Текст книги "Петербургский прозаик. Альманах №2"

Автор книги: Альманах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Об авторе:
Леонид Петрович Гришин

Профессиональным писателем назвать себя не может. Имеет техническоре образование и сорокалетний стаж работы инженером-конструктором. За время работы достиг высокой должности главного конструктора завода. До 2010 года имел только научные и технические публикации, в том числе касающиеся изобретений. За свой жизненный и профессиональный опыт встретил немало интересных людей и был свидетелем самых разных жизненных историй, память о которых он посчитал важным сохранить в своих одиннадцати книгах. Каждая из них посвящена отдельному этапу: детские воспоминания о военном и раннем послевоенном времени, длительные командировки по стране и за границей в период «железного занавеса», переходный период 90-х годов, личные истории ближайших друзей, коллег и знакомых.

Рассказы Леонида Гришина чаще всего о нем самом, но не он в них главный герой. Герои в них – люди, с которыми его в разное время сводила судьба.

В настоящем альманахе – избранные повести и рассказы, которые в полной мере раскрывают тематику прозы Леонида Гришина.

Елена Мошко, Леонид Л. Смирнов, Владимир Колотенко

Сон в Турее[1]1
  Елена МОШКО


[Закрыть]

Я – клубника-мать. Мои соки – соки Земли. Простите, мне некогда – нужно успеть дать корни. Впрочем для меня это все равно что вытянуть ноги. Мои руки – это усы. Тонкие, изящные, аристократические. Мне, заброшенной за тысячи километров от родины, иногда кажется, что я ищу ими дорогу домой.

Я знаю, что есть другие цветы. Хрупкие лилии, окруженные бордюром. И сорняки, чьи головы гнутся под тяжестью семян. Я не похожа на них. Не потому, что быстро могу прижиться, дав свои корни. Многие растения это делают. Мой секрет в том, что в любом месте, где есть земля, я могу дать свои восхитительные плоды. И искушать ими.

Ну, вот. Кажется, я укоренилась на новом месте. Я расправляю свой новый прелестный зеленый лист, чтобы полюбоваться им… и вижу, как он темнеет. Нет! Чернеет, превращаясь в длинное сильное крыло аиста.

Я взмываю в небо. Дух захватывает. Я парю. Так можно упасть ненароком. Но падать, помнится, лучше всего в гнездо. Я приземляюсь. С высоты моего дома я вижу восход солнца.

Вижу его и понимаю, что любуюсь восходом раньше каких-то там петухов на завалинках, которые потом лениво прокукарекают. Я начинаю щелкать клювом. Кто слышит меня по утрам, тот знает: это знак, мой знак рассвета. Я так пою песню первым звёздным лучам.

Я – аист, ко всему отношусь с восторгом. И еще с любопытством, которое многие понимают неправильно. Большинство думает, что я дотошно охраняю свою территорию. Ан-нет, мне до чертиков интересно, кто там чем внизу занимается. С утра до вечера мне всё и обо всех надо знать. Раньше других. А почему бы и нет? Мне просто лю-бо-пыт-но!

Но что это? Аист улетает, а я остаюсь. Мое тело тонкое и длинное. Боже! Я – часть гнезда. Ветка. И…

Я горжусь этим! Я могла бы лежать на земле забытой в лесу палкой. Или… Из меня и подобных мне могли бы сделать метлу. Или… Приспособили бы часть меня под задвижку на щеколду вместо замка. В том-то и разница.

Меня обдувает ветром. Я чувствую себя невесомой, изящной, лучшей на всей планете! Я – совершенство!

Но откуда это тепло?

Скорлупа?

Как, я уже желток?

Разве желток может открывать рот, чтобы просить поесть?

Точно! Я – птенец. Мой рот не слушается. Кажется, он больше меня хочет есть. И открывается, открывается, открывается… Страшно представить, что сейчас окажется внутри меня из-за этого большого открытого рта. Червяк или лягушка какая-нибудь. Но мне его не закрыть. Его как будто заклинило. Я отвожу глаза, чтобы не видеть, что несет в клюве огромная белая птица.

Тьфу! Что это у меня во рту? Трава? О нет!

Я – корова. И, о ужас, что с моим телом? Как это неудобно. Вымя. Рога. Рога-то зачем мне приделали? Стоп.

Трава. Да, трава. Из нее мне нужно как-то сделать молоко для этих людей, которые, неблагодарные, называют меня грубо – скотиной. Как мне плохо! Да еще этот гнус. Мои соски болят после вчерашнего удоя. Оставили бы меня все в покое. Никого к себе не подпущу! Ой, нет.

Передумала.

Кажется, срочно нужно избавиться от лишнего веса. Ой, помогите. Помогите, пожалуйста. Избавьте меня от этого бремени! Доилка, доярка, доильщица! Где ты?

Я хочу позвать ее и сказать о том, что у меня болит все тело, но пуще всего – зуб. Но вместо слов у меня вырывается только протяжное низкое «му-у-у-у-у».

Мычать приходиться долго. Любая корова знает об этом. Пока кого-нибудь дозовешься. Сегодня мне повезло – меня почти сразу уводят с поля.

Снимают давление.

Межреберное, межлопаточное, межножное.

Всё!

Наконец-то я в стойле. Можно и отдохнуть. Весь ужас в том, что я забыла, как спят коровы. Сейчас вспомню. Итак, нужно закрыть глаза. Для начала.

Но что со мной? Раньше такого не было. Я не могу поднять головы.

Все время смотрю вниз. Меня куда-то заносит. Нет, куда-то уносят. Кто? Куда?

Пытаюсь сосредоточиться. Мой язык неправдоподобно вытянут. У меня круглая и одновременно покатая форма, такая правильная, что даже противно. Дзынь! Да, я – колокольчик.

Дзынь! Постойте, колокольчики уже давно вышли из моды. Дзынь-дзынь! Я не хочу просто на ком-то висеть. И потом, как я узнаю, с кем я? Мне не поднять головы! Бряк! Я никуда никем не хочу уноситься. Мне нравится эта деревня! Срочно открываю глаза.

Уф. Я – снова корова? Нет?

Меня уже отделили от нее. И теперь я – то, из чего послезавтра хозяйка будет печь блины. Я – молоко.

Это неплохо. Только есть одно «но». Я не люблю, когда меня путают с другими. Не люблю мешанины и еще до смерти боюсь раскаленной сковороды. Проверено – это сразу испортит цвет лица.

Но в этот раз мне, кажется, повезло. Меня наливают в бутылочку для ребенка… И вот я уже в нем.

Точнее я – уже он, этот ребенок.

Точно ребенок. Ой-ля-ля!

У взрослых тяжелые неудобные головы. А у меня – маленькая, невесомая головка. Упругое тело. Оно хочет бежать. Но меня насильно укладывают спать. Отпинываюсь. Не укрывайте меня одеялом!

Хорошо, хорошо. Я усну. Но только для того, чтобы завтра утром, прыгая по влажной траве, протянуть свою крохотную ладошку к ягодке. Вкус живительного коктейля из кислорода и клубники уже тает на моих губах… Я засыпаю…

Пройдет много-много лет, может быть, столетий. Передо мной будет стоять выбор: стать землей, водой или воздухом. Можно, конечно, замахнуться и выше. Но стать солнцем нелегко. Нужно долго и нудно копить тонны драгоценного времени. Для многих это не по карману. А по-моему, это просто дорого. И скучно. Медленно сгорать в вакууме, бесконечно медленно – не по мне.

Я, пожалуй, выберу землю.

Можно быть сухой и влажной. Глинистой и рассыпчатой. Маленькой – в горшочке из-под цветов. И большой – размером с земной шар в космосе. Кто не был землей, тот не знает, как можно быть такой простой и такой разной.

В конце-концов, когда захочу, я снова смогу стать клубникой.

Я представляю себе куст. Крепкий такой, раскидистый. С ароматными ягодами величиной с мой детский кулак.

Но почему-то вижу этот куст не внизу, а наверху – где-то надо мной.

Со мной опять что-то случилось. Что это за фокусы с притяжением?

Так кто же я?

Рисунки Веры Ермак

Сердце Атлантиды[2]2
  Елена МОШКО, Леонид Л. СМИРНОВ


[Закрыть]

1

– Кто там?

– Тихо! Тс-с-с.

– Это кто?

– Это я – Каюмба. Я пришла тебя спасти, Уманга!

– Каюмба…

– Не бойся, я усыпила охрану. Бабушка Маганда дала мне волшебной травы. Я скатала из нее шарики, через трубочку из кустов плюнула шариками по охранникам, они уснули. До рассвета не проснутся. А мы к рассвету будем уже далеко! Хватайся за лиану! Ой, какой ты тяжелый!

Наверху было свежо и приятно. После трех дней сидения в затхлой глубокой яме он всем своим первобытным чутьем наслаждался ароматом таинственной атлантической ночи.

– Бежим, Уманга! Если до рассвета мы скроемся в горах, они не найдут нас!

Он смотрел с восхищением на эту стройную двенадцатилетнюю женщину, настоящую деву-охотницу. Она рисковала всем. Она обрекала себя на вечное изгнание, чтобы жить, до последнего дня своего прячась от людей. Жить вдали от родных, от своего племени. И все – ради него! На ее черных длинных волосах появился золотистый отлив при свете звезд, призрачных, мерцающих, непостижимых. Ее ноги, стройные, сильные, будто бежали уже туда, в горы, чтобы спасти его. В нетерпении она делала какие-то бессмысленные движения:

– Бежим, Уманга!

Он обнял ее, прижал к себе. Быть может, приди она в первую ночь, он бы, не раздумывая, убежал вместе с нею. Он бы несся по выжженной солнцем, теплой даже ночью траве со всей безудержной прытью своих сильных быстрых ног, насыщенных энергией четырнадцати лет, он бы подхватил Каюмбу на руки и бежал, бежал бы с ней туда, где спасительные вершины гор, где многие сотни лет они будут вместе, где родится новое племя: от него и от нее.

Она обняла его, прижалась к его груди, затаив дыхание. Она не понимала, почему он остановился в нерешительности:

– Бежим, Уманга!

Может быть, приди она во вторую ночь, он бы тоже убежал вместе с нею. У него еще были некоторые сомнения… Он знал, что с рассветом, после третьей ночи, его поведут к пропасти, сбросят вниз. Он будет долго лететь. Как птица, сильная, независимая, беззаботная. Да, внизу камни, да, он расшибется о них с такой силой, что его кровью будут забрызганы соседние скалы. Но перед этим будет несколько секунд полета…

– Бежим, Уманга!

Но это была уже третья ночь. Что изменилось? Внешне ничего. Он просто на сутки больше просидел в глубокой яме с гладкими отвесными стенами, влажными, глинистыми. После третьей ночи его не поведут к пропасти. Он пойдет к ней сам. Он, Уманга, старший сын Великого Вождя, он, самый сильный, быстрый и ловкий среди молодых воинов, он, столько раз признававшийся своим племенем лучшим из лучших. В жертву надо принести именно его. Иначе их племя проиграет в этой войне с пришельцами. Иначе все племя ждет гибель, в лучшем случае – рабство. Нет, в худшем случае – рабство. В лучшем случае – гибель.

– Прости, Каюмба…

По той же лиане, брошенной Каюмбой, он спустился обратно в яму. Он ждал рассвета. Первые звуки наверху заставили его встрепенуться. Стражники? Настал его час? Его поведут туда, к скалам?

Нет. Это Каюмба спускалась к нему.

2

Он ел кукурузные лепешки, а Каюмба растерянно наблюдала за ним. Ей едва удавалось сдерживать себя. Ему, наверно, со стороны казалось, что она, дочь Атлантиды, не умеет плакать, теряться в сомнениях! Он хочет прослыть героем! А как же она?

– Нет, я неспособна на подвиги ни ради долга, ни ради славы, – она коснулась его волос. – Мое счастье здесь. Вот оно, на ладони. Мне просто хочется жить – тихо, мирно, спокойно. Я устала бояться. И не хочу больше ничего слышать о войне, смерти, камнемётах и варварских обычаях. Мне страшно. Защити меня!

Уманга лишь молча упрямо встряхнул головой. Он ничего не хотел слышать. Если бы его руки в этот момент не были заняты, он закрыл бы уши. Каюмба возмутилась:

– Не понимаю, почему тебя, сына вождя, приносят в жертву! Кто останется в живых, если вот так, бессмысленно, погибают лучшие из лучших? Трусы, слабаки? Ты – среди чужих, Уманга. Я – твой дом, твой кров, твоя обитель. Опомнись! Тебя предали! Тебя убивают! Не как героя, как жертву!

Она представила, что будет, если… Она останется одна. Все потеряет смысл. При свете луны его волосы отливали золотом лугов, напоминая поля, усеянные пшеницей. Запах кукурузы был таким домашним… Уманга был так близко. Ей хотелось встречать с ним каждое утро. Путать дни, глядя в его смелые веселые глаза. Стряпать лепешки, варить похлебку, стелить постель, пить каждый миг, ловить каждый взгляд, чувствовать каждый вздох. Он был так близко… и так далеко.

– Ты не то говоришь, не то… – отозвался юноша и посмотрел Каюмбе в глаза долгим проникновенным взглядом, умным и властным.

– Я люблю тебя!

– Не то…

– Бежим, Уманга! Бежим!

– Не то… Совсем не то!

Он сделал неловкое движение, словно хотел отмахнуться от чего-то лишнего:

– Я не просто cделаю шаг в пропасть, я совершу подвиг во имя тех, у кого есть шестое чувство, у кого выболела душа, у кого пересохло во рту от пустых слов и лживых обещаний. Во имя тех, кто хочет победить в этой войне! Меня ждет возрождение. Возрождение из пустоты, если я сделаю ЭТО! Какой мне свет в бегстве? Какая радость жить после этого?

Наступило долгое молчание. Она почувствовала, как погибает под тяжестью его взгляда, такого чужого и холодного. Потом произошло нечто невероятное. Из нее будто вытекли все надежды, вся радость, все ее детские трогательные мечты. Вытекли и впитались в глину этой сырой ямы. Ее руки ослабли. Каюмба сдалась:

– Что я могу еще для тебя сделать?

– Вот. Я знал, что ты поймешь меня. Верил. Утром ты уйдешь и обрубишь лиану, чтобы никому больше не пришло в голову спасать меня. И чтобы никто не подумал, будто я хотел сбежать. Я – не трус!

– Оставить тебя? Не могу!

– Можешь. Должна. И не только ради меня. Не только ради нас. В самом сердце Атлантиды есть потайной ход, туда ты уведешь племя в случае опасности.

– Почему я?

– Потому, что только ты будешь знать, как найти туда дорогу. Я знаю одну тайну, слушай…

…Они разговаривали долго. Слова сплетались, как ветви в густом лесу. Их было не расплести, не расхлестать, не развести руками. Обрывки фраз путались, цепляясь своими изгибами. Полночное эхо, вторившее юным атлантам, взмывало в небо, а потом падало желтыми листьями в темную ночь. И рождалась музыка, которая уносила их недетские мечты в мир полуяви, полусновидений.

3

Великий вождь Астродон негодовал. Как посмели жрецы выбрать в жертву его старшего сына? Он был вне себя от ярости. Звуки камнемётов, которые постоянно отгоняли пришельцев от стен крепости, только еще больше омрачали его мысли. Победоносные воинственные кличи атлантов, которые никогда не замолкали в Атлантиде, сменились визгом камней, воем пришельцев. Все это нервировало вождя.

Астродон замер на ступенях храма, ведущих к алтарю, и посмотрел наверх. Звездное небо над его седой головой было в эту ночь каким-то особенно глубоким, ясным, выпуклым, как линза. Оно словно хотело раскрыть тайну вселенского бытия.

«Мой сын Уманга никогда больше не увидит таких звезд. Как посмели жрецы так распорядиться его судьбой? Он – лучший из лучших! Ему следует жить, воевать, сражаться! Его дети должны дать миру правнуков, таких как он! Сильных, красивых, ловких!»

Астродон шел в храм, чтобы просить о милости Верховного жреца или хотя бы об отсрочке. К нему не могли не прислушаться. Слово Великого вождя имело весомую силу. Но для себя он решил, что пойдет до конца, воспользуется правом последнего вето, которое по законам Атлантиды исполняется безоговорочно в любом случае, и дается такое право один раз, когда вождь отказывается от своих полномочий…

«Пусть в жертву лучше принесут меня, Астродона. Уманга же займет мое место!»

4

Уманга наблюдал за тем, как его дева-охотница поглаживает перышки ручного соколенка, который безошибочно отыскал ее, прилетев сюда по первому зову. Ему хотелось, чтобы все было кончено побыстрее. Каюмба не плакала. Атланты взрослели рано. Если у последующих цивилизаций возраст девушки двенадцать лет был еще практически детским, у атлантов двенадцатилетняя считалась уже если не взрослой женщиной, то достаточно самостоятельной. А четырнадцатилетний охотник был – уже защитником, добытчиком и мог стать одним из вождей. Хотя для верховного вождя, пожалуй, рановато.

Рассвело. Хоть и оставалась в яме лиана, брошенная Каюмбой, они тихо ждали. Ночью из ямы звезды выглядели яркими, огромными. Ночью темнота не подавляла. Темнота в яме органично сливалась с темнотой южной ночи. Ночью темнота в яме не была чем-то самостоятельным, обладающим силой. Темнота в яме утром, темнота в яме днем тяготила, подавляла, господствовала.

Здесь трудно было просчитывать время. Вроде бы точка в его судьбе должна быть поставлена на рассвете, но вот уже давно наверху рассвело, а они все ждут…

Когда луч солнца коснулся его лица, он понял, что уже как минимум полдень. Только в полдень солнце, взошедшее в зенит, заглядывает так глубоко, до самого дна, что луч способен коснуться, напомнить о блистающем мире, оставшемся там, наверху. Наверное, они уснули в ожидании стражников. Явно уже за полдень.

Лиана продолжала висеть, но Уманга не смел подняться по ней. Если б он поднялся чисто из любопытства, он мог бы наткнуться на стражников в тот самый момент, когда они придут за ним. Стражники подумают, будто он пытался бежать. Он, Уманга, старший сын Великого Вождя, он, самый сильный, быстрый и ловкий среди молодых воинов, он, столько раз признававшийся своим племенем лучшим из лучших…

Этого не будет! Это не произойдет. Он останется здесь. И будет ждать.

Когда на небе вспыхнули первые звезды, сомнений не осталось: за ним не придут. Оба, и Каюмба, и Уманга, уже почти сутки не ели и не пили. Атланты могли не есть и не пить гораздо дольше, чем обитатели последующих цивилизаций. Цивилизаций, пришедших после их, атлантической. Но продолжать сидеть в яме стало бессмысленно: за ним не придут.

Каюмба выпустила сокола на разведку: нет ли опасности? И, прочитав «нет» по взмаху его крыльев, сказала:

– Я сейчас вернусь.

Взявшись за лиану, она выбралась наверх. Вскоре она вернулась. Она принесла кожаный мешок с водой и пару кукурузных лепешек. Мог это сделать и Уманга, но у них был диаметрально противоположный подход к жизни, мужской и женский: он мечтал красиво, героически погибнуть, она – просто жить.

5

Охотничий нож должен был с первого раза отсечь гибкий древесный хвост, но вместо этого стал непослушным. В какой-то момент Каюмбе показалось, что в предрассветной темноте она режет этим ножом свои руки. Боль разрывала ее изнутри, она не понимала, что делает:

– Прости, Уманга!

Она спешила: охранники, которых она накануне усыпила снотворными шариками, могли проснуться в любое время. Наверху Каюмба добавила им еще по шарику – пусть поспят.

Ее руки дрожали. Лиана изгибалась, крутилась, гнулась, но едва ли поддавалась острию. Одно неловкое движение – нож резко соскочил куда-то в сторону, поранив руку девушки. Что за нелепица! Она держала его лезвием к ладони! Кровь хлынула из раны ручьем. И тут… все то, что она так долго сдерживала в себе, вырвалось наружу. Она, рыдая, упала в траву. «Нет, я не скорблю по нему, нет!» Она подняла глаза к небу. «Я вернусь за ним. Успею. Уведу всех людей и вернусь. Добрых, злых, друзей и недругов. Всех. Никто не посмеет его тронуть!» Она знала, что он также смотрит в высокое небо, глядя на то, как серые облака равнодушно зевают на небосклоне.

Даже сейчас, когда он был в яме, а она высоко над ним, Каюмба чувствовала его близость, могла прочитать его мысли. «Если я не сделаю это, в лучшем случае он будет считать меня слабой, в худшем – предателем. Нет – в лучшем случае предателем…». Каюмба медленно поднялась и, оглядевшись, нашла нож. Ее пальцы сначала коснулись лезвия, определив острый край, и только потом, не спеша, обвили рукоятку. Потребовались все силы, все ее мужество, чтобы сделать этот летящий взмах ножом по лиане:

– Прости, Уманга!

Лиана взвизгнула, извиваясь и корчась, и упала длинной черной змеей в раскрытый рот ямы. Нехитрая добыча.

Каюмба сделала еще один взмах в другую сторону и разжала пальцы, откинув нож как можно дальше от себя:

– Прости…

И, словно падая на лету, помчалась прочь от этого места.

6

Похоже, ему дали четвертый день. Три дня ушли на то, чтобы окончательно убедиться в необходимости этой великой миссии, в великой цели ее.

Ему тоже нужно было время, чтобы прочувствовать уникальность, неповторимость своей судьбоносной роли. Да, в жертву должен быть принесен он, Уманга, и только он.

Четвертый день ему выпал на то, чтобы вдоволь насладиться своей великой миссией. В родном селении будет поставлено деревянное изваяние его, Уманги. Среди других деревянных богов. Невдалеке от Верховного Бога атлантов Астрагора. Его уподобят Евенору, нет, Посейдону, Зевсу!

Уманга будет принят. Он будет вхож. Ему, ставшему одним из богов или героев (в Атлантиде эти категории приравнивались друг к другу), будут подвластны судьбы грядущих поколений. Ему – герою-богу! Жертвы будут приносить ему! Каким же будет имя, которое ему дадут, как святому – Атлантис? Гадирон? Астроманга?

7

Ее нашли грязной, заплаканной, измазанной кровью. Каюмба не могла говорить. Сначала этому событию никто не придал значения. Много неясного происходило после того, как началась эта война. Атланты были в ужасе – посохи в руках железных воинов-пришельцев могли обратить в металл все живое, что встречалось им на пути. Воинствующие, смелые, лишенные страха атланты, мечтавшие покорить все земли срединного моря, испугались. В первый раз испугались чужеземцев. Кто-то считал, что черные воины – это просто люди, одетые в непробиваемые доспехи, кто-то принимал их за инопланетян, прилетевших с другой планеты. Так или иначе, их оружие обладало невиданной силой. Самые смелые, отважные воины-атланты, вставшие на защиту племени, уже ржавели в разных уголках Атлантиды. Они напоминали своим видом о том, что скоро, очень скоро все живое станет мертвым. Без кровопролитий, без сопротивления, без стонов.

Каюмбу нашли полностью обессиленной. Она не могла ответить ни на один вопрос. Этому никто не придал значения. Из-под спутавшихся волос потерянный взгляд Каюмбы казался отсутствующим, лишенным воли. Ее лицо было бледным, может быть, потому, что она потеряла много крови – на правой ладони у нее была глубокая рана, которую она прятала, зажимая в кулак. Ее отнесли домой.

Бабушка Маганда, причитая и охая, отмыла Каюмбу от грязи и крови… Потом сразу стала готовить редкое целебное снадобье, замешанное на амброзии, чудодейственном морском цветке и диковинных травах. Мудрая Маганда не только знала рецепты, которые могли вернуть слабым утраченные силы, не только заговаривала раны воинам, но и могла подарить вечную жизнь. О последнем нельзя было просить и кому-то рассказывать, но знали об этом почти все атланты.

Она отмыла ее от грязи и крови… Сначала этому никто не придал значения. Зато потом…