Текст книги "Петербургский прозаик. Альманах №2"
Автор книги: Альманах
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)
– Вот мое хозяйство.
Все ухожено, в идеальном порядке. Думаю: кто ухаживает, неужели сам Василий? Сад приличный. Огород выходил к бане. На грядках все, что необходимо к столу и огурчики, и помидорчики, и петрушка, и укроп, и сельдерей. Собственная скважина. И все удобства. В доме туалетная комната, горячая, холодная вода, душевая кабина. И на улице летний душ с бочкой, окрашенной в темный цвет, с распылителем. Живности никакой, даже собаки нет. Только кошка рыжая прошла мимо, на меня не глядя.
– Осматривайся, а я займусь приготовлением ужина.
Я с удовольствием прошелся по саду, вышел за огородку к бане. До Кубани отсюда было далековато; в том году Кубань была какая-то мелкая: то ли в горах ледники плохо таяли, то ли мало дождей выпадало, но метрах в пятидесяти была заводь хорошая, можно было бы и там сомов ловить. Почему он решил у Петровича?
И вот мы уселись ужинать на веранде. Сгущались сумерки. Комары стали донимать. Василий поднялся, достал антикомариные свечи зеленоватого цвета, зажег. Как только свечи начали коптить, зуд комариный исчез.
– Что будешь? Чай или кофе?
– Чай.
Василий поставил кипятиться воду, достал заварной чайник. Когда вода вскипела, он дважды всполоснул заварной чайник кипятком и засыпал из баночек чай, причем из нескольких, залил кипяток, достал пиалки, небольшие такие, симпатичные, их тоже всполоснул кипятком, через какое-то время в одну пиалку налил чаю, потом открыл крышечку чайника, вылил туда обратно и после этого стал разливать понемножку чай мне и себе. Меня поразлил аромат чая, а цвет такой, не скажешь, что чисто черный – с розоватым оттенком. Я с удовольствием отпивал, запах изумительный, а Василий подливал понемножку.
– Расскажи о себе.
Он задумался.
– Да рассказывать-то нечего. А впрочем, расскажу. Я детдомовский. Как попал в детдом, не помню, но знаю с чужих слов. Был сорок седьмой год. Голод на Кубани. Где-то нашел меня какой-то, как сейчас говорят, волонтер и принес в детдом. Я ни говорить, ни ходить не умел. Полная дистрофия. Врач осмотрела и сказала, что мне два года, не больше. Выхаживали меня понемножку, давали через час по ложечке молока. Записали под именем Найденов Василий Васильевич, потому что человека, который меня нашел, звали Василием.
Детдом располагался в бывшем монастыре. Подворье имелось, сохранились сараи для скота. Директором детдома был бывший военный офицер, майор. И штат он подобрал тоже из вояк. Завхоз у него был такой бравый казак, старшина. Учитель физкультуры – отставной офицер, и учитель математики. Две женщины – бывшие разведчицы, преподавали одна ботанику, другая географию. Были еще два человека, которые ухаживали за скотом. А самый интересный человек был безногий. Петр Васильевич.
Он заведовал мастерской, там и жил. Сам себе сделал платформу на подшипниках и передвигался на ней довольно быстро, опираясь на ручки деревянные с шипами и отталкиваясь от земли. Мне нравилось бывать у него в мастерской. Он большей частью ремонтировал обувь. Страна еще не восстановилась после войны, разруха, у людей ни обуви, ни одежды, а дети подрастали, тут Петр Васильевич и пригодился, мастеря обувь, переходившую от Саши к Маше. Сапоги, валенки умел делать из всего, что есть под рукой.
В детдомовском хозяйстве было несколько коров, свиней и куры. Фураж был еще с сорок пятого года, более-менее урожайного, заготовлен. Живность ночами охранялась, потому что голод. Даже два милиционера круглосуточно дежурили. У директора было оружие. Помню, как-то ночью стрельба была. Кто-то попытался угнать скот, но быстро отогнали воров, а стреляли в воздух, не в людей.
От директора многое зависело. У него армейские были порядки, все что-то делали, за скотом ухаживали, сажали, убирали. Все были заняты, кроме совсем маленьких, как я, а с трех-четырех лет в виде игры уже приучали к труду. Школьники учились днем, делали уроки в классах, а потом трудились.
Я приходил в мастерскую практически каждый день и с интересом наблюдал, как Петр Васильевич работал: отрезал, подрезал сапожными ножами, которые сам сделал, шил, приклеивал, прибивал. Он обучал меня, рассказывал, как надо шить индивидуально для каждого, ноги-то у всех разные, как он говорил, у одного подъем крутой, у другого плоский. У одной девочки было косолапие, ее прозвали Медвежонок, и она не обижалась. Петр Васильевич для нее сделал специальный ботиночек, и она перестала косолапить.
После детдома, отучившись до седьмого класса, уходили в ПТУ или техникум. Мне Петр Васильевич посоветовал техникум. Я хотел в Ростов, а он говорит: нет, поезжай лучше в Воронеж, не объясняя почему. Я послушался его совета. Перед отъездом зашел в мастерскую попрощаться, и он мне сделал подарок. Подает мне то ли ящик, то ли чемодан, я открыл, а там инструменты, набор для работы сапожника: три сапожных ножа, шило, нитки, гвоздики, и прокладочки, и заднички, и набоечки, и фартук, и нарукавники, и молоток, естественно. Все, что нужно. Подарил и напутствовал:
– У тебя профессия уже есть. Ты учись, а эта специальность тебя прокормит. Не стесняйся, в городе очень много мастерских по ремонту обуви, и люди еще долго-долго будут туда обращаться, потому что наладить массовое производство очень сложно, а у людей всегда есть любимая обувка, они ею дорожат и будут ремонтировать, так что ты не останешься без куска хлеба.
В техникум меня приняли без проблем, поскольку аттестат был с отличием, характеристики, рекомендации. В общежитии устроился в комнате на четверых. Один парень, как я, с детдома, только с другого, и двое из местных станиц, им было попроще – на субботу и воскресенье они уезжали домой, возвращались с продуктами, а мы, детдомовские, должны были жить на стипендию, на которую не проживешь. Немного денег дал мне на первое время Петр Васильевич со словами:
– Это тобою заработанное по заказам.
Деньги быстро таяли. Я ходил по городу, смотрел, где ремонтируют обувь. Недалеко была мастерская с довольно большим помещением, приемщик сидел за стеклом и еще три человека, которые ремонтировали. Народу много, очереди. Однажды я решил попроситься на работу. Мне уже пятнадцать лет было, а паспорта тогда в шестнадцать давали, но выглядел я гораздо старше. Вероятно, и на самом деле мне было больше, чем записала врач в детдоме, глядя, какой я истощенный.
– Можно спросить насчет работы? – обратился я к приемщику.
– А что ты умеешь?
– Умею ремонтировать.
– Пойди к директору, поговори с ним, он там один.
Я зашел в кабинет, поздоровался, спросил:
– Можно у вас поработать?
– А что ты умеешь?
– Умею ремонтировать, даже шить умею.
– А сколько тебе лет?
– Мне пятнадцать, а так я, наверно, старше.
– С чего ты взял?
– Я детдомовский, и там, видимо, ошиблись, записали меньше.
– С какого детдома? – я назвал детдом. – Так что ты умеешь?
– Умею ремонтировать обувь.
Директор позвал мастера.
– Ну-ка, дай этому молодому человеку что-нибудь полегче, пусть отремонтирует.
Мастер показал мне место со стулом и лапкой, принес туфель.
– Вот это сможешь отремонтировать?
Как мне объяснял Петр Васильевич, это самая сложная работа, когда с правой стороны почти у самой подошвы оторвано, тут надо пришить и залатать так, чтобы было незаметно и не терло палец, не давило. Но это я умел. Открыл свой ящик, достал фартук, нарукавники. Все подошли, стали наблюдать. Я приступил к работе. Туфель был старый, задник смят, каблук стоптан. Стал ремонтировать. Подклеил, подшил, залатал. Задник распорол, вытащил, поставил новый. Каблук немножко срезал и поставил новый, подбил, подчистил, закрасил и сказал мастеру, что все готово. Он посмотрел:
– Тебе надо было только вот это сделать. Зачем ты сделал еще и задник, и каблук? Это же не оплачивается. Приемщик же отметил мелом, что надо.
– Ну как же? Задник был помят, каблук стерт.
– Ну ладно, – покрутил, повертел. – Хорошо сделал, – и пошел к директору.
Через несколько минут позвал меня. Директор держал туфель.
– Хорошо сделал, молодец. Но понимаешь, мы не можем тебя на работу взять, поскольку тебе еще нет шестнадцати лет.
А мастер говорит:
– А давай его учеником возьмем, хоть его учить и не надо. Пусть работает как ученик. Тебе как учеником?
– Мне все равно. Деньги будете платить?
– Будем платить за работу, а числиться будешь учеником.
– Согласен.
Вот так я стал работать. Приходил после техникума. Появились свои клиенты, потому что я делал не только то, что отмечал приемщик, а приемщик отмечал, что просил заказчик, рассчитывая по деньгам, лишь бы подлатать да еще походить какое-то время. Я, на свое усмотрение, всегда старался сделать больше: задники, каблуки подправить. Вначале мастер пенял мне, мол, делаешь работу, которая не оплачивается, а потом перестал. У нас стало больше клиентов, потому что другие мастера, глядя на меня, стали подправлять то, что не было отмечено приемщиком, и к нашей мастерской практически не было претензий.
Однажды пришел замдиректора нашего техникума Андрей Васильевич, он также преподавал электротехнику. Люди говорили, что у него в доме женское царство – пять женщин: четыре дочери и жена. Младшей дочери два года, другим – пять, девять и четырнадцать. Содержать такую семью на одну зарплату очень сложно.
Андрей Васильевич принес туфель. Я подождал, когда он уйдет, подошел к приемщику и попросил:
– Дай мне этот заказ.
– Что, знакомый?
– Да, замдиректора нашего техникума, он еще электротехнику преподает.
Туфель был старый, изношенный, и царапины, и порвано. Я потрудился над ним, стелечки поменял, подошвы подправил, каблуки, задники, в общем, сделал нормально.
– Это не мой туфель, вы ошиблись, – сказал Андрей Васильевич, принимая работу.
– Как не ваш? Вот квитанция – ваш, – возразил приемщик.
– Нет, у меня не такой был туфель, вы ошиблись. Этот новый, а у меня был старый.
Приемщик улыбнулся:
– Тогда берите новый вместо старого.
– А как я буду ходить? У меня на одной ноге будет новый туфель, а на другой старый.
– А вы приносите второй, мы и второй сделаем. За полцены.
– А можно так?
Приемщик с понятием был человек:
– Да, можно.
Через полчаса Андрей Васильевич принес второй туфель, приемщик отдал его мне, и я отремонтировал его, как и первый: все подтянул, подправил задники, каблуки. На следующий день пришел замдиректора техникума за вторым туфлем и говорит приемщику:
– А можно познакомиться с мастером, который это делал?
Тот позвал меня, я подошел, Андрей Васильевич на меня посмотрел внимательно:
– Простите, мне ваше лицо знакомо.
– Да, Андрей Васильевич, я ваш ученик.
– Найденов?
– Да, Найденов моя фамилия.
– А что вы здесь делаете?
– Да вот, подрабатываю.
– Хорошо, спасибо за работу. Спасибо.
Поблагодарил и как-то смущенно пошел, а через два дня после лекции обратился ко мне:
– Можно вас, Найденов? Останьтесь, – я остался, он заговорил, смущаясь, – понимаете, Вася, такое дело: моя старшая дочь в этом году заканчивает седьмой класс. У нее выпускной, понимаете? Вы бы не могли отремонтировать материны туфли так, чтобы дочь могла их надеть?
– Конечно смогу, это очень просто, только мне надо посмотреть, какие туфли.
– Приходите тогда попозже ко мне домой.
Назвал время, адрес. Это частный сектор был. Я пришел. Андрей Васильевич меня ждал у калитки.
– Я приготовил туфли, которые можно отремонтировать для дочери. Пойдемте покажу.
Зашли в сарай, там свет был включен. Я посмотрел: обувь старая, еще довоенная, но можно было привести в порядок. Мне сразу в глаза бросились сапоги офицерские, хромовые. Я взял один сапог, сразу оценил качество материала.
– Это ваши?
– Да, на парад выдавали, остались.
– Вы их сейчас не носите?
– А куда их надевать?
– А вы можете отдать, чтобы я из них что-то сделал?
– Да пожалуйста, господи, где мне в них щеголять?
– Мне бы надо еще замерить ногу вашей дочери.
– Ну, что ж, это можно. Пройдемте в дом.
Мы вошли в дом. Женщины окружили меня.
– Это Вася, который отремонтировал мне туфли, и он сделает и тебе туфельки, дочка, но для этого надо замерить ножку твою, присядь, пожалуйста, на стул.
Она присела, протянула ножку. Ей было четырнадцать лет, пятнадцатый. Я у многих замерял ножки еще в детдоме, когда просил мастер, и меньшим, и ровесникам, и старшим, а сейчас почему-то смутился, было такое странное ощущение, как будто я держу не ножку, а что-то драгоценное, что-то нежное. Я сделал замеры, как учил меня Петр Васильевич, чтобы под колодочку. Я уже видел, какие туфли сделаю. А младшие сестры смотрят, как будто это игра, и давай просить наперебой:
– А наши ножки, а наши ножки тоже замерьте! Пожалуйста!
Я стал замерять всем.
– А мамину, а мамину ножку!
Мама села, я ее ножку тоже замерил. Все замеры, естественно, записывал, чтобы девочки видели, что для меня это не игра, и что я постараюсь сделать то, что смогу. Я взял несколько изрядно поношенных туфель, которые стыдно надевать, и еще раз попросил у отца семейства сапоги, если ему не жалко. Я уже видел, как из голенища выкрою что надо, но потом мне пришла другая мысль.
В мастерскую иногда поступал материал, как директор говорил, для спецзаказов, а спецзаказы у нас бывали для руководящих работников и их семей. На прошлой неделе завхоз привез для спецзаказов белую кожу, я ее руками щупал, это был, конечно, высшего качества материал. И кожа сапог была тоже высочайшего качества: не пожалело государство для офицеров выдать на парад настоящие сапоги. Я отделил голенища, и у меня возникла мысль поменять их на белую кожу. Пришел на работу и говорю директору мастерской:
– Мне бы хотелось для знакомых, для девочки одной, сделать туфли на выпускной. Не поменяете мне материал, вот это голенище на белую кожу?
Тот сразу оценил качество.
– Откуда это у тебя?
– Где было, там уже не лежит.
– Это отца той девочки, да? – повертел голенище. – Хорошо, можно это сделать.
Я хочу сказать, что в нашей мастерской все люди были доброжелательные. Может быть, это от руководства зависело, может быть, так подобрались люди. Я получил нужный материал и приступил к работе по замерам. Всю неделю даже в техникум не ходил, решив для всех детей и для матери сделать обувь. Оставался даже ночью в мастерской, директор не возражал. Делал, как тогда говорили, корочки на микропорочке. Смастерил выпускнице беленькие туфельки, и всем младшим, и маме. И вот, когда у меня все было готово, я пришел в техникум.
– Вася, почему вы на занятиях не были? – спросил Андрей Васильевич.
– Да приболел маленько. Можно мне сегодня к вам прийти, принести померять?
– Да, да, да, приходите попозже.
Я понял, что он немного стесняется. Пришел, когда уже стемнело. Учитель ждал меня у калитки, как и в тот раз. Зашли в дом, вся семья выстроилась. Я поздоровался, достал из сумки туфли для выпускницы. У всех глаза заблестели.
– Надо бы примерить.
Вот говорят, в таких случаях другие смотрят с какой-то завистью, черной или белой, а тут, как я видел, остальные сестры смотрели с радостью на старшую, когда она примеряла туфельки. Надела, у нее засветились глаза.
– Мама, я не чувствую их на ногах, они такие легонькие, такие удобные!
– А ты пройдись, пройдись, – говорю.
Она прошлась чуть не вприпрыжку, потом вдруг развернулась, подбежала ко мне, бросилась на шею, поцеловала:
– Спасибо, спасибо тебе!
Я стал доставать туфли для каждой. Все протягивали ручки, хватали, светились глаза. Дошла очередь до мамы. У нее из глаз полились слезы. Она прижала туфли к груди. И тут я взглянул на Андрея Васильевича. Он изменился в лице, стоял с широко раскрытыми глазами, а в них что-то такое дикое читалось.
– А ну пройдемте все со мной! Василий, останьтесь здесь.
Все ушли в другую комнату, откуда доносился громкий разговор:
– Сейчас же все отдайте Василию, все верните, кроме Вериных туфель!
– Да что ты, папа, да что ты!
– Вы не представляете, что это такое! Я могу лишиться работы, меня из партии могут исключить, меня под суд могут отдать. Это можно расценить как злоупотребление служебным положением, как будто я заставил ученика работать на меня. Вы представляете, что люди скажут. Сейчас же, сию же минуту все отдайте ему!
Дети заплакали. Я вошел в комнату и спросил:
– Андрей Васильевич, что вы так беспокоитесь?
– Как это что? Вы не представляете, что вы натворили, это может очень дорого стоить мне и моей семье.
– А вы подпишите эту бумагу.
– Никаких бумаг подписывать не буду.
Когда я изготавливал туфли для детей, директор часто подходил смотреть, иногда давал советы, как украсить. Он попросил подписать акт и два экземпляра вернуть ему.
– Андрей Васильевич, прочтите.
Дети и мать стояли с заплаканными лицами. Он стал читать вслух: «Акт настоящий составлен в том, что в рамках помощи многодетным семьям обувная мастерская № 27 произвела ремонт детской обуви 4 (четыре) пары, одну пару взрослой обуви семье Ивлева А. В. Подпись директора, печать. Подпись Ивлева А. В.».
Он стоял, задумавшись, очевидно, перечитывая и вникая в каждое слово.
Дети и мать, прижав туфли к груди, смотрели на него.
– Да, эту бумагу подпишу.
Он подошел к столу, подписал все три экземпляра, два вернул мне. В это время средняя дочь спросила:
– Папочка, ты не будешь отбирать у нас туфельки?
– Теперь нет.
Они бросились его обнимать.
– Чего меня обнимаете? Вон Василия благодарите за подарки.
Когда я раздавал туфли, мне было так приятно видеть радость детей, у них светились глаза. Я почувствовал себя членом их семьи. Ведь я не знал, как в семьях живут, я в семьях практически не бывал, ни когда рос в детдоме, ни когда жил в общежитии техникума, а тут так было уютно, так хорошо. Этот подарок дал мне почувствовать, что такое семья, и ощутить себя членом семьи.
– Не лишайте, Андрей Васильевич, радости ваших детей, – попросил я и ушел.
Время учебы в техникуме подошло к концу, я получил диплом и одновременно повестку в военкомат. Предписывалось прийти через десять дней. Рассчитался на работе, меня торжественно проводили. Надо сказать, зарабатывал я прилично, мог себе позволить и нормально питаться, и кое-какие вещи приобретать. Но главная ценность у меня была – ящичек-чемоданчик с инструментами, хотелось его сохранить. Я пошел в техникум и нашел там Андрея Васильевича.
– Андрей Васильевич, можно мне у вас оставить чемоданчик с моими инструментами?
– Да, конечно, конечно. Завтра вечером приходи.
– Можно не завтра, а перед самым уходом в армию?
– Да-да, как тебе угодно будет, только предупреди.
– Хорошо.
Я решил за оставшиеся дни сделать еще подарок. Пришел в мастерскую.
– Что, не знаешь, чем заняться? – спросил директор.
– Хочу еще сделать подарок хорошим людям.
Директор разрешил взять материал, показал, где можно что отрезать. Я сделал босоножки. Их проще было делать, тем более что кое-какие заготовки имелись. Для всех сестер сделал босоножечки, и для маленьких, и для старшей. И вот снова пришел к ним домой, принес свой чемоданчик с инструментами, попросил оставить.
– С армии вернусь, заберу.
– Да-да, мы обязательно сохраним, вот в кладовочке.
– А на прощание я хочу сделать подарок.
И стал доставать босоножки, сначала для младшей. Точно так же, как в тот раз, когда я туфельки раздавал, у всех светились глаза радостью. Я вручил всем обувку и взглянул на Андрея Васильевича. Нет, у него сейчас было совсем другое выражение лица: он смотрел и любовался, как радуются его дети. Радуются, что теперь они могут выйти в красивых босоножках, которые и в самом деле были прекрасные. Сестры, примеряя, хвастались друг перед другом. Младшей я украсил босоножки цветочками, вырезанными из кожи, и другим что-нибудь особенное придумал. Они стали меня благодарить. Потом Андрей Васильевич подозвал меня:
– Василий, пойдем-ка со мной, – и повел в другую комнату.
Там был накрыт стол, даже стояла бутылка вина.
– Мы тут решили тебя проводить в армию, устроить ужин. Как ты? Вино уже пьешь?
– Да знаете, как-то еще не пробовал.
– А есть пословица: пьет, как сапожник. Ты ведь сапожник.
– Нет, не приучен еще.
Тем не менее, он наполнил две рюмки, не бокалы, а рюмки.
– Ну, счастливо тебе служить Родине, служить так, как мы служили! Если потребуется, всю нечисть уничтожать и в логове добивать, как это мы сделали. Служи Отчизне!
Мы чокнулись, выпили. Он позвал всех за стол, все прибежали радостные, показывали, как у них на ножках босоножки сидят, благодарили. Мне было так приятно, я чувствовал себя членом их семьи, у них было так хорошо, они так тепло относились друг к другу! Я обещал им писать. Они тоже стали мне дарить подарки, платочки вышитые, подписанные, а старшая подарила свою фотографию. Подарили мне также общую фотографию, на ней все улыбающиеся, довольные.
– Это я их сфотографировал, когда ты принес туфли, обрадовал их. Это такой был радостный день для них, – сказал Андрей Васильевич.
– Вы ж были напуганы.
– Да, конечно, всякое могло быть, но спасибо тебе, спасибо, что ты дважды доставил моим близким удовольствие, устроил такие праздники.
На другой день я пришел в военкомат. Полгода – учебка. Я писал оттуда, как обещал.
Под конец учебки меня вызвал командир. В кабинете были еще двое гражданских, предложили сесть, стали расспрашивать:
– Расскажи о себе, о родителях.
Я сказал, что не знаю родителей, детдомовец.
– А фамилия Найденов у тебя откуда?
– Записали так. Нашел меня человек по имени Василий, вот и дали имя: Найденов Василий. Под таким именем я и существую. А возраст, видимо, с ошибкой записали, я, наверное, на пару лет старше.
Про учебу спросили, про знакомых.
– У вас есть фотография, кто на ней, родственники?
– Нет, не родственники, это люди, которым я вроде бы сделал приятное.
Я рассказал про свою специальность сапожника и о том, как я сделал туфли дочерям своего учителя, как они были довольны. Через какое-то время меня опять вызвали и спросили:
– Ты Родине хочешь послужить?
– Я и так служу.
– Нет, по-другому послужить. Но для этого надо будет учиться.
Я сказал, что после армии хочу поступить в политехнический институт.
– Можешь и в политехнический, но сейчас придется тебе другие университеты пройти, для чего нужно твое согласие. Причем есть ограничение: никаких переписок и новых знакомых.
– Не понял.
– Так надо. Если дашь согласие, останется подписать необходимые бумаги. Лучше пока тебе всего не знать, потом все по ходу узнаешь.
Оказалось, меня ждала секретная служба. Вот так у меня прервалась связь с этой семьей. А фотографию я увеличил и хранил в архиве, хотя, может быть, там была моя первая любовь, которая так и не успела развиться.
Он поднялся, пошел в дом и вернулся с этой фотографией в рамке.
– И что, ты больше не встречался с ними?
– Нет, больше не встречался, потому что далеко был, далеко-далеко. Но я интересовался, как они жили. Андрей Васильевич лет через пять умер, сдало сердечко, у него же ранения были тяжелые. Я попросил свое руководство, чтобы мою зарплату переводили осиротевшей семье, но так, чтобы это оставалось в тайне. Мне сказали, что это можно сделать в виде пособия для участника войны. Сейчас я военный пенсионер. Купил здесь домик, балуюсь рыбалкой. Давай я еще заварю чайку?
Василий еще заварил чай. Мы сидели, любовались закатом. Я думал: вот какая судьба у человека, послужил Родине ради счастья других людей и начал с того, что доставил счастье людям, которых больше никогда не увидел.
