что она пережила за эту неделю. Он был готов пожалеть эту бедную умалишённую, но уж больно часто она оказывалась на его пути вместе со Штольманом. А он уже обещал сыщику. Обещания надо исполнять.

– Хорошо! – вдруг сказала барышня с вызовом. – Я отдам вам эту папку. И вы отведёте меня к Якову.

– Только без глупостей, Анна Викторовна, – предупредил Лассаль, слегка озадаченный её воинственным тоном.

– Ступайте за мной! – повелительно бросила Анна, сунула руки в муфту и решительно зашагала к дому Мироновых.

Жан ждал её за оградой. Барышни не было около получаса. Потом она вышла с таким же решительным видом, держа в руках голубую папку и тяжёлую трость адвоката Миронова. Это еще зачем?

Жан протянул руку, но она упрямо мотнула головой, прижимая папку к груди:

– Вы получите её только тогда, когда я увижу Якова. Живым и невредимым, учтите!

Интересно, что эта дурочка собирается делать, обнаружив своего избранника не столь невредимым, как ей хотелось бы? В коллекции затонских идиотов Анна Миронова сверкала редкостным бриллиантом.

========== Рыцарь Печального Образа ==========

Что-то тепло и невесомо коснулось щеки – словно солнечный луч погладил. Солнечному лучу неоткуда было взяться в тёмном углу, где еще и неимоверно сквозило сквозь щель двери, неплотно прилегающей к косяку. На эту щель у Штольмана были свои виды, но пока она скорее раздражала.

А прикосновение почему-то напомнило Анну Викторовну. То, как она внезапно появлялась у него в кабинете близко к полуночи. Он часто засиживался там, потому что идти было, в общем, некуда. А она возникала – немыслимо, каким образом, и в немыслимое время, – так что он всякий раз в ошеломлении позволял себе много лишнего прежде, чем понимал, что всё это наяву. И сейчас у него снова было ощущение, будто она рядом, потому он улыбался, не открывая глаз и не желая расставаться с приятным сном. Не слишком много приятного было в его жизни в последнее время.

«Анна Викторовна, спросите там у духов, где зарыта смерть Кощеева?»

Ну, вот, опять он за своё! А ведь она только недавно перестала обижаться на его шутки. Не хотел он её задевать этими шутками, но – проклятая насмешливость! Нину это не смущало, с Ниной он обходился не в пример жёстче. Но Аня – это совсем другое дело. Надо быть идиотом, чтобы этого не понимать. Так он и превращается в идиота, стоит ей оказаться рядом. Ни одной женщине еще не удавалось с ним это сделать. До Анны Викторовны.

А смерть Кощеева ему сейчас очень нужна. Он и в доброе время с господином Лассалем совладать не мог, не говоря о нынешнем, когда его шатает от голода и от потери крови. Позавчера всё же попытался – право, не стоило. Лассаль ответил жестким ударом прямо в раненый бок, а потом еще много и со вкусом добавил по иным частям организма. Добавка ощущалась до сих пор, а рана снова кровила. Немудрено, что сознание временами мутилось. Хорошо хоть, грёзы посещают приятные. Он не пережил бы, если бы ему чудился Трегубов.

Или Виктор Иванович. Нет, вот это совсем уж лишнее! Ему чтобы с Мироновым объясняться, еще выжить надо, а в дрожь бросает уже сейчас. Не говоря о перспективах иметь в родственниках Марью Тимофеевну и тётю Липу.

«Анна Викторовна, за что же Вы так со мной?»

Было, было, за что! Сам во всём виноват. Залюбовался странной «барышней на колёсиках», позволил ей играть собой, потакая неловко пробуждающейся женственности. Думалось: пусть с ним, чем с другим, кто неправильно поймёт и воспользуется невинностью и наивностью этой необыкновенно чистой души. Хотел уберечь барышню, да не уберёг. И сам не уберёгся. Всё казалось, что сумеет остановить игру, не переходя тонкой грани, когда она перестаёт игрой быть, превращаясь в искреннее чувство. Желание – пустяк, с желанием совладать можно. Даже с тем, что вдруг стало так сложно выпускать из рук её теплую маленькую ладошку, с тем, что рука сама тянется поправлять непослушный завиток у виска, и хочется губами зарыться в струящийся поток густых каштановых волос.

Когда всё это стало для него так неотвратимо и всерьёз? Когда играл в шахматы, повинуясь воле мертвого Ферзя? Тогда он себя вообще слабо понимал и помнил, настолько всё было нереальным в той истории. А потом вдруг испугался, что всё это откровение – только обман, манипуляция. Манипуляций ему с Ниной хватало, ей он это прощал. Но чтобы Анна… Примчался, напугал, чудовищем обозвал. Ей бы тогда надавать ему пощёчин – благо, было за что. Не надавала, пожалела, простив и гнев его, и растерянность. Ответила без слёз, ушла с достоинством. А его как в кипяток окунули. И после две недели кидало то в жар, то в лёд от мыслей о ней.

Но то – пока не видел. А увидел – и лёд растаял, словно внезапно весна наступила. Да не ревновал он её к этому инженеру, видит бог! Просто страшно стало. Инженер – по дамской части ходок, это сразу видно было. Надо быть Анной Викторовной, чтобы этого не замечать. Да она и замечала, и нравилось ей это. Вот только к таким, как господин Буссе, ночью в номер ходить барышням ни в коем случае не надо. Раз для неё это обошлось, но предупредить Яков должен был. А она на него обиделась всерьёз. Та пощёчина до сих пор щёку жгла. Потому что тогда он окончательно понял, что пропал. Барышня – переживёт, отойдёт, забудет. У неё вся жизнь впереди. А он – надворный советник Штольман Яков Платонович – не отойдёт и не забудет. С ним такое впервые и, кажется, окончательно. Он всегда держал дистанцию в отношениях, в глубине души зная, что если полюбит по-настоящему, то не будет спасения от той любви ни ему, ни той, кто её вызовет. Поглотит он её, схватит в охапку и присвоит себе без остатка. Такого не пожелаешь никому. Анна Викторовна этого не заслужила.

Ах, как же хороша она была там – в поместье у Гребнева! Штольман слишком привык, что она рядом, слишком измучился разладом с самим собой и тем, что Анна ждала от него, чтобы всё было, как у всех – с признаниями и клятвами. А он все клятвы ей уже мысленно дал, вот только до признаний дело никак не доходило, всё кто-то мешал, отвращал, останавливал, чтобы барышне жизнь не губить. И то – партия на зависть: ссыльный чиновник, служащий по сыскной части, невеликого достатка и лет немалых. Мироновы от кошмара видеть его женихом крестились, должно, обеими руками – и правы были. Но впервые Яков по-настоящему ощутил эту пропасть только там, у Гребневых. За делами и своими переживаниями он как-то не успел или не хотел заметить, что Анна превратилась из неловкой девочки, почти ребёнка в женщину – уверенную, умную, желанную. Что она была там на своём месте – в этом салоне, где разыгрывали драмы и говорили о высоком. И неспроста ей так заинтересовался московский литератор с проницательными и грустными глазами.

Она была там своя. А его позвали выполнять собачью работу. А еще она собиралась дать согласие князю. А ему, Штольману, наотрез отказывалась верить.

И тогда он решил: хватит, пора всё это кончать. Безразлично, как. Он снова выстрелит в воздух, Разумовский не промахнётся, конечно. Но убийство полицейского при исполнении – это скандал, это одним ударом порушит шпионские игры князя, избавит Анну от его притязаний. А сам Штольман перестанет уже мучиться, наконец. Потому что ему нет и не будет места в её жизни, как бы ни хотелось им обратного.

«Аня, Анечка, Анна Викторовна, что же Вы со мной сделали?»

И всё же для неё это тоже было всерьёз, просто он, глупец, отказывался верить любимой женщине. И она сама прекратила все игры раз и навсегда, когда для него уже ничего не оставалось впереди, кроме пули. Поняла, что его любовь останется в её жизни лишь эпизодом, прогнала, решилась порвать. И он это принял, понимая, что умер уже для неё. А она вдруг разломала все стены, стоявшие между ними. Удивительной она была, совсем на себя не похожей, когда просто и открыто, с улыбкой призналась, что ей некуда больше пойти кроме полицейского участка. И поцеловала в губы.

В тот день ему объяснили, что он – Дон Кихот. И это была правда. Только Анне он, кажется, нужен был и такой.

И с тех пор мало что изменилось. Вместо пули от князя ему светило много разных способов убийства от Жана. А уйди он от Жана, от тех, из Петербурга всё равно не уйти. Он загнан, обложен флажками. Всё так.

Но теперь вместе с ним – единственная женщина во Вселенной. Самая удивительная, не похожая на других ни в чём – и слава богу! Готовая раствориться в нём, служить ему, защищать, принадлежать ему без остатка.

А он принадлежит ей. И потому обязан вернуться.

«Мы должны быть вместе!»

Он вновь ощутил тёплое прикосновение к щеке. И родной голос требовательно позвал: «Где ты? Покажи мне! Я тебя найду!»

Штольман повиновался этому голосу. Попробовал бы он спорить! Её даже мёртвые слушаются. Он обвёл взглядом свою тюрьму, подробно задерживаясь на деталях, зная, что Анна способна запомнить их, понять и воспроизвести. Прежде он в ужасе закрылся бы, опасаясь, что она сотворит что-нибудь безрассудное. Или просто не поверил бы в возможность происходящего. Но с ней было возможно всё. И теперь он почему-то был уверен, что ЕГО Анна всё сделает правильно. Хотя, возможно, что это правильное будет таким, что у него волосы станут дыбом.

***

Не зря он ощущал, что день этот станет поворотным, не зря пришла к нему Анна и коснулась щеки. Лассаль тоже считал, что передышка закончилась, и собирался перейти к решительным действиям. Именно к тем, которых Штольман ожидал. С тех самых пор, как француз начал заботиться о раненном вместо того, чтобы жёстко допросить и прикончить. Каким-то образом Жану стало известно, где папка. И то, что Яков был всё еще жив, говорило о том, что торг еще не начат. А у него есть время, чтобы подготовиться к моменту, когда наступит время расплаты.

Лассаль тоже держал его за Дон Кихота. Что ж, эту роль он отыграл вполне, чтобы можно было в этом сомневаться. Отыграл и гнев, и бессилие отчаянья. Но едва затворилась дверь, и затихли шаги француза, Дон Кихот исчез, как и не было.

Штольман осторожно встал на колени, а потом поднялся на ноги, опираясь плечами о стену, чтобы не грянуться навзничь в случае чего. Ноги чуть подламывались, но держали. Хорошо. Теперь к печке.