Текст книги "Большая черная дыра (СИ)"

Автор книги: Amazerak

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

– Господин старший унтер-офицер, прошу оставить парня в покое. Он не виноват.

– А ты у нас ещё и судья? Решаешь, кто виноват, а кто нет? Ух, вольнопёрый, доболтаешься ты у меня, – унтер поднёс к лицу Георгия увесистый кулак в грязной вязаной перчатке.

На Георгия смотрели глаза, полные ярости. Руки унтера сжимались в кулаки, усики шевелились. Это походило на безумие – такое же, как у Петьки, только выражалось оно по-другому. Внутреннее напряжение у этого человека выплёскивалось агрессией во вне, и ему было всё равно, кто подвернётся под руку: враг или свой.

Кулак двинул Георгия в зубы. Короткий тычок оказался несильным, но достаточным, чтобы по губе потекла кровь.

– Ещё раз звякало своё разинешь, убью! – процедил Губанов и пополз обратно.

Георгий держал в руке винтовку и боролся с желанием выстрелить в урода. Унтер совсем спятил. Теперь непонятно, что от него ждать. Лучше бы его убило, а не Кошакова.

Зато выяснилось, что в первом отделении от двенадцати человек осталось лишь семь. Игната выбыл ещё во время марша. Младший унтер-офицер убит. Что с другими тремя? Тоже погибли? Или ранены?

Снаряды перестали рваться, и кто-то закричал, что германцы идут. Заработал пулемёт, винтовки заговорили наперебой. Георгий поднялся, положил трёхлинейку на земляной бруствер и приготовился отражать атаку.

Цепи солдат упорно двигались по изрытому снежному полю. Серая масса шинелей лезла напролом, и стало их ещё больше, чем в первый раз. Человеческая волна двигалась к окопам, но вскоре германцы опять начали падать один за другим. Обстрел шрапнелью не смог заткнуть пулемёт, и тот продолжал бодро отстукивать чечётку, уничтожая живую силу противника без всякой жалости.

На этот раз враг подобрался ещё ближе. Тут уж нервы начали окончательно сдавать. Георгий чувствовал, что остался в окопе один, а на него двигались десятки людей с ружьями и устрашающими криками. Поле зрения сузилось, и что творится по сторонами он уже не замечал. Вражеские солдаты то и дело залегали, вскакивали, бежали дальше, мешая целиться, и меньше их как будто не становилось. Кто-то обязательно доберётся. Следовало убить сразу всех, но после каждого выстрела приходилось дёргать затвор.

Магазин опустел, и в который раз Георгий принялся в спешке вставлять новую обойму, тратя драгоценные секунды. Рядом забили фонтанчики земли. Пули попадали в насыпь и свистели над головой. А когда трёхлинейка была готова к бою, из воронки впереди вылез солдат в синевато-серой шинели. Выстрел. Германец вскрикнул, схватился за руку и свалился обратно. Слева и справа от него упали ещё двое. На такой дистанции пули попадали в цель гораздо чаще.

И строй опять не выдержал, кто-то окончательно залёг, кто-то побежал назад. Было сложно поверить, но это случилось: противник не сумел дойти до окопа и отступил, хотя был так близко! Так близко летали свинцовые мухи.

Петька не участвовал в отражении атаки. Он лежал, скрючившись, скованный страхом, а когда бой закончился, долго сидел с самокруткой в зубах и смотрел в одну точку, потирая синяк на своей рябой физиономии. Хотелось либо наорать на него, либо побить. Ощущение, когда вынужден в одиночку отбиваться от толпы, когда не чувствуешь рядом плеча товарища – не из приятных. Но Георгий сдержался, ни слова не сказал.

Гаврила же был в ярости:

– Что замер, дубина⁈ Германец идёт – надо стрелять, а не сидеть сиднем. Эй, ты меня слышишь, приятель?

Петька посмотрел на Гаврилу непонимающим взглядом и опять уставился в одну точку. С ним было бесполезно говорить.

– Оставь его, – сказал Георгий.

– А что он? Испугался, что ли? А кто не испугался? Все испугались. А германец то прёт. Подошёл почти вот… шагов сто оставалось, – Гаврила был взвинчен.

Гаврила же был в ярости:

– Что замер, дубина⁈ Германец идёт – надо стрелять, а не сидеть сиднем. Эй, ты меня слышишь, приятель?

Петька посмотрел на Гаврилу непонимающим взглядом и опять уставился в одну точку. С ним было бесполезно говорить.

– Оставь его, – сказал Георгий.

– А что он? Испугался, что ли? А кто не испугался? Все испугались. А германец то прёт. Подошёл почти вот… шагов сто оставалось, – Гаврила был взвинчен.

Но в какой-то момент у Петьки словно что-то щёлкнуло в голове, он понял, что произошло, и устыдился.

– Да не струсил я, братцы, богом клянусь, – оправдывался Петька. – В голове помутилось. Не знаю, что на меня нашло, словно пелена какая. Если б германа надо было бить, я бы с радостью в атаку пошёл, а тут сидишь, и не знаешь, когда тебя пришибёт.

– Тяжко это, под артиллерией сидеть, – сочувственно рассудил дядя Ваня. – У кого угодно разум помутится.

– Это точно. Тяжело, – согласился Георгий.

– Да-да, в бой идти проще, когда враг вот он, перед тобой, – продолжал рассуждать повеселевший Петька, поняв, что никто его ни в чём не винит. – А так сидишь и не понимаешь ничего. И думаешь, оттуда или отсюда прилетит. Такая в башке ерунда начинает творится, что сам не свой делаешься.

– А тебе-то кто губу расквасил? – обратился Гаврила к Георгию. – Вроде бы в атаку мы не ходили, с германцами не дрались.

– Губанов, кто же ещё. Козлина. Вначале пошёл Петьку бить, а я ему сказал, чтобы прекратил. Тогда он мне в зубы кулаком ткнул, – у Георгия руки чесались зубы уроду повыбивать. Было досадно терпеть побои и окрики без возможности ответить.

– Вот же скот…

– Согласен.

– Вы, ребят, потише такие разговоры ведите, – предостерёг дядя Ваня.

– Знаем, – махнул рукой Гаврила.

Тем временем над позициями повисли сумерки. Где-то в деревне продолжалась вялая перестрелка. Застрочил пулемёт – то ли свой, то ли немецкий – и опять наступила тишина, нарушаемая далёкой канонадой, карканьем ворон и опостылевшими стонами побитой немчуры.

Подошли носильщики, стали вытаскивать из окопа раненых, чтобы отнести на перевязочный пункт. С мёртвыми пришлось возиться самим. Георгий и Петька взяли Кошакова за ноги и поволокли, словно мешок, туда, куда было сказано. Посеревшее молодое лицо унтера застыло словно в напряжении, бледные губы крепко сжались, открытые глаза смотрели в небо. В лице зияли три маленьких круглых отверстия – в щеке, над глазом и чуть выше лба, шинель на плечах и груди, пробитая в нескольких местах, намокла от крови. Смерть настала быстро.

Дотащили. Возле перелеска уже лежал десяток мертвецов. У одного половина лица была словно порезана в клочья, у другого – разодрана шинель и шея. Снег вокруг заляпался кровью. Оставили Кошакова здесь. Его ранец кинули рядом. Петька снял папаху и перекрестился. Подошёл тощий молодой человек с мелкими усиками и потухшим взглядом. На погонах – по одной широкой поперечной полосе. Фельдфебель. Ему откозыряли.

– Ещё один… – фельдфебель устало посмотрел на Георгия и Петьку. – Свободны.

С ним был рядовой. Он полез в под шинель Кошакова, достал какую-то книжечку и передал фельдфебелю. «Душа солдата» – что-то вроде военного билета. У Георгия тоже такая имелась. Настанет день, и его холодный труп так же обыщут чьи-то равнодушные руки, заберут «душу» и отправят в архивы, где имя попадёт в списки павших и останется мелкой строчкой в каком-нибудь документе, который никто никогда не прочитает, кроме всяких исследователей для составления очередной безликой статистики.

Когда шли обратно, навстречу прошествовали четыре хмурых носильщика, тащащих стонущего мужика в перепачканной шинели.

Размышляя над тем, что задумало германское командование, Георгий пришёл к выводу, что оно пытается взять в лоб деревню. Но там солдаты засели в избах, и выбить их оттуда никак не получается. Поэтому обе атаки и провалились. Впрочем, причина могла быть проще: немцы на данном участке не имели больших сил.

От раздумий отвлёк ефрейтор Аминов. Он встречал Георгия в траншее, когда они с Петькой вернулись.

– Ты. Бери котелки и ступай за дежурным по роте, – указал ефрейтор на Георгия. – Принесёшь еду на всё отделение.

– Так я только что труп тащил.

– Руки снегом оботри.

От каждого взвода пошли по четыре солдата. Возглавлял процессию длинный, сутуловатый унтер-офицер из третьего взвода. Прошли перелесок. За ним среди деревьев притаилась походная кухня, к которой уже столпилась очередь солдат. Чуть дальше виднелась палатка перевязочного пункта.

Георгий, пока шёл, перекинулся парой слов с мужиками из других отделений, узнал, как обстановка, много ли потерь. Больше всего досталось третьему взводу, который окопался ближе к деревне. Шрапнель рвалась у них над головами солдат, покосило чуть ли не половину личного состава. В деревне же засела другая рота, и там всё было так, как Георгий и предполагал: бревенчатые срубы крестьянских изб стали надёжным укреплением для бойцов.

Пищу Георгий принёс затемно. Но не успело отделение поесть, как рядом выросла широкая фигура татарина Аминова.

– Степанов, сегодня в караул. Пойди сюда, покажу, где стоять должен.

Георгий даже не сомневался, что это распоряжение отдал Губанов. Унтер всё делал, чтобы ненавистного «вольнопёрого» со света сжить. Второй раз не давал спокойно поспать. Теперь всю ночь придётся провести на ногах, а завтра ещё какую-нибудь ерунду придумают. Стрельба и беготня так вымотали, что хоть сейчас падай в окоп и спи, пусть там сыро и холодно, но теперь было непонятно, когда получится вздремнуть.

Глава 6

В чёрное небо время от времени взмывали осветительные ракеты, то ближе, то дальше. Солдаты, скрючившись в тесном окопе, ворочались, храпели и кашляли, а ниже по склону, где днём под пулемётным огнём полегло немецкое подразделение, до сих пор стенали раненые, но уже не в таком количестве, как раньше. Некоторые отдали душу пустоте, их мучения закончились.

Георгий стоял, притопывая ногами, глядел во тьму и думал, каково это – вот так лежать на холоде, истекать кровью и медленно умирать. Возможно, скоро и ему предстояло испытать нечто подобное на собственной шкуре. Никто не знает, кому какая судьба и смерть уготованы.

А, может быть, всё произойдёт куда быстрее. Например, сейчас, в эту самую минуту в зарослях у ручья притаился снайпер, который уже взял в перекрестье прицела голову Георгия, пока тот торчит на всеобщем обозрении, спрятанный насыпью по грудь. Выстрел – и караульному конец. Он даже не поймёт, что случилось.

Идея стоять на виду у врага, казалась крайне глупой. Конечно, за подступами наблюдать надо, ведь в темноте диверсионная группа запросто может подобраться к позиции и перерезать целое отделение. Страшно без охраны спать, когда рядом бродят те, кто за тобой охотится. Но ведь можно же как-нибудь замаскироваться.

Постояв немного, как должно, и убедившись, что все уснули, Георгий прилёг грудью на бруствер и пристроил перед собой винтовку, немного утопив в грунт для устойчивости. Он даже фонариком, выданным на время дежурства, не пользовался, чтобы не привлекать к себе внимание противника. Фонарик был небольшой, в деревянном корпусе, с железной ручкой и маленьким рычажком спереди. На задней стороне красовалось клеймо фирмы.

Жутко хотелось спать. Мёрзли ноги, саднила разбитая губа, суставы ломило. Было непонятно, то ли накопилась банальная усталость, то ли начинается простуда. Одно ясно: если ближайшее время хорошенько не отоспаться в тёплом помещении, организм быстро выработает свой ресурс и начнёт сбоить. Не убьют вражеская пуля, снаряд или шрапнель, так прикончат постоянные переходы, сырость, холод, болезни и инфекции, которые даже лечить нечем. Антибиотики ведь ещё не изобрели.

Сейчас на улице было не так уж холодно: днём – чуть выше нуля, а ночью температура опускалась, и подтаявший за день снег сковывала тонкая ледяная корка. И всё же отсутствие тёплого помещения и постоянная грязь могли очень быстро подорвать здоровье.

Напрягая взгляд, Георгий всматривался в чёрное поле. Как бы ни косила усталость, он не хотел пропустить диверсионный отряд, который перережет глотки ему и спящим бойцам. Страх смерти и ответственность перед людьми мотивировали держаться на ногах вопреки всему.

Слух уловил невнятные звуки, похожие на плач. Всхлипывал какой-то немецкий солдат ниже по склону. О чём сейчас думал этот обречённый? О скорой смерти? О родных, с которыми больше никогда не увидится? Вспоминал счастливые моменты мирной жизни? Ему наверняка было больно и страшно, а мучения всё не прекращались.

Таких, как он, на полях сражений ложились десятки и сотни тысяч по обе стороны фронта. Каждого вели своя дорога и судьба, но все эти пути волей сильных мира сего пересеклись здесь, на поле боя, и разом оборвались.

Вот опять взмыла над просторами ракета, и вспыхнул свет, разгоняя сумрак. Ниже по склону кто-то шевелился, словно полз. Георгий прицелился и стал ждать, положив палец на спусковой крючок. Либо диверсанты пробирались к позициям, либо санитары вытаскивали раненых. Во втором случае он решил не стрелять. Всё равно на таком расстоянии, при плохом освещении ни в кого не попадёт. Только вот как бы не ошибиться и не подпустить тех, кого не надо, слишком близко?

Недалеко от окопа зияли несколько воронок. Под покровом ночи противник мог подобраться к ним и спрятаться. Георгий полагал, что сумеет вовремя засечь данный «манёвр», и всё равно глаз не отводил от поля. Старался даже не моргать. Приходилось контролировать широкий сектор перед собой, и это создавало некоторые трудности.

Очередная ракета залила светом пространство вокруг, и Георгий отчётливо увидел человеческую фигуру, что стояла в полный рост ниже по склону, где лежали мёртвые немцы. Прицелился, попытался рассмотреть – не получалось. Что-то странное и необъяснимое было в чёрном силуэте, по телу пробежал холодок.

Послышался шорох. Аминов, что спал недалеко от пулемёта, поднялся, посидел пару минут и подошёл к Георгию.

– Как дела, Степанов? – спросил он. – Не спишь?

Георгий повернулся к ефрейтору, а когда снова посмотрел в поле, загадочной фигуры уже не было.

– Воды в рот набрал? – проговорил Аминов, не получив ответ. – Доложить должен, когда спрашивают.

– Никак нет… Какой тут сон? Думаю, как бы немец не подобрался, – произнёс Георгий нехотя.

– Правильно! Надо глядеть в оба. Так что смотри у меня: уснёшь, будешь бит.

– Или убит. Если диверсанты просочатся.

– И то верно. Сознательный, смотрю. И чо тебя Губа так невзлюбил?

– Да так, спорил с ним пару раз.

Аминов хохотнул:

– Это да, он такого не любит. А тебе неча спорить со старшими по званию. Слышал, ты вольноопределяющийся, гимназист, да? Мнишь, поди, себя умнее всех.

– Всех? Нет, это вряд ли… – протянул Георгий, зевая.

– Дело, конечно, твоё, брат. Главное, службу исправно неси. И в оба гляди, понял? – Аминов развернулся и зашагал обратно.

– Само собой, – Георгий уставился в поле, быстро погрузившееся во тьму. Загадочная фигура больше не появлялась, и он решил, что германцы выставляют муляжи, чтобы выявить позиции караульных, заставив тех стрелять. Пожалуй, безопаснее всего было не реагировать на провокации.

Пошарив в сухарной сумке, Георгий достал чёрствый кусок ржаного хлеба и принялся грызть. Продовольствия осталось мало. Постепенно подточил с голодухи все запасы, хоть и старался экономить. Но если совсем не есть, то без сил можно свалиться.

В окопе кто-то зашевелился, послышался шёпот и возня. Подошёл Аминов:

– Всё, брат, свободен. Получен приказ отходить.

– Куда отходить?

– Два батальона перебрасывают на другие позиции. Отходим.

– Погоди. Ты знаешь, что происходит на фронте? Куда нас отправляют?

– Хорош трепаться, Степанов. Куда отправляют, туда и пойдём.

Аминов растолкал всё отделение. Бойцы свернули полотнища, похватали ранцы и винтовки и, осторожно выбравшись из окопа, двинулись к перелеску за позициями, следуя едва различимой в темноте фигурой унтер-офицера.

– Вот так дела. Рыли-рыли окоп, а теперь убегаем, – негромко произнёс Гаврила и вздохнул. – Что за манёвры такие?

– Да-да, ведь закрепились и две атаки отбили, – подхватил Петька. – А сейчас драпаем. Как так-то?

– Рты закрыли! – цыкнул Аминов. – Хотите германцев перебудить своей трескотнёй?

Вначале Георгий ощутил лёгкую досаду из-за того, что приходится бросать окоп, однако очень быстро сообразил, что отход – это, наоборот, хорошо. Наверняка ведь немцы не успокоятся. Подгонят за ночь тяжёлую артиллерию и пехоту, подвезут побольше снарядов, да сровняют с землёй жалкую канавку вместе со всеми, кто в ней залёг.

На душе стало немного полегче. Это значит, завтра не придётся подыхать. Да, опять погонят в неизвестность, опять предстоит топать десятки километров на распухших ногах и гнуться под тяжестью поклажи, но лучше уж так, чем сидеть под бесконечным артобстрелом и ждать, когда на голову упадёт снаряд, или плюнет в рожу шрапнель.

Однако по-прежнему оставалось непонятно, на какие новые позиции перебрасывают батальон, и что там его ждёт. Поэтому червь тревоги по-прежнему гадко вгрызался в утомлённую солдатскую душу.

Добрались до обозов. Возле повозок образовалось столпотворение. Там раздавали сухари.

– Полные сумки набивайте, братцы! – кричал кто-то из персонала. – Горячей еды больше не будет! Запасайтесь, кто сколько может!

Протолкнувшись к раздающему, Георгий набил сухарную сумку до краёв. Здесь же налили во флягу воды из «кипятильника» – большого бачка, подогревающегося на дровах. Когда взвод получил припасы, Губанов построил всех и повёл дальше, освещая путь фонарём. Подошли к патронным двуколкам, в которых уже запрягали лошадей.

– Нет больше патронов! – оправдывался толстый каптенармус с длинными усищами. – Ну нету, ваше высокоблагородие! Всё раздали.

– Да как так нет. А куда делись? – здесь присутствовал лично командир роты, а рядом с ним молча стоял молодой прапорщик Веселовский. – Полные же были повозки.

– Всё так, ваше высокоблагородие. Но две повозки в метель потерялись. А остальное первые два батальона разобрали.

– Что значит, потерялись? Да ты… да я тебя… Знаешь, что с тобой будет за утрату армейского имущества⁈ Нам в бой идти, а патронов нет!

– Виноват, ваше высокоблагородие. Метель была, из-за снега никто не видел, куда ехать или идти. Отстали, поди, и к другому батальону прибились. Вчера весь день искал, но связи никакой нет. А кто где стоит, мы не знаем.

– Ладно, бог с тобой. Теперь уже поздно. Все обозы направляем к Сувалкам. Если Господь даст, живы будем, там и встретимся.

Безнадёжностью веяло от последней фразы. Складывалось впечатление, что рота готовится к некой самоубийственной миссии. Но солдат опять никто в известность не поставил. Патроны у Георгия пока не заканчивались. Он их тратил экономно, поэтому поясные подсумки были по-прежнему забиты обоймами, а в ранце лежали запасные пачки. Лишь бандольера немного полегчала. Надолго ли хватит боезапаса? Возможно, до конца жизни, ведь скоро предстоял очередной бой.

Взвод немного отошёл и встал рядом, и до Георгия донёсся разговор капитана и поручика.

– Чёрт знает что, утром в бой идти, а патронов нет, – сетовал капитан. – Долго ли продержимся?

– Ваше высокоблагородие, попробуем обратиться в соседнюю роту. Может быть, там есть запасы.

– Некогда. Мы и так задерживаемся. Утром должны быть на позициях, а по таким дорогам… да по ним не идти – плыть придётся! В общем, по возможности будем собирать боеприпасы на поле боя. Донеси до личного состава. А если совсем всё позаканчивается, тогда в штыки пойдём, что уж там.

– С радостью, ваше высокоблагородие. Если понадобится, не раздумывая, жизнь отдам. Для этого я здесь.

– Не надо жизнь отдавать, поручик. Надо германца бить. Ну всё, довольно разговоров, – подытожил капитан, и они оба ушли в ночь.

Слова молодого прапорщика звучали слишком претенциозно. Наверное, он мнил себя героем, хотели снискать славы на поле боя. А говорили, что только в карты играть горазд. Нет, этот парень поехал сюда для другого.

Тем не менее выдвинулись не сразу. Возникла заминка. В ночи царила суматоха, плясали огоньки фонарей, фыркали лошади, гремя упряжью, человеческие голоса и ругань разносились над поляной. Обозы трогались с мест и уходили в глубокий тыл.

Но вот прискакал капитан, построил роту, и та снова двинулась в неизвестность.

Поначалу шли по утоптанной, подмёрзшей тропе, но как только выбрались на большую дорогу, ноги стали тонуть в талом снеге и лужах. Днём температура стояла плюсовая, и дороги превратились в непроходимое болото. Наметённые недавно сугробы раскисали под колёсами, сапогами и копытами.

Строй снова рассыпался, превратившись в толпу. Идти в ногу не получалось, да этого никто и не требовал. Нагнали отряд с двуколками. Бойцы снимали с повозок пулемёт и коробки с патронами, чтобы тащить на себе, поскольку лошади по такой дикой слякоти не тянули. А где-то позади страшно заухали пушки. Сегодня германцы начали артподготовку затемно, обрушив всю ярость на оставшиеся два батальона.

Поначалу Георгий пытался искать сухие участки, чтобы не наступать в лужи, но правый сапог быстро промок, сильно разозлив своего владельца. Сырые ноги – прямой путь к простуде. Казалось странным думать о подобных мелочах, когда утром тебя, возможно, не станет, а всё равно подсознание упрямо отрицало факт близкой смерти, и разум мыслил так, словно ему предстоит ещё жить и жить.

На привале обнаружилось, что порвался шов на голенище. А Георгий даже не заметил, как и когда это случилось. Левый сапог уцелел, но и туда просачивалась вода. Обувь была кожаной, а не резиновой, сырость и лужи быстро портили её, приводя в негодность.

Поэтому не только у Георгия возникли такие проблемы. Когда остановились, жалобы на промокшие сапоги слышались со всех сторон. А у бородатого солдата из отделения, которого, как выяснилось, звали Фёдор, и вовсе отвалилась подошва, и он прикрутил её верёвкой.

Дальше Георгий шлёпал по лужам, не обращая внимания на хлюпающие сапоги. Всё равно промокли, смысла беречь нет. В рюкзаке лежали запасные портянки, но их не стал надевать, ведь их и на пять минут не хватит.

Привалы были очень короткие, офицеры почти не давали отдохнуть, гнали вперёд. А солдаты постоянно жевали сухари, запивая остывшей водой из фляг. Все знали, что горячей едой больше не покормят.

Сухари были из обычного ржаного хлеба, они царапали рот и дёсны, но не позволяли людям совсем обессилеть, чем и спасали. Только вот глаза слипались. С момента попадания в новое тело Георгий ни разу нормально не выспался. Даже когда представилось свободное время прошлой ночью, он отключился от силы на два-три часа.

Утро солдаты встретили в пути. Позади осталась очередная деревенька, где люди в шинелях жгли костры, впереди звучала канонада. Рота, казалось, шла в направлении, противоположном от линии фронта, но впереди тоже стреляли, и в голове вертелись страшные догадки: армию окружают.

Вскоре началось то, что было вполне ожидаемо: солдаты стали падать от усталости. То один, то другой садились в снег в изнеможении. Во втором взводе тоже такие были. Один, помоложе, сильно кашлял, другой – мужик лет пятидесяти, коренастый, большеголовый – еле стоял на ногах, пошатывался, спотыкался, а потом и вовсе завалился.

– Пошли, пошли, что расселись⁈ – орал на них Губанов. – Давай, вперёд!

Он схватил того, что помоложе, за шинель, поднял, но парень, пройдя пару шагов, оступился и рухнул в снег.

– Сил нет, господин старший унтер-офицер, ноги не держат.

Губанов постоял, посмотрел на солдат, сплюнул, выругался и дальше полез по снежно-грязевой мешанине, которая никак не заканчивалась.

А многие, даже обессилев, продолжали идти. Кого-то поддерживали товарищи, кому-то помогали тащить ранец и ружьё. Георгий же пока сам нёс свои вещи и удивлялся, как ещё не свалился под таким грузом с промокшими насквозь ногами. Будь ему лет сорок, не дошёл бы, упал, но организм был молодой, здоровый, его ресурс пока не исчерпался.

На небе среди туч тут и там стали появляться синие островки ясного неба. Повеяло весной, хотя на дворе было тридцать первое января. Накатила грусть. Георгий сомневался, что услышит капель и трели птиц, погреется под первыми лучами солнца. В этой жизни такое вряд ли суждено, а в следующей – может, и вовсе не случится.

* * *

Пехота двигалась по изрытому сапогами и снарядами белому полю, а вместе с ней – Георгий. Солдаты, еле шевеля ногами, обречённо шли вперёд. В бой вступили сразу с марша, даже передышки не сделали. Пушки бахали близко, но их не было видно за складками местности. Сражение клокотало и гремело вовсю.

Роты цепями протянулись по холмистой местности, вместе с ними шли пулемётные расчёты. Эти ребята всю ночь самоотверженно тащили на горбу своё смертоносное оружие, а теперь волокли его по рыхлому снегу, ради того чтобы пехота не осталась без прикрытия, ведь без пулемётов на этой войне делать нечего.

На пути раскинулся большой яблоневый сад. Ровные, высаженные, словно по линейке, ряды коротких деревьев, уходили за горизонт, а слева виднелись хозяйственные постройки.

Георгий шагал вместе со всеми. Приближаясь к передовой, он чувствовал, как ускоряется сердцебиение, а тревога всё сильнее выжимает душу. Он уже смирился со своей судьбой. Он погибнет – сомнений не было. Здесь или там – неважно. А в голове крутилась только одна мысль: «Поскорее бы уже всё закончилось. Сколько это ещё будет продолжаться?» Не столь ужасны смерть или боль, как их ожидание. И чем дольше оно тянется, тем невыносимее становится.

Ещё издали Георгий заметил чёрные кучки и красные пятна на снегу. Вперемешку лежали русские солдаты в папахах и зеленовато-серых шинелях и германцы со штырями на макушках касок, обтянутых тканью. Здесь произошла рукопашная схватка, причём недавно. Лица покойников заострились, посерели, но следов разложения пока не наблюдалось.

У одного германского солдата вытек проткнутый глаз, а у русского бородача, валяющегося неподалёку, была разорвана челюсть, а изо рта вываливались зубы и кусочки кости. В руках он сжимал винтовку с окровавленным штыком. Он успел кого-то пырнуть, но потом что-то прикончило и его – вероятно, разрывная пуля или осколок от снаряда. Чуть дальше валялся поручик с саблей в руках и исколотой штыками грудью. Усатое лицо с застывшей гримасой ярости смотрело в небо в бессильной злобе.

Отделение двигалось мимо широкой воронки. Деревья рядом с ней поломались, а вокруг бугрились кучки грязно-зелёного тряпья. Георгий обошёл солдата, с которого взрывом содрало шинель и портки. Тело перекрутило, левая рука отсутствовала, а от головы осталась только нижняя половина со спутанной бородкой, верхнюю же срезало начисто. Нелепая, некрасивая смерть. Она всегда выглядела отвратительно, но иногда – особенно мерзко. А чуть дальше среди красного снега лежала нога в сапоге. Петьку стошнило, прямо на ходу.

– Вот же падаль, шинель испачкал, – досадовал он.

Яблоневый сад был так же побит и покалечен, как и люди, оставшиеся на подступах к нему. Многие деревца поломало, а некоторые и вовсе вырвало с корнем. В воздухе висела дымка, а нос щекотала вонь тротила. Взрывы раздавались совсем близко. Почва под ногами дрожала. Недалеко вздыбило землю, и бойцы инстинктивно пригнулись, сжались. У Георгия внутри тоже что-то ёкнуло. Вражеская артиллерия стелила слишком плотно. Она уже перепахала весь сад и поле перед ним. И сюда зачем-то гнали людей.

Навстречу шли четыре бойца, тащили на носилках раненого. У одного через плечо висела большая медицинская сумка. Следом за носильщиками ковыляли двое с перебинтованными руками, и один – с замотанным белой марлей лицом. Они прошли сквозь цепь. Жёлтые цифры на погонах говорили о принадлежности солдат к сто пятнадцатому полку.

– Эй, ребятки, что там происходит? – крикнул им кто-то из взвода.

– Пекло, – хрипло ответил санитар с сумкой. – Чёртово пекло.

– Рота, стой! – закричал капитан, и бойцы залегли.

Здесь, под деревьями, были люди. Рассеявшись среди израненных, покорёженных яблонь, они лежали или сидели в снегу и чего-то ждали, наверное, собственной смерти. А теперь и третий батальон оказался в этом кровавом саду, где не было ни окопа, ни лунке, чтобы укрыться от истошного огня вражеских батарей. Новое мясо, пригнанное на необорудованные позиции, ждала незавидная судьба.

Очередной взрыв раздался очень близко, и в воздухе зажужжали осколки, а с деревьев посыпались срубленные ветки.

Залёгший в первой цепи Губанов обернулся и крикнул:

– Степанов, Синяков, Колченогов! Там полно трупов. А нам нужны патроны. Шуруйте туда и соберите что есть.

– Изверг, – пробормотал себе под нос Петька, явно недовольный светлой идее унтера.

– Что ты там тявкнул, Синяков⁈

– Слушаюсь, господин старший унтер-офицер, – на этот раз слова Петьки прозвучали громко и отчётливо.

– Только быстро, пока в… – Губанова прервал близкий разрыв снаряда, – пока в атаку не пошли.

Гаврила, Георгий и Петька, словно приговорённые к некому ужасному наказанию, поплелись обратно, где на поле брани спали покойники. Там тоже рвались снаряды и гуляла смерть, но на открытой местности даже деревья не защищали. Самую грязную и бесславную работёнку унтер поручил своим «любимчикам».

– Ирод, шельма, – ругался Петька, чуть не плача. – Да за что же мне такое? Это ж надо приказать покойников обирать!

– Да успокойся ты, – Георгия нытьё товарища откровенно злило. И так на душе паршиво, и в любой момент может смерть настигнуть, так ещё и этот олух постоянно причитает. Разболтанные нервы дребезжали сводящей с ума какофонией. – Патроны откуда брать прикажешь? Каптенармус сказал, что их нет, закончились. Чем воевать?

– Бог меня покарает за такое святотатство, что мёртвых обираю. Грешно это.

– Богу на тебя плевать. Как и на всех нас.

– Не богохульствуй, брат. Ты своими речами беду на нас накличешь.

– Не навлеку.

– Почему ты так уверен?

– Сам рассуди. Патроны чьи?

– Я не знаю.

– Как не знаешь? Они армии принадлежат, так?

– Ну так.

– Вот. Мы же не личные вещи берём, вроде денег или одежды. Так? И не для себя, а чтобы воевать, чтобы германца бить. Так? Ты же сам говорил, что германцы – нехристи. Значит, что?

– Э… Ну… значит, мы всё правильно делаем?

– Вот именно, Петька, вот именно!

– Слушай, а правда… Если подумать, ты прав. Что это я? Умный же ты, Жора. Во, я не сообразил!

Георгий улыбнулся. Сочинённые на ходу доводы сработали, и суеверный паренёк успокоился. Хотя на лице Петьки до сих пор читалось невообразимое страдание. Он постоянно вжимал голову в плечи, а руки тряслись. Сломался бедолага. Теперь от него в бою совсем мало пользы будет.

Добравшись до первого трупа, Георгий обшарил подсумки. Молодой, светловолосый паренёк, которому пробили грудную клетку широким немецким штыком, застыл на боку, а снег вокруг пропитался кровью. В подсумках лежали две последние обоймы, а в вещмешке ничего не нашлось, кроме личных вещей. Однако соблазн оказался слишком велик, и пара чистых портянок переместилась в ранец Георгия.