Текст книги "Бедная Лиза (СИ)"

Автор книги: АНОНИМYС

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

– Вы говорите, что он дурной человек и нечист на руку. Откуда вы это знаете? Вы имели с ним дело?

Моро отвечал, что он – бывший мэр и сенатор, он – политик, и вынужден якшаться с самыми разными людьми, среди которых попадаются и такие, иметь дело с которыми ему бы совсем не хотелось. К числу таких людей, безусловно, относится и Аргентинец.

– Понимаю, – кивнул Нестор Васильевич. – И тем не менее, вы меня очень обяжете, если все-таки устроите мне с ним встречу. Я, со своей стороны, обещаю вам приложить все силы, чтобы не попасть в его тенета.

Промышленник перевел взгляд на Капабланку, тот выразительно прикрыл глаза, как бы повторяя просьбу Загорского.

– Что ж, – в раздумье сказал сеньор Моро, – надеюсь, вы понимаете, на что идете. Я постараюсь узнать, где он поселился, связаться с ним и организовать вам аудиенцию. Однако как прикажете вас представить?

Действительный статский советник задумался на секунду, потом сказал, что лучше всего будет представить его как очень богатого русского коллекционера, князя, ну, скажем, Барятинского, который охотится за экзотическими древностями.

– Аргентинец – осторожный человек, – сказал Моро. – Что, если несмотря на все мои усилия, он не захочет вас видеть?

– Если такое вдруг случится, тогда и будем думать, как поступить дальше, – отвечал Загорский, на взгляд Ганцзалина, чересчур беспечно. – Но я все же надеюсь, что вы сможете его заинтересовать моей скромной персоной. Князь, миллионер, собиратель древностей – какой продавец устоит перед подобным набором?

Глава одиннадцатая
Человек с ласковыми глазами

Человек, которого сеньор Моро звал просто Аргентинцем, в континентальной Европе был известен как маркиз Эдуардо де Вальфьерно, в Америке его именовали Алехандро Гомес Вальенте де ла Сота, а в Британии – Хосе Мартинес Карлос де Мендоса. Этот многоликий господин сейчас с комфортом расположился в небольшом, но уютном частном доме, стоящем на берегу Мексиканского залива. Удобно сидя в кресле перед накрытым столом, он, как сказал бы его знакомый арабский шейх, усердно кейфовал или, попросту, наслаждался жизнью.

Вальфьерно получал удовольствие и от свежего утреннего бриза, колыхавшего легкие белые занавески в его комнате, и от теплого солнца, проникавшего сквозь эти занавески, от острого запаха свежих устриц на его тарелке, устриц, которые он запивал первоклассным «Шато Лагранж» – такое и в Париже обошлось бы недешево, а здесь, на Кубе, его пили только люди по-настоящему состоятельные. Конечно, можно было бы обойтись и чилийским вином, но разве затем он проворачивал миллионные сделки, чтобы ограничивать себя в маленьких капризах, которые для человека с художественным вкусом важнее, чем хлеб насущный?

Тот, кто хотел бы постичь душу Аргентинца, должен был прежде понять, из чего состоит его повседневная жизнь. Интенсивные поиски малоизвестных или, напротив, очень известных шедевров, построение тонких планов овладения этими шедеврами, сложная организационная работа, внезапный, как молния, удар с последующим достижением цели… – и блаженный отдых, непременное дольче фарньенте перед новым трудным предприятием. Такая жизнь была по душе Эдуардо де Вальфьерно, такую жизнь он любил и понимал, как никто.

Разумеется, можно было бы отправиться домой, где давно ждала его роскошная эстансия, она же асиенда[20]20
  Эстансия, асиенда – крупное частное поместье в Испании и Латинской Америке.


[Закрыть] – заработанных денег хватило бы не только ему, но и его возможным детям, внукам и даже правнукам, аще таковые все-таки появятся на свет. Да, можно было бы все бросить и просто радоваться жизни. Однако, сеньоры, такой ход событий был не для Аргентинца: без дела он просто умер бы со скуки. Сложное стратегическое планирование, небольшое преступление, умеренный риск – все это он любил больше жизни. Однако жизнь не состояла только из работы: он умел наслаждаться всем выгодами своего положения во время небольших перерывов, которые он время от времени сам себе устраивал. Работа – отдых, снова работа – и опять отдых, вот, милостивые государи, лучший в мире порядок. Потому что если ты не отдыхаешь, ты унылый раб, бесконечно собирающий под жарким солнцем на полях сахарный тростник, а если не работаешь, получая свои миллионы ни за что – ты просто скотина, и жизнь твоя лишена всякого смысла.

Был, правда, в этой безупречной схеме один изъян. Несмотря на все свои деньги, Вальфьерно не мог чувствовать себя совершенно свободным. Вот и сейчас он бы желал выйти из дома, и сесть не то, что во дворе, а на песке, прямо на берегу – так, чтобы свежий ветер ласкал лицо и грудь, чтобы солнце коптило его кожу и опьянял его соленый морской воздух. Но, увы, все это было невозможно по соображениям безопасности. Профессия Аргентинца была устроена двояко: с одной стороны, она обеспечивала его большими деньгами, с другой – непримиримыми врагами. И кое-кто из этих врагов в неприязни своей мог зайти слишком далеко.

Именно поэтому во время своих постоянных переездов по миру сеньор Эдуардо старался даже на короткий срок не селиться в гостиницах, а снимать частные дома. В отдельно стоящем доме, окруженном забором, гораздо легче было организовать его защиту детективным агентствам и охранным фирмам, к услугам которых он прибегал. Всякий раз это были проверенные местные заведения, их работники туго знали свое дело и вовремя выходили на сцену, предотвращая любые попытки обокрасть его, шантажировать или даже убить. Позавчера, например, некий неустановленный мерзавец попытался ворваться в его дом и был благополучно нейтрализован охраной. Наличие мертвого тела на горизонте немножко портило настроение, но, в сущности, не касалось сеньора Вальфьерно. Все вопросы в таких неприятных случаях улаживала сама охранная фирма. Что было, конечно, справедливо – в конечном счете ведь это не он, Вальфьерно, прикончил негодяя, а те, кто его защищал.

Встает естественный вопрос: можно ли было не убивать бандита, ворвавшегося в дом? Может быть, и можно, однако в этом случае могли пострадать и охранники, и сам Аргентинец, ведь нападавший, кажется, был вооружен. То есть, разумеется, не кажется, он совершенно точно был вооружен – ведь не стали бы охранники подбрасывать покойному пистолет с тем, чтобы оправдать его убийство.

Кое-какие трудности возникали во время перемещений между городами и странами, когда он, действительно, мог оказаться в некоторой опасности. Конечно, можно было бы нанять постоянных охранников, которые ездили бы с ним повсюду, однако это казалось Аргентинцу обременительным. Во-первых, это стесняло его свободу – нельзя было даже отправиться в туалет без того, чтобы кто-то не топал за тобой по пятам. Во-вторых, постоянных охранников легче подкупить, и тогда вполне можно стать жертвой тех самых людей, которые должны тебя защищать.

Однако вчерашние события на «Джеймсе Ли» ясно показали, что, скорее всего, ему придется-таки пересмотреть свою стратегию. Тяжелая длань озверевшей судьбы вчера едва не настигла Аргентинца. Когда он подплывал на корабле к острову, на него бросился какой-то обезумевший кубинец, стал душить и едва не сбросил в море. К счастью, другие пассажиры смогли отбить это нападение, матросы связали преступника, а после того, как корабль причалил, отправили его в полицию, которая надо думать, и займется его дальнейшей судьбой.

Кто был этот странный молодой человек, ни с того ни с сего решивший отправить его к праотцам и имел ли он отношение к предыдущему нападению, сеньор Эдуардо не знал, однако догадывался, что вся история могла быть связана с золотой богиней Атабей – статуэткой невероятной ценности, которая несколько месяцев назад попала ему в руки.

Поначалу он хотел найти на нее покупателя, но потом, поразмыслив здраво, решил этого не делать. Откровенно говоря, дело тут было даже не в размышлениях, просто статуэтка ему чрезвычайно понравилась. Через его руки нередко проходили баснословно дорогие вещи, но ни одна из них не произвела на него такого впечатления, как индейская богиня. От нее исходил какой-то живой и чрезвычайно приятный жар, как будто в ней горело маленькое солнце. Всякий раз, когда он брал ее в руки, ему становилось необыкновенно хорошо.

Он не знал, что за магия скрыта в статуэтке, но было понятно, что такую вещь нельзя продавать ни за какие деньги. Более того, Аргентинец решил, что ее нельзя даже просто оставлять без присмотра, пусть и в самом надежном сейфе. Он почему-то очень ясно ощущал, что богиня должна быть рядом с ним, во всяком случае, здесь, на Американском континенте, где у него были прикормленные таможенники, и где он мог свободно перевозить ее через границы. Он знал, конечно, что торговец не должен привязываться к вещам, какими бы прекрасными они ни были, иначе он превратится в своего рода алкоголика, связанного пугающей зависимостью с проходящими через его руки шедеврами, однако для индейской статуэтки решил сделать исключение.

Он был уверен, что два последних покушения на его жизнь были связаны именно с золотой богиней. В его глазах это служило дополнительным свидетельством ее необыкновенной ценности. Так или иначе, если уж за ним объявили охоту, рано или поздно явятся новые враги. Поэтому стратегию защиты нужно будет пересмотреть.

Впрочем, сейчас его занимала совсем другая история. Вчера вечером у него состоялся телефонный разговор с сеньором Моро, который дал ему понять, что с ним желает встретиться некое значительное лицо – русский князь Барятинский…

* * *

– Почему именно Барятинский? – полюбопытствовал Ганцзалин, когда они с действительным статским советником сели в экипаж и отправились на встречу с маркизом де Вальфьерно, о которой Моро договорился еще накануне. – Почему вы решили представиться князем?

Загорский пожал плечами.

– Я мог бы ответить тебе – а почему бы и нет, но это было бы не совсем прилично. Князь Виктор Викторович Барятинский – примерно моих лет, мы чем-то похожи внешне, он тоже интересуется историей. Фамилия, с одной стороны, громкая, но установить, точно ли я – это он, за столь короткое время Аргентинец не успеет. Все-таки предки мои – потомственные дворяне, так что, уверяю тебя, у меня больше оснований именоваться князем, чем у Аргентинца маркизом.

Ганцзалин кивнул и сказал, что за многие десятилетия, что они знакомы с господином, кем только не приходилось ему представляться, чтобы добиться своей цели.

– Пожалуй, папой Римским я не именовался ни разу, – заметил Нестор Васильевич. – Ну, и королевой Викторией, разумеется…

– Вы не похожи на королеву Викторию, – сказал китаец.

– Да, но дело не в этом, – отвечал действительный статский советник. – Мне просто не хотелось задевать чувства англичан. Боюсь, они были бы недовольны, если бы на британский трон взошла королева вроде меня.

Спустя полчаса у входа в дом Вальфьерно их встречал чрезвычайно внушительный мажордом в золоченой ливрее. Загорский назвал имя князя Барятинского, затем назвал Ганцзалина, и их с величайшей торжественностью впустили в дом.

– Домик так себе, от силы десять комнат, а церемоний – как в королевском дворце, – проворчал Ганцзалин по-русски, пока мажордом вел их в гостиную. – Конфуций сказал бы: нет единства стиля.

– Потому что дом не принадлежит маркизу, он снял его в аренду, – отвечал Нестор Васильевич, зорким взглядом изучая обстановку. Все двери в доме были плотно прикрыты и это ему не нравилось – что именно прячет за ними Вальфьерно? – Полагаю, что и внушительный мажордом достался ему вместе с домом – чтобы пускать пыль в глаза возможным клиентам вроде нас с тобой. При таком мажордоме цена товара сама собой поднимается раза в полтора. Но помни, что по обстановке этого дома нельзя судить о хозяине – это не его обстановка.

Мажордом открыл дверь и проследовал в гостиную, оставив их снаружи. Спустя мгновение до них из гостиной донеслось торжественное:

– Князь Баряти́нски и его помощник сеньор Ган-Цза-Лин!

Через несколько секунд мажордом вышел из гостиной и склонил голову, приглашая гостей войти. Первым вошел Загорский, за ним – помощник. Гостиная была выдержана в светлых тонах и выглядела весьма скромно для торговца искусством: люстра на пятьдесят свечей под потолком, пара абстрактных репродукций современных художников на стенах, на полу – бледно-кремовый персидский ковер, смотревшийся довольно странно на жаркой тропической широте, несколько деревянных стульев по стенам и три кожаных кресла у окна. В одном из них сидел знакомый им уже человек с усами, бородкой и тесно посаженными ласковыми глазами. Человек этот смотрел отнюдь не на вошедших, а в окно, на котором свежий морской бриз усердно колыхал занавески.

Не успел Загорский и слова сказать, как с двух сторон к ним шагнули две пары охранников и очень споро обыскали их с помощником с ног до головы. Загорский, впрочем, предвидел такую возможность и потому, собираясь на встречу, велел Ганцзалину не брать с собой никакого оружия.

– Всякие коммерческие переговоры основаны в первую очередь на взаимном доверии, – сказал он, – а какое же будет доверие, если у нас с тобой при первой же встрече вытащат пару револьверов и несколько метательных ножей?

– Но хотя бы бяо можно взять? – хмуро спросил помощник.

Метательные звездочки Нестор Васильевич взять разрешил, но велел спрятать их так, чтобы никто не нашел.

Внезапный осмотр, которому подверглись Загорский и Ганцзалин в доме Аргентинца, лишний раз показал прозорливость действительного статского советника.

Закончив обыск, охранники отступили назад.

– Однако же вы оригинально встречаете гостей, – по-испански заметил Загорский, который уже полностью вошел в образ русского князя и пока ничем не обнаружил, что узнал Вальфьерно, с которым еще вчера они вместе плыли на корабле.

– Прошу прощения, господа, за такую вольность, но этого требуют соображения безопасности, – хозяин дома, наконец, повернул голову и посмотрел на гостей. – Вы не представляете себе, как много вокруг…

Тут он прервался и его ласковые глаза округлились от удивления.

– Боже мой, – сказал он, – так это вы!

– Что вы имеете в виду? – спросил Нестор Васильевич, пряча улыбку.

Вальфьерно порывисто поднялся с кресла и пошел к гостям, протягивая руки им навстречу. Он узнал их, это ведь они спасли его от того ужасного убийцы, который пытался его задушить и выбросить за борт!

– Помилуйте, мар… – начал было Загорский, но тут же осекся – он едва не сделал непростительную ошибку. Здесь, в Латинской Америке, все знали его собеседника как Алехандро Гомеса Вальенте де ла Соту, а вовсе не маркиза де Вальфьерно. Было бы крайне неосторожно обнаружить, что он знает о нем больше, чем позволительно случайному знакомому.

– Простите, что вы сказали? – остановился Аргентинец, навостряя уши.

– Ма… – лихорадочно соображая, как выйти из затруднительного положения, тянул действительный статский советник. – Малость. Да, малость. Я имел в виду, что это такая малость, о которой и говорит не стоит.

Хозяин дома смотрел на него внимательно. Ему почему-то показалось…

– Нет-нет, – быстро продолжал Загорский, – я так и сказал. Просто я недостаточно знаю испанский, и если вам не трудно было бы перейти на английский…

– Разумеется, – воскликнул Вальфьерно, сходу переходя на английский. – Конечно. С такими дорогими гостями я готов говорить хоть на всех языках мира одновременно. Но что же мы стоим? Прошу вас, садитесь!

И он повел их к окну, где треугольником стояли три кресла, в которых те и разместились.

– Итак, – торжественно произнес Аргентинец, – мне бы надо еще и еще раз благодарить вас и вашего любезного… Ган-Цза-Лин, кажется… Так вот, князь, мне надо благодарить вас за спасение. Знаете, я не самый слабый человек, но этот мерзавец, который на меня напал, оказался силен, как корабельная лебедка. Я просто не мог ничего сделать, кроме как хрипеть и задыхаться… Что я добросовестно и делал до того момента, пока вы меня не вырвали из его лап.

И он засмеялся. Нестор Васильевич сочувственно покивал: да, сражаться с лебедкой – дело не самое простое. Кстати сказать, почему на него бросился этот странный юноша?

– Понятия не имею, – пожал плечами Аргентинец. – Мне кажется, это просто буйнопомешанный. Вы знаете, тут такое солнце, оно ужасно напекает голову. Если соединить здешнюю жару с какой-нибудь навязчивой идеей, вот вам и готовый безумец, который бросается на всех без разбора.

– Именно поэтому у вас такая охрана? – осведомился действительный статский советник.

На миг на лице у Вальфьерно установилось сложное выражение, но он тут же весело улыбнулся. Да, именно поэтому, хотя и не только. В наше время подлинные ценители искусства подвергаются опасности со всех сторон. В особенности же со стороны этих подлых революционеров. Князь ведь сам – русский, и лучше кого бы то ни было знает, что такое революция. Кстати сказать, он ни разу не слышал, как звучит русский язык, а ему бы этого очень хотелось. Не мог бы любезный князь или его доблестный помощник прочитать что-нибудь по памяти, ну, скажем, из их великого русского поэта Пушкина?

«Он нас что – проверяет?» – одними глазами спросил Ганцзалин у Загорского. Тот сделал неопределенное выражение лица, которое помощник истолковал примерно следующим образом: какая разница? Хочет Пушкина, прочитаем ему Пушкина. И откашлявшись, начал декламировать торжественно и важно на чистом русском языке:

– Раз-два-три-четыре-пять – вышел зайчик погулять…

Ганцзалин немедленно подхватил:

– Мало-мало погулять!

– Вдруг охотник прибегает, прямо в зайчика стреляет, – продолжал Загорский.

– Мало-мало вдруг стреляет, – эхом отозвался помощник.

– Пиф-паф-ой-ёй-ёй, умирает зайчик мой! – громогласно провозгласил Нестор Васильевич.

– Умираю мало-мало! – неожиданно закричал китаец и, откинувшись в кресле, картинно закатил глаза к потолку.

На несколько секунд в комнате воцарилась изумленная тишина.

– Это и есть Пушкин? – с подозрением спросил Вальфьерно.

– Да, – с каменным лицом отвечал Загорский, переходя на английский. – Это начало его бессмертного романа в стихах «Евгений Онегин». Мы прочли его на два голоса, по ролям.

Растерянный хозяин дома слегка откашлялся: он, разумеется, не слова не понял, но сразу почувствовал особенную энергичность и музыкальность пушкинских виршей. А о чем этот бессмертный роман?

– О любви и ненависти, – отвечал Загорский. – О жизни и смерти. Впрочем, как вы, наверное, догадываетесь, я явился к вам не затем, чтобы беседовать о поэзии.

– Для чего же, в таком случае, вы явились? – улыбнулся хозяин.

Действительный статский советник покосился на охранников. Дело в том, что у него к господину Вальенте дело весьма деликатного свойства, и он не хотел бы, чтобы при разговоре присутствовали посторонние люди.

– Если вы про моих телохранителей, то не беспокойтесь, – отвечал Аргентинец, весело улыбаясь. – Эти головорезы не знают никакого языка, кроме своего родного испанского, так что мы можем разговаривать совершенно свободно.

Загорский снова пожал плечами: как скажет любезный хозяин.

– Итак? – Вальфьерно неотрывно глядел ему в лицо, глаза его перестали быть ласковыми.

Итак, князь Барятинский желал бы приобрести одну очень ценную вещь. Вещь эта считается пропавшей, однако у него есть основания полагать, что сеньору де ла Соте известно местонахождение этой вещи и более того, он может содействовать в ее приобретении. Разумеется, его посреднические услуги будут щедро оплачены.

Загорский говорил все это, заметно волнуясь и, наконец, даже умолк, очевидно, не в силах с собой справиться.

– И что же это за вещь? – негромко спросил Вальфьерно, не отрывая глаз от собеседника.

– Речь идет о картине Леонардо да Винчи, которая называется «Мона Лиза дель Джоконда», – выдохнул Загорский.

Вожделенное имя, наконец, прозвучало, однако хозяин дома даже в лице не изменился, все так же глядел на действительного статского советника без всякого выражения. Так продолжалось, наверное, с минуту. Наконец он немного пошевелился, как бы усаживаясь поудобнее.

– Вы, конечно, знаете, что Джоконда была украдена, – начал он вкрадчиво.

Загорский кивнул: разумеется, он знает.

– Несмотря на это, вы хотите ее приобрести, – продолжал Аргентинец.

Загорский снова кивнул. Вальфьерно криво улыбнулся: а что заставляет князя Барятинского думать, что он, Алехандро Гомес Вальенте де ла Сота, имеет хоть какое-то представление о том, где находится картина?

– Потому что вы участвовали в ее похищении, – безмятежно отвечал Загорский.

Вальфьерно вздрогнул. Действительный статский советник, напротив, сидел неподвижно. Теперь он совершенно переменился: в лице его не было никакого волнения, он казался единым и цельным, словно вырубленным из куска гранита.

– Это серьезное обвинение, – медленно проговорил Аргентинец.

Загорский развел руками. Он далеко не моралист, и меньше всего он намерен обвинять кого бы то ни было. Нет-нет, его в этой истории интересует только картина, точнее сказать, ее оригинал. Он знает, что под видом оригинала были проданы несколько копий, но его интересует только подлинник. И он готов дать за него любые деньги…

С минуту, наверное, в комнате царила полная тишина. Хозяин дома уже не смотрел на собеседника, он опустил глаза в пол и, очевидно, о чем-то напряженно думал.

– Хорошо, – сказал он наконец, поднимаясь с кресла, – я понял, что вам нужно. Постараюсь сделать все, что в моих силах.

Загорский с Ганцзалином хотели подняться вслед за хозяином, однако не успели. Тот, не торопясь, вытащил из кармана черный кольт и направил его прямо на Нестора Васильевича.

– Что за странные шутки? – удивился Загорский.

– Увы, – отвечал хозяин дома, – шутки кончились в тот момент, когда я понял, что вы никакой не князь Барятинский. Возможно, вы Павел Шпейер, о котором мне рассказывал мсье Ларусс, имевший сомнительное удовольствие познакомиться с вами поближе. А, скорее всего, вы просто полицейская ищейка, которая выдает себя за разных людей.

– Уверяю вас, вы ошибаетесь, – Загорский пошевелился, видимо, желая все-таки подняться или, может быть, сесть поудобнее…

– Сидеть! – прервал его Аргентинец и шевельнул пистолетом. – Я стреляю недурно, но еще лучше стреляют ребята, которые стоят у вас за спиной.

Нестор Васильевич покосился и увидел, что охрана напряглась и, похоже, готова в любой момент вытащить пистолеты.

– Я никогда не ошибаюсь, – продолжал Вальфьерно назидательно. – У Шпейера, с которым имел дело Ларусс, тоже был какой-то слуга-китаец. Не думаю, что это простое совпадение.

Положение было угрожающим. Тем не менее, действительный статский советник не потерял хладнокровия.

– Повторяю вам еще раз, – сказал он, – что я – именно тот, за кого себя выдаю. Вы можете отправить запрос в российское посольство, и там подтвердят…

Аргентинец только усмехнулся: он уверен, что в русском посольстве подтвердят все, что угодно, в том числе и то, что сидящий перед ними господин – не кто иной, как знаменитый поэт Пушкин, который неожиданно воскрес и решил добраться до Кубы. Однако он, Вальенте, не так прост и склонен верить фактам, а не лживым словам полицейских ищеек.

– Еще раз говорю вам: я не ищейка и в доказательство готов купить у вас «Джоконду», – прервал его Нестор Васильевич. – Много ли вы знаете ищеек, способных на такой фокус? В конце концов, даже если бы я и был полицейским, какая вам разница? На Кубу полномочия русского министерства внутренних дел не распространяются. Вы, может быть, боитесь, что я донесу на вас в местную полицию? Но им-то какое дело до пропавшей в Париже два года назад картины? Тем более, у меня нет никаких доказательств, только слово против слова. А здесь, я полагаю, полиция поверит скорее вам, чем мне.

– Довольно, – сказал Аргентинец, и в глазах его сверкнул злобный огонек. – Вы ловко болтаете, но мне совершенно очевидно одно: вы явились сюда для того, чтобы меня уничтожить. Увы, я вам этого позволить не могу, а потому вынужден буду избавиться от вас обоих.

Несмотря на серьезность положения, действительный статский советник даже бровью не повел. Напротив, он разглядывал Вальенте с каким-то странным интересом, будто собирался словесный портрет его составить.

– Не могу сказать, что этот ваш план мне по душе, – заговорил он наконец. – Однако понимаете ли вы, что, убив меня и моего помощника, вы поставите себя вне закона?

Вальенте, криво улыбнувшись, сказал, что он и так вне закона.

– В Европе – возможно, но не здесь, – возразил ему Загорский. – В противном случае, вы не разговаривали бы тут со мной, а сидели бы в тюрьме. И вот еще что. Убить человека не так легко, мне можете поверить. А вы, конечно, вор и мошенник, но вы все-таки не убийца.

Сеньор Алехандро только плечами пожал: откуда господину Барятинскому известно, кто он такой на самом деле? Впрочем, предположим даже, что он прав, и Вальенте никогда никого не убивал своими руками. Но ситуация, в которую они попали, представляется ему безвыходной. Он не может отпустить господина Барятинского, потому что тот, увы, слишком много знает. Если отпустить его сейчас, за ним, Вальенте, начнется охота и в Старом, и в Новом Свете. Поэтому придется их обоих устранить.

Нестор Васильевич пожал плечами.

– Вы блефуете, – сказал он небрежно. – Ваши кубинские охранники, возможно, башибузуки и могли бы застрелить меня, если бы я на вас напал. Но они не наемные убийцы, они не станут убивать беззащитных людей. Да и вы не решитесь убить нас прямо у них на глазах.

Вальенте нахмурился, на лице его заиграли желваки.

– Вы, князь, слишком умны для изнеженного и богатого аристократа, каким хотите казаться, – проговорил он негромко. – Однако, поверьте, я не глупее вас, и как-нибудь найду выход из этого двусмысленного положения. Вы правы, эти люди недостаточно преданы мне, чтобы просто взять и убить вас без всякого повода. Но они достаточно верно мне служат, чтобы не вмешиваться в мои разбирательства с моими врагами. Я просто ушлю их, затем расстреляю вас и скажу, что вы на меня напали и хотели убить. Может быть, в потасовке вы даже нанесете мне небольшую царапину вот этим ножом, – он кивнул на нож для разрезания бумаги, лежавший на столе. – Это станет лишним доказательством моей правоты в суде – если, конечно, до него дойдет. Двое с оружием напали на меня в моем же доме – я имею полное право защищаться. Что скажете?

Загорский молчал. Молчал и Ганцзалин, вопросительно поглядывая на хозяина – не пришла ли пора применить сюрикены? Но тот еле заметным движением глаз показал: погоди, еще не время. Китаец произвел длинный неслышный выдох через нос и замер в своем кресле, словно какой-то яшмовый будда.

Аргентинец, победительно улыбнувшись, подошел к одному из охранников. Он смотрелся не таким мощным, как остальные и, судя по умному и жестокому лицу, видимо, являлся главой домовой стражи сеньора Вальенте. Хозяин дома, стоя спиной к Загорскому, обменялся с охранником несколькими словами, после чего тот вместе с подчиненными быстро вышел из комнаты.

– Ну вот, господа, наконец мы остались с вами одни, и, надеюсь, никто нашего уединения не нарушит, – весело сказал сеньор Алехандро, усевшись на подоконник у ближнего к выходу окна и поигрывая кольтом. Загорский пропустил момент, когда на руках у Вальфьерно появились белые перчатки, они смотрелись странно в сочетании с почти черным револьвером.

– Позвольте заметить, что вы совершили непростительную ошибку, услав ваших преторианцев, – очаровательно улыбнулся Загорский.

– В самом деле? – удивился Аргентинец. – Вы полагаете, мне угрожает какая-то опасность? Не спорю, вас двое. Но вы сидите, а я стою, нас разделяет по меньшей мере десяток метров, и у меня револьвер, а у вас нет оружия. У вас нет даже ножа для разрезания бумаги, который я на всякий случай положил себе в карман. Только шелохнитесь – и я пристрелю вас на месте. Впрочем, я пристрелю вас, даже если вы будете неподвижны, как статуя.

И он направил револьвер прямо в лицо Загорскому.

– Давай, – сказал тот по-русски.

Китаец произвел неуловимо быстрое движение рукой к затылку… и тут рука его замерла. Он растерянно ощупывал пальцами воротник, очевидно, не находя того, что искал. Загорский бросил на него быстрый взгляд и нахмурился.

– Вы, вероятно, это ищете? – осклабился Аргентинец – в пальцах у него посверкивала звездочка сюрикена.

– Как? – только и смог сказать Ганцзалин.

– Нет ничего проще, – явно наслаждаясь ситуацией, отвечал сеньор Алехандро и повторил, – нет ничего проще. По случайному совпадению глава моей здешней охраны – бывший вор-карманник, по части ловкости рук это истинный чародей. Он не только обнаружит на человеке любой предмет, но и изымет этот предмет так, что владелец даже не почувствует. Как, очевидно, и случилось с вашим слугой.

Не опуская пистолета, он с интересом оглядел сюрикен и покачал головой: как интересно, работает такая штука? Вероятно, ее смазывают каким-то особым ядом. Но если так, то это должно быть опасно и для хозяина подобного оружия – небольшая ранка, и он покойник.

– Если вы дадите мне эту вещь, я вам немедленно продемонстрирую, как именно она работает, – проговорил Загорский, который незаметно подвинулся к краю кресла, так, чтобы можно было выпрыгнуть из него как можно дальше, совершить кувырок, прокатиться вперед, и обезвредить ошарашенного врага.

– Нет-нет, не стоит, – живо отвечал собеседник и спрятал сюрикен в карман. Он снова смотрел прямо в глаза Загорскому, туда же смотрел и его револьвер. – Не могли бы вы, любезный князь, немного откинуться на спинку кресла?

– Это еще зачем? – удивился действительный статский советник.

– Если вы будете сидеть на краю, то после того, как я вам прострелю голову, вы упадете, и запачкаете мне пол, – с охотой объяснил сеньор Алехандро. – А если сядете поглубже, то так и останетесь сидеть, и смерть ваша с эстетической точки зрения не будет такой отвратительной. Вы ведь ценитель прекрасного и должны печься о красоте.

Однако Загорский напрочь отказался двигаться, говоря, что даосы, которых он считает своими учителями, предпочитают некрасивую жизнь эстетичной смерти. На этот счет существует даже притча о мудреце, который отказался служить при дворе императора, а на вопрос, почему он так поступил, отвечал, что чиновника можно сравнить с черепахой, панцирь который позолотили и используют его для ритуалов и гаданий, в то время как сама черепаха давно уже мертва. Мудрец был уверен, что если бы у той черепахи спросить, чего она хочет больше – лежать с золоченым панцирем мертвой во дворце, или тащить свой хвост по грязи, но быть живой, та непременно предпочла бы тащить хвост по грязи…

– Довольно, – прервал его Вальенте, – я понял вашу тактику. Вы тянете время, надеясь на какой-то счастливый случай. Увы, его не будет, всеми случайностями здесь командую я. А я, князь, даже не дам вам времени помолиться вашему полицейскому богу, просто застрелю вас и вашего помощника, как бешеных собак. Итак, как говорят у нас в Аргентине, адьос, амигос[21]21
  Adiós, amigos! (исп.) – Прощайте, друзья!


[Закрыть]!