Текст книги "Сказка наизнанку (СИ)"
Автор книги: AnyaSolo
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
– А как же я? Я человек, но мне не трудно и зачерпнуть, и выпустить поток.
– Ты… Тонкие тела некоторых людей имеют странную особенность, скорее, даже врождённый дефект – небольшую щель. С возрастом она чаще всего закрывается. Реже бывает, что человек научается открывать и закрывать её по своей воле, принимая или выпуская потоки силы. Это и есть магия. И ты как раз из таких редких людей. Некоторые этлы думают, что этот недостаток передаётся по наследству, но мне так не кажется. Впрочем, благодаря тебе у нас скоро будет возможность выяснить это.
Вспомнив, что сегодня Ночна говорила о магах, я невольно вздрогнула и подумала про себя: “Малыш, очень тебя прошу, родись простым, честным репоедом. Иначе даже не знаю, как я смогу уберечь тебя от беды.” Ребёночек шевельнулся в ответ, а я с тоской поняла, что его доля уже отмерена, и изменить ничего нельзя. Тогда я поспешно увела разговор от себя, не дожидаясь, чтоб этлы вздумали приглядеться ко мне повнимательнее:
– Почему Занор лёг спать прямо здесь, а не отправился в свой удел?
– Ну ты что, Ёлка? – возмутилась Майви, – Он и есть у себя, под ивой!
– Разве ива его дерево? Но ведь ивы почти не растут в Занорье? Зато их полным-полно вдоль реки!
– Да! Где есть твоё дерево, там и запас силы, и проход во все уделы с такими же деревьями, и возможность пообщаться на расстоянии, да мало ли что ещё… Конечно, папины деревья растут у мамы, а мамины – в Занорье. И с другими всё точно так же. А ты думала, как этлы из далёких уделов узнали, что нам здесь нужна помощь? Многие растения в уделе – знаки родства или дружбы между этлами. Из наших папа – ива, мама – сосна, Дол – ясень, Мара – берёза, я – камыш, Нер – клён.
– А Ист?
– Да ёлка же! А ты до сих пор не догадалась? Во даёшь!
– Так что же получается, каждая травка – чьё-то растение силы?
– Конечно, нет. Только те, что посажены этлами.
– О… Я поняла. Так вот почему Ист вырастил тогда у нас берёзку! А что же за диковинные цветы он понасажал рядом? Я думала, для красы…
– Чего тут непонятного, чудачка! Просто мой чокнутый братец впервые в жизни поступил, как нормальный этл: сам познакомился с родителями своей девушки.
И, оставив меня в изумлении хлопать глазами, Майви спросила у Ночны:
– Почему Ровена назвала Нера своим сыном?
– Потому, – серьёзно и строго ответила Ночна, – что он и есть её сын. Старший, любимый, никогда в жизни не пробовавший смолки. Кое-что о том, как он оказался среди нас, я и хотела вам сегодня рассказать. И заметьте, даже не буду допытываться у некоторых из присутствующих, откуда они знают ракшаль**.
Сейчас трудно поверить в это, но наш Занор мог оказаться на тёмной стороне. Его первой женой была ракшица из Рискайского дома.
– Ровена?! – воскликнула Майви, скривив кислую рожу.
– Майви, заткнись, – коротко одёрнула её Мара. И Майви, как ни странно, послушалась. А Ночна продолжила свой рассказ.
– Неудивительно, что ракшица смогла заполучить в мужья столь замечательного этла: многие из ракшиц весьма умны и к тому же тратят море силы на поддержание своей красоты. Зато обычаи ракшасов в отношении брака и воспитания детей уж очень… хм… своеобразны. Познакомившись с ними поближе, Занор возмутился и заявил о своём желании покинуть ракшасий дом. Его отпустили, однако жена не захотела последовать за ним. Когда мы познакомились, Занор уже не надеялся вернуть её, но ещё верил, что сможет хотя бы забрать из города на пустоши своего ребёнка. Все этлы в один голос твердили ему, что это невозможно. Одна я жалела Занора и с сочувствием выслушивала его странные планы, у большинства из которых было очень мало светлых вероятностей в исходе. Я тогда была молода, наивна и (чего уж греха таить!) по уши влюблена в этого несчастного… В общем, я пребывала в неразумном состоянии и видела только то, что мне хотелось видеть. И верила, что моя сила и любовь всех спасут, стоит только захотеть.
Ах, ребятки, верно говорят, что дуракам – счастье… Мы имели достаточно нахальства и глупости на то, чтобы вдвоём отправиться воровать у ракшасов младенца. Затея была бредовая от начала до конца, нам просто слепо повезло. Когда мы явились в Тикуану, в городе не было его ракши и одного из стражей. Пока второго стража отвлекал Занор, я сумела тайком пробраться в дом, где держали малышей, схватила того, который был мне нужен, трансформировалась в гусыню и полетела прочь. На этом наша удача иссякла. За нами гнались. Мы оба вконец измотались, отводя преследователям глаза, к тому же Занор был ранен. И вот, наступил момент, когда он лёг на землю и уже не мог подняться. Малыш у меня на руках заходился криком от голода и страха, а я сама отчаялась и совершенно потеряла представление о том, куда нам следует идти. В таком “блестящем” положении мы очутились под стенами Ровеньона. И ракша впустила нас.
Да, она сделала нам удивительно много добра. Приняла в своём доме, песчаной бурей замела все наши следы. Нашла кормилицу среди своих ракшиц. Залечила раны Занора. Поделилась силой, чем дала нам возможность добраться домой. И пусть её помощь не была безвозмездной, я ценю всё, что Ровена сделала для меня. Поэтому двери моего дома всегда для неё открыты, хоть я и не могу сказать, что её визиты доставляют мне радость. Так что не спешите осуждать подобных ей. Я не призываю вас сочувствовать тёмным или (хуже того!) пытаться понять, что творится у них в головах. Просто помните, что даже такие существа способны создавать светлые вероятности.
– А что же Нерчик? – несколько разочарованно спросила Майви, – Этот самый украденный вами ребёночек – и есть он? Но тогда получается, что он – мой брат…
– Глупенькая, ты слушала невнимательно, – ответила её Ночна с мягкой улыбкой, – Нер – сын Ровены. Она отдала его мне на воспитание, это и было платой за помощь. Ровена слишком любила его, ей не хотелось, чтобы её ненаглядный сынок был отравлен смолкой и вместе с прочими ракшасьими детьми в лесной личине отправился в Торм. А сейчас, когда Нер вырос, я часто боюсь, как бы она не пожелала забрать его назад, в Ровеньон.
– Но это же здорово, – оживилась было Майви, и смущённо пояснила, – В смысле, здорово не то, что Ровена может забрать Нерчика, а то, что папа – не его папа. А кто его папа?
Ночна насмешливо приподняла брови:
– А я-то думала, ты достаточно времени посвятила разглядыванию Таллиса… Нер весьма похож на своего отца, и к сожалению, не только внешне. Но будем надеяться, что со временем найдётся достаточно благоразумная юная этла…
– Найдётся! – тут же горячо пообещала Майви, – А кого же вы тогда украли у ракшасов?
Ночна ласково погладила её по волосам:
– Тебя, моя хорошая.
– Постой-постой, – воскликнула Майви, – А как же получилось, что Ист почти на пять кругов силы старше меня? Ведь вы с папой познакомились, когда я уже родилась?
– У Иста другой отец. Он был старшим нашего дома и погиб, защищая нас от ракшасов. Теперь на месте его удела мёртвая пустыня, закатный край Рискайской пустоши, а прежде там текла могучая и полноводная река.
– Куда же делась вода?
– Ушла под землю. Так всегда бывает, если её никто не зовёт.
– Ой… И это навсегда?
– Я верю, что нет. Возможно, кто-то из ваших детей или нынешних ракшасов…
Майви не дождалась, пока Ночна договорит. Схватившись ладошками за ярко вспыхнувшие щёки, она вскочила с лавки и бросилась из горницы вон.
Конечно, Нер и не подумал послушаться Ночны и смирно отправиться домой. Он ждал Майви, затаившись в кустах за околицей. И дождался-таки своего. В раскрытое настежь окошко нам было видно, как Майви, вихрем вылетев за ворота, нырнула в кусты. И с размаху попала в крепкие объятия Нера. Она стала что-то говорить ему возбуждённо и живо, но он ничего не слушал. Улыбаясь, Нер подхватил тоненькую и гибкую Майви на руки, со смехом подбросил, поймал и снова подбросил… Проказница не захотела приземлиться назад. Она повисла, уцепившись за ветку ивы над головой, задорно крикнула: “А ну догони!”, потом, раскачавшись, спрыгнула далеко в кусты и помчалась прочь, легко перескакивая через валуны и коряги. Нер рванул следом. Скоро их не стало видно, только слышался хохот, да весёлый ветерок гулял по кустам, отмечая их путь. Ах, молодо-зелено, мягко постелено… Какие же они ещё юные, милые и смешные…
***
Под пологом леса земля ещё дышала ночной прохладой и свежестью, но поднимающееся Око уже припекало, обещая к полудню жестокий зной.
Занор устроился в тени под навесом и спокойно покуривал трубку. Несмотря на погожее утро, он зябко кутался в свой старый плащ. В кустах за околицей звонко перекликались птички. Было слышно, как Ночна негромко поёт, наводя порядок в избе. Вдруг где-то вдалеке резко вскрикнула сойка. Оборвав песенку на полуслове, Ночна выглянула за дверь.
– Всё дымишь? – проворчала она, – А ведь на твоём берегу опять творится какой-то беспорядок.
– Дети, – кротко отозвался Занор, выпуская в небо пару колечек холодного ароматного дыма.
– Вот и сходил бы глянул хоть одним глазком, что они там опять чудят.
– А надо?
– Да неплохо бы, – Ночна нахмурилась, упирая руки в бока, – По-моему, уже произошло что-то не слишком хорошее. Ты полагаешь, следует дождаться неприятностей покрупнее?
Занор зевнул и вяло пожал плечами.
– Милая, нельзя же до бесконечности отводить от детей тёмные вероятности и опекать их на каждом шагу.
Разом утратив боевой вид, Ночна со вздохом прошла под навес и присела рядом с мужем, тихонько положив ему голову на плечо.
– Ах, Зан… Детям, наверное, кажется, что я к ним слишком строга: вечно ворчу, донимаю нравоучениями… А мне просто хочется уберечь их хоть от тех ошибок, которые в молодости понаделала я сама.
– Они растут. Знаешь, кое-чему можно научиться только на собственной шкуре, и никто не обещал, что этот опыт всегда будет приятным, – дальнозорко прищурившись, Занор вгляделся в кромку леса за околицей и добавил, – Да, кстати, сюда бежит Майви. И как бежит! Вероятно, и впрямь случилось что-то серьёзное.
Майви выскочила из леса так быстро, что кусты на опушке не успели раздвинуться перед ней. Сбитые с веток листочки дождём посыпались в траву. Перемахнув через изгородь, она подлетела к Занору, на миг уткнулась в его плащ лицом, но тут же отпрянула и закричала:
– Папа, папа!
– Что случилось, милая?
– Всё плохо! Совсем-совсем!
Кусты на опушке снова раздались и пропустили бегущего Нера. Он тащил на руках кучерявого малыша, мокрого, голенького, с едва успевшими заостриться ушками.
–Скорее, Нерчик, скорее! – всхлипнула Майви, торопливо распахивая ворота, – Может, ещё не поздно…
Молодой этл вихрем ворвался под навес и остановился, смущенный молчанием и неподвижностью старших. Ночна смотрела строго и выжидающе, Занор попыхивал трубочкой, нахохлившись и спокойно прикрыв глаза.
– Папочка, ну сделай же хоть что-нибудь, я знаю, ты умеешь! – взмолилась Майви, размазывая по щекам слёзы. Нер шумно сглотнул.
– Чего ты от меня хочешь, дочь? – спросил Занор, разглядывая Майви сквозь ресницы.
– Вылечи его, пожалуйста!
– Это невозможно. Он мёртв. Умер ещё за рекой, на поляне.
Майви поникла, как сломанная веточка в жару. Нер присел, осторожно разжал руки и уложил свою странную ношу в траву.
– Откуда у вас это бедное дитя?
Майви и Нер молчали, понуро опустив головы. Тогда за дело взялась Ночна. Подождав немного, она выпрямилась во весь рост и грозным голосом спросила:
– Так! Я услышу сегодня хоть какое-нибудь внятное объяснение происходящему? Где вы взяли ракшасёнка? Ну? Нер, слушаю тебя внимательнейшим образом.
Нер еле слышно промямлил:
– Поймали возле пустоши…
– Сила всеблагая! Зачем? Кто вас просил лезть на пустошь, ловить там ракшасят и тем более снимать с них лесную личину?
– Мы думали, так будет лучше.
– Думали они! С чего вы это взяли, несчастные? Ему было гораздо лучше в лесной личине, зато живым!
Майви вздохнула и тихо проговорила:
– Мы хотели, чтобы он тоже стал этлом.
У Ночны от удивления глаза полезли на лоб.
– Да кто вас надоумил, что такое вообще возможно?
– Ну, – замялась Майви, – Вы же с папой… Когда я была маленькой… И Нерчик тоже… Вот мы и подумали…
– Мы даже собирались сотворить для него удел в Дарёном ложке, – добавил Нер, – Отмыли его от смолки, а он вдруг заплакал и перестал дышать…
– Отец, ну ты слышал? – воскликнула Ночна, обращаясь к Занору, – Нер, Майви! Как вы не понимаете…
Занор остановил её жестом и, обняв за плечи, усадил рядом с собой.
– Что поделаешь, милая… Неполное знание часто оказывается хуже полного незнания.
Потом он погладил Майви по волосам, участливо кивнул Неру.
– Всё не так просто, как кажется. Светлые намерения могут порождать весьма тёмные вероятности. Знайте, что ракшасьи дети привязаны к источнику силы, у которого провели раннюю пору своей жизни. Их растят рядом с щедрым потоком, в любви и постоянном внимании, но только до тех пор, пока они не научатся добывать пропитание сами. После каждый малыш получает порцию особого снадобья. Лесная личина – всего лишь одно из побочных действий этой самой смолки, которая защищает ракшасье дитя вдали от дома, не позволяя ему истечь силой и умереть. Но смолка работает всего лишь один круг, и к тому же родной источник постоянно зовёт. Слыша его зов, каждую сушь все ракшасьи дети возвращаются по домам. Там взрослая родня забирает накопленную ими силу, а заодно очищает их от вредных последствий распада смолки и снабжает новой её порцией. И так – без конца. Как только дитя силы попробовало в первый раз это снадобье, обратной дороги нет. Остаётся либо вечно зависеть от смолки, либо никогда не удаляться от родного источника без особых оберегов. Впрочем, обереги тоже не работают безупречно, они только замедляют потерю силы, поэтому взрослые ракшасы редко покидают свои дома. Очистив от смолки этого беднягу, вы лишили его защиты и по незнанию стали причиной его гибели. Очень печально, но исправить уже ничего нельзя. Всё, что мы можем сделать – оставаться в разуме и не повторять прошлых ошибок, – сказав так, Занор мягко провёл рукой над телом ракшасёнка. Оно на глазах превратилось в лёгкий пепел, и вскоре ветер развеял его без следа.
– Значит, нам с Нером просто повезло? – спросила Майви.
– Выходит, что так, – отозвался Занор, – Если бы кто-нибудь из вас успел попробовать смолку, мы с Ночной уже ничем не смогли бы вам помочь.
Майви очень внимательно заглянула ему в глаза и серьёзно спросила:
– А откуда ты всё это знаешь? Я думала, ракшасы не спешат делиться своими секретами с чужаками.
– Собственный опыт – лучший учитель, жаль только, что его уроки дорого обходятся. Однажды я получил опасную рану. Дело было на пустоши, и Ровена вылечила меня смолкой. Как видишь, я жив, но с той поры, выходя из Ночной пади, истекаю силой куда быстрее, чем мне хотелось бы. Впрочем, эта досадная особенность делает меня почти идеальным дарителем. Вы видели на церемонии возмещения, как происходят подобные вещи. Так что и тёмные обстоятельства могут порождать светлые вероятности. В любом случае, светлая вероятность или тёмная – это зависит лишь от того, как ты относишься к ней сам.
Комментарий к Между нами, этлами
*Тётка, тётушка – обычное в Торме вежливое обращение к замужней женщине. К незамужней обращаются – девка, к вышедшей из детородного возраста – бабка.
**Ракшаль – язык ракшасов. Изначально он был придуман, как тайный шифр, но постепенно широко распространился среди ракшасьей молодёжи и стал обычным для них языком общения. Этлы иногда используют слова ракшаля в качестве очень неприличных ругательств.
========== Среди людей ==========
Невесёлые мысли принесла я с вечёрки домой. Дикие маги опасны всегда, говорила Ночна, их следует уничтожать. Будет ли моё дитя от дикого мага тоже считаться диким? А если даже и нет. Сын ведь может унаследовать вздорный отцовский нрав. Что тогда? Убьют, как негодного щенка? Нет уж, этого я дожидаться не стану. Пора расстаться с Еловой горкой. Куда только идти? Вот разве что в пустоземье, там этлы не ходят. Или всё-таки могут? На вихровой заимке Мара ещё вспоминала, как юные этлы вместе ходили в город, притворившись людьми. Хотя… Есть один человек, который не боится ни ракшаса, ни этла, и может от них защитить. Свит. Сегодня он будет ждать меня у Быстринки на вечерней заре. Что ж, я готова забыть старое и прийти к нему. Молчать, во всём слушаться, верно служить, лишь бы знать, что нашему сыну не грозит беда.
Впервые я радовалась, не застав на хуторе Иста. Одари Творец Мару за то, что она заняла собой всё его время и мысли, не оставив ни капли мне! Будь Ист дома, в миг бы заметил, что я затеваю сбежать. В этот раз я не стала ни чудить с одеждой, ни ворожбой заметать следы. Немного в том толку. Ист и так всё узнает, когда захочет, он же этл. Веретено своё тоже не стала брать. Придёт пора снова прясть – найдётся и новое веретено.
До заката было ещё далеко. Я неспешно бродила по лесу, искала места, которым отозвалось бы сердце – и не находила ничего. Постояла немного на обломках Серой скалы, последила, как речная вода точит камни. Окинула взглядом Мёртвый Дол – всюду изломанные стволы погибших деревьев, почернелая грязь. Дошла до места, где прежде стояли Кривражки. Никого. Сквозь развалины хутора пробилась молодая трава. Нашла место, где прежде стояла вихрова заимка. Ива рухнула, и обломки застлало речным песком.
К Быстринке я вышла на исходе дня. Долина Истоков снова была пуста, люди ушли, оставив за собой грязь да следы конских копыт. Никого не было видно, только у самой воды пасся неказистый саврасый конёк. А рядом, подставив лицо закатному Оку, стоял Свит. Ждал, хоть и не был уверен, что я приду. Он был таким спокойным и тихим в тот миг… Глядя, как лучи Ока золотят его щеки, я подумала, что будь Свит нормальной, человеческой масти, многие девки сочли бы его миловидным. Скулы у него высокие, густые волосы до плеч, длинные ресницы, а глаза большие, и не бесцветные, рыбьи, а серые, словно небо в хлябь. А ещё мне припомнилось, что мать дала ему имя Свитанок. Это значит – рассвет.
Как и в первую нашу встречу, я не ждала, что Свит заметит меня среди зарослей ив. А он заметил. Посмотрел мне прямо в глаза и, усмехнувшись, окликнул:
– Чего прячешься? Вылезай, не съем.
Получалось как-то неловко. Я молчала и не знала, шагнуть ли к нему. Тогда он подошёл ко мне сам, взял за руку.
– Ты, наверное, злишься на меня из-за того раза? Я был не в себе. Прости дурака.
Я кивнула, а ответить на его взгляд так и не смогла. Тогда он поднял с травы седло, посвистал. Конь неторопливо пришлёпал к хозяину и ткнулся губами ему в ладонь.
– Поедем ко мне? – сказал Свит, затягивая подпруги, – Заживём не хуже, чем на заимке. М?
А я всё стояла и не смела поднять глаз. Тогда Свит схватил меня за плечи и, встряхнув, рявкнул совсем по-былому:
– Да не молчи же ты, коза! Давай, лезь в седло! А не желаешь – так прямо и скажи: пошёл ты к Ящеровой бабушке!
Вот это уж было до смешного знакомо.
– Не надо, – тихонько ответила я.
– Что не надо?
– К Ящеровой бабушке не надо. И на коня меня тоже не надо, я пешочком дойду.
– Да ладно, – тут же воскликнул Свит, затаскивая меня в седло, – Кренделёк – скотинка смирная, доставит в лучшем виде.
Сам Свит устроился позади седла, а поводья вообще бросил коню на шею. Но умный конь без подсказок знал, куда ему надо идти. Неспешным шагом он провёз нас по разбитой копытами тропке через кусты, вылез на проезжую дорогу, и по ней побрёл прямо туда, где за распахнутыми Хребтецкими воротами начиналось незнакомое мне пустоземье.
Сама я за всю жизнь только и была в Приоградье пару раз: малявкой сходила как-то вместе с тёткой Милорадой на ярмарку к Нерским воротам продавать шерсть, да ещё два круга назад выбралась вместе с Браном поглазеть на турнир в Городце. И за каждый из тех дней я увидала столько народу разом, сколько в Торме не повстречаешь за целый круг.
В этот же раз у Ограды было почти безлюдно. Стражи едва проводили нас скучными взглядами и принялись запирать ворота на ночь. А Кренделёк прошёл всё тем же неспешным шагом через пустую привратную площадь, свернул вдоль стены крепостицы в узкий, по вечернему времени темноватый проулок и вдруг замер, уткнувшись носом в бок стоящей лошади. Лошадь была не одна. К ней прилагался всадник. Это был крупный, статный парень с замечательно густыми кудрявыми волосами. Через верх забора к нему высунулись со двора две девицы. Все трое болтали и обменивались шутками, нисколько не беспокоясь о том, что наглухо перекрыли проход.
– Эй, Корвин! Тебя мамаша не учила, что по улицам ездят вдоль, а не поперёк? – нетерпеливо окликнул его Свит.
Девицы залились смехом и скрылись за забором, а всадник обернул к нам своё смуглое, симпатичное лицо. Не обращая на Свита никакого внимания, он залихватски подкрутил ус и сказал мне:
– А, так ты и есть жена этого зануды? Привет, Рыжик.
– И тебе доброго здоровьичка, – смущенно пробормотала я, чувствуя, как щёки становятся пунцовыми. Уж очень этот Корвин странно на меня посмотрел: вроде, и по-доброму, а я почувствовала себя так, словно стою перед ним без рубахи.
– Освобождай проезд, чучело гороховое! – нелюбезно прикрикнул на него Свит из-за моей спины.
– Ну, поехали, – отозвался Корвин, обращаясь ко мне.
– Куда это? – удивилась я.
– Как куда? В наше с Селёдкой логово, – Корвин развернул кобылу вдоль улицы и заставил поравняться с Крендельком. Его колено бесцеремонно ткнулось мне в бедро.
– Разве вы живёте не в крепостице? – спросила я, стараясь отодвинуться вперёд по седлу.
– О, нет, – Корвин беззаботно улыбнулся, сверкнув белыми зубами, – Казарма – это для молодняка. Жить, конечно, можно, но – шум, грязь, теснотища, и кормят Ящер знает чем. Девку, опять же, не приведёшь… Так что все, у кого водятся монеты, стараются снимать собственную конуру поблизости. Тоже, конечно, шум, грязь, и в горшке Ящер знает что, но хотя бы есть где ноги вытянуть.
– Так у вас со Свитом водятся монеты?
– У меня – нет, – радостно признался Корвин, – Так что, строго говоря, берлога Селёдкина, а я живу у него на тараканьих правах, чтобы не было скучно.
– Угу, – буркнул Свит, – И поэтому ты дрыхнешь все увольнительные, как сурок, а я по подработкам таскаюсь. Чтобы не было скучно.
– Ну а чо? – пожал плечами Корвин, – Должна же быть в жизни хоть какая-то справедливость? Тебе по службе не приходится все дни напролёт мозолить зад в седле. Заперся себе в лазарете, и – солдат спит, служба идёт. Это не в патрули ходить.
– Да знаю я эти ваши патрули. Шлем на уши – и побрёл в лес ракшасов перегаром распугивать.
– Вот ты зря так говоришь. Сам же вчера после лесного патруля кому-то из новобранцев бедро штопал.
– Такие вещи происходят от дурости и ловли мух при инструктаже, – строго сказал Свит, – Когда на тропу из кустов лезет нечто нечеловеческого вида, надо выстрелить, перезарядить и ещё раз выстрелить. И только потом выяснять, что это и зачем оно к тебе лезет.
– Добрый ты, господин целитель, аж слеза на глаз наползает… Но лесные патрули – это ещё ладно, там сейчас стало чуть поспокойнее. А вот что будет, когда нагрянут твои родственнички с островов…
Не долго думая, Свит пнул кобылу Корвина сапогом в бок. Та шарахнулась и резко прыгнула вперёд. Не ожидавший ничего подобного Корвин еле удержался в седле.
– Сдурел? – возмущённо крикнул он Свиту.
– Это тебе за родственничков.
– Хорошо-хорошо, убедил, – сказал Корвин, поднимая кобылу в рысь и уходя вперёд на безопасное расстояние, – В Торме твои родственнички, а не на островах. На каждом хуторе. Рогатенькие такие.
Свит тихонько усмехнулся, вытащил из седельной сумки шишку и метко запустил ею Корвиновой кобыле в зад.
Свитова “берлога” оказалась в самом конце проулка, ворота её замыкали тупик. Это была конюшня на двух лошадей с двумя жилыми каморками под крышей. Одной стеной она упиралась в каменный бок крепостицы, другой – в добротный соседский забор, и только поэтому, вероятно, ещё не развалилась. Зато позади конюшни был мизерный дворик с навесом, коновязью и чахлой рябинкой, росшей прямо из-под соседской стены.
– Ну как? – с гордостью спросил Корвин.
– Ого, – несколько мрачно ответила я.
Впрочем, это только с первого взгляда Свитово жилище мне не приглянулось. На конюшне было чисто и сухо, под навесом валялся запасец сена, а наверху и вовсе оказалось светло и уютно, хоть скаты крыши и делали каждую из каморок похожей на приоткрытый сундук. Зато под застрехой весело чирикали воробьи, а из окошка виднелось немного неба.
В каморке Корвина и впрямь была берлога: развороченная постель, крошки, свечные огарки, грязное шмотьё на полу и крепкий запах двухседьмичных портянок, а на стене намалёвана углем голая простоволосая девка с рыбьим хвостом.
На половине Свита вид был совсем другой: постель скатана в уголок под крышу, у окна сундук, полка с книгами, грязная одёжа – в корзинке, а под потолком – венички сухих трав.
А вот с едой у ребят было куда как неважно. В доме не было ни печи, ни очага, так что есть они ходили в харчевню на площади. (Это такой кабак, только торгуют едой.) Понятно, что как деньги подбирались, так они и сидели когда на сером хлебе с водой, а когда и вовсе впроголодь. Пришлось мне самой позаботиться о нашем пропитании, сложить на дворе очажок.
Так мы и зажили потихоньку втроём. Как-то само получилось, что мужчины мои с ранья уходили в крепостицу, на службу, а я оставалась сидеть дома одна и ждать их, скучая без дел. Ну, разве там сходить прибрать в стойлах у лошадей, натаскать воды в колоду…
Городское житьё – ох и странное! Княжьим указом запрещено по дворам хранить навоз, чтоб не смердело. Уберёшь за скотиной – и сразу тащи в специальное место позади крепостицы, на князев поганый двор. И человеческое поганое ведро – туда же. А если вдруг чья лошадь или там коза на улице опросталась, тоже надо собрать, не то со всей улицы пеня в казну.
И воду люди берут не как попало из реки, а из специального фонтана. Водовоз её ночью натаскает, а целитель с утречка от всякой вредности благословит. А если вдруг пьют из реки или там из какого колодца, морщатся и говорят: “Не фонтан!”
А поселение наше, оказалось, вовсе и не город, а так – посад. Князь прежде запрещал всякой простоте селиться вокруг ворот, сгонял с земли прочь, но люди всё равно строили хибары и жили. Князь тогда уж махнул рукой, да и разрешил им строиться путём, а то в хибарах-то вечно было неладно: что ни круг – то пожар, то поветрие…
Свит мне всегда монет оставлял, чтобы сходила на рынок, а как же. Со службы-то оба приходили голодные, как волки, вот я им на своём уличном очажке похлёбку и стряпала. А то, бывало, ещё и блинцов с припёком напеку. Они оба очень любили, когда с лучком и шкварочками.
А Корвиново свинство я живо повывела. Вымела у него всё, паутину сняла. Девке его этой, которая на стене, сарафан и платок нарисовала, а то уж очень смотреть было срамно. И портянки его вонючие в речке отполоскала и по двору развесила. Он обрадовался, как ребятёнок, обнял меня и давай в щёки нацеловывать! А Свит увидал – и ну ворчать: “Эй, Корвин, это, вообще-то, моя жена. Свою заведи – её и слюнявь.” Только куда эдакому жениться? Он вечно без монет сидел. Он как жалование получал – начинал каждый вечер таскаться в кабак. Оттуда уж возвращался всегда на бровях, иной раз даже буянить затевал, песни в ночи орать, и все как на подбор срамного содержания. Или вдруг вовсе не приходил ночевать домой. Я сперва удивлялась, спрашивала у Свита, куда ж он запропастился и чего спать не идёт. Свит только отмахивался. Но раз всё же ответил: “Да к девкам он пошёл. Вот там пускай и ночует, если не выгонят.” Я тогда ещё подумала, что если к девкам – это хорошо, глядишь, присмотрит себе какую в жёны. Но когда после спросила о том у самого Корвина, он сказал:
– Что ты, Рыжик, это совсем не те девки, которых замуж берут.
– А какие же? – удивилась я.
– Это нехорошие девки, тебе о них знать не надо.
– Так зачем же ты до них таскаешься?
– Да вот такая уж моя дурацкая доля, – легкомысленно отшутился он, а объяснять ничего не стал. Тогда я спросила:
– А Свит тоже к ним ходит?
– Свит? К девкам? Не смеши, Ёла! Он знаешь какой брезгливый? И раньше никогда не ходил. Мы с ребятами даже одно время думали, что он не по этой части.
– Это как?
Корвин посмотрел на меня, словно на маленькую, и ответил:
– А, забудь. Тебе такое знать ни к чему.
Незаметно прошла сушь. И вот ведь что странно: за эти четыре луны я узнала Свита, пожалуй, лучше, чем за весь круг, что мы прожили на заимке. В лесу я сравнивала его с этлами, и всё, что мне было в нём странно и неприятно, сваливала на человечью природу. В городе же, среди людей, я на многое стала смотреть иначе. Оказалось, на прочих людей Свит совсем не похож. Вот Корвин – тот человек.
И как только эти двое уживались вместе, такие разные? Корвин вечно был громкий и весёлый, как птица, а Свит больше помалкивал и смотрел на мир откуда-нибудь из тёмного уголка. Корвин бесхитростный и открытый, у него что в голову ни придёт – враз написано и на лице, а у Свита поди ещё догадайся, что на уме. Корвин – неряха знатный, а Свит аккуратен до смешного. Вечно Свит собирал везде Корвиново шмотьё и с руганью закидывал в его каморку, но стоило Корвину появиться на пороге, его вещи чудесным образом расползались по всему дому.
Много они цапались из-за курева, и тут уж Свит настоял на своём: курить Корвин вылезал во двор. Садился на верхний брус забора, дымил трубкой, а заодно смотрел на улицу и болтал с редкими прохожими: задирал мужиков, с бабами и девками балагурил. И всем-то вокруг он нравился. И тютюн, и дурацкие шуточки-пересмешки, и крепкая вонь немытого тела – всё, что прежде так раздражало меня в хуторских парнях у него совсем не казалось противным.
Вот я всё думала: а сама б я пошла за Корвина замуж? Наверное, пошла б. Он хороший, хоть и беспутный. Добрый, спокойный, и поговорить с ним всегда легко… И собой пригож. Высокий, сразу ясно, что сильный, волосы красивые. А ещё было видно, что я ему нравлюсь. Он того особо ничем не показывал, но мне-то и так понятно… Только однажды было: он сильно спьяну полез ко мне с поцелуями, но Свит его живо урезонил. Дал разок по зубам и унёс спать наверх. А чтоб не бродил, завязал в одеяло, как младенца в свивальник, да так крепко, что мы потом с утра его едва развязали вдвоём. Я думала, Корвин рассердится, но ничего подобного, посмеялся да и забыл.
А вот Свит был совсем не таковский. С соседями он не знался, а те его сторонились, шушукались за спиной. Только ему люди были без надобности. Он, если вдруг выдавался свободный денёк, залезал себе на сено с книжкой или просто так, и валялся там тихонечко, думал о своём. Я быстро усекла, что его тогда беспокоить не надо, ему самому с собой хорошо и не скучно. Сунешься же не ко времени – ничего приятного не услышишь. Ещё он любил смотреть, как я стряпаю. Только мне, чтобы доставить ему удовольствие, приходилось прикидываться, будто я того не замечаю. Конечно, упрям он бывал по мелочам, но мне-то уступить ему было не сложно. Поспорим, бывало, я скажу, как думаю сама, а настаивать на своём не стану. Он пошумит, поругается, а там глядишь – сделает-то по-моему. А ещё было кое-что, чего я, живучи среди этлов, совсем не ценила. Свит не вонял. Притаскивал из колодца воду и мылся на дворе каждый день, хоть Корвин и смеялся над ним. И за бельём следил. У Свита нижние порты и рубахи все были дорогие, хорошие, он мне их в речке мыть не позволял, отдавал раз в седьмицу специальной тётке в портомойню. А на ночь у него вообще велось отдельное барахло. Он и мне строго-настрого наказал в одёжке в постель не лезть. Купил рубаху, да такую красивую… Я б на выход носила, а Свит сказал – будешь в ней спать. Ну, я подумала: мне-то не жаль, если ему приятно. И я, пожалуй, поняла, почему Свит обратил на меня внимание, и зачем то и дело нюхал мои волосы. Когда я жила в лесу, от меня и пахло лесом. В городе-то по-другому запахло, пришлось начать мыться и мне.
