Текст книги "Бедная Лиза (СИ)"

Автор книги: АНОНИМYС

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

С этими словами он нажал на спусковой крючок. Точнее, попытался нажать, поскольку за миг до этого в раскрытое окно со двора просунулась чья-то крепкая рука с пистолетом и ударила хозяина дома рукояткой по затылку.

Глаза Вальенте стали закатываться, ноги ослабли, подкосились, и он мягко осел на пол. Вслед за тем в комнату через окно впрыгнул черноволосый и смуглый молодой человек, в котором Загорский и Ганцзалин не без удивления узнали Виктора Сайеса Мануэля Герреро.

– Кель сюрпри[22]22
  Quelle surprise! (фр.) – Какая неожиданность!


[Закрыть]! – не удержался Нестор Васильевич, а затем, перейдя на испанский, осведомился, как Виктор ухитрился пробраться во двор мимо охраны.

– Вся охрана перешла с улицы в дом, после того, как вы сюда явились, – отвечал тот. – Видимо, они ждали только вас.

– Ладно, – кивнул Загорский, – но как вы отыскали дом Вальенте?

– Следил за вами, – просто отвечал тот.

После того, как Загорский вытащил сеньора Герреро из полицейского участка, у них, как известно, состоялся небольшой разговор. По тем вопросам, которые задавал действительный тайный советник, молодой человек понял, что Вальенте интересует его не меньше, чем самого Виктора. Ему с первого взгляда стало ясно, что Загорский и Ганцзалин – люди бывалые и состоятельные, а, следовательно, у них гораздо больше шансов обнаружить его врага первыми. Поэтому он решил проследить за ними в надежде, что те приведут его прямо к Вальенте.

– Весьма разумная тактика, – похвалил Нестор Васильевич. – Однако позвольте узнать, что вы намерены делать теперь?

Глаза Виктора полыхнули мрачным огнем. Он намерен забрать у Вальенте золотую богиню, а затем отправить его к праотцам. Выслушав изложенный им план, действительный статский советник понимающе кивнул.

– Не смею вас отговаривать, – вежливо сказал он. – Однако хотел бы попросить об одном одолжении. Мы с Ганцзалином давно гоняемся за этим мошенником, нам надо кое-что у него уточнить. Если позволите, мы зададим ему пару вопросов, после чего делайте с ним, что пожелаете.

Виктор не возражал: они могут спрашивать у Вальенте все, что хотят, он подождет. Нестор Васильевич склонился над аргентинцем, который по-прежнему лежал в беспамятстве на ковре, и стал хлестать его по щекам, надеясь привести в чувство. Кубинцу показалось, что он делал это чуть более жестоко, чем требовалось, однако этот суровый метод очень быстро дал свои результаты. Сеньор Алехандро застонал, потом открыл глаза и в недоумении уставился на склонившегося над ним Загорского.

– Простите, что нарушили ваши, вне всякого сомнения, сладкие грезы, – церемонно произнес действительный статский советник.

– Кто вы такие? Что вам от меня надо… – начал было хозяин дома, но, тут, видимо, память стала к нему возвращаться, и он кивнул: – ах, ну да, конечно…

Загорский молча взглянул на помощника. Ганцзалин весело оскалился и, схватив Вальенте за шиворот, поволок его через всю комнату, словно черт грешника. Бросил в ближайшее кресло и воздвигся над ним, как статуя пушкинского Командора, только в два раза ужаснее. Тем временем к креслу подошел действительный статский советник, вид у него был бесстрастный.

– Итак, – сказал он, – как уже говорилось, я знаю, что с момента, когда Джоконда была украдена, вы продали разным людям несколько ее копий, выдавая их за оригинал. Впрочем, ваши маленькие шалости меня не интересуют, я лишь хотел бы знать, где нам искать настоящую «Джоконду»?

Вальенте слабо улыбнулся и погрозил ему пальцем: значит, князь все-таки хочет купить картину?

– Это не ваше дело, чего именно я хочу, – сурово отвечал действительный статский советник. – Ваше дело – отвечать на вопросы. Я спрашиваю в последний раз: где находится «Джоконда»?

Вальенте молчал несколько секунд, потом криво усмехнулся. Разумеется, князь ждет от него честного ответа?

– Разумеется, – кивнул Нестор Васильевич.

– Я буду с вами абсолютно честен: я не знаю, где находится оригинал.

Загорский покачал головой: это ложь, он отлично знает, где «Джоконда» и сейчас он расскажет им это.

– Боже мой, да если бы я знал, где оригинал, стал бы я продавать копии?! – оскорбленно воскликнул сеньор Алехандро.

Еще как стал бы. Именно потому, что он знает, что оригинал недоступен – именно поэтому он и продает копии.

– Если бы я на самом деле знал, где оригинал, я бы все равно вам не сказал, – пробурчал Вальенте. – Потому что как только я вам скажу, вы, князь, сдадите меня в полицию, как сообщника похищения. А я в тюрьму не тороплюсь.

Загорский только плечами пожал на это. Как он уже говорил, сеньор Алехандро ни капли его не интересует, ему нужна одна лишь Джоконда. Более того, он клянется, что если Вальенте скажет ему, где искать картину, они с Ганцзалином немедленно избавят его от своего докучного общества.

Сеньор Вальенте откинулся на кресле и скрестил руки на груди, лицо его приняло презрительное выражение. Он не верит этой бесстыжей полицейской ищейке князю Барятинскому, и единственное, что он может сказать, так это то, что не скажет более ни единого слова!

Несколько секунд Загорский с легким удивлением разглядывал физиономию хозяина дома. Потом неожиданно кивнул.

– Как говорят у нас в России, на нет и суда нет, – проговорил он задумчиво. – Однако, боюсь, этим отказом вы подписываете себе смертный приговор.

Вальенте пренебрежительно улыбнулся. Господин Барятинский – страж порядка, он не сделает с ним ничего такого, что противоречит закону.

– Я, разумеется, не сделаю, – согласился Загорский, – но сеньор, стоящий за моей спиной, вполне на это способен.

Он отошел чуть в сторону и глазам Алехандро Гомеса Вальенте де ла Соты открылось бледное от гнева лицо Виктора Сайеса Мануэля Герреро. Разглядев это лицо и распознав знакомые черты, Вальенте и сам побледнел, как полотно.

– Что? – голос Аргентинца дрожал. – Что это значит? Откуда здесь этот безумец?!

Виктор сделал шаг к нему, придвинулся почти вплотную, черные глаза его прожигали Вальенте насквозь.

– Безумец – это ты, – проговорил он надтреснутым голосом. – Ты украл святыню народа таи́но, ты убил моего брата – и тем самым подписал себе смертный приговор. Молись, я убью тебя прямо сейчас.

Он протянул жилистую смуглую руку к Вальенте и медленно сжал пальцы у него на горле. Несчастный захрипел, слабо цепляясь пальцами за эту страшную руку – впрочем, кажется, хрипел он больше от ужаса, чем от недостатка воздуха.

– Не самый точный хват, – скептически заметил Ганцзалин, который внимательно наблюдал за этой сценой, на его взгляд, несколько мелодраматической. – Так он будет его долго душить. Надо было сразу сломать кадык или перервать солнечную артерию.

Действительный статский советник, однако, с ним не согласился. Если Виктор, как предлагает Ганцзалин, быстро убьет Вальенте, они ничего не узнают про Джоконду, не говоря уже о золотой богине. Нет-нет, убивать почтенного сеньора де ла Соту нужно как можно медленнее и как можно мучительнее.

Услышав эти чудовищные слова, словно нарочно сказанные по-английски, Вальенте снова захрипел и забился в руках Виктора.

– По-моему, клиент готов, – заметил помощник.

Загорский кивнул: в этом не может быть никаких сомнений, после чего обратился к кубинцу.

– Прошу вас, Виктор, на время прекратить экзекуцию, поскольку разговор с нашим гостеприимным хозяином еще не закончен.

Кубинец ослабил хватку и с явной неохотой выпустил врага из рук.

– Как вы уже, наверное, поняли, наш дорогой сеньор Герреро не настроен шутить, – действительный статский советник говорил чрезвычайно весомо и глядел на лицо Вальенте, не отрывая взгляда. – Единственный способ избежать мучительной смерти – ответить на наши вопросы. Вы готовы?

Вальенте лишь молча кивнул, судорожно растирая шею: да, он готов.

– Прекрасно. Где сейчас находится «Джоконда»?

Этого сеньор Алехандро не знал. Однако он знал, кто именно похитил картину.

– Это был Ларусс? – молчавший до того момента Ганцзалин неожиданно вступил в разговор.

Вальенте покачал головой: нет-нет, Ларусс только продавал копии «Джоконды». А украл картину некий Винченцо Перуджа.

– Что за Перуджа? – нахмурился Нестор Васильевич.

– Итальянец, художник-декоратор. Его бригада делала по заказу Лувра защитные короба для картин. Я предложил ему сделку: он крадет «Джоконду» и получает за это сто тысяч франков.

– И?

– И он украл.

– Что было дальше?

Оказалось, дальше не было ничего. Перуджа украл картину, но на связь с Вальенте так и не вышел. Впрочем, Вальенте это вполне устраивало: он не собирался возиться с оригиналом, он хотел продавать копии.

– Что-то похожее мы и предполагали, – сказал действительный статский советник Ганцзалину. – Хотя все равно звучит несколько странно. Одно дело копии, и совсем другое – оригинал.

На губах Вальенте загуляла снисходительная улыбка.

– Вот именно, – сказал он. – Если вы дадите себе труд немного подумать, вы поймете, что копии – гораздо лучше оригинала. Во-первых, копий можно продать несколько штук и тем самым выручить больше денег. Во-вторых, тот, кто продает копии, не обязательно украл оригинал, он просто пользуется случаем. Таким образом, самое большее, чем он рискует – обвинение в мелком мошенничестве. Но и его можно снять. Всегда можно сказать, что я продавал копии, не скрывая, что это копии.

– А покупатель? – поднял брови Загорский. – Он-то скажет, что ему был продан оригинал.

– Никогда он этого не скажет, – засмеялся Вальенте. – Потому что скупка краденого – дело уголовно наказуемое. А, значит, если дойдет до допроса в полиции, покупатель тоже скажет, что приобрел копию. Просто очень хорошую, которую не отличить от оригинала. Так что, в сущности, оригинал «Джоконды» только мешал моему предприятию. Я даже подумывал уничтожить его, когда Перуджа, наконец, доставит мне картину.

– Звучит убедительно, – кивнул Загорский. – Хотя, вероятно, вы говорите не все… А вам не показалось странным, что Перуджа, человек, судя по всему, бедный, так и не явился за своим вознаграждением. Все-таки сто тысяч франков…

Вальенте пожал плечами.

– Это, конечно, странно, но чего только в жизни не бывает. Я пытался найти его, но он съехал с квартиры и больше не появлялся. Я, признаюсь, не слишком интересовался его судьбой, как говорится, мавр сделал свое дело, мавр может уйти. В конце концов, этот дурак Перуджа мог просто умереть.

– Может быть, так оно и было на самом деле, – задумчиво приговорил Загорский. – Иначе, конечно, трудно объяснить его поведение. Хотя, возможно, мы имеем дело с очередным маниаком. Впрочем, неважно, все это мы выясним довольно скоро. Что ж, господин Вальенте, или как вас там на самом деле, благодарю за любезно предоставленные вами сведения, а засим позвольте откланяться…

Сеньор Алехандро полиловел, со страхом глядя на Виктора, который недвижно стоял за спиной Загорского, скрестив на груди мощные руки.

– Погодите, – залепетал он, – постойте! Как это – откланяться? Вы меня оставляете один на один с этим безумцем? Он же убьет меня, непременно убьет!

Загорский развел руками: что тут скажешь, жизнь полна превратностей, но надо надеться на лучшее…

– Какая, к чертовой матери, надежда! – Вальенте трясло, он подвизгивал от страха. – Вы же обещали, вы обещали, что отпустите меня, если я отвечу на ваши вопросы… А теперь вы бросаете меня на произвол судьбы!

– Я говорил – если вы ответите на наши вопросы, – уточнил Загорский. – На мои вопросы вы и в самом деле ответили, но к вам есть вопросы у этого молодого человека. Я уверен, если вы будете с ним так же откровенны, как со мной, он не сделает вам ничего плохого.

– Но он одержимый, он думает, что это я убил его брата…

– А разве это были не вы?

– Нет, конечно… Это была охрана, а я ни сном, ни духом, я и вовсе спал! – никогда, наверное, за всю свою жизнь сеньор Алехандро не волновался так ужасно, так непереносимо.

– Ну, вот, – кивнул действительный статский. – Следовательно, одним обвинением меньше. Поговорите с ним, ничего не утаивая, и Бог не даст вас в обиду. Засим позвольте откланяться.

С этими словами Загорский повернулся спиной к хозяину дома и оказался лицом к лицу с Виктором.

– Мой вам совет, – сказал он негромко, переходя на испанский, – если вы добьетесь от него того, чего хотите, не убивайте эту тварь. Он, разумеется, негодяй и мерзавец, но спрошено за него будет, как за человека. Брата вам уже не вернуть, но свою жизнь вы поломаете окончательно. Не марайте рук своих его кровью. Вспомните, что вы добрый католик и вспомните, что шестая заповедь из десяти, данных Моисею на горе Синай, гласит: «Не убий». Заберите золотую богиню и уходите с чистыми руками.

На лице Виктора, до сей минуты решительном и непреклонном, отразились колебания, он опустил глаза вниз, стараясь не встречаться взглядом с Загорским. Действительный статский советник чуть заметно улыбнулся и двинулся к двери. Однако на плечо его неожиданно легла чья-то тяжелая рука. Он оглянулся несколько удивленно и увидел, что остановил его не кто иной, как Ганцзалин.

– Думаю, нам лучше выйти через окно, – сказал помощник. – Чтобы лишний раз не беспокоить охрану.

– Это разумно, – согласился Нестор Васильевич, – удалимся через окно. Тем более, этот путь уже был протоптан до нас…

Так они и сделали, и спустя несколько минут уже шли по берегу, овеваемые соленым морским ветром. Однако действительный статский советник не обращал внимания ни на ветер, ни на синее море, ни на ласковое тропическое солнце. Он механически передвигал ногами, и, казалось, смотрел куда-то внутрь себя.

– Может быть, мы зря оставили их вдвоем? – наконец сказал помощник. – Вальенте – гадюка, он может перехитрить парня и уничтожить его.

– Есть вещи, в которые лучше не вмешиваться, – отвечал ему Загорский. – Некоторые обстоятельства определены самой судьбой. Я понял это не сразу, и по молодости пытался еще влиять на чужую судьбу. Но это дело – очень опасное. Оно опасно и для того, в чью судьбу вмешиваются и для того, кто вмешивается. Единственное, что я мог себе позволить – это дать совет молодому человеку. Остальное – его выбор и его судьба.

И он снова умолк, и снова шел, все так же глядя себе под ноги.

– О чем вы думаете? – наконец не выдержал Ганцзалин.

Загорский ответил не сразу. Он остановился, посмотрел на море, которое немного волновалось под ветром и оттого синева его слегка замутилась.

– Я думаю, – медленно проговорил Нестор Васильевич, – я думаю, что дело нам в этот раз досталось очень странное. Точнее сказать, не само дело, а обстоятельства, в которых проходит расследование. Мы, безусловно, значительно продвинулись вперед, однако меня не покидает ощущение, что мы ходим по кругу, как будто некий могущественный, но извращенный ум все время возвращает нас к одному и тому же месту. Во всей истории очень много мусора и ненужной суеты, если, конечно, ты понимаешь, о чем я. Нам все время приходится с кем-то драться, выдавать себя за других, беспрерывно лгать…

– На войне, как на войне, мы всегда так делали, – бодро заметил помощник.

Действительный статский советник поморщился. Так-то оно так, но всему должна быть мера. А в этот раз мера явно превышена. Его не оставляет ощущение, что они стали игрушками чьей-то безумной воли, которая швыряет их туда и сюда. Он прилагает огромные усилия, чтобы прояснить обстоятельства и выровнять ход событий, но ему это пока не очень удается…

Ганцзалин пожал плечами: у кого в мире есть такая сила, чтобы распоряжаться обстоятельствами? У Бога? У Сатаны?

Загорский покачал головой: разумеется, речь не идет о мистических первоначалах вроде Создателя и его извечного врага. Однако ведь хаос, который он ощущает, не распространяется на весь мир, а пока лишь на них с Ганцзалином.

– И что это может значить? – вид у помощника был озадаченный.

– Сложно сказать, – отвечал действительный статский советник. – Мне, правда, пришло в голову одно объяснение, но назвать его научным или хоть в какой-то мере солидным не поворачивается язык. Ты помнишь, конечно, буддийскую теорию о существовании трех миров?

Ганцзалин слегка покривил физиономию: это, видимо, должно было означать, что он, конечно, помнит, но только в самых общих чертах.

– Первый мир называется кама дхату, мир желаний или страстей, – продолжал Загорский. – К этому миру относятся практически все виды известных нам живых существ, они погружены в свои чувственные переживания и подвержены влиянию демона Мары. Второй мир – рупа дхату, или мир форм, в нем обитают небожители. И третий мир – арупа дхату, мир неформ, в котором разворачивается сознание высоких йогинов, будд и бодхисаттв. В мире арупы есть восемь уровней созерцания. На каждом из этих уровней сознание разворачивается по-своему. Но для нас важно, что достигший одного из этих уровней может создавать собственную вселенную, в которой он является абсолютом, и где все ему подвластно. У меня есть подозрение, что, занявшись этим делом, мы каким-то боком задели чужую вселенную, которую создает мощный, но хаотический разум. Отсюда и странности окружающих нас обстоятельств…

– Вы думаете, какой-то бодхисаттва решил ставить нам палки в колеса? – усмехнулся Ганцзалин.

Нестор Васильевич покачал головой. Разумеется, он так не думает. Однако в мир неформ ведут разные дороги, так что теоретически туда могут проникнуть не только высокие существа, но и безумцы. Правда, они проникают туда, если можно так выразиться, через черный ход – не развив сознание, а отключив его. Несмотря на это, они способны не только создавать свои миры, но и распространять вовне присущий этим мирам хаос.

– И вы верите в эту антинаучную теорию? – в голосе китайца звучал явный скепсис.

– Конечно же, нет, – улыбнулся Загорский. – Однако позволь, я расскажу тебе одну притчу. Жила в Манчестере старая леди, которая никогда не была в Индии, не видела своими глазами тигров, и потому не верила в их существование, и даже называла их мифическими животными. Но однажды в Манчестер приехал передвижной зверинец. И надо же такому случиться, что из зверинца сбежал тигр – как раз в тот момент, когда старая леди прогуливалась по набережной. Все, кто увидел зверя, стали разбегаться в разные стороны, крича: «тигр, тигр!» Одна только старая леди никуда не побежала, поскольку не верила в существование тигров. Конец этой истории печален: тигр растерзал старушку, хотя она до последнего не верила в его существование. Понимаешь, о чем я?

И Нестор Васильевич с усмешкой поглядел на Ганцзалина.

– Понимаю, – кивнул тот. – Вот только что теперь делать нам? Бросить расследование, чтобы нас не съел тигр, в которого мы не верим?

Действительный статский советник молчал, как почудилось Ганцзалину, необыкновенно долго.

– Нет, – наконец проговорил он, – расследование мы не бросим. Просто будем очень и очень осторожными.

Глава двенадцатая
Две души в одном теле

Тяжким бронзовым шагом Декоратор шел по улицам родной Фиренци, которую иностранцы, коверкая божественный итальянский язык, зачем-то зовут Флоренцией. Впрочем, что взять с иностранцев, слезших с деревьев в то самое время, когда божественная италийская культура уже достигла своих высот? Пусть говорят, что хотят, пусть скачут по веткам, как их недавние предки – все равно, нет им ни веры, ни снисхождения.

Больше двух лет прошло с той достославной даты, когда он, рискуя не только своей жизнью, но и куда более важными вещами, похитил «Мону Лизу» из Лувра и спрятал ее от всевидящих глаз французской полиции. Два года он влачил жалкое, не подобающее гению существование на третьем этаже большого дома в самом сердце Парижа, на острове Ситэ.

Однако Бог хранил его, и дух Леонардо, витавший над картиной, отводил от него все угрозы, и вот, наконец, когда шум вокруг похищения утих, господин Декоратор перевез картину на родину, во Флоренцию. Это были нелегкие годы, годы ожидания чуда, которое заставляло себя ждать – однако он не изверился ни на минуту, он лишь искал способ, который сделает чудо возможным. И вот способ этот был найден: ему предстояло пролить кровь, и не чью-нибудь, а кровь священника.

У господина Декоратора имелся на примете подходящий для такого дела кандидат. Его звали отец Луиджи, это был сорокалетний настоятель небольшой церкви Сан-Франческо-ди-Паола, человек тихий, добрый и, по мнению всех его прихожан, поведения самого праведного. Если и существовал у них в городе подлинный последователь евангельского учения, так это непременно должен был быть отец Луиджи и никто иной. Бородатый, словно ветхозаветный патриарх, с кроткими голубыми глазами, он служил в храме так искренне, с такой нежностью, как будто это не он был раб Божий, а, напротив, сам Бог был его ребенком, которого следовало беречь от всяческого зла и враждебности со стороны человечества. Единственный же способ спасения, который знал отец Луиджи, была доброта.

– Доброта, сын мой, доброта и человеколюбие спасут род человеческий, – говорил он, выслушивая раз в месяц лукавую исповедь Декоратора и отпуская ему грехи.

Чего ради, спросите вы, чего ради было убивать такого человека? Именно потому, что он был такой, ответил бы Декоратор, именно поэтому и ни почему больше. Только чистая кровь обещала успех всего предприятия, а чистая кровь была немыслима без чистой души. И вот эта-то чистая душа была назначена к жертвоприношению, которое собирался нынче исполнить господин Декоратор.

Обряд он назначил на пятницу. Это казалось символичным – священник должен умереть в один день с Христом. Пройдет страстная пятница, святая суббота, а в воскресенье дух Леонардо воскреснет, и Великое делание будет завершено.

Декоратор выбрал для убийства утро, когда, по его расчетам, в церкви не было никого, кроме самого отца Луиджи. Когда убийца вошел в узкий высокий храм с длинными деревянными скамьями по обе стороны, священник молился перед фреской Мадонны дель Парто, которая была достопримечательностью их церкви и которую он особенно любил.

Целиком уйдя в молитву, отец Луиджи не видел никого и ничего вокруг не слышал. Сейчас можно выстрелить из пистолета у него над ухом – и он все равно не заметит. Так же, ничего не заметив, и не успев ничего понять, перейдет он в лучший мир. Декоратор ощутил, что ему со всей очевидностью помогает бог, а, точнее, создатель тех темных пространств, откуда исходят неупокоенные души и воскресают вопреки всем известным законам и установлениям.

Легчайшей драконьей поступью он двинулся к священнику. В широком рукаве его темной блузы прятался острый длинный нож. Со стороны увидеть этот нож было невозможно, так что если бы даже в церкви появился сейчас кто-то посторонний, кто-то, кроме их двоих, он ничего не заметил бы и ничего не понял, пока нож не вонзился бы в сердце отца Луиджи.

Декоратор встал позади священника, нож из рукава змеей скользнул ему в ладонь. Секунду он медлил, но тут спина отца Луиджи дрогнула. Пора было нанести удар. Но неожиданно для себя Декоратор не смог даже поднять руку с ножом: убить человека оказалось не так просто, как он думал. И вот сейчас он стоял, не в силах шевельнуться, еще пара мгновений – и отец Луиджи обернется, и все дело будет сорвано.

«Бей! – вдруг страшно закричал визгливый голос внутри него, – убей его, убей!»

Вздрогнув, он все-таки поднял руку и, не помня себя, занес клинок над отцом Луиджи…

– Погляди, Ганцзалин, какая интересная фреска, – негромкий голос, раздавшийся за спиной Декоратора, грянул сильнее иерихонских труб.

Вздрогнув, он обернулся и увидел за своей спиной странную парочку. Высокий седоволосый господин с черными бровями, в темно-коричневом сюртуке и такой же шляпе, которую, впрочем, он сейчас снял и держал в руках, и рядом с ним – азиат со зверской прищуренной рожей в светло-зеленом костюме. К счастью, они не смотрели на господина Декоратора, но лишь на фреску, и он быстро спрятал клинок в рукаве.

Седовласый говорил по-французски, и Декоратор понимал все, что тот говорит, все до единого слова. Отец Луиджи, очевидно, французского не знал, так что, повернувшись на голос, лишь благосклонно взирал на говорливого иностранца.

– Создал ее Таддео Гадди, называется она «Мадонна дель Парто», – продолжал между тем иноземец уверенно, словно завзятый чичероне. – Перевести это название, исходя из нашей традиции, не так-то просто: беременная Мадонна, Мадонна на сносях, Мадонна в ожидании – все будет звучать не совсем корректно. К счастью, в точном переводе нет необходимости, достаточно бросить взгляд на сам образ – и все становится ясно без объяснений. К слову сказать, у этой фрески любопытная история. Она не всегда была в этом храме, ее переместили сюда в 1785 году из церкви Сан-Пьер Маджоре…

Услышав из уст иностранца название фрески и имя ее создателя, отец Луиджи удовлетворенно кивнул и направился к алтарю. Декоратор, уже успевший прийти в себя, лишь мысленно выбранился. Проклятье, такой был удобный момент! Если бы не эти два дуралея, священник уже лежал бы на полу с ножом в спине, а он омывал бы руки в его крови. Впрочем, может быть, они сейчас уйдут, и он тогда вернется к своему блестящему плану. Конечно, второго такого шанса ему не подвернется, придется действовать грубее и прямолинейнее, в лоб, но главное – результат, все остальное – детали. Что ж, он подождет, время еще есть, главное, чтобы незваные гости убрались отсюда поскорее. Но как это сделать? Может быть, попробовать их выпроводить?

Декоратор сделал недовольное лицо и по-французски обратился к седовласому.

– Мсье, не знаю, откуда вы приехали, но могу вам сказать, что это храм, а не картинная галерея, и проводить здесь экскурсии – кощунственно и оскорбительно. Для вас было бы лучше всего покинуть церковь и не осквернять ее своим присутствием.

Услышав такое, косоглазый азиат посмотрел на него весьма звероообразно. Однако его седоволосый спутник лишь улыбнулся и спросил с интересом:

– Вот как? Мои речи оскорбляют веру? А ее не оскорбляет тот факт, что вы пришли в церковь с кинжалом, который, очевидно, намеревались применить, если бы мы не помешали вам своим неожиданным появлением?

Декоратор похолодел. Черт побери, он совсем забыл про нож! Лезвие его скрывал рукав, но ладонь обнимала ручку. Видимо, проклятый иностранец все-таки заметил тот момент, когда он замахнулся на отца Луиджи.

Декоратор сделал быстрый шаг назад, намереваясь со всей возможной скоростью ретироваться, но неожиданно натолкнулся спиной на что-то очень твердое, видимо, колонну. Недоумевая, откуда у него за спиной образовалась колонна, он обернулся и увидел страшную оскаленную рожу азиата, который только что стоял напротив него и вдруг каким-то чудесным образом успел переместиться ему за спину.

Его застукали! Сейчас его сдадут полиции, и чудо уже никогда не случится! Нет, этого нельзя допустить. Если проклятые иностранцы встанут у него на пути, они об этом пожалеют! Два точных удара ножом – и они лягут рядом, а спустя полминуты к ним присоединится и отец Луиджи.

Декоратор хотел ударить седовласого не замахиваясь, снизу, прямо в горло, но внезапно почувствовал, что руки ему не подчиняются. Он опустил голову вниз и с содроганием увидел, что рук у него больше нет.

В следующий миг, однако в голове его прояснилось, и он понял, что руки его никуда не делись, просто хитрый азиат ловко завернул их ему за спину. И, кроме того, не теряя времени, мягко, но очень сноровисто вытащил из руки Декоратора нож.

Отец Луиджи, обеспокоенный суетой, возникшей в другом конце храма, уже посматривал на них с тревогой. Что делать, лихорадочно думал Декоратор, может быть, позвать его на помощь? Они не посмеют убить его прямо на глазах у священника.

«Но ты же чуть не убил его прямо в храме, ты же посмел, – неожиданно зазвучал в голове его чей-то чужой голос. – Почему же они не посмеют убить тебя, раз они явились за тобой?!»

Не совсем понятно было, кто были эти самые они, и что им от него вообще нужно, но в целом голос, кажется, был прав. Пока Декоратор размышлял, седовласый решительно взял дело в свои руки.

– Вы – синьор Винченцо Перуджа, и нам нужно поговорить, – негромко сказал он.

Разоблаченный Декоратор вздрогнул. Да, они пришли именно за ним, тут не может быть никаких сомнений, они даже знают, как его зовут. Следовательно, медлить нельзя, пора звать на помощь.

Он открыл было рот, но седоволосый быстро шепнул.

– Мы знаем, что вы украли «Джоконду». Поднимете шум – сдадим вас полиции.

Крик застрял в глотке Декоратора, так и не выйдя наружу.

– Нам нужно поговорить, – продолжал удивительный господин, – только поговорить – и ничего больше. Следуйте за мной.

Отец Луиджи тем временем, очевидно, убедился в том, что происходит что-то неладное, и возвысил голос.

– Синьор Перуджа, у вас все в порядке? Кто эти господа?

– В ваших интересах, – не разжимая губ, шепнул седоволосый, а ужасный Ганцзалин так сдавил ему запястья, что у Перуджи даже язык онемел.

Он откашлялся и пошевелил губами.

– Все… все в порядке, – хрипло произнес он. – Эти синьоры – мои добрые друзья.

С этими словами он направился к выходу, сопровождаемый своими неожиданными и страшными спутниками. Отец Луиджи провожал их задумчивым взглядом.

На улице Ганцзалин, все время придерживавший Винченцо, наконец, выпустил его руку.

– Позвольте представиться, – сказал седовласый, – меня зовут Нестор Загорский, я – русский дипломат. А это – мой помощник Ганцзалин. Он китаец.

Перуджа нервно сглотнул: так они не полицейские?

– Нет, мы не полицейские, – отвечал Загорский, – так что беспокоиться вам не о чем. Но у нас есть к вам очень важный разговор. С вашего позволения, давайте отправимся прямо к вам домой и там мирно побеседуем с глазу на глаз.

Перуджа помертвел. К нему домой? Это невозможно, совершенно невозможно. Там не убрано… и вообще.

– Я так и думал, – с торжеством сказал Ганцзалин. – Картину он хранит дома. Надо было сразу брать его у подъезда, а не таскаться за ним по всему городу, надеясь, что он выведет нас к какому-то не существующему в природе тайнику.

Загорский заметил, что хранить картину дома – поступок весьма неосторожный, он бы на месте синьора Перуджи так не поступал. Как бы там ни было, сейчас они отправятся к нему домой, а дальше будут действовать по обстоятельствам.

Перуджу захлестнуло отчаяние, с необыкновенной ясностью он увидел свое ближайшее будущее. Сейчас они отведут его домой, убьют и заберут картину, а его Великое делание, его опус магнум так и не будет завершен.

– Нет, – сказал действительный статский советник очень серьезно, – мы не убьем вас и даже, может быть, не заберем у вас картину. Однако нам нужно выяснить кое-какие детали вашей истории. Это, если хотите, чисто профессиональный интерес.

Спустя полчаса они уже сидели в бедной квартире синьора Перуджи и разглядывали шедевр Леонардо, который за последние два года приобрел такую славу, которой не имел за предыдущие четыреста лет.