Текст книги "Пока я спала"
Автор книги: Амалия Март
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
– Прекрасно.
– И психиатра, – приподнимает уголок тонких губ.
– Мне не помешает, да, – смеюсь в ответ.
Небольшой невинный флирт на основе моих травм ведь не выходит за рамки врачебной этики, да? А там я выпишусь…Давненько я не собирала такие экземпляры на просторах России-матушки.
– А скоро мне можно будет домой? – спрашиваю невинно.
– Когда получим результаты анализов, проведем полную диагностику.
– Знаете, я ведь фотограф, – вставляю фирменную фишку, пытаюсь еще немного приподняться, но мешает злополучный катетер. Не самая выигрышная поза. – Камера не сможет долго без меня. А я без нее. Если задержите меня здесь, придется брать в объектив вас.
– Я не фотогеничен, – усмехается доктор, снимая с моей руки манжету тонометра.
– У вас очень выразительные руки, так и просятся в кадр, – кладу ладонь поверх широкого мужского запястья. Легко прохожусь подушечками пальцев по теплой коже и тут же убираю.
Словно и не было. Крючок работает безотказно. Взгляд доктора прожигает во мне дыру, я уверенно отвечаю.
– Кхм, Жень, можно тебя? – раздается от двери.
Мы с очаровательным доктором вскидываем глаза на проем, я, к своему неудовольствию, обнаруживаю там чьего-то благородного мужа, которого я недавно одарила эпитетом “хрен”. Надо бы извиниться, поблагодарить, что рванул к несчастной едва знакомой женщине, и отпустить с миром. Чего он все еще здесь трется?
Почти пойманный в мои сети врач кивает, поднимается с места и направляется в сторону слишком рьяно взявшегося за меня незнакомца.
Потасканный жизнью мужик недобро сверлит меня взглядом, все больше напоминая лесоруба из американских триллеров. Словно сейчас вытащит из-за спины топор и…
Надеюсь, мой милый доктор будет жить?
Глава 4
Михаил
– Ну что, Жень? – складываю руки на груди, привычно пряча ладони.
– Не Женя, а Евгений Александрович, попрошу, – стучит ручкой по бейджу на груди. Приколист хренов.
– Да хорош. Что с ней? – киваю на дверь палаты, от которой мы отошли на несколько шагов.
– Как и говорил, черепно-мозговая, но сознание не спутанное, речь в норме, думаю обошлось, в порядке будет твоя благоверная, – щелкает ручкой и убирает ее в нагрудный карман.
Пропускаю мимо ушей это его “благоверная”, сосредотачиваясь на главном.
– Скоро выпишешь?
– Ты куда торопишься? Еще анализы не все пришли, обследование нужно сделать, нескольких врачей пройти.
– Мать долго с сыном сидеть не будет, ты же знаешь. А у меня крупный заказ сейчас, совсем без вариантов.
– Придется что-то придумать. Такие травмы несут сопутствующие риски, возможно проявление невидимой при первичном анализе симптоматики: внутричерепная гипертензия, гидроцефалия, ишемия, отек мозга…
– А нормальным языком ты сказать можешь, не для заучек с медицинского? – устало потираю лицо ладонью. Как это все не вовремя, боже.
– Нормальным языком: дай работать врачам, если не хочешь в итоге получить овощ.
– Она, вроде, ничего, – пожимаю плечами, снова бросая взгляд на дверь. Странная только. Но после такой травмы это нормально. Наверное.
– Ничего, – расплывается в своей классической улыбочке бывший одноклассник. Всю жизнь ему эта улыбка всё на блюдечке подносила. – Мне даже показалось, флиртовала со мной, – хмыкает.
Мне тоже так показалось. И это то, что я предпочел бы не видеть.
– Не обольщайся. Она занята, – кидаю на него прямой твердый взгляд, обозначая свою территорию. – Мне показалось, она не узнала меня, когда проснулась, – задаю интересующий меня вопрос.
Красноречивое “хрен” еще висит в воздухе.
– Ты б брился почаще, может, узнала бы, – Женька разворачивается в сторону своего кабинета и кивком приглашает двигаться за ним. – А вообще, легкая дезориентация после пробуждения – это норма. Сегодня придет невролог, протестирует ее по тесту комы Глазго, увидим, есть ли глубинные повреждения. К концу дня будет более подробная картина.
Открывает дверь кабинета, проходит к столу, заваленному папками.
– Ты мне напишешь? – опираюсь на косяк.
– Конечно. Повезло, что сюда привезли, иначе сидел бы ты за дверкой какой-нибудь приемной и скулил от неведения, – перекладывает бумажки на столе, отпуская остроты. – А ребенка в соцслужбу бы определили до установления родства. Это же надо навернуться на детской площадке, – снова хмыкает.
Самому интересно как это вышло.
– Да, спасибо за Марса, – говорю без уверток. – И ребятам своим дежурным передай благодарность, не уверен, что все бы так к ребенку отнеслись.
– Ты знаешь, какая нынче валюта благодарностей, – говорит старый друг, присаживаясь в кресло.
Я киваю, понимая все без лишних слов. Будут им благодарственные пакеты.
– Я зайду к ней перед уходом?
– Ненадолго. Скоро на МРТ повезут.
– Спасибо, – в это простое слово вкладываю искренние эмоции. Я на них скуп, Женька знает, но признательность всегда в чести.
По коридору проезжает тележка с тарелками, наполненными кашей, которую толкает дородная женщина в халате. Кидаю взгляд на часы, если уже время завтрака, значит, я опаздываю. Навстречу идет еще одна работница, раскрасневшаяся, с тарелкой в руке.
– Королеву подложили, – кривит лицо, обращаясь к коллеге. – Не будет она, видите ли, кашу на молоке.
– Ну пусть голодная сидит, – фыркает вторая, открывая двери соседней с Марусей палаты.
Знаю я эту королеву.
– Ты почему не ешь? – спрашиваю, входя в палату.
Маруся хмурится, смотря в одну точку на криво окрашенной стене напротив кровати. На мой голос оборачивается и одаривает меня скользящим взглядом.
– Я не употребляю коровье молоко, – кривит свой маленький носик. – Разобрались с врачом?
И все же да. Странная. Не пойму, что с ней не так, но нутро кричит, что где-то подвох.
– Придется полежать, – прохожу в палату. – С каких пор такая ненависть к молоку? – присаживаюсь на стул рядом. Надо обсудить, что будем делать с Марселем, он долго без нее не сможет, мама еле уложила его этой ночью. Но скидывать на нее эти проблемы с порога не хочется.
– Всю жизнь, – коротко отрезает.
Ну да. Семь пятниц на неделе. Сегодня пьет молоко – завтра нет, сегодня клянется в любви, а завтра…
Она опирается на кровать и приподнимается, откидываясь спиной на изголовье. В разрезе больничной рубашки мелькают острые ключицы, которые невольно притягивают взгляд. Я выпускаю задержавшийся в легких воздух.
Как давно это было.
– Что с волосами? – переключаюсь выше.
Не сразу понял, что в ее внешности так терзает глаз: привычные светлые локоны теперь отсвечивают сакурой. Думал, меня уже не удивить. Но она всегда умела.
– А что с ними? – дотрагивается кончиками пальцев до собранных на затылке волос.
– Они розовые.
– Да? Прикольно, – ее губ касается легкая улыбка.
И это тоже было давно. Я забыл, когда она улыбалась так мне.
– На работе не против?
– А почему они должны быть против? – отвечает вопросом на вопрос.
Значит, не хочет идти на контакт. Ладно. Я рассматриваю ее долгим взглядом. Нет, все же что-то не так. Вроде она, и всё её – прямой нос, яркие губы, плавная линия шеи и острые манящие ключицы, всё, что покорило меня при первой встрече – а чувство, словно вижу ее впервые.
Или это последствия наших необдуманных решений? Может, мы поспешили ставить нашу жизнь на паузу?
– Послушайте, – начинает она после непродолжительного молчания. Взгляд отводит к той самой невидимой точке на стене. – Спасибо за внимание, и за то, что приехали. Но не стоило, правда. Если вы знаете контакты кого-то из моих близких знакомых, свяжитесь с ними, пожалуйста. Этого будет более, чем достаточно.
Маруся возвращает взгляд мне и заглядывает своими светло-зелеными глазами прямо в душу. И только сейчас я понимаю, что на самом деле с ней не так. В ее взгляде нет узнавания. Он пустой и безразличный.
Там нет меня.
Глава 5
Марина
– Расскажите о последних события, которые вы помните до травмы, – милый доктор вернулся и снова весь мой. Жаль, не он один.
Угрюмый благодетель тоже тут. Сидит на стульчике, подпирает лоб ладонью. Угрюмо. Это же какое чувство ответственности надо иметь, чтобы не отходить от малознакомой, а может и вовсе незнакомой женщины? Я все склоняюсь к версии “мужа на час”, который решил поиграть в благородного рыцаря, когда ему позвонили. Или срубить бабла за функцию “посидеть у постели тяжело больной женщины”.
В любом случае, мне это не нравится. Я бы предпочла остаться со своим будущим арт-объектом наедине.
– Я была в Греции, – отвечаю уверенно несмотря на то, что врач светит мне в глаза каким-то фонариком, вызывая новый приступ головной боли. – Вы бывали на Санторини, доктор?
Прекрасный темноволосый мужчина переворачивает мою руку и ведет по чувствительной коже железным наконечником фонарика, я смеюсь от щекочущих ощущений.
– Нет, не доводилось, – отстраненно отвечает он. – И как там? – он бросает какой-то непонятный взгляд на мужика, издающего тяжкий вздох.
– Самые прекрасные сыр и вино, которые я пробовала, самые красивые закаты, что фотографировала. Вам стоит запланировать отпуск, доктор, я бы порекомендовала вам лучшие места и виды.
Губ касается легкая полуулыбка. Флиртовать с мужчиной в больничной палате, в халате в цветочек, на фоне левого мужика? Вызов принят!
– Что последнее помните? – игнорируя мое красноречивое предложение экскурсовода, врач переходит к моим ногам. Приподнимает одеяло, перехватывает ступню широкой ладонью. У меня в ответ перехватывает дыхание. Не только от вида его светлой кожи на моей загорелой, но и потому, что это одна их самых эрогенных зон в моем теле.
Металл снова скользит по коже, приливая кровь к низу живота. Да, продолжайте, доктор.
– Щекотно, – выдыхаю я. А сама заливаюсь жаром. Уф, с такими медицинскими процедурами я не прочь здесь задержаться. Что он там спрашивал?
– Хорошо, – вынимает из кармана ручку, щелкает стержнем, берет в руки неизменную папку, чтобы сделать пометки. – Так что последнее помните? – спрашивает, не поднимая головы.
– Эм, – напрягаю извилины. Наверное, про страстного грека упоминать не стоит? – Санторини, крепость святого Николаса, закат. Я упала. Точно. Честно говоря, понятия не имею, как оказалась на родине, – смеюсь, будто это такая мелочь.
Правда, ну мелочь же. Упала там в августе, очнулась тут зимой. Неожиданное понимание ситуации накатывает волной страха. Я успела уже попаниковать лежа в снегу с пробитой головой, но сейчас кажется, та паника была недостаточно объемной. Вот то, как перехватывает грудную клетку сейчас уже больше похоже на реакцию нормального человека.
Запоздалая ответка от нервной системы – это тоже последствия травмы?
– Когда она была в Греции? – мой прекрасный врач обращается к мужику, растирающему лоб с видом уставшего от жизни лесника. Ему-то откуда знать?
– Я не знаю, она много ездит, – тихо подтверждает мои слова.
Боже, мы же даже не были знакомы в тот период! Не уверена, что и сейчас знакомы достаточно близко. Допускаю, что он все-таки чей-то муж. Кто умудрился подцепить этого йети? Катька, моя единственная подружка с универа, с которой мы видимся ровно раз в год? Или моя странная соседка по лестничной клетке, что искренне считает нас подругами, когда стучит в полвторого ночи в дверь, спрашивая про презики? Больше я ни с кем на постоянной основе не пересекаюсь, а значит других общих знакомых у нас быть не может.
Я пытаюсь дышать глубже, не давая себе уходить далеко в размышления. Мне хорошо известно, как быстро я могу впасть в удушающее состояние полного отсутствия контроля над телом. Повышенная эмоциональность – не диагноз, но путь к постоянному дискомфорту в жизни. Поэтому я стараюсь ни на одной мысли не останавливаться долго и всегда идти куда-то вперед. Это помогает.
Но сейчас двигаться некуда.
Я в палате с дырой в башке, вокруг только мерзкие зелено-белые стены, а телефон – единственный источник информации – в отключке.
– Какой сейчас месяц? – спрашиваю, обращаясь к врачу.
– Февраль.
– Полгода, – едва выдыхаю я, прикрывая глаза.
Ладонью пытаюсь притормозить разогнавшееся сердцебиение. Вот это меня стукнуло.
– Но как? – голос хрипит. – Как это возможно, куда делись полгода? – распахиваю глаза и тут же натыкаюсь на два тяжелых взгляда.
– Ретроградная амнезия не такое уж редкое последствие черепно-мозговой травмы, – красивый безжалостный доктор присаживается на край больничной койки и смотрит мне прямо в глаза. Мягко и с жалостью. – Не стоит переживать. Как правило, при своевременной диагностике память удается вернуть за несколько дней интенсивной терапии.
– А если это не полгода? – хриплый мужской голос разносится в тишине палаты особенно устрашающе. – Не кратковременная потеря памяти?
В каком это смысле, йети?
– Сложно прогнозировать без подробных анализов, – хмурится темноволосый эскулап. – Какой сейчас год? – снова обращается ко мне.
– Две тысячи двадцатый, – выдыхаю, понимая, куда идет этот разговор.
Но этого же не может быть? Это же только в дешевых сериалах героиня теряет несколько лет своей жизни и приобретает новую личность. А где-то на фоне обязательно маячит злодей, что не преминет воспользоваться ситуацией. Ну что ж, Марина, ты хотела в Бразилию? Бразилия пришла сама. Со всем своим карнавалом и тупыми сценариями прямо тебе в голову.
– Сколько? – шепчу онемевшими губами.
Врач и мужик с кислой миной переглядываются. Я начинаю психовать. Машины уже летают? Мне сорок? Россию захватил Китай?
– Ну! – сажусь в кровати, не в силах больше лежать.
– Полтора года.
Ладно. Хорошо. Это не так страшно, как я себе представила. За полтора года мало, что могло поменяться. У некоторых людей – вообще ничего. У меня – волосы. Все нормально. Нормально.
– Ла-а-адно, – снова откидываюсь на подушку, смотря в успокаивающие омуты глаз красивого врача. Он касается моей руки, я улыбаюсь и решаю не истерить, падая в его глазах ниже плинтуса. – Это можно пережить.
Уверенно киваю, доктор кивает в ответ, мягко сжимая мою ладонь.
– Мы женаты, – нетерпеливо влезает в разговор бородатый. – У нас ребенок.
А вот это пережить уже сложнее.
***
– Хорошо, а где кольцо?! – победно вскидываю правую руку, демонстрируя полное отсутствие украшений.
Этот поединок в формате “вопрос-ответ” разгорается все сильнее. Потому что я ему не верю! Не верю! Засыпаю миллионами каверзных вопросов, но он на все находит ответ: и как звали бабушку, и какой институт я окончила, и сколько раз я умудрилась подхватить менингит. Словно выучил краткую инструкцию по моей жизни.
– Мы отказались от этой формальности, – устало говорит йети.
Черт, очень на меня похоже.
Я тяжело опускаю кисть руки на одеяло, полная отчаяния.
Мой свежеиспеченный муж в очередной раз громко выдыхает воздух и протирает лицо большой ладонью. Все его тело кричит о том, как ему некомфортно: и эта подрагивающая нога, закинутая на колено, и тяжелый немигающий взгляд исподлобья, и беспокойные пальцы, то и дело, теребящие бороду. Неаккуратную патлатую бороду.
Как будто мне легко!
Да я здесь самая настоящая жертва! Сначала коварного льда и металлического турника на детской площадке (но это все со слов бригады скорой помощи, что меня из-под него вытаскивала), а теперь наглого надувательства!
Какая я к черту мать? А жена? Глупость несусветная.
– А печать в паспорте – тоже формальность? – ехидно прищуриваюсь. Требую паспорт и немедленно!
– С прошлого года печати в паспортах ставятся по желанию, – он распутывает ноги и опирается на них локтями, исследуя потертый больничный пол пристальным взглядом.
– А у нас, очевидно, его не было? – расплываюсь в кровожадной улыбочке. – Я потеряла воспоминания, а не половину мозга! Мы в стране вековой бюрократии, здесь штамп штампом погоняет, – всплескиваю руками, радостная, что его подловила.
Йети, он же сибирский лесоруб, судя по мохнатой парке, которую он с себя не снимает, молча лезет в карман и достает оттуда телефон. Что-то быстро печатает, поднимается со стула и делает шаг ко мне, разворачивая смартфон экраном.
Читаю крупный заголовок: “Отмена штампов о браке, детях, ранее выданных паспортах…” Две тысячи двадцать первый год. Да чтоб его!
– А свидетельство о браке? – не устаю гнуть свою линию.
– Поищу, – коротко кивает, возвращаясь на свое место.
– И что, как это было? – наконец, сдаюсь.
Откидываюсь на подушку и в очередной раз прохожусь взглядом по незнакомому мужчине. Лесоруб, как он есть. Дать топор в руки и можно смело разжигать огонь. Грубые ботинки на толстой подошве, джинсы с каким-то пятном на колене, жуткого вида серый свитер, виднеющийся из распахнутой куртки. И конечно, заросли на лице. Абсолютное попадание в мой стоп-лист.
– Что именно?
– Свадьба.
– Просто роспись. Поужинали в ресторане.
И это тоже очень на меня похоже.
– А медовый месяц? – переворачиваюсь на бок, подкладывая руку под голову.
В моей голове рождается очень яркая картинка: огни Амстердама, ночные клубы, улица Красных фонарей. Разве что-то может быть романтичнее для молодоженов? Никогда не думала о свадьбе, но, если б захотела связать с кем-то жизнь – начали брак именно с этого приключения.
– Ты была не в состоянии на тот момент, мы отложили полет, – сверлит взглядом штукатурку над моей головой.
– Не в состоянии? – удивляюсь. Меня даже подозрение на аппендицит не остановил от переправы по Ла-маншу.
– Беременность, – очередное краткое пояснение.
Я издаю громкий стон. Успела забыть об этом факторе “Р”. Но в моей картине мира для ребенка просто нет места, я не могу представить себе, как он выглядит, что говорит, как я держу его на руках. Я вообще ничего о младенцах не знаю. Кроме того, что никогда о них не грезила.
– Марселю девять месяцев, – думает, я высчитываю, сколько ему может быть.
– Марсель? – удивляюсь. Я уже слышала из его уст это имя, но никак не связала с ребенком. – Кто так подставил пацана?
На секунду лицо йети преображается, становится мягче и интереснее. Я не сразу понимаю, что так на него повлияла легкая улыбка, коснувшаяся одного уголка губ, запрятанных под кустарником.
– Ты.
– Серьезно? – перебираю в голове всех мужчин, в честь кого могла бы так извратиться, но ни одного примера так и не нахожу. – Похоже, гормоны сыграли со мной злую шутку, – хмыкаю, упираясь носом в матрас. – Почему не образумил? – обращаюсь к мужу.
– Ты умеешь приводить доводы.
И снова весьма точная характеристика. Он действительно меня знает.
– Я дал свою фамилию и отчество, ты – имя. Все честно.
– Я не взяла твою фамилию? – вспоминаю, что на больничной карточке сияет моя девичья с инициалами.
– Нет.
– И какая у тебя фамилия?
– Потапов.
– Понятно почему, – смеюсь я.
Звучную Королёву променять на вяжущую язык Потапову? Не об этом я в детстве мечтала.
– Потапов, – пробую ее на вкус. Нет, категорически не отдает дворянским происхождением. – Потапов Марсель.
Произношу и заливаюсь хохотом. Слегка болезненным и нервным, но и то отдушина. Нет, я безумна, совершенно безумна. Или ненавидела это чадо в утробе. К моему похрюкиванию в цветастое одеяло добавляется тихий несмелый смешок. Кидаю взгляд на йети и снова подмечаю какие-то интересные метаморфозы. Собравшиеся морщинки возле глаз должны отталкивать, но вместо этого оживляют хмурый собранный из противоречий образ. Так мне нравится больше. Может, это странное тепло, что маленьким огоньком разгорается внутри – отголоски нашего совместного прошлого? Чем-то же он меня покорил? Может, улыбкой?
– И как мы зовем его сокращенно? – продолжаю допрос, заглядывая в потеплевшие глаза.
– Марс.
– Как шоколадку??? – я снова взрываюсь хохотом.
«Муж» присоединяется. Мы громко смеемся, оба, конечно, понимая, что это всего лишь реакция нервной системы на все, что происходит.
– У нас странная семья, – прерывает, наконец, тяжелый смех мужчина напротив.
– Вот в это я могу поверить, – прикрываю нижнюю часть лица одеялом и не отрываясь смотрю на мужа.
В то, что добровольно выскочила замуж и тут же запрыгнула в вагон материнства – нет. А вот в то, что из этого в итоге получилось нечто странное – весьма.
Глава 6
За окном автомобиля мелькает грустный пейзаж российских будней. Нечищеные тротуары, серые фасады домов, тусклые безрадостные витрины. И как завершение депрессивной картины – тяжелое небо над головой, давящее плитой. Вот почему я никогда не провожу зимы в Москве. Не проводила.
Огромный уродливый пикап рассекает дорогу с мягким шуршанием, в салоне остро пахнет древесиной, но я не задаю вопросов. Я все уже для себя поняла: грязные ботинки, мозолистые пальцы, багажник, заваленный какими-то досками – мой муж обычный рабочий, без претензий на перспективы. Еще один пункт в задачи дня: постараться принять этот факт и не закатывать глаза, раздражаясь на собственный выбор. Чертов плотник, с которым нет ни единой точки соприкосновения.
У меня, какой я себя знаю.
Поток машин уплотняется по мере того, как мы приближаемся к спальным районам. Дома становятся ярче, выше, более “гудящими”. Человеческие муравейники, обреченные на многолетнюю клетку. Ад на земле.
Чтобы отвлечься от неприятного чувства, растекающегося неправильностью происходящего в груди, я снова включаю телефон. Листаю галерею отработанным движением пальца, критично вглядываясь в каждый кадр. Она забита фотками маленького человека. С тех пор как мне добыли зарядку, это мое единственное занятие: рассматривать снимки, сделанные моей рукой – здесь нет никаких сомнений, свой профессиональный почерк я узнаю везде – и читать про таких же неудачников, как я, что очнулись в новой для себя жизни. Теша себя надеждой, что терапия поможет уже сегодня.
И теперь, после нескольких дней обследований и сопротивления фактам, мне предстоит окунуться в эту новую жизнь с головой и по самые ягодицы. Потому как ситуация – полная фигуристая жо…
– Ты как? – откашливается йети за рулем.
– Ничего. Голова болит. Нормально, – перенимаю его манеру к односложным ответам.
Как там говорят: муж и жена одна сатана? Сатана из меня отменная.
– Заеду в аптеку, когда поеду за Марселем, привезу все по списку, – слегка барабанит пальцами по рулю, не отрывая взгляда от дороги.
– Спасибо, – киваю, хотя знаю, что он не видит.
Он ведет себя как примерный супруг: сдержан, нетороплив, заботлив. Наверное, это и есть та самая каменная стена, за которую все так цепляются в жизни. Может, права был сестра, прогнозируя, что когда-нибудь я тоже “набешусь”? Она-то всегда была более прагматична и нацелена на обыденные вещи: карьера, семья, квартира. Два из трех пунктов в ее арсенале были реализованы сполна. Бабушкина квартира – наследство, на которое я претендовала не больше трех месяцев в году – полностью в ее распоряжении, успешная карьера с хорошим доходом также в реализации. С горем пополам ее сожителя вот уже седьмой год тоже можно было назвать ступенькой к воплощению четкого жизненного плана.
Не то что у меня, всё богатство – чемодан и Кенни, приносящий доход на любимую мной свободную жизнь.
Где же ты, систер? Сменила номер? Укатила в отпуск, следуя моему совету, быть подальше от депрессивной зимней Москвы, выжигающей из тебя всю радость? Кто ответит на вопросы, которые я не могу задать это хмурому лесопилу рядом? Уж точно не Катька, игнорирующая мое сообщение уже третий день.
Прислоняюсь лбом к стеклу, ловя в боковых зеркалах отражение огромных колес нашей несуразной тачки. Более уродского изделия автопрома представить невозможно. Не машина – муравей без жопки. Всегда задавалась вопросом, кто такие покупает, когда видела их на дорогах. Вот, оказывается, кто. Мой муж. Возможно, это даже совместная покупка, в семьях же обсуждают такие бездарные вложения средств?
Снова кидаю взгляд на Михаила. Миша. Перекатываю имя на языке – не ложится, чужеродно. Может, я звала его как-то типа “кися”? Изо рта вырывается смешок, который я прячу в вороте пуховика. Ничего кроме “йети” на ум не приходит. Пытаюсь представить, что-то более интимное, что должно отозваться внутри: как он снимает с меня одежду, гладит чувствительную кожу живота, покрывает поцелуями шею, спускаясь ниже. И тут же морщусь, чувствуя только фантомную щекотку и дискомфорт. Не могу представить нас счастливыми, не отрывающимися друг от друга молодоженами. И уже точно никак – ответственными родителями, планирующими беременность.
Все это какая-то глупая нелепость. Я и он. И сын.
Снова включаю экран телефона, залезаю в галерею и в тысячный раз пытаюсь разглядеть в пухлощеком пацане себя. Пожалуй глаза, да – мои. Зеленоватые бусины, радостно смотрящие на мир, уверена, приложи мои детские фотки – будет один в один. Но все остальное – совершенно чуждо и не вызывает ни единого отклика в груди, кроме любопытства. Незнакомая беззубая улыбка, незнакомый маленький нос. Как это вообще работает? Должен же включится какой-то тумблер внутри, который громко оповестит мозг: ты – мать! Но коварный разум играет в прятки, хотя я уже досчитала до десяти и даже крикнула “сдаюсь”.
– Приехали, – вырывает из размышлений тихий голос.
Бросаю взгляд в окно, отстегиваю ремень.
– Подожди, – останавливает муж, когда я хватаюсь за дверцу ручки.
Выходит из машины, огибает капот и открывает пассажирскую дверь, протягивая мне руку.
– Высоко, – словно объясняет свой мужской порыв.
Я давлю очередную улыбку. Хмурый-угрюмый, немногословный, но есть в нем то самое прямое мужское начало, что подкупает. Вкладываю ладонь в протянутую руку и по коже рассыпаются мелкие иголочки. Очень необычное чувство: грубая кожа касается моей, привыкшей к нежности, и отзывается. Наверное, вот они первые проблески узнавания родного человека. Не удерживаюсь от того, чтобы заглянуть в грозовое небо глаз напротив и рассмотреть что-нибудь там, на их глубине. Может быть ту самую необъяснимую, но безграничную любовь, что нас, таких разных, объединила?
Но Миша избегает прямого взгляда. Смотрит на мою руку те две секунды, что держит, и отступает. Захлопывает за мной дверцу, закрывает машину с ключа.
– Третий подъезд, – машет головой в сторону многоэтажки, у которой мы припарковались.
Я задираю голову и рассматриваю шестнадцатиэтажное здание, обшитое синими панелями. Муравейник, как оно есть. Набираю морозного воздуха в легкие и шагаю за мужем.
Новая жизнь сама себя не проживет.
Странно, но я чувствую легкую дрожь предвкушения в момент, когда двери лифта разъезжаются, и мы попадаем на лестничную площадку. Точно такое же чувство я испытываю, когда самолет приземляется в неизвестном мне новом месте. Щекочущие пузырьки в животе, легкий озноб на затылке. Возбуждение.
Что-то новое меня всегда будоражит. Даже если я предчувствую абсолютное разочарование.
Я нетерпеливо притопываю кроссовками по плитке подъезда, пока муж открывает дверь ключом. Делает два звучных оборота, немного надавливает плечом на дверное полотно и дергает ручку.
Я как та девочка, что обнаружила Нарнию за простым шкафом: делаю первый шаг и широко распахиваю глаза. Включается свет, дверь позади захлопывается. Я выискиваю следы своей прошлой жизни: разбросанные цветастые вещи, миллион журналов, обертки от мятных леденцов – всё, что выдаст мою натуру с порога. Но встречаюсь лишь с идеальной картинкой икеевского разворота: все до сахарной комы белое и обезличенное, квадратное и пустое. Даже детская коляска, перекрывающая проход в одну из комнат – огромная, белая, устрашающая. Особенно устрашающая. У нас разве не младенец?
Оседаю на мягкий пуфик у порога – единственное цветное пятно этой стерильной камеры – и расшнуровываю обувь.
– Почему ты в кроссовках? – напоминает о себе заботливый муж.
– Эм, я в них была, когда меня привезли, – стягиваю один с пятки и смотрю на Мишу.
– Ты гуляла с ребенком в кроссовках? Зимой? – его брови надвигаются ниже на глаза, и я испытываю неловкость. Действительно, в пуховике и кроссовках? Дичь.
Снимаю второй и заглядываю внутрь.
– Они зимние! – с победной улыбкой вытягиваю совсем новенькие найки ему в лицо, демонстрируя мех.
– Странная, – еле слышно произносит супруг, отворачиваясь и отодвигая зеркальную дверцу шкафа.
Снимает с плеч страшную депрессивного цвета куртку и ловко устраивает на вешалке, я расстегиваю свой ярко-красный пуховик и протягиваю ему. Пока муж развешивает вещи, подмечаю, что гардеробная почти пустая.
– Мы недавно переехали? – вырывается у меня.
Миша поворачивается и одаривает меня долгим пристальным взглядом. “Подбирает слова” – почему-то приходит мне на ум. Но в итоге выбирает только прозаичное:
– Нет.
Как емко. Незаметно закатываю глаза и оборачиваюсь, исследуя длинный коридор. Так и не найдя ничего интересного в пустых белых стенах, делаю уверенный шаг к ближайшей комнате и сразу же издаю несдержанный визг.
Да! Вот это точно моя комната.
С радостной улыбкой подхожу к огромной кровати, заваленной шмотками, спотыкаюсь о раскрытый чемодан у ног и хохочу, падая в ворох одежды. Она даже пахнет знакомо! Беру в руки свой любимый туристический комбез, без которого перелет – не перелет и подношу к носу. Запах дороги буквально въелся в волокна потрепанной ткани.
Наконец-то, оазис спокойствия, посреди пустыни безумия. Все хорошо, я дома.
Ободренная первыми находками, под стук сердца, охваченного азартом, вскакиваю и принимаюсь выискивать новые улики. На тумбочке у кровати нахожу пару бесплатных журналов от авиакомпаний, что пихают в кармашки сидений перед полетом; россыпь монет и пару банкнот. Классика: забить карманы под завязку, а потом засорять все поверхности в квартире.
Прохожусь взглядом по стенам, они все так же отвратительно стерильны, как в коридоре, по шторам – похороните меня в этой шоколадной депрессии, и наконец, замечаю на полу грузные рамки со стеклом, прислоненные к одной из стен. Я знаю, что это!
В несколько шагов пересекаю комнату и разворачиваю находку лицевой стороной. Мои фотографии!
Пульс ускоряется, разгоняя бешеный восторг по венам. Впервые за несколько неуютных дней я чувствую себя собой. Мои новая жизнь – не новая, лишь продолжение старой. И вот доказательство, что ничего не в прошлом, прошлое все время со мной. Выставляю рамки в ряд – четыре фотографии.
Залипаю на утопающие в облаках поля Тосканы, вспоминая пронизывающий ветер, который еще долго откликался першащим горлом, провожу пальцами по яркой станции стокгольмского метро, прозванной “входом в ад” и останавливаюсь у цветущей сакуры на горе Фудзи, запечатанной под стекло. Сердцебиение учащается еще на десяток ударов в минуту. Я собиралась туда только следующей весной. Добралась.
– Удивительно, – выдыхаю, очарованная. Какой удачный кадр, невероятный.
Меня захватывают эмоции, глядя на пастельные цвета, в которые окрасилась природа. Многослойное небо, воскрешение жизни в нежных цветах, остроносый храм на горе. Я была там, чувствовала сладковатый запах цветения, дурманящий восторг атмосферы. Уверена, если я очень постараюсь, смогу все это вспомнить. Прикрываю глаза для большего эффекта и моделирую фотографию в проекции, пытаюсь представить, где стою, кто со мной рядом, сколько кадров использую, чтобы поймать лучший вид. Но все это лишь игра воображения, ничего не просыпается. Воспоминания все так же спят мертвым сном.
