Текст книги "Kriegerlegende I: Состязание оружейников (СИ)"

Автор книги: Astrid Martell

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

1

Вчера еще лес пылал медным огнем под торжественно-синим небом, а сегодня оно затянулось молочной дымкой и выдохнуло на землю сырую прохладу. Серый свет приглушил все цвета, оставив только самые темные. Теперь почти все время шел дождь, и вместе с померкшими красками утихла человеческая радость.Редкие путники волочили ноги вдоль деревенских дорог, мешая сапогами бурую грязь, и мрачное настроение всегда охватывало в это время жителей Баумдорфа.

Но только не Ротгера.

Ротгер босиком бежит по грязной дороге вслед за телегами. Ротгер гуляет по бездорожью, собирая ногами росу, и холодный ветер, стрелой вонзающийся в грудь, делает его сильнее. Ротгер любит осень. Осень – обещание битвы.

Осенняя хандра всегда застает в это время жителей Вальдендорфа. Тяжело вздыхают женщины, и хмурятся на тучи, глядя в окно, а мужчины долго собираются духом, чтобы выйти из теплого дома в серо-сырую бездну, и грязно ругают белый свет и всю эту жизнь.

Но только не Эдан.

Эдан сбегает из деревни и ныряет в медные лесные чащи, Эдан раскрывает руки навстречу пронзительным ветрам и сохраняет незримые дары осени под сердцем. В вое ветра слышит он обещание. Обещание битвы.

Ротгер не может больше оставаться дома.

Эдан не желает больше видеть дом.

Внезапно наступают вечера, а за ними – черные, сырые, беззвездные ночи. В трубах завывает ветер, дождь ломится в запечатанные ставни, и в такие дни чувствуют люди, что семья – это нечто большее, чем сборище нескольких людей. Семья – это теплый человеческий комок. Это клубок, где пахнущие дегтем волосы матери, и шершавые руки отца, и смех братьев, и плачь сестер, и каша с чесноком, и капустная похлебка, и все это в огнях свечей, улыбках, нежных фразах и прощенных глупостях. А поздно вечером – запах стариков и сказки.

Ротгер слушает сказки.

Эдан слушает сказки.

Как восприимчиво воображение юноши к образам крови и стали, как детально воссоздаёт оно и звуки боя, и стоны умирающих врагов, и клич победы, и восторг толпы. И как гложет юное сердце ревность к великим героям предков! И ведь мы, мы тоже можем всего этого достичь!

А осень все сырее и серее, скучнее и смурнее люди, и дом, и очаг, и пахнущие дегтем волосы матерей уже давно опостылели. И топчет иногда эти грязные дороги дружина конунга, и Ротгер бежит вслед за ней босиком, а Эдан забирается на самую верхушку старого ясеня и наблюдает за ними сверху.

– Клянусь…

– Даю слово…

– … стать великим воином.

– … что стану великим воином.

Мало кто вспоминает юные годы без ироничной улыбки, с хмурым, серьезным лицом, с уважением, пусть и немного снисходительным, и, конечно же – с благодарностью к тому юному человеку, чье сердце не выносило тоски родного очага и молило хозяина о подвигах. Мало кто способен не прощать себя за нарушенные клятвы, данные в юности самому себе. Ведь если ты даешь слово другому человеку и нарушаешь его, ты – клятвопреступник, а если ты даешь слово себе, и никто не слышит этого шепота (более тихого, чем любые слова, что мы произносим перед другими), то ты… просто человек.

Но прокляты, пожалуй, те, кому тихий шепот, звучащий в сердце, слышится громче речей великих ораторов, произнесенных перед толпой. Чутки их сердца и многострадальны. Нигде не будет им покоя, особенно среди людей, которые привыкли смеяться над теми, кто шепотом разговаривает сам с собой.

Молчи, юный герой! Не произноси ни слова о том, что твориться у тебя на сердце. Молчи и иди вперед, стань слепым и глухим для других, или не узнаешь ты ни радости побед, ни сладкой горечи дальних дорог.

Ротгер спит среди сестер в своем маленьком доме, что стоит почти на краю Баумдорфа, и ветер поет ему о подвигах и славе.

Эдан спит среди сестер в своем уютном доме, что стоит почти на краю Вальдендорфа, и шепчут ему листья о вкусе вражеской крови на губах.

2

Урожай уже собран, и семьи празднуют окончание рабочего года, украшая свои дома и готовясь к праздничному пиру. А в маленьком доме на краю Баумдорфа радуются еще одному празднику: юный Ротгер празднует четырнадцатый день рождения. Осень, кажется, решила подарить людям последний солнечный денек, и светлое, теплое утро кажется счастливым призрачным сном. Ротгер сидит на крыльце своего дома и задумчиво глядит в даль. Из трубы их дома чадит дым, а с кухни доносятся запахи жаренного мяса и меда, властные, но добродушные крики матери и веселый смех сестер. Одна из них выбегает из дому, как есть, босая, в одной только длинной рубахе, и бежит в поле, но скоро возвращается, держа в руках венок из пожухлой травы и медных листьев. Она подбегает к любимому брату, присаживается рядом на колени и надевает венок на его чело.

– Мой любимый, единственный братик, – пищит она и обнимает мальчика. Ротгер не сдерживает улыбки.

Из леса с вязанкой хвороста возвращается дед. Он треплет внука по голове, сбрасывает свой груз у порога и садиться рядом.

– Отец деда моего деда построил этот дом. И вот скоро ты станешь взрослым, полноправным хозяином нашего маленького кусочка земли. Уходя на покой, я знаю, что оставляю все свое хозяйство в надежные руки.

Улыбка Ротгера тает, но он не отвечает. Старик замечает это и склоняется к внуку.

– Я вот что тебе сказать хочу, мальчик, – говорит дед. – Я желаю тебе по жизни обладать только одним сокровищем, которое заменит тебе все сокровища этого мира.

Ротгер поднимает взгляд на мужчину. В глазах его блестят искорки.

– Здравым смыслом.

Редкие, как горные самоцветы, лучи осеннего солнца ласкают умирающую землю и увядший медный лес. Эдан сегодня празднует четырнадцатый октябрь. Эдан сидит во главе стола и смотрит, как старшие сестры стелют праздничную скатерть, как мать ставит сверху горшок с густой, жирной похлебкой. Затем все собираются вокруг, а старик-отец встает напротив сына, и домочадцы умолкают, чтобы послушать, что скажет самый взрослый, самый мудрый человек.

– Эдан, скоро станешь ты мужчиной. И я хочу кое-что тебе сказать. Есть одна древняя мудрость, зная которую, проживешь ты жизнь в спокойствии и достатке.

Эдан смотрит на отца молча. Он уже знает, взрослый хочет сказать ребенку.

– Не будь глуп – но и не будь слишком умен. Не будь беден, но и не будь слишком богат. Не оставайся последним среди последних, но и не достигай слишком больших высот. Не выбери себе в жену уродину, но и не гонись за красавицей. Не подчиняйся слепо судьбе, но и не противься року, ведь наша судьба уже сплетена.

Эдан все так же молчит. В глазах его блестят странные искорки.

– Вскоре, мой единственный сын, мне придется уйти на покой, и ты примешь заботу о хозяйстве. Поэтому я хочу, чтобы ты выбрал себе жену. Мы богатая семья, и родители любой красавицы согласятся породниться с нами.

В маленьком доме на самом краю Баумдорфа поют веселые песни. В маленьком доме на краю Вальдендорфа играет кто-то на губной гармошке, и танцуют женщины. Ротгеру не весело. Он не улыбается, он не смотрит на маленьких сестер, и мать его, завидев смятение сына, думает про себя: «Влюбиться бы ему в соседскую дочку Марту или в племянницу старостихи». Эдан не танцует и не слушает музыки. Он затуманенным взглядом осматривает собственный дом так, словно бы тот стал вдруг чужим, а отец его думает про себя: «Надо бы ему жену сыскать. Любовь к бабе, она всегда к земле привязывает».

3

Солнечные дни сменяют дождливые, дед передает остатки своих знаний единственному внуку, а отец ищет жену единственному сыну, самому позднему, самому любимому ребенку.

Но когда падает последний желтый лист на сырую землю, под покровом ночи покидает нерадивый внук своего деда, мать и всех сестер.

И в ту же беззвездную сырую ночь покидает родной дом единственный сын своего отца, не чувствуя себя ни изменником, ни отступником.

И клятва никогда не возвращаться сплетается со всеми клятвами, что были даны ветру и луне.

Первый-первый, еще пока совсем не злой снежок укрывает дороги, которые наперегонки стремятся к великому каменному Виндесгарду. На верхушках его башен и стен мерцают огни: молодые дружинники сторожат покой, пока их старшие собратья пьют, играют в кости и забываются в любви – кто в дорогой, а кто в бесценной. А для двух одиноких мальчиков, которые пытаются пешком перебраться по этим дорогам, каждый из дружинников мнится великим героем.

Если бы кто-то из взрослых узнал о случившимся, он бы подумал: «Ах, дети не знают, что жизнь – не сказка, и не ждет героя на Пути колдунья, что вручит ему меч и знания, которые сделают его великим воином. Глупые дети, что вы будете делать одни, в большом и злобном городе, без денег, без оружия и полезных навыков?». Но так уж ли глупы эти юноши? Напротив, они гораздо умнее сказавшего такое взрослого, потому что еще обладают тем знанием, что у этого взрослого уже отняли. Знанием о том, что если ты хочешь перемен – нужно идти и создавать их своими руками, а не сетовать на то, что жизнь – не сказка, стараясь скрыть этими словами желание получить все почести от жизни задарма, не поднимаясь со своего места навстречу испытанию неизвестностью!

И Ротгер не мечтает о колдунье с волшебным клинком. Он видит лишь себя через много-много лет, стоящего с обнаженным мечом над трупами врагов конунга, которому он поклянется в верности.

И Эдан и не думает о волшебных подарках богов, которые получает герой, лишь переступив порог дома. Он видит внутренним зрением лишь взрослого себя, великого воина, от имени которого содрогаются все земли далеко на юг от его родины.

Своими дорогами идут они пешком. Еда быстро кончается, и ноги болят, и сыреют походные плащи, но ветер дует в спину, стучат копыта проезжающих мимо лошадей, дышит морозом земля, и жизнь зовет сражаться.

Ротгер спрашивает прохожих, где расположилась дружина конунга. Эдан пытается разузнать, где находится дом его воеводы. Они идут от дома к дому, и ботинки их давно уж промокли в слякоти и лужах, а прохожие лишь изредка оборачиваются на них, но проходят мимо, принимая мальчиков за бездомных оборванцев.

Усатый седой Зигфрид, помощник воеводы, снисходительно смеется, глядя сверху вниз на парня, который едва ли достает ему до пояса. Наконец, решает он пошутить – так, чтобы у оборванца отпала охота выдумывать всякие глупости.

– Конечно, я возьму тебя в дружину. Но дружинником может быть лишь тот, кто может сам одеть себя в рубаху воина и купить себе оружие. Обзаведешься этим – возьму.

– А кто лучший кузнец в городе?

– Мастер Гунтер.

– Благодарю тебя, – кланяется Ротгер и уходит. Ведь не взрослый он, и не знает житейской иронии, здравого смысла и слов «так не принято».

Гунн, воевода конунга, задумчиво жует губы и чешет заросший жесткой щетиной подбородок. Одного глаза у него нет, а второй он слепо щурит, рассматривая Эдана, маленького паренька, который полез к нему с какими-то глупыми вопросами. Наконец, придумывает он такую необычную идею, как аккуратно избавиться от ребенка.

– А меч у тебя есть? Кольчуга? Щит? Хотя бы копье иль топор?

Эдан отрицательно качает головой.

– Обзаведсь-ка сначала этим.

– А кто лучший кузнец в городе?

– Для конунга и меня кует всегда Вилфрид.

Эдан чувствует неискренность в словах воеводы, но уж очень любит он ловить людей на слове, и потому уходит, размышляя, где бы найти кузнеца.

4

Мастер Гунтер и мастер Вилфрид были известными на весь Виндесгард и его окрестности соперниками. Ни один кузнец в городе не мог состязаться с ними в оружейном деле. Как часто бывает с великими людьми, ни у Гунтера, ни у Вилфрида не было детей: любивший в юности прекрасную и умную дочь кожевенника, Гунтер, похоронив ее уже своей женой, не любил более, а Вилфрид, напротив, любил женщин так сильно, что ни одна из них не захотела быть его женой, и были ли у него бастарды, он не знал, ведь жрица из храма Фрейи умела обрывать беременность. Поэтому многие юноши и даже – чего только не бывает – некоторые девушки рвались стать подмастерьями обоих мастеров, но мало кто заходил дальше порога их таинственных кузниц.

На марке мастера Гунтера был отпечатан ясень. Гунтер выплавлял собственную сталь, используя для сплава древесный уголь из особой породы ясеней, росшей только в Удельвальде, куда никто, кроме него самого и его учеников, ходить не смел: в Удельвальде водились варги.

– Ты, юноша, не знаешь, что за работу кузнеца дорого платят? Особенно мне, сыну альвов! Есть ли у тебя деньги? – вопрошает Гунтер, крепкий сорокалетний старик с молодыми глазами и горделивой осанкой.

– Нет, мастер. Но мне нужен меч. Я должен стать великим воином.

– Горы золота, добытого в походах, красавиц-рабынь и ревнивую людскую славу? Все юноши о таком мечтают, да что мне с того? Возвращайся на свой хутор, дитя.

Лицо Ротгера не ничуть не изменилось.

– Нет, мастер. Я не этого хочу. Я хочу только стать великим воином, – ответил он спокойно, и Гунтер почувствовал, что юноша даже не понимает, как связаны слова кузнеца с его собственной мечтой. Ротгер, меж тем, продолжил:

– Раз я не могу заплатить за меч, я хочу сделать его своими руками. Можешь ли ты научить меня?

Гунтер только почувствовал, как трогает его губы странная, теплая улыбка, и тут же взял себя в руки и сказал тем же суровым тоном:

– Много юношей просились ко мне в подмастерья, но, как видишь, никого при мне сейчас нет. Если ты хочешь учиться, ты должен пройти испытание. А когда пройдешь его – поклясться, что не станешь покидать меня, и тем более, возвращаться домой, пока не завершится твое обучение и я не посчитаю, что ты стал мастером, потому что из моей кузни никогда еще не выходил брак, и не выйдет.

Ротгер, наверное, тут же вспомнил образы матери и дома, которые тут же отозвались странной тоской, а где-то в глубине души шевельнулся трусливый, вечно сонный зверек, но все призраки растаяли, когда он увидел за спиной кузнеца смутные очертания стальных петель, в которых лежал готовый меч.

– Я согласен.

– Не торопись, мальчишка. Я отправляю таких как ты в Удельвальд. В Удельвальде растет особая порода деревьев, черный ясень. Его довольно трудно найти, но если ты справишься и принесешь мне нарубленные из него дрова, я возьму тебя в ученики.

– Удельвальд?

– Да.

– Но там же варги.

Гунтер только улыбнулся в ответ.

– Боишься? Ну так беги домой, великий воин.

– Нет, я не боюсь! – Ротгер чувствовал, как затылок буквально обожгло стыдом. – Конечно же я не боюсь, варгов бояться только крестьяне…

– И дружинники конунга. Но среди них нет великих воинов. Потому что нельзя лезть в дела, на которых у тебя не хватит сил.

На марке мастера Вилфрида была отпечатана капля крови. Вилфрид закалял меч не в воде или масле, как другие, а в крови кобольдов, которые жили под руинами древнего священного кургана Хельденгруфта, в пещере, где очень-очень давно, еще когда тут была всего одна деревня, хоронили героев, прославившихся великой силой. Никто, кроме самого Вилфрида и его учеников, не спускался туда, опасаясь будить тех, кто не был сожжен в погребальных кострах.

– Что? Меч тебе? Да ты, должно быть, родился глуп, если не знаешь, что за работу нужно платить. Уйди и не трать мое время, – ответил Вилфрид и уже хотел захлопнуть дверь перед носом Эдана, когда тот сказал:

– Мой отец завещал мне быть наполовину глупцом, и я пока не смог избавиться от его наследства.

Лицо у Вилфрида слегка разгладилось, и он оставил дверь в покое, ожидая, что дальше скажет мальчик.

– Я признаю неправоту перед тобой, мастер, и задаю более разумный вопрос: могу ли я выучиться у тебя ремеслу и сделать меч сам?

– А почему именно у меня? Найди кого-нибудь другого, кто охотнее берет подмастерья.

– По мне, уж если не быть в каком деле лучшим, так вовсе и не браться за дело. А ты, говорят, лучший кузнец, и лишь под твоим началом я смог бы сравняться с тобой по силам.

Вилфрид хмурится и отвечает то же, что говорил уже десяткам других юношей:

– Мои подмастерья проходят испытания. Давным-давно у меня работал один, а остальные были либо трусы, либо мертвецы.

– Я согласен.

– А потом, если ты не струсишь и все еще будешь дышать, ты поклянешься мне, что не покинешь меня до тех пор, пока действительно не станешь лучшим, или я не убью тебя, потому что я с тобой согласен: или нужно делать лучше всех, или не браться вовсе. И не выйдет из стен моей кузни плохой товар.

У Эдана – ему кажется – вдруг и некстати запах дегтя в носу, а потом еще – овощной похлебки и теплых шкур, но все эти ощущения тают, когда мерещится ему запах сырой земли и крови, который, кажется, исходил от кряжистого стана кузнеца.

– Я готов.

– Знаешь ли ты курган Хельденгруфт?

– Безусловно, мастер, – у Эдана тут же загорелись глаза. Он знал все старые легенды, знал их наизусть! – В Хельденгруфте погребен Сигурд Убийца Орла, Фьёрди Строитель, Олаф Фьёрдисон…

– Тогда спустись в курган героев и убей мне кобольда, чтобы мы могли из его крови сделать смесь для закалки меча.

– Войти? В священный курган?

Дверь захлопнулась. Эдан неосознанно посмотрел в ту сторону, где дорога от городских ворот вела в его деревню, прямо к родному дому, но отвернулся, даже не успев ни о чем таком подумать, и отправился к западным воротам, где была другая дорога, по прямой пересекавшая древний лес, где под курганом, под давно разрушенной гробницей покоились древние герои.

5

Теперь Ротгер заметил, что ветра стали холоднее, краски побледнели и покрылись ледяной корочкой развезенные за дождливый октябрь дороги. Он отправился в лес сразу, не раздумывая, и всеми силами старался не замечать неприятного поскребывания где-то в груди. Пару раз мимо него проезжала телега. Он кричал хозяину, упрашивая подвезти его в лес, и так длилось до тех пор, пока не начало вечереть, но на него только оглядывались, как на сумасшедшего.

«Потому что все вокруг – трусы», – думал Ротгер.

Дорога постепенно спускалась вниз, Удельвальд раскинулся у самого подножия возвышенности, на которой несколько веков назад род конунга Фьёрди заложил первый камень первого дома. Шаг за шагом лес переставал казаться таким сплошным и черным, проступали темные очертания древних сосен и елей, которые были тверды, еще когда в этом краю не было ни одного человека.

Запахло хвоей. В спину вдруг ударил резкий ледяной ветер, и мальчик вспомнил, как ранним утром, когда он покидал дедов дом, шел первый снег, а он взял только свое осеннее платье и теперь совсем не готов к зиме. Он обхватил себя руками и посмотрел на солнце. Время шло к вечеру, и воздух ощутимо холодел.

Ледяной ветер резвился в темных соснах, а впереди был тот самый лес, который крестьяне объезжали десятой дорогой и которым пугали его старшие сестры, когда он был совсем маленький. Впереди была чаща, в которой жили варги. А кроме них вполне могли жить кабаны и медведи, обыкновенные волки, застрявшие между мирами призраки, тролли, ведьмы… и холод, ужасный ноябрьский холод, который может вывернуть его легкие наружу.

Ротгер понял, что дрожит.

Лесная земля была похожа на огромные застывшие волны из-за поросших мхом древних корней. Сосны своими густыми кронами оберегали вечный лесной вечер, и странное, бледно-красное растение повсюду оплетало их стволы. Со всех сторон было слышно какие-то шорохи и скрип первого снега, и рука мальчика то и дело сжималась на древке топора, висевшего у него на поясе. Он глядел в оба, искал ясень и одновременно стерег пространство.

Только вот ясеней в хвойном лесу не было.

Ротгер сначала пытался считать время по собственным вздохам, но быстро сбился и стал ориентироваться на чутье. Прошел час, другой, он уже почти бездумно бродил от сосны к сосне, голова немного кружилась, а солнце прикоснулось к горизонту. Он уже не чувствовал ни мочек ушей, ни кончиков пальцев. Он смотрел на солнце отчаянно, словно бы умолял не садиться, подождать еще буквально полчасика…

Мальчик остановился у какого-то кустика, облокотился на еловый ствол и согнулся чуть ли не пополам. Ноги и поясница ужасно ныли. Где же эти ясени? Неужели кузнец обманул? Решил подшутить над ним? Ротгер злобно пнул дерево, на которое только что облокачивался, и едва увернулся от тут же упавшей шишки.

Придется разводить костер.

И ночевать в Удельвальде.

«О, Годан, я не хочу умирать сегодня. Я хочу умереть через много лет, в бою с врагами моей земли», – думал он, подыскивая подходящий клочок земли.

И словно бы отвечая на его мысли, где-то далеко раздался первый волчий вой.

6

Эдан мог бы преклонить колено, если бы только у него был меч. Он мог бы почтительно склонить голову, произнося слова славы и тайно завидуя тому, кто был потомком похороненных здесьвоинов. Но вместо этого он стоял в оцепенении перед огромной каменной колонной, на которой был вырезан ощеривший пасть волк, и не мог даже шумно вздохнуть.

Темно-зеленый вьюнок змейкой извивался вокруг стен заброшенной гробницы, беспорядочно свисал с карнизов и обвивал остатки крыши. Огромные лапы древних елей словно пытались пробить стены дома, и нескольким это удалось. Гигантские корни сосен сражались с каменным фундаментом, а трава уже практически победила полуразрушенные ступени, которые уходили куда-то в дышавшую потусторонним холодом черноту Хельденгруфта. Лес жил несгибаемой волей этих деревьев, и своей жизнью пытался обнять, принять в себя или уничтожить мертвые каменные стены древней усыпальницы. Храм Фрейи в северных лесах, где был однажды Эдан вместе с отцом, будто был частью древнего леса, будто бы его деревянные колоны были деревьями, а каменные стены – скалами. Но эта гробница не могла стать частью леса: она казалась прорехой в пространстве, которую лес пытался залатать, но не мог.

Воспоминание об отце некстати смешалось с другими чувствами. Невольно Эдан представил, что сказал бы его отец, если бы он увидел этот мертвый курган, под каменными плитами которого, как верили местные, все еще жили призраки. Здесь уже несколько веков никого не хоронили, сжигая мертвых в погребальных кострах,но когда в округепропали несколько мальчишек и одна девчонка, крестьяне стали обходить руины десятой дорогой. Отец бы сюда не вошел. Это было опасно и неправильно.

Эдан подошел поближе, дотронувшись рукой до одной из колонн. Гулкий хруст опавшей хвои под ногами только подчеркивал неестественную тишину этого места. Юноша провел руками по холодному потрескавшемуся камню и лбом прислонился к стене гробницы. Холод, такой не похожий на сырую прохладу ноябрьского леса, сковал его еще сильнее. И от этого холода замерзало не тело, но сердце. На мгновение исчезли и лес, и гробница, и Эдан стал видеть только себя. Образ становился все плотнее, и Эдан понял, что видит самого себя на пороге смерти. Он будет похоронен в этой гробнице? Нет, нет… где-то очень далеко.

И отец его, обреченный умереть в собственной постели, завещавший ему… жить только наполовину, он доживет до старости и не увидит прекрасной смерти сына.

– Кар-р!

Над ухом хрустнула ветка. Эдан очнулсяи повернул голову на звук. На толстой еловой ветви сидел огромный ворон и глядел на Эдана умным, насмешливым взглядом, словно бы знал какую-то тайну его будущего, но лишь ради собственной забавы не собирался ее рассказывать.

Эдан глядел в бездонный вороний глаз, и ему казалось, будто бы его разумраспался на две части, и это он сейчас сидел на еловой ветви и сверлил самого себя презрительным взглядом блестящих влажных глаз. Но оцепенение прошло, стоило ворону снова каркнуть.

– Ты вестник Всеотца или злобный мне дух? – тут же спросил мальчишка, сделав шаг назад.

Ворон наклонил голову набок. Видимо, это был ответ.

– Я не нарушу покоя мертвецов. Я только спущусь в пещеры под курганом и убью кобольда. Моему мастеру нужна его кровь.

– Кар-р?!

Эдан был готов поклясться, что птица спросила: «Обещаешь?». И он, не успев даже подумать, что делает, ответил вслух: «Да!». Эдан протянул ворону руку, но гордая птица только взмахнула карбоновым крылом и улетела, ударив резким порывом ветра Эдана в грудь. Эдан пошатнулся, уставившись пустым взглядом в тревожно дрожавшую ветку, где сидел ворон. Он вдруг почувствовал, что с трудом может вдохнуть, он отчаянно пытался проглотить еще воздуха, холодного свежего воздуха, но лес вокруг закружился и пошел красными пятнами, и мальчик почувствовал только, как падает на мелкие острые камни разрушенных ступеней.

7

Ротгер ощутил, как все мышцы скрутило жгучей болью страха. Он вслушивался в тишину, но воя больше не было. Тогда он схватил висевший на поясе топор, быстро отыскал старое упавшее бревно и стал рубить на дрова. Выбора не было: поиски ясеня придется продолжить завтра. А сейчас огонь защитит его. От холода, варгов, кабанов, троллей – ото всех!

Сосны протяжно скрипели, покачиваясь в сторону юга. В ответ их голосам раздраженно трещали сосновые бревна в маленьком костре. Хвойные лапки занимались быстро, но земля была слишком сырой, и огонь едва ли горел. Мальчик так сильно склонился над огнем, что еще немного, и он опалил бы себе волосы и брови.

Теперь он сидел напротив костра и крепко сжимал во вспотевших ладонях рукоять железного топора. У Ротгера болели ноги и ныла поясница, он очень устал, но спать было нельзя – и только страх не давал его глазам закрыться от усталости.

Когда ему все-таки надоело смотреть в темноту, он глянул в костер. В танце рыжих язычков ему стало мерещиться что-то, и он подтянулся ближе. Ему казалось, он случайно, буквально на одно мгновение увидел очертания дома, а потом они поплыли, и он вспомнил Гунтера, от которого исходил жар горна – наверное, мальчик оторвал кузенца от работы. Глаза закрывались сами собой, топор стал выскальзывать из рук…

Волчий вой застал его уже во сне и ужалил прямо в сердце. Ротгер вскочил. Его руки бесстыдно дрожали, предплечья будто бы свело стальным обручем. Нужно было выхватить горевшую палку из костра, нужно было оглядеться, но он не мог даже повернуть голову на звук. Волк завыл вновь, и вторая вспышка страха вывела мальчишку из оцепенения.

Варг вышел к нему почти бесшумно. Огонь не пугал зверя: казалось, громадная бестия может потушить костер одним ударом когтистой лапы. Он был как волк, только хуже: красные, как капельки крови, глаза хмуро следили за человеком, огромные клыки не помещались в пасти, от чего нижняя губа была оттопырена и на землю капала вязкая волчья слюна.

Ротгер несколько раз промахнулся, пытаясь схватить древко топора, висевшего на поясе. Варг же не приближался. Он скалился и пружинил ноги, внимательно следил за руками мальчишки – но не двигался с места.

Ротгер слегка наклонился, ища устойчивости, краем глаза уловил что-то необычное у волка на брюхе – и понял, в чем было дело.

Страх ушел сам собой, его словно смыло волной тепла, которое тут же приласкало каждую венку. Ротгера все еще трясло, но уже от нараставшего возбуждения.

Из разорванного брюха животного капала на землю темная, бурая кровь.

Ротгер держал топор, как дровосек, а не воин, но он не думал об этом. Его взгляд и мысль застыли на раненом звере, он вдруг почувствовал огромную силу в своих мышцах. Варг не приближался, он был ранен, значит – боялся. Значит – Ротгер был сильнее. Это был его шанс, это была лучшая возможность в его жизни!

Ротгер зарычал. Мальчишеский голос звучал со стороны жалко, но ему показалось, что он рычал не хуже хищника, и он перехватил топор. Один бросок. Один прыжок, все краски слились друг с другом, зазвенели мышцы под кожей. Ощеренная зубами черная бездна развезлась навстречу, и помесь боли с темнотой поглотила мальчика.

8

Эдан лежал на каменных ступенях входа в катакомбы – и одновременно парил над ней, наблюдая за собственным бесчувственным телом. Холодные потоки воздуха надежно держали его крылья, зоркий взгляд был способен увидеть даже струйку крови, текущую из разбитого виска мальчишки, который распластался внизу. Эдан недоуменно каркнул и спланировал вниз, мягко приземляясь на грудь бесчувственного юноши. Над ними обоими возвышалась какая-то тень. Она заслоняла собой вход в курган. Эдан каркнул на нее, но она осталась невозмутима. Тогда он попытался пролететь ее насквозь. Ему навстречу задул вихрь горячено воздуха, буквально выламывая вороненку крылья. Тот отчаянно захлопал ими, но вихрь был тем крепче, чем отчаянней птица пыталась попасть вовнутрь.

Эдан, распластанный на ступенях, дернулся и скривился от боли. Он хотел попасть внутрь, но его что-то держало. Сначала он решил, что это страх, и просто прикладывал все больше сил, но потом ощутил иное.

Он не мог войти в курган, потому что, если он это сделает, он перейдет какую-то черту, которую нельзя переходить.

Ворон оторвался от горячего потока, сделал крутую петлю над руинами, и недовольно закаркал.

«Что значит нельзя?! Как может быть нам что-то нельзя?! Кто смеет нам запрещать?!»– кричал он.

Эдан задумался. Почему нельзя? Запретили. Кто? Ощущение «нельзя» казалось очень знакомым, оно было не одно, оно было обрамлено, как самоцвет в металл, в другое ощущение, такое знакомое и привычное, что Эдан никогда бы не обратил на него внимания раньше.

Ворон снова бросился на тень, но тени уже не было, вернее, она сгустилась в плотные очертания огромного человеческого тела. Это был мужчина.

Очень знакомый мужчина.

Это был отец.

А потом яркие, темные краски гнева, отвращения, неуверенности, усталости и жажды ударили по глазам, пронзили выламывающей кости болью и ворона, и мальчика, и фигуру отца. Эдан, лежавший на камнях, поднялся и бросился прямо на тень – одновременно с вороном, который ударил тени в голову. Птица и мальчик провалились куда-то вниз и слились вместе. Тень осталась за спиной, а потом задрожала и растворилась в воздухе, забирая боль вместе с собой.

9

Ротгер поднял руки и уткнулся во что-то шершавое и липкое. Он дернулся, и все тело тут же пронзила боль. Он лежал на твердом камне, и отовсюду тянуло сыростью и странным, душным теплом. Он открыл глаза, хоть и с большим трудом: голова казалась сейчас большим глинным горшком, доверху набитым кашей. Вокруг была плотная, вязкая чернота. Ротгер жмурился и снова открывал глаза, но чернота не уходила, она продолжала давить на глаза… и легкие. Дышать тяжело. Очень. Ротгер стал шарить руками по всем сторонам, но вокруг был только твердый и рыхлый, почему-то теплый камень. Тогда Ротгер ударил ногой, и нога врезалась в ту же рыхлость и вошла в нее наполовину. Земля! Это же земля! Ротгер с огромным трудом сделал вдох, повернулся на бок, куда-то провалился – и понял, что впереди нет преграды. Он попытался встать, но только ударился головой о рыхлый свод, и крошки земли и пыли тут же засыпали глаза. Как он тут очутился? Он не помнил. Там, где раньше было прошлое, у него была большая черная стена. Мальчик встал на четвереньки и медленно пополз вперед.