Текст книги "Адонис. Французская поэзия XV–XIX вв."

Автор книги: Антология

Адонис: Французская поэзия XV–XIX вв

© А. Триандафилиди, перевод, 2018

© Издательство «Водолей», оформление, 2018

Предисловие переводчика

Любезный читатель! Книга, которую Вы держите в руках, ни в коем случае не претендует на звание антологии французской поэзии. Таковых издано на сегодняшний день немало, и французская литература не может пожаловаться на невнимание к ней русских переводчиков, что обусловлено давней близостью наших культур. Быть может, просмотрев состав сборника, Вы будете укорять переводчика, и по совместительству составителя, в выборочности и неполноте представленного материала.

К примеру, XV век, несмотря на определенную бедность в области изящной словесности (Средневековье во Франции уже закончилось, а Возрождение еще не началось), невозможно представить без его ключевой фигуры, школяра Франсуа Вийона, а исключительно обильный дарованиями век XIX – без творца «Цветов зла», Шарля Бодлера, – по словам Эллиса, поэта «более революционного, чем Карл Маркс»; равно как творчество юного гения Артюра Рембо – без незабвенного «Пьяного корабля». Вдобавок, неравномерность подачи материала: XV век представлен всего одним, пусть и знаменитым, автором, а XVIII сокращен до одного-единственного произведения, которое можно с полным правом признать галантной безделушкой. Значительные и выдающиеся явно уступают в количественном отношении именам неизвестным, как правило, ничего не говорящим широкому читателю. Наконец, куда подевались предыдущие три века, столь плодовитые поэтическими произведениями? Почему не приводятся биографические справки, подробно отражающие творческий путь поэта? Еt cetera…

Трудно предугадать все возможные возражения со стороны внимательных и вдумчивых читателей, посему сразу же буду вынужден объясниться. Эта книга – своеобразный отчет о моей семилетней творческой работе в области перевода с французского. И стремился я в ней показать не только свои пристрастия в поэзии, но и дух времени, тем самым дать читателю открыть для себя новые имена в великой сокровищнице французской поэзии. Основным критерием выбора произведения для перевода и включения его в книгу послужило отсутствие его русского воплощения и, конечно, поэтическое совершенство и яркость стиля оригинала, отражающего ту эпоху, в которую он создан.

Также в моей книге Вы найдете две поэмы, относящиеся к галантному веку и принадлежащие литературным классикам Буало и Лафонтену. Любопытно, что при громадном интересе в России к творчеству законодателя европейского классицизма Николя Буало, его сатирическая поэма «Налой» так и не дошла до русского читателя, хотя и заложила основу целого жанра в русской литературе XVIII в., который принято называть «ироикомическая поэма». Русский поэт Василий Иванович Майков (1728–1778), создатель поэмы «Елисей, или Раздраженный Вакх», лучшего образца этого ныне забытого жанра, брался за перевод «Налоя», который не был опубликован и остался фрагментарным. Только теперь выдающееся творение Буало доходит до русского читателя в полном переводе. Жан Лафонтен, известный нам почти исключительно как классик басенного жанра, в этой книге представлен в несколько неожиданном качестве творца галантной мифологической поэмы. «Адонис» – одно из самых ранних его произведений, созданных для развлечения Николя Фуке, всесильного суперинтенданта финансов при Людовике XIV. Но история внесла свои коррективы в поэму: после падения Фуке в 1661 г., его имя было удалено автором, а стихи, посвященные ему, переадресованы некоей прелестнице Аминте. Перевод «Адониса», думается мне, расширит наше представление о Лафонтене и доставит эстетическое удовольствие.

В заключение нужно сказать, что и первый из представленных здесь поэтов, и последний были выдающимися творцами, пострадавшими в результате бурных событий мировой истории. Шарль Орлеанский, великий продолжатель традиций трубадуров, был членом королевского дома Валуа, отцом короля Людовика XII; он провел 25 лет узником в лондонском Тауэре, будучи захваченным в плен в сражении при Азенкуре в 1415 г. Его программное произведение, королевская баллада «Жалоба Франции», написанная всего на четыре рифмы, впервые предстает на русском языке и, безусловно, порадует любителей высокой поэзии позднего Средневековья. Замыкает нашу книгу последний французский символист Сен-Поль-Ру, зверски убитый в 1940 г. нацистами в оккупированной Бретани. Стихотворение «Лазарь» можно признать одной из вершин французской поэзии конца XIX века.

Добро пожаловать, дорогой читатель, в великий и необъятный мир французской поэзии!

Александр Триандафилиди.

XV век

Шарль (Карл) Орлеанский
(1394–1465)

 
О Франция, как благородства клад
Ты исстари снискала почитанье,
В тебе любой мог встретить добрый лад,
Куртуазию, верность, честь и знанье,
И прочих добродетелей собранье.
Ты чужеземцев за собой вела,
А нынче зрю я, душу растравляя,
Твоя судьба не в меру тяжела,
Держава христианская святая.
 
 
Откуда столько зла встречает взгляд?
Ты знаешь, отчего твое терзанье?
И чтобы стала ты мудрей стократ,
Я так тебе промолвлю в назиданье:
В тебе обжорство, леность, величанье,
Во прах ты справедливость попрала,
В тебе разврат без меры и без края.
Всем оным кару Божью навлекла
Держава христианская святая.
 
 
Не думай, что в упреке спрятан яд,
Господь всеблаг и полон состраданья;
К Нему твои молитвы долетят.
Проси, тебе ведь дал Он обещанье:
Когда к Смирению приложишь тщанье,
Излечишься и станешь весела;
За всех и за тебя Господь, страдая,
Свой крест приял; будь верою светла,
Держава христианская святая.
 
 
Ты вспомни, Он вручил тебе булат,
Велел «Монджой!» кричать средь ликованья,
Лазурный стяг тобою был поднят,
Три Лилии лучили там сиянье,
Их дал тебе Он для врагов попранья,
Святую Орифламму ты взяла
В знак доблести; так чти, не забывая
Сии дары, которыми цвела
Держава христианская святая.
 
 
Еще Он голубя в твой вертоград
Послал как милости знаменованье,
Чтоб Королей, твоих могучих чад,
Помазать мирром на коронованье,
Он также дал тебе для процветанья
Святые мощи, дабы берегла,
Чтоб понял мир, согласно признавая,
Что не падешь ты под пятою зла,
Держава христианская святая.
 
 
Тебя и Рим почтил, священный град,
Назвав своей опорой, правой дланью,
От бед была прочней ты всех оград,
И папский двор по своему желанью
Тебе свое доверил пребыванье;
Но ты сегодня Богу не мила,
Скорби же громко, в горести рыдая,
Ведь Им любима прежде ты была,
Держава христианская святая.
 
 
В твоих героях много лет назад
Поборников имели христиане;
О сколько было доблести, отрад
В Роланде, Оливьере, Шарлемане,
В Людовике Святом, на поле брани
Повергшем сарацинов без числа,
Вершившем труд, отвагою пылая!
Так летопись правдиво донесла,
Держава христианская святая.
 
 
О Франция, теперь в тебе разлад,
Хранитель твой подвергнул наказанью
Тебя за все грехи, что так смердят,
Пусть не смолкает месс благих звучанье
Во славу тех, кто принял смерть в страданье,
Служа тебе; ты помни их дела,
Навек в своих анналах сохраняя,
Посулами себя б ты не спасла,
Держава христианская святая.
 
 
Господь принять тебя в объятья рад,
Готов простить все грешные деянья;
Ты у Него проси себе пощад,
И помощь даст Царица мирозданья,
Святая Дева, смертных упованье.
Помогут и святые, чьи тела
В тебе почиют, вечный сон вкушая;
Проснись, так долго ты в грехе спала,
Держава христианская святая.
 
 
Карл, герцог Орлеанский, был я млад
В ту пору как писал сие посланье.
В плену томлюсь, от родины отнят,
В чем вам охотно я даю признанье
И обращаю к Господу воззванье,
Пусть Мир над нею распрострет крыла,
Всем сердцем жажду мира, уповая
На Бога, чтоб печаль твоя прошла,
Держава христианская святая.
 

 
В глухом лесу Тоски Бесплодных Мук
Блуждал один я в думе сиротливой
И повстречал Любви Богиню вдруг;
«Куда идешь?» – спросила, и учтиво
Ответил я: «Судьбою прихотливой
Мне в дебрях сих назначено брести.
Назвать меня отныне справедливо
Заблудшим, что не ведает пути».
 
 
С улыбкой кроткой: «Если б, милый друг,
Я знала, отчего тебе тоскливо,
Могла бы я развеять твой недуг,
Будь в этом властна, – отвечала дива.
Что сбился? Сердца твоего порывы
Я к наслажденьям подвела почти.
Мне горько зреть тебя, скажу правдиво,
Заблудшим, что не ведает пути».
 
 
И я: «Увы! Моих страданий круг,
Владычица, для вас отнюдь не диво.
Смерть, что нас косит, словно свежий луг,
Любимую мою взяла поживой,
А я вверялся ей, благочестивой,
И лучшего вождя мне не найти.
При даме не был, как понять должны вы,
Заблудшим, что не ведает пути».
 

Посылка

 
Слепец я днесь; брожу по лесу криво
И посохом своим неторопливо
Нащупываю путь, чтоб не сойти.
Как жаль, что быть мне в доле несчастливой
Заблудшим, что не ведает пути!
 

 
Сменился времени покров
Из ветра, ливня и метели,
И в солнца чистой колыбели
Всё облеклось в наряд цветов.
 
 
И твари сотней голосов
На языках своих запели:
«Сменился времени покров
Из ветра, ливня и метели».
 
 
У речек, токов и ручьёв
Приветно струи заблестели,
Как серебро литых изделий;
Гордится мир красой обнов:
Сменился времени покров.
 

 
Известье по стране летало,
По всем местам, что я почил.
От сей молвы печали мало
Всем тем, кто злобу затаил;
Но вам и белый свет немил,
Опора верная моя,
Друзья, ведь ваше чувство прочно.
Вам говорю я не тая:
Живуча мышь, я так же точно.
 
 
Меня печаль не донимала,
Я, слава Богу, полон сил,
И веселюсь, живя удало,
В надежде: мир, что сон влачил,
Пробудится и станет мил,
Отраду страждущим дая.
Карай, Господь десницей мощной
Мне ждущих горького житья,
Живуча мышь, я так же точно.
 
 
На лике Юности зерцало,
Но Старость, вестница могил,
Заполучить меня взалкала,
Однако, тщетен этот пыл,
До порта струг мой не доплыл.
Желаю сыну счастья я,
И восхваляю денно, нощно
Тебя, Предвечный Судия;
Живуча мышь, я так же точно.
 
 
Напрасен траур ваш, друзья,
А серый плат продастся, точно.
Нетленна истина сия:
Живуча мышь, я так же точно.
 

XVI век

Марк Клод де Бютте
(ок. 1530–1586)

 
Уже зима, что всё долит ознобом,
На нас обрушила трескучий мраз,
Мои поля, вы сделались сугробом,
Я вас любил, искал отраду в вас.
 
 
Прозрачные ручьи в моей долине
Дыханьем хлада Аквилон сковал,
И не бегут они, а дремлют ныне
У льдистого подножья снежных скал.
 
 
И вы, древа, что в сей дубраве милой
Так благодатно зеленеть могли,
Вдруг оголили ветви и уныло
Под гнетом льда склонились до земли.
 
 
Молчит полей угрюмое раздолье,
Где наслаждался я приятством нег,
Весной поют там птицы на приволье
И шепоту камней внимает брег.
 
 
Поля, я к вам в веселости досужей
Бежал от девяти сестер-камен;
Но днесь декабрь меня измучил стужей,
И уж не сдамся я в ваш дивный плен.
 
 
Вперед, Филипп! Коня седлать нам впору!
И что же вы мне, музы, супротив?
Меж тем как верную выводят свору,
Меня всё держит сладостный мотив.
 
 
Вот здесь, на берегу у вод лазурных
Сражался я как верный ваш боец,
Пока не пострадал от стрел амурных,
Что, в грудь войдя, сожгли меня вконец.
 
 
Но Шамбери призвал меня сегодня,
Хоть нет пера бессмертного того,
Что воспоет по милости Господней
Сей Рай чудесный счастья моего.
 
 
Когда приеду, с радостью в избытке
Меня обнимут, обласкают все,
Покажут достопамятные свитки,
Что не подвластны времени косе.
 
 
Де Батендье, что с бравой шуткой дружит,
Взовьет цветник изысканных словес,
Ламбер, кому сама Паллада служит,
Заговорит – как Цицерон воскрес.
 
 
Все соберутся, и Пиньона гласом
Прольется стих из давешних времен,
Что будто порожден самим Парнасом,
Иль сплел его бессмертный Аполлон.
 
 
Но, ах, в глазах красавицы жестокой
Мне вновь сверкнет пленительный тиран.
Как жалок тот, кто от красы высокой
Надеждою несбыточной не пьян!
 

Жан Пассера
(1534–1602)

 
Ночного неба глаз, о солнцева сестрица
И полумесяца серебряная мать,
Тебе подвластны лес, хребты, речная гладь,
Тройная мощь твоя повсюду в мире чтится.
 
 
На ближней сфере ты сияешь, чаровница,
И можешь страждущим любовникам внимать;
Скажи, двурогая, способна ль так страдать
Душа, что от любви мучительной томится?
 
 
Коль жалостью ко мне проникнешься любя,
Ты сможешь мне помочь: во власти у тебя
Рои пернатых снов, что навевают грезы.
 
 
Так избери того, кто лучше сможет боль
Влюбленных передать, к ней отослать изволь,
Чтоб дама видела во сне, как лью я слезы.
 

Сцевола де Сен-Март
(1535–1623)

 
Прошла моя весна и осень вслед за летом,
Печальная зима теперь стучит в окно;
Все ветры бьют меня, и мозг кипит при этом,
Морщинится лицо и в волосах снежно.
 
 
Хожу на трех ногах, сторожко и неспешно,
Я вверил посоху свой ссохшийся скелет,
И в пояснице боль, и позвоночник грешный
Сгибается к земле под тяжестию лет.
 
 
Мне в жилы льется хлад и сковывает душу,
Немеют чувства все, их остывает жар,
И пробкой ледяной мои замкнуты уши,
И силу глаз моих я заключил в футляр.
 
 
Но, Боже, ты не дай любви иссякнуть в сердце,
Чтоб молодой еще моя осталась плоть;
Насколько стынет жар в крови у страстотерпца,
Настолько укрепи мой сирый дух, Господь!
 
 
Зачем мне продлевать мучительную старость,
Чтобы смотреть на свет потускнувшим зрачком?
Блажен, кто не исчах и не изведал старость
Пред тем как в добрый час вернулся в горний дом!
 

Жак Гревен
(1538–1570)

 
В ней мертв огонь, во мне же он всё пуще,
Так виден куст, покрывшийся листвой
Под сморщенной трухлявою корой
Ствола, который усыхает в пуще.
 
 
Не властна зависть только в райской куще,
А здесь, измучен вашею игрой,
Ее боюсь, мне страшен яд лихой
На вражьем языке, меня гнетущий.
 
 
И такова теперь моя юдоль,
Что счастья нет, зато огромна боль,
Я за добычей мчусь, язвимый страстью.
 
 
Но вы единым блеском ясных глаз,
Способны радость мне вернуть тотчас,
Дабы не мог завидовать я счастью.
 

 
Мы ропщем на владык, что, мол, война нужна им,
Что рады ей они, а мы средь бранных гроз,
Вассалы бедные, ценою крови, слез
Господство королям над миром покупаем.
 
 
Как только грянет гром, и, бурей нагнетаем,
Смутит небесный свод бушующий хаос,
Мы сами Небеса во всём виним всерьез,
А выйдет недород, так землю обвиняем.
 
 
Мы, нежели хоть в чем винить себя самих,
Скорей свою вину возложим на других,
Витийствуем в суде, прибегнув к укоризне.
 
 
Но, Боже, как не знать, что войны, глад, разор
И наводнения, как и всеобщий мор,
Из-за грехов одних, что совершаем в жизни?
 

 
Когда приехал в Рим, искал я этот Рим,
Который некогда восьмым был чудом света,
Я не нашел его, не получил ответа
И в тщетных поисках раскаялся засим.
 
 
С утра и до ночи, как будто одержим,
То бегал в Колизей, а то в Ротонду, где-то
Взбирался я, смотрел вокруг на то, на это,
А вдруг великий Рим окажется мне зрим.
 
 
И то безумием я счел невыразимым,
Поскольку древний Рим был погребен под Римом,
И Вечный Город стал могилою сплошной.
 
 
Кто будет в Риме так метаться по кварталам,
Похож на конника, который пешедралом
Спешит, ища коня, чтобы помчать стрелой.
 

 
Кто смотрит в небеса, о будущем толкует,
Чтоб внуков удивить плодами сих трудов,
Он, прозревая рок, до неба взмыть готов
И, досадив Судьбе, над смертью торжествует.
 
 
Кто славы в мире ждет, кто почестей взыскует,
Кто Небом покорен, а кто поет богов;
Один не сдержит страсть в глуби своих зрачков,
Другой без устали писания шлифует.
 
 
Мы вечность зреть хотим, отринув дольний прах,
Бессмертия себе мы ищем в небесах,
И к цели той идем, а путь тернист и долог.
 
 
И я, покуда здесь живущий на земле,
Уверен, что теперь на небе Сен-Желе,
При жизни славный был поэт он и астролог.
 

 
Я часто собирал, в раздумья погружен,
Все сферы, кои мир замкнули словно в раме,
Я воду с воздухом мешал, с землею пламя,
Дабы постичь Того, кем мир был сотворен.
 
 
И пятый элемент был мною извлечен,
Что засевает дол обильно семенами,
В величии своем простершийся кругами,
И сам он движется и движет ход времен.
 
 
Когда подумаю, что смог постичь впервые
Истоки жизни сей, основы мировые,
Не стану хаоса тревожить я состав.
 
 
И для того всегда усердно, увлеченно
Я Аристотеля читаю и Платона,
Чтоб охладеть умом, как прежде мудрым став.
 

Пьер де Круа
(он же Петр от Креста)
(1539–1614)

 
Стрела, стрела любви, слоновой кости жало,
Вонзившись в сердце мне, усладу принесла;
Так мука сладостна, так сладостна стрела,
Что у меня в груди победу одержала!
 
 
О пламя, что навек мне сердце пронизало,
Чья сила от огня в крови моей взросла,
Как сладостен твой жар, жаровня, где дотла
Сгорает плоть моя, что мука истерзала!
 
 
О ярь, – не ярость, нет, – твой сладостный порыв
Тревожит сердце мне, стезю туда открыв,
Как сладостен твой пыл, что в дух вошел чрез очи!
 
 
Стрела в моей груди обычных стрел острей,
Огонь, мне жгущий плоть, жарчее всех огней,
Ярь, что смущает дух, сильнее яри прочей.
 

Фламинио де Бираг
(ок. 1550 —?)

 
Ты заново родись, чудовище Горгона,
Пусть обратит в скалу твой взор, что лют и дик,
Плоть, уязвленную от всех любовных пик;
Снаружи я живой, внутри – мертвец зловонный.
 
 
Узилище свое покинет дух стесненный,
Судьба освободит его от всех вериг,
И из Чистилища, где светит Солнца лик,
Войдет он в темный грот, где позабудет стоны.
 
 
Но ни стенаниям, ни верности моей
Не вызвать жалости у гордой дамы сей,
Что управляет мной своей красы посредством.
 
 
По мере той любви растет и боль моя,
С тех пор как свет дневной утратил в горе я,
Ей сердце, плоть сиречь, оставил я наследством.
 

 
О вы, кому приют Эреб,
Покиньте свой ужасный склеп,
Явитесь из пещер Аверна
Взглянуть, как мой удел свиреп
И как тоска моя безмерна.
 
 
Владыки ада, зрите то;
Мегера, Цербер, Алекто,
Все Тени с грозной Тизифоной,
Лахезис, Атропос, Клото,
Услышьте стон тоски бездонной.
 
 
Все пытки, что в аду страшны,
Моим мученьям не равны,
И нет подобья этой казни.
Среди подлунной стороны
Нет смертного меня несчастней.
 
 
Увы, краса младая та,
Жестоким чудищам чета,
Меня силком кудрей схлестнула,
Ей, видно, милость не свята —
Любовь и верность обманула.
 
 
Позвольте, духи, вас просить
Ко мне участье проявить
И повелеть суровой Парке
Пресечь юдоль, сей жизни нить,
Чтоб я поплыл в загробной барке.
 
 
Когда печаль моя минёт
И Парка тень мою сведет,
Чтоб в адском утопить болоте,
Сей стих, который смерть поет,
В храм Памяти вы принесете:
 
 
ТОТ, КТО ЛЕЖИТ ПОД СЕЙ ПЛИТОЙ,
ОТ БОЛИ, МУКИ САМ НЕ СВОЙ,
ЗАКОНЧИЛ ДНЕЙ СВОИХ МЫТАРСТВО;
ВИНОЙ КОНЧИНЫ ГОРЬКОЙ ТОЙ
НЕВЕРНОЙ ЖЕНЩИНЫ КОВАРСТВО.
 

Жан де ла Сеппед
(1550–1623)

 
О царственность страстей! О терны диадимы!
О тяжкий скипетр мук! Бесчестия наряд!
Любовь души моей! Ум неисповедимый!
Христос, податель мой божественных отрад!
 
 
О вождь святой, бичи венец тебе дарят,
Где ни дотронутся, ты терпишь их, язвимый;
И под ударами сей пурпур досточтимый
Секущим лезвиём лиет обильно кат.
 
 
Что́, десять тысяч мук единой смерти ради?
Эй, посмотри: в крови, что пролил Он во граде,
Терн растворился весь, и ужас стал велик!
 
 
Кровь чистая, нектар, днесь осквернилась мразью
Глумительных плевков, и под кровавой грязью
Как у лепрозного стал прежде светлый лик.
 

Симон-Гильом де ла Рок
(1551–1611)

 
Долина мрака, хмурые отроги,
Которых сторонится ясный Феб,
И демоны, чей дом – стигийский склеп,
И ночь, покой несущая в чертоги;
 
 
Утесы, гроты, жуткие берлоги,
Львов и медведей яростных вертеп,
Сычи и враны, вестники Судеб, —
Живет лишь ими днесь мой дух убогий.
 
 
Пустыня мира, скорбный суходол,
Мой разум кару за грехи обрел —
В Аду привычном мучиться безбожно.
 
 
Молю тебя: судьбу умилосердь,
Склони небесный свод, и, коль возможно,
Подвигни Ад, и Атропос, и Смерть.
 

 
Я – птица скорбная средь ночи одинокой,
Что света дня бежит, как и себя самой,
Безжалостный Амур мне образ дал такой,
Чтоб я провозглашал несправедливость рока.
 
 
Сим скалам сетую, как боль моя жестока —
Те скалы дикие приют всегдашний мой;
Когда закончу стон, раздастся Эха вой,
Но только встанет день, смолкаем мы до срока.
 
 
С тех пор как солнце мне не шлет своих лучей,
Не сходит темная плена с моих очей,
Лишив былых надежд, служивших мне опорой.
 
 
Я прежде был Орлом, наперсником светил,
Но форму ту, увы, судьба разбила скоро;
Живу отныне тьмой, как прежде светом жил.
 

 
Вот дама светская, чей нрав был горделивый,
Сменила пыл любви на здравие души,
Свой золотой дворец – на хижину в глуши,
На покаянье – грех, на боль – покой счастливый;
 
 
На требник – зеркало, на плач – слова игривы,
Сияние очей – на слезный ток в тиши,
Наряды пышные – на шепот «не греши»
С терзаньем за тщету и блудные порывы.
 
 
И жизнь, и красоту спешит она проклясть,
Ей суетность страшна, противна неги сласть,
Златые локоны и жгучих взоров сила.
 
 
Зерцало святости! пример благих чудес
Показывает нам: дабы достичь Небес,
От мира мы должны отречься до могилы.