Текст книги "Золотой дождик"

Автор книги: Аликпер Тапочкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

От этой ругани я напрягся, но потом второй вагон дерьма прошёл как по маслу. Впереди была целая жизнь. Для туалета покупали дешёвое мыло. На этикетке красовалась пчела и уродский цветок. Я привык, что какое-то уёбище вечно наливает воду в бутылку, когда мыла остаётся на дне. Он это делает, чтобы последняя порция не пропала, потому что остатки скапливаются на дне и не поднимаются по дозатору. Вот интересно, где-нибудь в Европе, где-нибудь в ПАРЫ-ЫЖЭ тоже такие умные? Не уверен, вряд ли кто-то хочет пшикать эту холодную, мутную дрянь себе на ладошки, особенно если хочет их помыть. Вот бутылка и стоит уже неделю, никто ею не пользуется. Обычно её выкидывали, когда кто-то без нормального мыла уже не выдерживал. Почему мы не выбрасывали сразу, я не знаю, наверное, тот, кто это сделал пусть и убирает, но он не собирался это делать, как и пользоваться холодной мыльной водой. Я отвинтил дозатор, вылил воду. Несколько капель попали на майку и прошлись по руке. Мерзость! Первый и последний раз я подтёр кому-то задницу и вышел в пустой коридор. В самом конце одна из дверей была приоткрыта, из неё пробивался дневной свет. Там стоял именно тот парень, который только что напевал в туалете. Видимо ему хотелось узнать кто именно на него наорал, чтобы лучше передать эту историю. Он увидел меня и дверь закрылась. Осталось немного.

Последнее, чего хотелось перед уходом – это попрощаться с коротышкой-подругой и сдать пропускную карточку. Только я хотел приложить карточку к двери, как та сама открылась. Наверное, меня ждали. Она хорошая девочка и ненавидела это место также, как и я. Клялась, что тоже свалит от сюда в сентябре, может чуть позже, чтобы не потерять полагающиеся ей премии. Но она никуда не денется и останется здесь на долгие годы, останется здесь навсегда. Она очень низенькая, и уже сгорбилась. Когда обняла на прощание, никак не хотела отпускать. Я предпринял попытку освободиться, но она всё ещё крепко держала меня. Это было уже неприлично долго. Из кабинета в кабинет прошлась одна, она и не пыталась скрыть, что пялится. Бляяя, вот в этом и проблема, я знал всё, всё, что будет происходить дальше, я знал, что будет через 4 минуты, я знал, что будет через час, что будет без пятнадцати шесть, я даже знал, что будет со мной через 20 лет. Не было ни одной ситуации, способной застать меня врасплох. НИ ОДНОЙ. Через доли секунды я уже понимал, что нужно делать, и мой мозг при этом напрягался на процентов пять, от тех пяти, которые вообще способны работать в этой коробке из костей. Мне и не нужно было столько кислорода, столько еды, столько счастья, столько интернета.

– Ну всё-всё. Ты помнишь?

– Что? – спросила она отойдя.

– Сентябрь, или максимум январь. Ты обещала, – я оттопырил мизинчик.

– Постараюсь.

– Может пообещаешь уже?

– Отстань, – она ухватила мой палец, – обещаю постараться.

Кабинет «административщиков» был недалеко, так что когда я заходил, она всё ещё смотрела мне вслед.

– Ну, всё, – сказал я им, – карточку сдаю и рыбку отсюда.

Они посмотрели.

– Какую рыбку? Что за рыбка?

– Карточку сдам и СИБАСА отсюда, на все четыре стороны, – улыбнулся я.

– А-а-а-а, СИБАТСЯ – значит. Это хорошо, что ты юморишь, так и в комики заделаешься. Кстати, куда ты?

– У меня, кстати, друзья комики, на открытых микрофонах выступают. А я в рекламу наверно.

– М-м.

У того, что сидел поближе было две чашки. Та, что пустая, с позолоченным ободком по горлышку, годов 80-тых, внутри обдата толстенным чайным налётом. Лишь пошкрябанности ложкой мешали её беспросветной тьме. Про такие чашки говорят, что чайного пакетика им и не надо, просто заливаешь кипяток, и со стенок заварка сама наберётся. Такого добра здесь навалом.

Я поднял карточку.

– Кому?

– На край стола положи.

– Подписывать надо чё-то, нет?

– Нет. А она у тебя как новая.

– Недавно взял.

– Мог и не брать уже, ха-ха, ну давай.

Я попрощался и вышел. Когда закрылась дверь, я понял, что карточка нужна, чтобы пройти через турникет, но просить их кислые ёбла поднять жопы было невыносимо, особенно терпеть ту доли секунду, когда он будет искать вариант, чтобы не подниматься. Приблизившись к турникету, я решил в последний раз просмотреть наш Федеральный закон, он весь в зеркальной позолоте. Как и раньше я ни хрена не понял – большее, что меня интересовало – это моё отражение между букв. Холл делил турникет – такой хромированный заборчик из двух горизонтальных хреновин. Я ловко пропихнулся между ними и вызвал лифт. На серверах я здесь числился ещё с утра, поэтому формально, не выйдя по карте, останусь протирать здесь штаны до следующего обновления системы.

Спустился по лестнице и прошёл последний турникет. Там светит Солнце. Когда я выходил, я толкнул дверь, и солнечный свет обдал все мои чресла и эти драные, блестяще, ебучие туфли, которые мне больше никогда не придётся натягивать на ноги. Нахуй туфли, галстуки, пиджаки! Тот парень, что умер в автобусе на Аляске со мной бы согласился. Мимо по улице проковыляла трёхногая дворняга.

Дорога была свободной, естественно. Когда позвонила мама, я как раз проезжал то место, где в 90-тых мужик тормознул набитую взрывчаткой машину и базарил с военным репортёром.

– Привет мам.

– Где ты?

– В центре, где инженер на жигулёнке с бомбой…

– Заедь ко мне.

– Но я сейчас…

Она положила трубку. Переулки ждали меня. Через спуск было добраться проще, и я завернул на него. Света здесь маловато, потому что постройки высокие, но реку всё равно было видно. Машины не ехали, зато по сторонам были припаркованы битком. Так продолжалось метров 50, пока я не увидел двух девушек. Они катили на самокатах прямо посередине. Они виляли зигзагами и не торопились сворачивать, а я не торопился их догонять. Сзади никого не было, так что это было допустимо. Они виляли туда-сюда, у одной были бежевые штаны. Это было самое начало, когда самокаты стали «иметь» велосипеды во все дыхательные и питательные. Мои друзья в велопрокате это знали, но закупаться вдогонку к ассортименту ещё и десятком самокатов себе позволить не могли. Но всё-таки это было естественно, что всё сойдёт к девчонкам на самокатах с моторчиком, все мы их видели.

Когда выруливал задом к калитке, я увидел у вторых ворот новый Nissan моего дядьки. Лай нашего шпица уже тут. Я нажал на домофон и открыл калитку своим ключом. Тут же была моя сестрица, она якобы что-то делала на улице, но на самом деле просто скрывалась от эпицентра проблем. Хорошо седая, хоть и скрывает это, всего на 6 лет старше меня.

– Оставь надежду всяк сюда входящий – улыбнулась она.

– Дом, милый дом.

Мы обнялись, но она знала, что я знаю, что именно она растрезвонила о моём увольнении. Она всегда хотела быть любимицей. Обычно мамина собака начинает кружиться и писаться от счастья, но в этот раз она просекла, что дело неладно, и просто топала лапами и что есть мочи улыбалась.

– Ути моя мохнатушка, клясавица, как я по тебе соскучился, а ня-ня-ня-красавица, а-ня-ня-ня-красавица.

Ей стало повеселее, и мне тоже.

Мама встретила меня у входа. Она любит всю эту театральную херню, и выпятила нижнюю челюсть, что лишало её привычной красоты где-то на процентов 40.

– Пойдём, – больше она ничего не сказала.

Зал, стол, два дивана, два кресла, шкаф со стеклом. Три огромные фотографии висят на стене, со свадеб брата, сестры и меня. Мама и папа есть на всех. Мама такая же как на фотографиях – красивая, если, конечно, не считать эту проклятую выпяченную челюсть, а вот отца уже нет. Вместо него здесь торчал мой дядя. Мы сели. Молчали секунды три. Собака в комнату не зашла.

– Не хватает, – заплакала мама, – не хватает мне сил. Хь-хь отец справлялся, а…а я не могу. Не могу! Хь-хь. Мальчик, мой мальчик, талантливый, способный мальчик. Куда…когда был тот момент, когда ты стал катиться вниз? Я не заметила его. Не заметила…

Дядька смотрел в пол, будто на похоронах, а она продолжала.

– Что мне говорить…м-м? Ч-Т-О ТЫ предложишь мне говорить остальным? У меня все спрашивают: «Что произошло?», «Что там с Данилой?», «нужна-ли помощь?». А я не знаю, как отвечать, я сама не знаю что с Данилой!

– Мам да просто…

– Замолчи-замолчи! Замолчи я сказала!

– Прости-прости, я думал ты спрашиваешь.

На самом деле у неё никто ничего не спрашивал, они узнали об этом только сегодня, легко догадаться от кого.

– Когда ты уволился?

– Я, неделю назад.

– Господи! И ты молчал! А Маша что?

– Ничего.

Маша не знала.

Сперва я молчал и терпел, потом мы стали ругаться и в конце концов всё перевернулось вверх дном.

– Не ори на мать! – рычал мой дядька

Я городил своё, словно его и не слышу, но я всё слышал.

– Не справился! Не справился!..

– Да там и курица безногая справится, и безголовая.

Он крикнул что-то типа: «Вот ты и справлялся!».

– Подумай о своей семье, подумай о Маше! Ты вообще думал о ней, или ты только о себе это делать умеешь! Что ты будешь делать, если она уйдёт?! Что?! Скажи!

Моя семья – это и есть Маша, поэтому семьи практически и нет.

– Ей что, на панель идти, чтобы тебя прокормить?

Тут бы стоило взбунтоваться, но мне стало смешно, потому что Маша в своей страховой зарабатывала слишком неплохо, чтобы даже подумать взять немытый хер незнакомого мужика.

– Зачем было учиться, зачем!?

– Я не знаю! НЕ ЗНАЮ!

– Хорошо…хорошо, – сказал дядька, – бес попутал, начальник не угодил, короче что-то не устраивало, подставить хотели…плевать! Хорошо. Вот что. Утром я набрал Аркадию Семёновичу…

– Господи, вы что, серьёзно?

– Подожди. Он начальник «Майора». Понял, да?

– Да, я знаю.

– Лучшее охранное агентство в области! – вмешалась мама.

– Так вот он готов взять тебя помощником. Первое время будешь на подхвате, а потом втянешься. И зарплата там неплохая.

– «Первое время» – это сколько? – спросил я.

Лицо дядьки вытянулось и стало цвета дупла гниющего дерева, дупла какой-нибудь портовой шлюхи, хотя здесь ещё темновато было, и я быстро сказал.

– Хотя нет, я наверно сразу откажусь.

Что тут началось, казалось, они как медузы на Солнце растворятся в своём крике.

«Да ты просто щенок!», «Только попробуй попросить денег!». У них не хватало сил высказать, что они думали. Дядя нёс какую-то пургу – я пытался ответить – он не давал мне сказать и половины – я отвечал громче – мать орала, чтобы щенок не повышал голос.

В конце я сказал, что ненавижу госслужбу, весь этот уклад. Я предложил им посмотреть на сестру и брата, и куда это их завело.

– …Мы всегда боялись вас обидеть!

– А-а-а, теперь мы виноваты!

– Ладно, всё, – я поднялся.

– Подумай о Маше, – сказала мама в слезах, – если не хочешь о матери, о мёртвом отце, подумай хотя бы о ней. Она ради тебя настолько пошла, НАСТОЛЬКОЕ, … ты обязан ей за то здоровье, что она потеряла. Ты ей обязан! И сегодня, она продолжает быть с тобой не смотря на всё твоё самолюбование. Что ты будешь без неё? А ты, а ты…

Я вышел из зала с фотографиями. Под лестницей идеально умещалась клетка шпица и там собака дрожала в самом углу, смотрела на меня круглыми чёрными глазами. Вот такое вот дерьмо, милашка. Наверно, она видит мир даже более реально чем мы, наверно, молниеносную, несуразную мысль, что проносится у неё в башке можно было бы выразить просто:

«им повезло уродиться богами, кормильцами, обладателями ЧЕГО-ТО ЧЕГО-ТО, еды, а они…непонятно. Мне бы той вкуснятины, что вчера сбросили вниз и клянусь, больше ничего, клянусь, больше ничего! Пусть только все проблемы унесутся мимо, туда, куда летит ветер над колосьями пшеницы».

«Малышка заткнись. Ты обжираешься так, что мы тебя по врачам постоянно таскаем. Жрёшь как свинья».

«Мне страшно».

Сестры на улице видно не было, наверно, она пыталась разобраться с собой, стоила-ли её манипуляция свеч, может ей было стыдно, но уверен, она найдёт из этого выход. Когда садился в машину, не было и намёка на Солнце, но всё равно было тепло, прохладный ветерок, словно включил и печку, и кондиционер одновременно. Я поехал к друзьям.

Двор, в котором они сделали прокат велосипедов, охрененно грелся внешней стороной стен многоэтажного дома. Никитос раньше жил здесь и сидел с великами обычно по выходным и вечерам, чинил их, когда было нужно. Макс был по будням и в основном бездельничал, писал монологи, всякие мелкие сценарии и скетчи. При входе во двор куча расклеенных фланёров, был один новый, и по центру написано: «Жильё на море БЕЗ ПОСРЕДНИКОВ». В тенёчке, в самом углу двора, Никитос бездвижно косился под грязным шезлонгом. Я спросил, чем он занят. Он поднял на меня небритое лицо и сказал, что это путеводитель, но Южной Африке.

– Не знаю, откуда он у нас взялся. Очень интересно откуда. Листаю вот.

– Я помню эту книгу, она всегда там стояла.

Когда его отец был дееспособен, он каким-то страннючим, непонятным образом выкупил часть двора, которая располагалась прям впритык к их квартире, что на первом этаже, зацементировал и выложил периметр дорожкой в пару кирпичей. Здесь-то и стояли все велики. Макс с какой-то помойки притарабанил кресло и диван. Можно было подумать, что бомжи устроили себе тут курорт, особенно вводил в заблуждение этот ебучий шезлонг. Но кроме них, матери Никитоса и её ухажеров, тут никто не тусовался последние лет 6. Через решётку он провел кофемашину и угощал чашечкой тех клиентов, что брали велосипеды надолго, или часто, или просто ему нравились. Он медленный малый.

При входе во двор было некое подобие гаража, только совсем маленькое – хватало на матрас и кучу хлама. Одна из створок всегда была приоткрыта. Жила там Роза-пингвин – бомжиха со здоровенными сиськами. Клянусь, её правда звали Роза, по крайне мере с незапамятных времён она говорила, что её так зовут. Я здоровался с ней уже лет 20, но она до сих пор не знала меня в лицо и как меня зовут, пара из её многочисленных кошек мяукала мне в ответ, а сама Роза осыпала их отвратительными оскорблениями, но как-то с любовью, она просто говорила.

Гардина зашевелилась, и мне помахала мама Никиты.

– Здрасьте, тёть Лиз!

Роза выбралась из своего гаража и стала рассыпать какую-то дрянь по пластиковым лоткам.

– Ты что, от родителей? – спросил Никита.

– Да. А что так заметно?

– Кофе будешь?

– Давай.

– И мне сделай.

– Ах ты шлюха.

– … Х…й лютой собаки! – заорала Роза и продолжила ходить по латкам.

Я взял его чашку и одну пластиковую для себя.

Весна наилучшее время для аренды великов. Никита завыл, что на починку уходит слишком много денег и его уже затрахало подписывать арендные листки. Это те листки, которых они распечатали целую кипу, куда вписывали данные велика и номер паспорта, который они брали в залог, что, на сколько мне известно, было незаконно.

– Знаешь, что я сделал? – он достал папку, – короче расставил даты без конкретного числа и несколько самых популярных номеров. Упорядочил всё, чтобы быстрее вписывать. Понял? Например, этот месяц я разложил сюда, а вот велики. Осталось только паспорт, и число, и время.

– А ты так не запутаешься?

– «А ПЫ НЕ ЗАПУПАБЭБЭ…?» – передразнил он меня, – нет конечно.

Я дал ему кофе и плюхнулся на диван. Здесь правда было жарко. Появились две девушки, они хихикали и просили скидку, за то, что такие красивые. Он отписал им велики. Потом они укатили, и мы продолжили разговаривать.

– Макс выступает где-нибудь?

– Завтра, с «таким-то».

– Кстати, ты видел новый концерт «такого-то»? Я кайфанул. Пипец он талантливый.

– Не видел, но он охрененно талантливый уёбок, может даже самый талантливый.

Он так и пошатывал ногами туда-сюда.

– Иди сюда. Иди сюда! Слезай оттуда мразота! – крикнула Роза. Но рыжая кошка с хвостом, и глазом не повела, так и продолжила оглядываться сидя на крыше. Роза посмотрела в нашу сторону и поковыляла в свою каморку.

– Я тебя поздравляю. А то как-то и не сказал сразу, за увольнение.

– Спасибо.

На улицу вышла тёть Лиза. Несмотря на то, что она с юга, она и каплей крови не разбавила светловолосого сына. Тот ошивался как приёмыш. Одной рукой она держала сигарету, пачку сигарет и зажигалку одновременно.

– Даня-Даня, какой ты!

– Здравствуйте.

– Вот это мужик, есть за что ухватиться! А? Только этому талдычила: худющие парни красавицам даром не сдались. Парень должен уметь защитить, понимаешь, а не языком плести, прости Господи! Как Ирка тебя подобрала, ума не приложу! Сказала ему: «Вон посмотри на Даню. 9 лет ведь. 9 лет ведь, а»! У вас первого марта праздник, или в апреле?

– В июне.

– Ну ничего, тут немного осталось и будет юбилей. Это ваш самый главный юбилей, запомни, важнее всех всяких там дней рождений и праздников. Я знаю, о чём говорю. Это, действительно, важно! Вот это – важно. Каждый раз как тебя вижу удивляюсь, какой ты вымахал. А так, всё время как думаю о тебе, так маленький мальчик, маленький мальчик. Как вы все к нам приходили, игрались в свои гонки.

– И не говорите, тёть Лиз.

– Вот с другими не так. Арби с Димочкой вчера заглядывали. Арби ещё ладно, он такой и остался…

– Ага такой же жирный. Жиранкул – Никита дал ему кличку, объединив «жирный» и «тарантул». Одно из лучших его творений.

– А Диму я и не видела почти мальчишкой, так только. Там же работаешь?

– Э-э нет, ну я ушёл оттуда. Может в охранное пойду, юристом. Ещё не решил.

– Главное без работы не сиди. Но ты хотя бы по специальности. В отличие от этого. Здоровенный лоб, диплом. Знаешь, сколько я и отец угрохали в его диплом. Господи! Сколько денег, сил, сколько…Нет. Нет и всё. Здоровенный, четвёртый десяток.

Мы немного поговорили, повспоминали школьные годы, всякие неурядицы там.

– А помните, как Арби по горке поехал и воткнулся головой в лёд. Я думал он себе череп пробил. Ха-ха!

– Смешно ему! У меня чуть сердце не остановилось, – сказала она, – голова в крови. Думаю, всё, умер мальчик, или дебилом будет. Так он красивенький такой был, кругленький.

– Жиранкул, – сказал Никита.

– Так он, ха-ха, доехал до самого конца и внизу, прям как в кино, вот честное слово, такой – вжух! – я показал, как это было. – Как на сёрфинге, поняли, ноги вверх – башка вниз. Ха-ха.

– Как же он плакал, – сказала тёть Лиза – «Только маме не говорите, маме не говорите!». Я ему: «ЗАМОЛЧИ!», – а он ни в какую! Я начинаю кричать: «Они всё равно узнают!», – а он как заорёт: «НЕЕЕТ!» – куртка в крови. Никит, помнишь?

– Помню.

Во двор вышел сосед. Они с Никитой перевернули один из велосипедов и стали над ним колдовать. Тёть Лиза не умолкала и оттеснила меня к самому креслу.

– Как у вас вообще дома?

– Да так, знаете, как у всех. Непросто бывает.

– Ты ж смотри, береги её. Она у тебя красавица. Ой… помню и у нас с папой Никиты и фарфоровая, и каких там только не было свадеб. Как это было давно. Знаешь, самое главное – это разговаривать и прощать друг друга. Это – самое главное… и уступать, и поддерживать, если сил хватит. Вот мы с папой Никиты всегда поддерживали друг друга, так что запомни: ПОДДЕРЖИВАТЬ, ПРОЩАТЬ И УВАЖАТЬ.

– Это да.

– Если будешь прощать и иногда уступать – любые трудности одолеете.

– Согласен.

– Любые.

Из своего захолустья появилась Роза и, словно тигровая акула на карибском мелководье, плавно начала движение в сторону моего друга и его сломанного велосипеда. Тёть Лиза была близко.

– Мы с папой Никиты 20 лет находили общий язык, 20 лет.

– Да, притирка – это очень важно, очень. Мы притирались года три. Это было непросто.

– Ну вот, а мы 20 лет. От первого, самого первого дня, до самого последнего. Ссорились, и тарелки били, и кидались чем попало, но всё равно находили общий язык, в отличие от этого, – она кивнула в сторону велика, – с этим невозможно. Ему бы только шляться да бухать и, прости пожалуйста, ХЕР пинать. Но ты-то уже взрослый, так что уже можно так, хи-хи. Понял? Кстати, скажи ему, чтобы возвращался в порт, а я не могу больше.

У Никиты было образование, что-то связанное с кораблями. Отец ушёл от его матери, и потом его схватил инсульт.

Каким-то незаметным образом, по сантиметру, она приближалась ко мне всё ближе. Я почти упёрся в стену. В то время Роза-пингвин уже взгромоздилась над моим другом и стояла настолько близко, что стоило ему подняться, он бы обязательно долбанулся об её сиськи.

– С ним вот не поспоришь, – продолжала тёть Лиза про отца Никиты, – слово не то скажешь, возьмёт, и уйдет. И так на дня три. Представляешь? А мне сидеть, ждать, когда он вернётся или НЕ вернётся. Придёт, помню, я ему – «где ты был?», а он – «Не твоё дело».

– Ваше поколение потерпеливее, – сказал я и сделал последний возможный шаг назад, – покрепче в отношениях. Ваш, та и не только ваш пример учит держаться вместе несмотря ни на что. Это достойно, да, трудности, но…но 20 лет – это фантастика. У нас так не выходит. Мы как-то слабо меняемся. Типа индивидуалисты, понимаете? Интернет проклятый!

– Зачем ты так? У молодёжи свои особенности, и они необязательно прям такие уж ужасные…

– Да какая я молодёжь!

Её очки уже были на расстоянии ладони от меня.

– Молодёжь, молодёжь. То, что ты называешь слабостью, я считаю чувственностью, а несерьёзность, это ни что иное, как отсутствие комплексов. Вы просто неопытны, боитесь отступить назад, перезагрузится. А ведь это очень важно, очень, понимаешь? Зайти с другой стороны. Вы должны перенимать опыт, понимаешь, нам-то у вас мало чему можно научиться, а вы должны идти вперёд, да и на нас смотреть…научиться чему-нибудь…

Никита нас увидел и, вставая, проехался по вонючей майке Розы. Перепугавшись, он невольно сделал шаг и ударился о стоячий велосипед. Роза не сдвинулась с места, легонько колыхались лишь её здоровенные сиськи. Морщась от боли, он крикнул:

– Даня, иди сюда, помоги мне. Всё, – сказал он соседу. – Макс сегодня придёт и всё доделаем, хватит нам.

– Ладно, спасибо Вам за поддержку, – сказал я и протиснулся на свободу, тоже тиранувшись об её сиськи.

Никита подвинул велосипед в мою сторону.

– Никит, – тихо сказала Роза.

Он не обращал на неё внимания.

– Держи тут, понял? Зажми только чтоб не шатался.

– Хорошо.

– Никит.

Тёть Лиза докурила и ушла, а Роза сделала вид, будто и не обращалась ни к кому, навернула круг, и снова вернулась к нам. Никита рассказал, что готовится новое шоу и в состав войдут наши знакомые. Для того и приходили Арби с Димоном.

– Они хотят взять Макса.

– Здорово.

– Никит.

– Через месяца три-четыре будет первый пробный эфир. Вся суть в том, что одновременно с шоу парни, что мутят это, создают компанию, типо лейбла что ли. Сечёшь о чём я?

– Мало этих лейблов? От них только хуже.

– Хочешь, они тебя возьмут?

– Думаю, если я сам попрошу, они тоже не откажут.

– Никит.

Он повернул голову в её сторону.

– Что?

Роза помолчала секунд 5, за это время я успел разглядеть её лицо и волосатые ноги в резиновых шлёпанцах.

– Кофе… сделай мне, – она подняла маленькую железную кружку.

– Сейчас я занят, – и повернулся ко мне.

Она стояла ещё какое-то время, растерянная и грустная.

Мы перевернули велик, поставили его на место и снова уселись.

– Макс пообещал, что сядет к ним, – он имел в виду пацанов и их новый проект, которые они создавали почти каждый месяц.

– Ну молодец. А ты не думаешь попроситься? – спросил я.

– Пока нет. Мне, кстати, не понравилась идея.

– А сколько Макс будет получать?

– Не знаю, это уже у него надо, – засмеялся Никита. – Он сперва отказался, потом сказал, что если ему будет скучно, то будет просто сидеть и молчать, а они такие: «хорошо, сиди и молчи».

Я тоже засмеялся.

– Хорошо, что они знают эту ленивую скотину, а то так будет молчать, продюсеры спросят, что за еблан?

Он рассказал, что шоу юмористическое. Гость рассказывает историю, а ведущие не дают ему этого сделать, оскорбляют, и т. д. Что-то такое. Короче импровизация и «прожарка» в одном флаконе.

– Звучит как говно.

– Вот и я так думаю. Но хорошо, что всё-таки пригласили. Это приятно.

В арке начался шум: кто-то смеялся, бил по стенам. Вышло пять бородатых парней. Они стали осматривать велосипеды и шатать их. Никита подошёл и рассказал, что нужны будут паспорта и росписи как в них. Они были в недоумении, но вроде как согласились.

– У меня нет паспорта, – сказал один.

– Тогда в залог что-то оставить. Телефон…Эй! Не снимай с тормоза. Сперва расписки, а потом катайтесь сколько надо.

Тот вроде как уже закинул ногу, но потом скинул, но зелёную мериду на тормоз не поставил. Пока Никитос заполнял свои листки и клал их в файлы с паспортами, я не понимал, о чём они базарят между собой. Тот, что без паспорта, нехотя достал телефон.

– На, – он сунул трубу моему другу, – смотри не поцарапай.

– Чехол сними.

– Что?

– Чехол сними.

Никита был недоволен всей этой ситуацией с залогом.

– iPhone…, – Никита разглядывал крышку, – Не доверяю я этим iPhone’ам. А что-нибудь ещё есть?

Остальные засмеялись, но парню было не до шуток.

– Ты думаешь это подделка?

Никита сопел и осматривал телефон с неприкрытым подозрением.

– Посмотри, пожалуйста, – сказал от мне.

– Новый? – спросил я.

Он не ответил.

– Вроде настоящий, – быстро сказал я.

– Да настоящий он!

Он выхватил его так, что я даже перепугался и стал что-то тыкать в него перед Никитосом. Для таких случаев у него была другая папка с листочками, и он печально потянулся к ней. Они укатили. Тень уже хорошенько накрыла двор, и только верхние этажи обдавались вечерним светом.

– Тебе приключений не хватает? Ты же видел, как он с ним расставался.

– Нормально! Какая мне разница. Я сдаю велики. Тем более они хорошие взяли. Ты же знаешь, что у нас украли один. Ещё часов 15, чтобы только возместить его.

– Но разве не было видно, что он не лжёт?

– Мне не было.

– Да ты дерзкий, дружище.

– Мошенники – замечательные актёры, дружище. Сечёшь, о чём я?

Потом я поехал домой.

В этом дворе никогда не поставить машину. У подъезда воткнули несколько парковочных барьеров, знаете, такие непробивные, скрученные хуйни, вот они их и ставили. Как-то в курилке я поделился с бывшим ментом, здоровый такой парень.

– Я бы взял болгарку и спилил всё к едрениматери, – сказал он.

– Что, так бы и спилил?

– Уж не сомневайся. Тут надо жёстко, а то они на шею сядут и несколько барьеров покажутся цветочками.

– А ты уже сталкивался с таким раньше, ну делал такое?

– Ты чё? Я же в частном доме живу.

Ни один из жильцов нашего вытянутого асфальтного двора ничего не мог с этим сделать, а то, что делали, было, мягко говоря, каким-то идиотством. Один взял молот и ударил несколько раз по барьеру – тот погнулся и зажал в себе замок, теперь его нельзя было открыть. Владелец барьера стал ставить машину просто рядом, ещё одну ставили с другой стороны. Другой у меня на глазах выкрутил аккумуляторным гайковёртом четыре длиннющие штыря из асфальта и с лицом греческого бога оставил их на месте. Вечером хозяин присел и, использовав свою правую руку, вставил штыри обратно в большие, раздроченные дырки. Этих ребят все презирали, все ненавидели, да и они, признаюсь честно, не особо искали соседского компанейства, тут никто его особо не искал, но тем не менее никто ничего и не делал…ну как не делал…кто делал, просыпался с пробитой шиной. Муниципальные службы, приехавшие раз или два за те 9 лет, что я женат, сняли только те барьеры, на которых не стояли тачки, то есть поднятые, а на остальные они забили.

Один раз мы приехали вымотанные и злые.

– Даю слово – если из-за этих пидаров не будет места, я измажу тот, что под нами дерьмом. Честное слово.

Маша двинулась и сказала, чтобы я не переживал и забыл про это, что нам бы нужно поесть, приготовить на завтра обеды и хорошенько отдохнуть.

– Нет. Сколько вообще можно?

Так и произошло. Авто не то, что было некуда поставить, проехать было невозможно, а три фиксы у нашего подъезда, так и стояли одна за другой.

– Ну, всё, – сказал я, – значит сделаю.

– Да ладно, родной, брось.

– Нет, не ладно. Нет не ладно!

Маша, уставшая и вымотанная направилась в квартиру, а я остался сидеть, чтобы дождаться, пока кто-нибудь уедет. Можно было стать между фиксами, но я, как и все остальные, знал, что просто не вытяну последующую нервотрёпку. Мне просто хотелось домой, к жене. Не хотелось караулить на балконе, мотать себе нервы. Зачем? Я не хочу этой тупой, маленькой, ничего незначащей войны, их вокруг и так завались. Не хочу звать эвакуатор, не хочу заполнять бумаги, не хочу их читать. Я торчал в машине полчаса, пока ржавый жигулёнок не стал сдавать в самом конце двора.

500 уставших, недовольных человек ненавидели, презирали маленькую кучку обозлённых эгоистов, но изо дня в день ничего не делали. Изо дня в день – изо дня в день. Единственным утешением того, что мы трусы, время от времени служила мысль, что мы, всё-таки, прикладываем какие-то усилия и не становимся такими же как они.

На балконах каменело несколько бабулек и пару других человек. Я приложил магнитик к домофону и тот быстро закликал.

кля-кля-кля-кля-кля-кля-кля

При входе справа висела доска объявлений. Никогда её не смотрел, а сейчас посмотрел. Потом посмотрел на стену. Потрёпанная такая, вся в осколках. Сейчас наверняка будет скандал – мама стопудово рассказала Маше, что я уволился. Протопал на третий, стукнул три раза и открыл дверь. Свет в коридоре. Последние месяцы мы перестали заботиться об экономии электроэнергии. Это всегда плохой знак, как и затяжной беспорядок.

– Это Данила.

Дуся, наша кошка, валялась на своей подушке и пялилась на меня, а ещё у нас был кролик. На кухне я взял минералку и вытянул её почти залпом. Маша сидела на диване в халате с мокрой головой. По телеку шла какая-то дребедень с пидором с мелированными волосами, что бы это не значило.

– Ела?

Она не ответила. Я закрыл окно в комнате. Она была похожа на мертвеца.

Целую неделю мне не хватало духа признаться, что я уволился. Я отвозил её на работу и катил к Максу с Никитосом или в компьютерный центр, там всегда, когда берёшь утренний пакет на экране выскакивает фраза: «Утро добрым бывает». Но сегодня моя мать наверняка позвонила и в свойственной ей манере поддержала любимую невестку, поскольку той достался её безалаберный отпрыск. Она ей всё рассказала. Я знал, что это будет последней каплей. Мостик, который Маша выстраивала по крупице целые 9 лет оказался безвозвратно разрушен. Слово за слово и мы стали так ругаться, чтобы окончательно вытрясти все остатки застоявшейся ненависти на дне наших сосудов. Я уже устал её упрекать и на середине не выдержал и сказал.

– Хочешь, я уйду или к родителям тебя отвезу?

Она оторвалась от телевизора и посмотрела на меня взглядом, который не сулил ничего хорошего. Нижняя губа задрожала, а пульт захрустел в руках. Она вскочила с дивана и, бросившись в комнату, начала что-то там крушить. Было слышен стук хрупких предметов, звуки одежды. Так продолжалось минуту. Потом всё затихло. Когда я зашёл она сидела на кровати обхватив лицо руками. Её лодыжки с силой давили друг на друга, будто она хотела себя погладить, что-то почувствовать. Я стал говорить что-то типа: «давай передохнём», «сколько мы будем мучать друг друга?». В такие моменты забываешь мысль Довлатова: что-то там бла-бла-бла, пытаешься поговорить с женщиной, что-то объяснить, не понимая, что ей просто противен сам звук твоего голоса. Но мне тоже противен звук её голоса, звуки, что она тут громила, звуки её всхлипов. Она дрожала, и я вышел из комнаты. Дуси не было видно, в такие моменты она всегда сбегает в какой-нибудь угол.