Текст книги "Большая черная дыра (СИ)"

Автор книги: Amazerak

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Плечо постоянно напоминало о себе ноющей болью, и беспокойство по поводу раны нарастало. Не попала ли грязь? Не началось ли заражение? Голод всё сжимал живот и ослаблял тело. В драный сапог, который Георгий тщетно пытался подлатать прошлой ночью, постоянно забивался снег, а отсыревшие портянки натирали ноги. Руки без перчаток тоже мёрзли, приходилось прятать ладони в рукавах шинели, а винтовку тащить за спиной.

Свои запасы продовольствия солдаты доели на привале перед тем, как наткнулись на засаду, тогда же были сгрызены и последние гнилые яблоки из магазина. В ранцах лежал неприкосновенный запас. Кто-то и его подчистил, но Георгий крепился. Решил для себя, если к завтрашнему утру не получится найти еду, откроет консервы. Но остальным сказал, что тоже всё съел: не хотелось оказаться проткнутым штыком из-за банки тушёнки.

Артиллерия гудела уже совсем близко. За деревьями раздавались редкие взрывы. Очередная баталия за какую-то мелкую деревушку, никак не заканчивалась, и идущие по лесу бойцы гадали, что их там ждёт. Все верили, что наши побеждают, что германца уже отогнали от трассы, и теперь отступающая колонна спокойно пройдёт в Гродно. И только Георгий не спешил делать выводы и заниматься самообманом. Он не знал, что творится на дороге, и его мучили наихудшие предположения, которыми не следовало делиться со спутниками.

Голова опустела, все мысли крутились вокруг того, как сделать ещё один шаг по коварному, подмёрзшему снегу. Тело стало чугунным, ноги заплетались, не слушались. А сумеречный лес наполнялся тенями. Они брели среди деревьев, провожая убитых усталостью солдат, двигались неслышно, словно плыли над сугробами. И Георгию казалось, что он уже различает пики на шлемах.

Он остановился, снял винтовку, прицелился.

– Что там? – спросил Ерёма.

– Ты не видишь?

Еремей долго всматривался в полумрак, а потом покачал головой.

– Как будто ничего. А что там?

Георгий опустил винтовку:

– Вроде показалось. Просто кусты. А в темноте мерещится всякое.

Отряд продолжил свой вымученный путь, тени двинулись следом, пока не сгинули в тяжёлых, холодных сумерках.

Но когда, спустя ещё какое-то время, в лесу послышалась германская речь, у всех моментально сердце в пятки ушло. На этот раз враг был реальным, живым, а не призрачным, и находился он совсем близко. Бойцы остановились и попрятались за соснами, целясь в деревья, за которыми раздавались резкие окрики на чужом языке. В той стороне замелькал огонёк фонаря, но скоро пропал, как и голоса.

– И тут эти аспиды. Да как же так? – возмутился шёпотом Филипп. – Они как будто повсюду!

– Что делать будем? – тоже шёпотом проговорил один из солдат. – Может это… назад?

– Какой назад? – упрекнул его Ерёма. – К германцам, что ли?

– Так и там тоже германцы.

– Или в плен сдадимся, – предложил другой боец. – Глядишь, не пристрелят.

– Или пристрелят, – возразил Георгий. – Думаешь, будут разбираться? Заметят, что в лесу кто-то шастает, и откроют огонь на поражение.

– Пойдём вперёд, – объявил унтер. – Где-то должны быть наши. В плен постараемся не сдаваться, если совсем не прижмут. Если окружат, тогда, ясное дело, сложим оружие. Чего помирать-то зазря? Силы тут, ясное дело, не равны. А пока дальше идём. Авось выберемся к своим.

Кто-то перекрестился, кто-то выругался. Надо было идти, но лес кишел германскими солдатами, а непроглядная, вязкая темнота вселяла в душу безысходность. Отряд практически на ощупь прошёл ещё немного, но когда один боец зашиб ногу о корягу, унтер распорядился поступить следующим образом: заночевать здесь, а утром, если германец найдёт, то, значит, судьба такая, пусть в плен ведёт, а если не сыщет, продолжить пробираться к своим.

Это была самая холодная ночь с тех пор, как Георгий попал в прошлое. В первый день во время стоянки он и то меньше замёрз. А сейчас нельзя было ни веток нарубить, ни палатку поставить, ни тем более костёр разжечь. Любые движения могли привлечь внимание противника. Поэтому разбились на две группы, постелили брезент и улеглись, плотно прижавшись друг к другу, а сверху накрылись вторым полотнищем. В тесноте Георгию стало гораздо теплее, общее дыхание нагрело воздух под брезентом, вот только ноги в рваных сапогах никак не могли согреться.

Вначале ступни просто мёрзли, но потом пальцы потеряли чувствительность, и сколько бы Георгий ими ни шевелил, не помогало. Резко стало не до сна. И такая беда была не у него одного. Солдат по имени Андрей – светловолосый, круглолицый парень лет тридцати – постоянно жаловался, что не чувствует ног. Георгию вспомнилась связанная с этим шутка из известного фильма, но сейчас было не до веселья.

Он вылез из логова и принялся расхаживать взад-вперёд. Кровь вновь прилила к пальцам, и он вернулся, но не успел задремать, как другие солдаты тоже стали по очереди разминаться. Георгий снял сапоги и намотал на ноги всю запасную одежду, которую нашёл в собственном ранце, и только после этого сон, наконец, успокоил его.

Разбудили голоса солдат. В лесу по-прежнему стояла ночь, но бойцам не спалось. Андрей продолжал жаловаться, что ноги отнимаются, Филипп, как всегда, ругался и сыпал проклятье на лес, на холод, на тех, кто ему мешал спать, кто-то твердил, что надо идти, иначе все замёрзнут насмерть. И унтер согласился.

Продвинулись немного по кромешному мраку, пока не заметили костры среди деревьев где-то в стороне. К ним не пошли, продолжили пробираться по лесной чаще.

Выстрел хлопнул совсем рядом. За ним раздались крики на немецком, и они словно плетью погнали ночных путников вперёд. Бойцы бросились наугад, не разбирая дороги, Георгий обо что-то больно стукнулся пальцами правой ноги, упал, ушибся локтем. Поднялся, двинулся дальше, водя перед собой руками, чтобы не врезаться в дерево или не выколоть глаза ветками. Его проняло холодящее душу ощущение пустоты и одиночества. Остальные одиннадцать человек не могли далеко уйти, но тьма спрятала их.

Побродив какое-то время, Георгий устроился в ложбинке и стал вслушиваться в ночные звуки, не идёт ли немец. До ушей доносились голоса людей, редко бахали орудия, немного успокоившиеся к ночи, но преследования, кажется, не было. Свои тоже потерялись в темноте, рассеялись во всепоглощающем мраке, в чёрной бездне ночи, а Георгия окружала дикая, беспросветная чаща. Нарастала паника.

Немного отдохнув, он всё-таки принял решение идти дальше. Не мог просто так валяться и ждать, пока ноги отмёрзнут или немцы найдут. Движение успокаивало. Медленно, шаг за шагом, он продолжил двигаться в неизвестность.

– Кто идёт⁈ – послышался испуганный шёпот.

– Жора. А ты кто?

– Филипп. Ну слава богу, хоть кто-то нашёлся! Я уж думал, потерялся я. Не видно ни черта. Проклятый лес!

– Эй, братцы, там кто-то есть? – послышался неподалёку голос Андрея.

– Тише ты, дурень! – цыкнул Филипп. – Хочешь, чтобы германы услышали? Иди сюда!

Солдат подобрался ближе, а вскоре и Еремей вынырнул из тьмы и пристроился рядом. На этом было решено поставить точку в ночном путешествии.

Закутав ноги тряпками и завернувшись в палатку, Георгий поспал ещё немного. Его опять начало знобить, температура тела ощутимо поднялась, однако ночь эту он пережил.

А едва тьма начала рассеиваться и среди предутренней серости показались очертания деревьев, отряд продолжил неуверенное движение сквозь бор. Из двенадцати человек осталось десять. Они не успели далеко разбрестись и быстро нашли друг друга на рассвете. Двое же пропали, но звать их никто не рискнул под боком у немцев. Подождали немного, поплутали среди сосен в поисках товарищей, да и пошли дальше.

Сколько времени минуло, никто не мог сказать, солнце уже выкарабкалось из-за горизонта, но в лесу до сих пор серел полумрак. В какой-то момент в чаще опять послышались голоса. Вначале все испугались, мол, на германцев наткнулись, но когда подошли ближе, поняли, что разговаривают свои. Голодные люди, почти обессилевшие после суточного перехода, обрели второе дыхание и быстро зашагали вперёд.

Щёлкнули пара винтовочных выстрелов, на позиции поднялась паника.

– Не стреляйте! – закричал Георгий, упав в снег. – Свои!

– Эй, кто такие? – раздался басовитый, командный окрик.

– Двести двенадцатый полк! Двести двенадцатый! Свои!

– Вы как здесь оказались?

– Заблудились! Не стреляйте!

– Ладно, выходи! Не стрелять! Это свои! – гаркнул бас.

Отряд из десятка еле волокущих ноги бойцов прошёл вперёд и увидел чёрные папахи, прячущиеся в лунки, нарытые на скорую руку среди корней сосен. Люди высовывали головы, а некоторые и вовсе поднимались, чтобы посмотреть, кто подошёл. Они казались призраками сумеречного леса – бледными, бестелесными, пустыми.

– Сюда! – махнул рукой человек в окопе, подзывая новоприбывших.

Это был бородатый прапорщик с одичалым, худым лицом. Число двести девять на погонах говорили о его принадлежности к соответствующему полку.

– Здравия желаю, ваше благородие, – слабым голосом проговорил младший унтер-офицер и слез в канавку.

– Как здесь оказались? – спросил надтреснутым, простуженным басом прапорщик.

– Наш батальон двигался к Махорце по лесу. Должно быть, заблудились, попали в засаду. Выжил мало кто, ваше благородие. Мы уже почти сутки без еды идём. Спали в лесу. Чуть на германские позиции не наткнулись ночью. Думали уж, сгинем. Но выбрались-таки с божьей помощью.

– В Махорце шли? Так мы сейчас под Махорце и стоим. Только вчера германов отсюда уфимцы выбили. Где вы шастали целые сутки?

– Не могу знать, ваше благородие. Нас вёл капитан по карте, он погиб… – унтер пошатнулся и рухнул в снег без сознания.

– Что с ним?

– Контузило его, ваше благородие, – Георгий слез в яму и приподнял унтера. – Граната рядом рванула. Да мы все с ног валимся. Сил нет никаких.

– Беда с вами… – озадаченно проговорил прапорщик. – Ладно, ступайте полковнику. Он разберётся, что с вами делать.

Георгий ощутил огромное облегчение. Страшная ночь осталась позади. Чудом удалось проскользнуть под боком у врага и выбраться к своим. А дальше… А что дальше? Отступление ведь не закончено. До Гродно ещё топать и топать. Возможно, скоро снова придётся вступить в бой. Но прапорщик сказал: Махорце взято. А если так, значит, путь свободен. В замёрзшей душе затеплился огонёк надежды.

Глава 13

Холодная ночь навалилась на Августовскую пущу. Кашляющие, шмыгающие носами солдаты в грязных шинелях жались к дрожащим костеркам, словно к последней надежде. Люди спали, завернувшись в палатки, рядом стояли винтовки в козлах, дневальные прохаживались взад-вперёд, подняв воротники, притопывали коченеющими ногами, подкладывали ветки в костры, чтобы не оставить бойцов на морозе без единственной защиты. И вековые сосны печально созерцали мечения человечков, загнанных сюда на погибель несчастливой судьбой.

Георгий лежал, завернувшись в палатку, и пытался уснуть на подстилке из еловых ветвей. Закутанные в тряпки ноги он протянул к огню, ступням стало тепло, но тело то и дело прошибал озноб: жар под вечер усилился. Живот, набитый ржаными сухарями, болел. Полевые кухни и продовольствие растерялись по пути в хаосе отступления, неприкосновенный запас съели, закончилась даже заварка, и солдатам оставалось согреваться разве что кипячёной водой.

Спавший рядом парень постоянно ворочался, время от времени кричал во сне и вскакивал. Георгий просыпался от этих звуков, и ему хотелось хорошенько треснуть бедолагу по лицу. Понимал, что человеку тяжело, возможно, у того начался ПТРС или что-нибудь в этом роде, но ничего не мог с собой поделать. Нервы настолько расшатались, что любая мелочь провоцировала жгучее желание воткнуть штык в очередного раздражающего придурка.

Но вот парень переставал стенать, ложился, и над лесом повисала дрожащая тишина, разбавленная сонной, болезненной вознёй. Георгий закрывал глаза, и дрёма утаскивала его в своё блаженное царство. Иногда в такие моменты перед мысленным взором рисовалось лицо заколотого германского кавалериста, а иногда мерещилось что-то странное в сумерках. Но Георгий уже не обращал внимания на игры своего разума. Он знал, что бояться призраков не нужно: они не стреляют, не убивают, а всего лишь следуют по пятам, словно бедные родственники, без всякой цели и смысла. Вокруг были вещи куда более опасные, чем бессловесные видения.

Если Георгий правильно подсчитал, и в голове ничего не спуталось, было уже шестое февраля. Чуть больше недели он находился в новом теле, а, казалось, прошла целая вечность. И единственное, чем он занимался всё это время – брёл от беды к беде, борясь каждую минуту с усталостью, холодом и голодом, болью, липкой грязью и колючим снегом.

Захватчики чёрной волной неутомимо ползли вперёд, вынуждая русскую армию отступать. Даже локальные победы, как, например, три дня назад под Махорце, не спасали ситуацию. Двадцатый корпус продолжал бегство. Колонна обозов, запрудившая единственное шоссе, в полной неразберихе продвигалась к Гродно.

Двести девятый полк, к которому присоединилась спасшаяся группа, покинул Махорце на следующий день и пошёл по большой дороге в толчее возов, лошадей и людей. Бесконечные зелёные двуколки катились на своих скрипучих деревянных колёсах, громыхая по выбоинам и лужам. Среди них сновали одинаковые шинели, сливающиеся в монотонную безликую массу.

Впрочем, попадались и гражданские лица: крестьяне, напуганные приближением вражеских войск, снимались с мест и бежали прочь, везя свои чахлые пожитки кто на телегах или санях, а кто и на собственном горбу. Женщины, старики, орущие дети, закутанные в тряпьё, вклинивались в военные обозы, мешаясь и приумножая хаос.

В тот же день четвёртый батальон, с которым шёл Георгий, обогнал длинную колонну пленных. Безоружные люди в германских шинелях серо-зелёных и серо-синих оттенков вместе со всеми месили слякоть. Грязные, осунувшиеся оборванцы с обречёнными, пустыми взглядами напоминали толпу бездомных и уже не казались столь грозными, как на поле боя. Это были такие же люди – обычные мужики, которых их государство оторвало от сохи или от станка и бросило в мясорубку ради высоких политических интересов.

Наверное, поэтому такие идеалисты, как Гаврила, считали, что германский народ с радостью прекратит войну и сбросит кайзера, увидев пример русской революции. Увы, подобное не работало на практике. Георгий и сам был бы не против, чтобы так случилось, ведь это решило бы многие проблемы, но мир жил по иным законам – законам гаубиц, штыков и пуль, ненависти и величия.

Даже ночью движение не прекращалось: так все торопились выйти из окружения. Люди валились от усталости, засыпали на ходу, некоторые отставали от своих подразделений и терялись в сутолоке, но большинство продолжали идти. Из еды были только сухари, найденные в обозах двести девятого полка, да и тех отсыпали не так уж много, и они быстро исчезали в бездонных солдатских желудках. Заканчивались и патроны.

И казалось бы, все эти трудности преодолимы: не страшно помёрзнуть денёк-другой, если впереди ждут тёплые казармы, горячее питание, баня, чистая одежда. Мысли о грядущем отдыхе поддерживали солдат на их горестной стезе. Надежда и вера горели в отощавших душах, пока отсыревшие ноги в гнилых портянках стирались о разбитый грунт дороги.

Но вчера надежды рухнули. До Гродно оставалось вёрст двадцать – дневной переход не форсированным маршем, но на пути снова появились германские заслоны, и без боя сквозь них было не пробиться.

Георгий проснулся в очередной раз, но не от стонов и кашля по соседству, а от холода. Костерок помирал и почти не грел озябшие ноги. Караульный неподвижно стоял, прислонившись к сосне. Уснул. Пришлось скормить огню ещё несколько веток, чтобы тот воспрянул.

Поставив рядом кружку, Георгий стал ждать, пока вода согреется, чтобы промочить опухшее горло. Рана на плече покрылась коркой и болела уже не так сильно, как два дня назад. Опасения оказались напрасны, воспаление не началось, а вот общее самочувствие лучше не становилось: простуда никак не проходила.

Над замёрзшей пущей висела луна одиноким бледным оком. Тусклый свет разливался по веткам продрогших сосен, а по земле стелились чёрные тени, скрывшие измученный солдатский сон от вражеских глаз. Где-то вяло переговаривалась артиллерия, долбила и долбила неизвестно по кому, пытаясь выковырять обречённых бойцов из заснеженной чащи.

Георгий смотрел на кружку, где поблёскивала вода в свете костра, и настроение было подавленным. Вчера сказали, что утром снова надо идти в бой, и голову наполняли невесёлые мысли. Сколько понадобится положить жизней, чтобы пробить последний заслон? Многим ли удастся выбраться из холодных лесов? Суждено ли ему уцелеть в следующей битве? Много раз смерть обходила его стороной, пролетая у самого виска, но вечно везти не может.

Да и воевать не было никаких сил. Вчера полдня кружилась голова, температура не спадал, по вечерам начинался сильный жар, а кашель стал тяжёлым, надрывным и шёл откуда-то изнутри. Доволочь ноги до очередного привала и то было непросто, о драке же и речи не могло идти.

Остальные солдаты чувствовали себя не немного лучше. Больных становилось больше, некоторые терялись по пути, самые везучие договаривались с обозными, чтобы ехать на возах, прочие оставались на обочине, и о них больше никто не вспоминал. Вероятно, были и те, кто симулировал, чтобы сбежать, но и настоящих хворых хватало. Сырые ноги, отсутствие нормальной пищи и тёплого ночлега подкашивали даже самых крепких мужиков.

А утром ватаге истощённых бродяг, напоминающих живых мертвецов, коих подняли из могилы, предстояло драться со свежими силами противника, у которого в достатке и боеприпасы, и продовольствие. Будучи реалистом, Георгий понимал, сколь гибельным окажется грядущее столкновение. Больше половины отступающих сложат головы, а остальных, если им не удастся прорваться из окружения, ждёт плен.

Сам не заметив как, Георгий опять уснул, а когда открыл глаза, обнаружил знакомую картину: белое поле, туман, люди, бегущие к огромной чёрной яме, разверзшейся на их пути. Солдаты кричали «ура» и срывались вниз, а он замер у края. Бездна тянула к себе неумолимой силой, а он сопротивлялся, хоть и понимал, что долго такая борьба продолжаться не сможет: рано или поздно он окажется там же.

Георгий очнулся. Он по-прежнему сидел у костра. Вода согрелась. С помощью полотенца он взял кружку и хотел сделать глоток, но, вздрогнув, замер в ужасе. Сердце ёкнуло в груди, чуть не остановившись. Возле ближайшей сосны стоял высокий человек в офицерской форме – тот самый, который не раз мерещился то в поле, то в комнате.

На мундире незнакомца красовались золотые эполеты и аксельбант, блестели пуговицы в свете костра, а на поясе висела сабля. Обтянутое жёлтой, высохшей, как у мумии, кожей лицо смотрело чёрными провалами глазницы, вместо носа зияла дыра, а зубы скалились зловещей ухмылкой. Кусок физиономии был срезан по левому глазу, как и у того трупа, на который группа разведчиков наткнулась в лесу возле заброшенного окопа, но сейчас увечье частично скрывала фуражка.

Георгий машинально подвинулся назад, на лбу выступила испарина. Огромный оживший мертвец стоял и молчал, заложив руки за спину.

– Что ты такое? – выдавил Георгий, не понимая, то ли взаправду всё это с ним происходит, то ли продолжается затянувшийся сон. – Что тебе надо?

Ответа не последовало. Существо стояло перед костром какое-то время, а потом развернулось и, позвякивая портупеей, медленно побрело прочь между спящими солдатами. Георгий, не отрываясь, смотрел ему в спину, пока мертвец не скрылся за деревьями.

Галлюцинация выглядела настолько реальной, что заставляла усомниться в собственной иллюзорности. На фоне болезни и общей слабости контуженый мозг создавал всё более живые образы. Георгий понимал это, рациональный склад ума и некоторые знания не позволяли ему верить в сверхъестественное, однако из головы никак не выходила абсурдная мысль, что длинный мертвец явился как предвестник чего-то ужасного.

Перед рассветом артиллерийский огонь усилился. Удары стали ближе и чаще. Ещё затемно звуки горна оторвали людей ото сна, офицеры построили бойцов в походные колонны и повели мимо застывших на шоссе возов, где до сих пор дрыхли обозные, коим не требовалось идти в бой.

Георгий почти не знал солдат, окружавших его. Он снова оказался среди нового подразделения. Те бойцы, с кем Жора Степанов начинал служить, погибли или пропали без вести, как и отряды, к которым он прибивался в последние дни. Теперь появились новые лица, но их Георгий даже запомнить не пытался, понимая, что и этих скоро не станет.

Впрочем, несколько человек запомнились: Филипп и Еремей, с которыми шли от Марьянки, белобрысый Андрюша, постоянно жаловавшийся, что у него пальцы отнялись, бывший борец Руслан – круглолицый, лысый здоровяк ростом метр восемьдесят, почти великан по местным меркам, и фабричный рабочий Александр, отправленный в солдаты, как он утверждал, за участие в стачке.

Сейчас они все находились в одной роте, численность которой была раза в два меньше штатной. Полку уже довелось поучаствовать в боях, где он понёс потери, и теперь все эти люди после многодневного изнурительного перехода снова шагали туда, где рвались снаряды и гремели пулемёты. Капитан приказал экономить патроны. Запасы опустели, а новые подвезти окружённым никто не мог.

Еремея, правда, уже не было в строю. Ещё вчера он пропал вместе с двумя бойцами из роты. Никто не заметил, как они ушли: то ли обессилели и отстали, то ли, что скорее всего, дезертировали. Куда им идти, Георгий не представлял, ведь германские войска блокировали все дороги, но если иметь навыки выживания в лесу и удачу, да ещё найти проводника среди местных крестьян, то побег вполне мог закончиться успехом.

Рота направлялась к опушке, впереди мелькали проблески небесной синевы. Георгий шагал вместе со всеми, не отставал, хоть тело изнемогало и болело под тяжестью амуниции, а на плече суровой солдатской ношей лежала опостылевшая винтовка. Рваные мозоли нарывали, поясница отваливалась, на лбу из-за жара выступил пот.

Выбрались из леса, прошли вдоль опушки, выстроились боевым порядком и залегли. Погода стояла ясная, на тихом солнечном небе горел холодный жёлтый шар, а мимо проплывали белоснежные кучи облаков, среди которых кружил одинокий аэроплан.

Вокруг колючей порослью были разбросаны группки кустарников и лиственных деревьев. Снаряды падали редко и далеко от занятых позиций, но эти резкие, громкие удары, вселяли страх в сердца солдат при одной мысли о предстоящем пути через простреливаемое поле. Впереди окапывались другие подразделения, а двести девятому полку приказали рыть землю почти у самой лесной опушки. Георгий сбросил ранец и взялся за лопату, но без большого энтузиазма. Почва была мёрзлая, твёрдая, и руки, сжимая холодный черенок, делали усталые, монотонные движения.

Очередной снаряд рванул чуть ближе, чем остальные, и на пустом пространстве между двумя залёгшими подразделениями взлетели в воздух комья почвы. Ещё один ухнул где-то в лесу.

За спиной послышались всхлипы.

– Я не пойду туда, – Андрей бросил копать и сел в лунку. По его щекам катились слёзы. – Не пойду! Братцы, я ведь в обозе пекарем служил. Не воевал ни разу. Нельзя мне туда!

– Успокойся! – потребовал унтер лет тридцати с круглым, одутловатым лицом, поросшим грубой щетиной. – Ты пойдёшь или в бой, или под трибунал. Понял?

– Лучше под трибунал отдайте, господин старший унтер-офицер. Но туда не пойду.

Георгия нытьё начало бесить так сильно, что захотелось треснуть парня лопатой по голове. Никто не хотел лезть под германские снаряды, где каждый мог помереть, но выбора ни у кого не было. А тут нашёлся умник, считающий, что если пореветь, общая участь его не постигнет.

Обернувшись, Георгий посмотрел на паникёра и процедил:

– Заткнись! А то сам прибью.

– Лучше прибей, я не хочу туда, – Андрей растирал по лицу слёзы грязными руками.

Унтер подошёл, присел на корточки и схватил парня за шинель:

– Соберись, солдат! Неча реветь, как дитё малое. Сам же вызвался.

– Да не вызвался я. Другие пошли, и я пошёл. А они погибли все. У меня на глазах полегли. Всех перестреляли, господин старший унтер-офицер! Всех! – плаксиво возмущался Андрей.

– Знаю. У меня тоже на глазах много ребят погибло, – унтер отпустил Андрей и положил ему руку на плечо, глядя в глаза. – Но нам германца придётся опрокинуть во что бы то ни стало. Выбьем его и выберемся к своим, а там баня и тёплый суп будет. Поэтому очень нам надо это сражение выиграть, пойми. И каждому придётся пойти, иначе ничего не получится. Без тебя никак, братец.

– Но ведь…

– Хватит слёзы лить. Хочешь, чтобы мы здесь остались все?

– Нет.

– Вот то-то, братец. Поэтому давай, возьми себя в руки и делай, что приказано. Понял?

– Понял, господин старший унтер-офицер, – закивал Андрей и больше не жаловался. А Георгий продолжил ковырять свою канавку, хоть на душе кошки скреблись. Очерствевшее сердце наполнилось ожесточением, копящуюся злость следовало куда-то выпустить.

Ружейная и пулемётная стрельба усилилась, снаряды стали падать ближе. Залёгшие впереди подразделения вскочили, пересекли канаву и двинулись сквозь заросли туда, где к небу поднимались дымы. Справа, где желтели крыши изб, раздались крики на русском и немецком, и душераздирающие вопли полетели над просторами. Пальба громыхала повсюду, бой начался, и тяжёлое ожидание приказа потянулось резиной.

Но вот послышались командные голоса, возникло оживление, солдаты начали креститься и шептать молитвы.

– Рота, вперёд! – крик капитана словно плетью огрел вжавшихся в землю бойцов, те поднялись и по изрытому сапогами снегу побежали туда, где скрылось предыдущее подразделение.

В низине текла небольшая речушка с ледяными кромками вдоль берегов, капитан первым прыгнул в воду и выскочил на той стороне, солдаты последовали за ним. Георгий тоже оказался мокрым почти по пояс. Позади хлопнул снаряд, впереди брызнула шрапнель смертельным дождём. Где-то среди зарослей залился пулемёт отчаянным стуком.

Пробравшись сквозь редкие заросли, рота оказалась в поле, ограниченном слева сизой полоской леса. Далеко впереди виднелась ещё одна деревенька, а за ней находилась возвышенность. Там-то и окопались германцы, коих Георгий пока не видел. По белым просторам работала артиллерия. На позиции противника тоже сыпались снаряды, но их казалось слишком мало.

Солдаты шли двумя разреженными цепями. Георгий находился во второй, но вскоре шеренги перестали держать равнение, и он оказался где-то в середине толпы. Справа, слева, спереди и сзади бежали люди и кричали «ура», тяжело дышали, спотыкались, вязли в сугробах. В небе с громкими хлопками опять вспыхнули серые облачка. Враг ударил картечью, но промахнулся. Просвистел и вспахал землю фугас, заставив солдат залечь. Ещё один упал совсем близко перед строем.

– Рота, вперёд! – твердил своё капитан. – Вперёд! Перебежками! Патроны экономить!

И люди шли – шли под падающими снарядами, не зная, в какой момент настигнет смерть.

Наконец, Георгий заметил противника. Германцы расположились в окопах, что тянулись через всё поле. Там заработали пулемёты, сухим треском разнёсся винтовочный огонь, и над головой мелко засвистел свинцовый град.

Георгий, как и остальные, бежал, плюхался животом в снег, поднимался и снова мчался вперёд. Но ложился он не столько для собственного сбережения, сколько для того, чтобы перевести дух. Ослабшие ноги с трудом бороздили глубокий снег, мышцы немели от напряжения, а рот жадно глотал морозный воздух, от которого болели лёгкие и накрывали приступы кашля.

– Рота, за мной! Давай, давай, ребятки! Поднажми! – подбадривал всех капитан, размахивая револьвером, и первый лез по сугробам.

И солдаты бежали вслед за ним, мчались к своей судьбе, словно за путеводной звездой. Не отставал от всех и Георгий. Он уже не думал, зачем идёт туда, вокруг всё было, как в тумане, разум застлала пелена. Ему стало безразлично, убьют его или нет, упадёт ли рядом снаряд, прыснет ли картечь. Душа устала цепляться за жизнь, нервы оборвались и больше не дребезжали при каждом взрыве или свисте.

Раздался оглушительный хлопок, и кто-то завопил слева, кто-то вскрикнул справа. Солдаты стали валиться с ног, и было неясно, то ли они сами ложатся, то ли их срубают пули. А остальные продолжали свой обречённый бег к вражескому окопу.

– Рота, ложись! – заорал капитан и бухнулся в снег. Остальные последовали его примеру. Георгий тоже залёг, слушая, как над головой свистят пули, а за спиной вопят раненые. Впереди за невысоким земляным валом, ощетинившимся винтовками, отчётливо виднелись германские пикельхельмы, а четверо или пятеро солдат сгрудились вокруг небольшого чёрного предмета, плюющегося шквалом свинца. Идти на пулемёт в лобовую атаку не имело смысла.

Понимал это и капитан.

– Снимите пулемётчиков! – закричал он. – Иначе не пройти!

Георгий приподнялся на локте и хорошенько прицелился, не замечая пересвиста смерти над головой, нажал спуск, передёргивал затвор, повторил процедуру. «Хоть в кого-то попасть, – думал он. – Нельзя пули зря тратить». Головы солдат то появлялись над окопом, то пропадали, а вот пулемётчики оказались очень хорошей целью, и вскоре один из них пропал из виду, а потом – второй. Правда, Георгий сомневался, что это его заслуга, ведь стреляли все.

И вдруг пулемёт заткнулся. То ли патроны закончились, то ли возникла какая-то неполадка. И тогда капитан заорал «Рота, вперёд! За мной!» И безумный бег продолжился.

Пулемёт так и не возобновил свой железный стук, а германцы стали вылезать из окопа и убегать прочь. Вскоре наступающие добрались до неглубокой канавки с несколькими мертвецами на дне. Пулемёт на громоздком четырёхногом станке стоял на краю траншеи, а внизу лежали два солдата. У одного во лбу над глазом зияло маленькое, красное отверстие. Другой был ранен. Он вяло стал поднимать карабин, чтобы выстрелить последний раз, но Георгий нажал спуск быстрее. Человек выронил оружие, но в обречённых глазах до сих пор горел злой огонёк. Георгий слез в окоп, и штык ковырнул несчастную плоть. Взгляд германца остекленел.

Выбившись из сил, Георгий опустился рядом с мёртвым врагом и стал перезаряжать Мосинку. Из груди рвался надсадный кашель. По поводу очередного убитого германца даже мыслей никаких не появилось. Ещё одна отнятая жизнь не значила ничего на этом кровавом празднике боли и смерти.

В поле перед окопом застыли в снегу несколько мёртвых германцев, подстреленных во время бегства с позиций, далеко впереди, правее серели избы и сараи ещё одной деревеньки, за ней виднелась возвышенность с пологими склонами. Снаряды вспахивали поле, с неба брызгала шрапнель.