Текст книги "Сиреневая книга, или Предиктивные мемуары"

Автор книги: Alex PRO

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Глава 5. Мама

– Мам! Зачем ты так с ним? Конечно, слышал! Он же не вечный, ты понимаешь – он же не всегда будет рядом. По статистике мы, мужики, до пенсии не доживаем. Пару лет. Я не каркаю, мам. В газете было написано… какой-то. Представляешь, несколько десятков лет жить одной? Мы вроде и рядом, а все равно сами по себе… У нас же с Лёнькой свои семьи будут. Пожалей ты батю, он ведь все для нас… Я сегодня не пойду никуда вечером, мне никуда не надо, не хочу, слышишь? Ты попроси его остаться, потом съездит, ведь на самом-то деле не к спеху, да? Посидим, поговорим, а?

Ты вообще не обращай внимания на меня, я тут просто… начитался всякого и задумываться начал, о чем раньше и не подозревал…

Хороший кофе. Слабый, но хороший. Так я и не понял, как ты его варишь, все не то получалось. Ой-ё-ёй, чего-то я… похоже в глаз что-то попало, пойду, промою.

Глава 6. Брат

– Лёня, проснись, сегодня, какое число?

– О-о-о! Шестнадцатое! А ты, что опять ничего не помнишь? Я ж тебе вечером всё рассказывал! – младший брат вытаращился на Бондаренко, пытаясь понять, всё серьёзно или это уже какой-то розыгрыш, и через мгновение Сашка непонятным образом обернёт всё шиворот-навыворот.

– А что я должен помнить? У меня ж ты есть. Я за вчера почему-то только завтрак и помню. Яичницу с жареной колбасой.

– Вчера, мы с батей тебя с горбольницы забирали, – нарочито усталым голосом забубнил брат, – ты в автобусе сознание потерял, тебя скорая увезла. Там дядька был, доктор, ты ему бумаги подписал. Они чего-то у тебя нашли и забрали.

– Откуда ты это знаешь? – насторожился Бонда. – Они вам рассказали?

– Я в коридоре сидел, когда врачиха с ним проходили. Разговаривали. Я слышал…

– Я уже понял, что забрали – сумка полупустая. Отец знает, что там было?

– Он вообще ничего не знает. Ему сказали, чтобы он присматривался к твоему поведению, чтобы ты сдуру наркоманом не сделался. Мол, сейчас все возможно. А он сказал, чтоб они за своими… отпрысками следили, и послал их… в баню. Как обычно, ты же знаешь. И все. Мать тебе чай специальный вечером заварила. С пустырником.

– Наркоманом? Да, сейчас, пожалуй, все возможно. Почти все. А найди-ка ты мне, братец, телефонную книгу!

Глава 7. Медиатор

Медиатор стоит в два раза меньше коробка спичек, а именно полкопейки. На рубль – двести штук перламутровых лепестков. Три цвета: жизнерадостный зелёный, мрачный бордовый и редко встречающийся фиолетовый.

Медиатор – проводник между человеком и инструментом. Но играть на гитаре им не принято, и медиаторы покупают школьники используя в качестве дымовушек (а он отлично коптит, если завернуть в бумажку, поджечь и сразу же сбить пламя), ведь ближайший по цене источник дымящей пластмассы – маленький зелёный треугольник, стоит уже семь копеек. А это дорого, и сэкономленных на всем карманных денег может не хватить на пистоны, если их вдруг завезут. Ленточные, естественно – обычные круглые лежат в свободной продаже, спрос на них маленький. Возни с ними много, щёлкают плохо. Даже если гвоздём.

Став постарше, мы уже развлекались с проселитрованной бумагой в фольге. Делали ракеты. Самые маленькие размером с карандаш. На батареях до вечера в отсутствие родителей сушились пропитанные составом газеты. Однажды я пришел со школы в нехорошем настроении, хотелось чего-то такого…

И я достал из заготовок самую большую ракету. Была она величиной с батон варёной колбасы по два двадцать. Обычно мы запускали такие на катке, просто положив на лед. Быстро поджигали фитилек и терялись в толпе. Через минуту ракета, отплевываясь огнем, с шипением летела по льду, ускоряясь и ежесекундно меняя траекторию. Привычные к подобным проделкам катающиеся, матерясь, отскакивали в сторону.

Отчего-то было плохое настроение, теперь уже не помню. Но я вышел на балкон, осмотрелся и, положив ракету на перила, запустил ее в сторону заснеженного газона. Однако, пролетев несколько метров, она взмыла вверх, потом развернулась и плюхнулась на чужой балкон. Оттуда повалил дым, я присел.

Последствия нагрянули вечером. С родителями, пришедшими с работы, заявился милиционер. Что-то спрашивал, писал какие-то бумаги: днём меня все же заметил сосед-пенсионер с другого подъезда. Хозяин той квартиры. Сгорел там какой-то хлам. Мне сообщили о десятирублевом штрафе и о том, что следующий залет будет означать постановку на учет в отдел по борьбе с несовершеннолетними, то бишь в детскую комнату милиции. Дальше все было понятно – трое одноклассников там уже состояли. Один вернулся из Атляна[7]7
  Атлян – колония для несовершеннолетних преступников. Повесть Л. Габышева «Одлян или воздух свободы» – про неё.


[Закрыть]. Очень тихий. Украл у соседей по посёлку двигатель от мотоцикла. Зачем-то. Может быть, попросил кто из старших. Или заставил. Там нравы были еще те. В девяностых его убили.

Я учился неплохо. Поведение, правда, обычно было удовлетворительным, а это, как говорится, показатель. Темперамента, лояльности, еще чего-то. Ведь тогда учитывалось всё. Анкеты, характеристики. Служебная, комсомольская… Видели б вы мою армейскую характеристику! Для понимающих людей это была не характеристика, а приговор.

«По характеру уравновешен, спокоен, но на замечания командиров реагирует не всегда должным образом. Пользуется авторитетом в определенном кругу сослуживцев. Грамотен, эрудирован. Приказы и приказания выполняет не всегда в срок и не всегда с хорошим качеством… Уставы ВС знает, но не всегда руководствуется в повседневной жизни». Впрочем, в самом конце признавалось, что «Делу партии и правительства предан. Военную и государственную тайну хранить умеет», что несколько реабилитировало меня в общегосударственном масштабе. Характеристика мне уже никогда не понадобилась. В институте на втором курсе её не потребовали, а вскоре и страны не стало.

К моему удивлению, тогда, в детстве, я не запомнил никакой взбучки, видимо родителей вполне удовлетворил мой испуг. Возможно, и с милиционером, и с соседями договорились полюбовно. Я этого не знал, видимо уже никогда не узнаю.

В-общем, игрушки зачастую мы делали себе сами, а ассортимент близлежащего магазина спорт– и культтоваров знали наизусть. От мопедов, до ластиков.

В самом начале 90-х я зашел в тот самый магазин с целью купить хоть что-нибудь мало-мальски полезное по старым ценам. Империя была почти обрушена. Ускорять сей процесс и готовиться копошиться на руинах людям умным и положительным было… мягко сказать… западло. Тогда такие преобладали. Все надеялись, что жизнь наладится. Придут наши. Наши были у каждого свои, но варианты их окраски значения не имели – все они по умолчанию обязаны были неуклонно заботиться о благосостоянии вверенного народа, богатстве и безопасности страны.

Я относил себя к таким же оптимистам, наверное, не столько в силу неосведомленности о происходящих процессах, сколько из-за возраста. Который теперь позволял иные степени свободы передвижения и поступков. Девчонки, музыка, путешествия. Какая в (простите!) задницу разница – кто там нынче за зубцами Кремля, когда в палатке на твоей руке дремлет взлохмаченная юная подружка?

Хотя… Пожалуй, особой радости не было. Тенденции-то прослеживались грустные. Страна шла вразнос. Уже резало глаз имущественное расслоение. Кооперативные магазины, кафе, хорошие шмотки от фарцовщиков – пользоваться этим «в системе», то есть регулярно, было нереально. Недоступная, зачастую показушная, роскошь… Перспективы после окончания института маячили грустные. Накал депрессии слегка смягчали внушаемая СМИ робкая надежда на неясное, но позитивное будущее, ну и вышеупомянутая бесшабашность молодости.

Очевидно, уже тогда я подсознательно понимал, что незатейливый студенческий шопинг способен слегка приподнять настроение. Но ни фотохимикатов, ни флагов, ни пионерских галстуков, ни даже несчастных эспандеров давно уже не было. Все мало-мальски полезное исчезло. И я купил медиаторов. Несколько сотен штук. Все, что были. На несколько рублей. Попались даже фиолетовые.

Продавщица не поинтересовалась, зачем мне столько. Молча пересчитала и ссыпала все в разваливающуюся коробку из тонкого серого картона. Время было такое – из флагов союзных республик шили наволочки, из детских шапок – полушубки, из мужских галстуков… то же что-то, кажется – ремни безопасности. А наглые как никогда советские продавцы чувствовали себя превосходно. Через некоторое время некоторые из них открыли коммерческие магазины, но большинство досидели до акционирования собственных. Потом наиболее удачно расположенные точки стали отжиматься, многократно переходить из рук в руки и сдаваться в аренду. Работать же в отсутствии дефицита старая гвардия не смогла. Новое (и самое удачное) поколение продавцов составили ушедшие по сокращению с заводов специалисты, из-за безденежья и безнадеги поборовшие собственную брезгливость и, любезно улыбаясь, вставшие за прилавок. Через некоторое время кое-кто из них даже нашел это занятие небезынтересным и даже где-то азартным времяпровождением.

В нулевых в торговлю пришло новое поколение подросших на сникерсах и коле девочек с торчащими из под джинсов стрингами. Этим было в массе своей глубоко начхать как на покупателей, так и на хозяев товара. Глубокого презрения, источаемого советскими продавцами к суетящимся покупателям, у них, конечно, не было, а имелись равнодушие и порою плохо скрываемая раздраженность. Некоторая досада от того, что они вынуждены работать здесь, а не «в офисе», как белые люди. Редкие активные экземпляры, как исключение, лишь подчеркивали правило. Такие, впрочем, надолго не задерживались, огорчая хозяев бизнеса, резко теряющих выручку с приходом новой вялой и тупой клуши.

Медиатор, медиатор… Медиатор – это ведь еще и проводник между миром земным и миром горним. Это – художник, в творческом трансе создающий полотна, порой непонятные ему самому. Соавтор Бога, переводчик для мира бренных тел…

Я хотел тогда сделать из медиаторов большое панно на стене, какого-нибудь дельфина или звездолёт. Но родителям идея не понравилась, было решено остановиться на двери, которая все равно почти всегда стояла открытой, а внутренняя сторона не бросалась в глаза. Однако остатки «бустилата», о банку с которым я ежедневно спотыкался взглядом в туалете, безнадежно засохли. Другого клея ни дома, ни в продаже не было.

Со временем я забыл об этой затее, потом вообще позабыл о существовании такого предмета в природе. Женился, уехал от родителей, растил детей, работал и т. д. и.т.п.

И вот позавчера, в этом самом магазине, я покупал зажигалку и бутылочку бензина к ней. Хороший такой бензин, душистый, как в детстве, от мотоцикла. Так вот, у продавца не было двух копеек, и она предложила сдать сдачу этими медиаторами, позавчера… много десятилетий спустя.

Ты знаешь, тогда, давно, была у меня мысль забить этими несчастными медиаторами капроновую банку из-под «бустилата», и устроить прощальное аутодафе. Много дыма, и совсем немножко пламени в начале. И пепел с несгоревшими до конца перламутровыми кусочками.

Но отчего-то мне кажется, что мы бы с тобой тогда уж точно никогда не встретились.

Глава 8. Школа

Они пришли в школу. За пять минут до этого Бо́нда сидел на биологии и откровенно балдел. Ему казалось, что он впервые смотрит найденное кем-то через много лет видео. Он ничего не писал и только крутил головой по сторонам. Пока это сходило ему с рук. На переменах Бонда стоял у окна, и молча разглядывал носящихся по коридору одноклассников. Выражение лица его не менялось, но выглядел он немного… по-идиотски. Периодически к нему обращались какие-то знакомые, здоровались, что-то спрашивали. Бонда что-то односложно отвечал, и ребята недоуменно отходили.

Двоих в штатском он заметил еще в начале коридора. Они тоже заметили и, минуя напрягшихся учителей, уверенно подошли сразу к нему. Одному – лет под сорок, другому – явно за. Аккуратно, от живота, в ладони показали удостоверения, попросили пройти с ними. Бонда деланно возмутился, напомнил про какую-то на ходу изобретенную им социалистическую демократию и права белого человека, потом сконфузился и замолчал. Подбежал рыжий приятель Бонды с нелепыми детскими вопросами, но под взглядом старшего понимающе отошел в сторону. Там выдохнул и понесся дальше, зацепляя за собой направляющихся к Бонде одноклассниц.

– Всё сказал? – осведомился младший, и без церемоний продолжил: – Почему ты проигнорировал медкомиссию?

Бонда вдруг вспомнил, что так же пропустил и дзюдо. А вот это уже серьезнее по последствиям. За прогулы без уважительной причины могли выгнать невзирая на заслуги. Тем более, что заслуг-то особых не было. Выше среднего, кажется.

– Послушайте, незнакомые мне мужчины, а с каких это пор наши доблестные органы стали интересоваться моим здоровьем? – продолжил ёрничать Бонда, сообразив впрочем, что для девятиклассника он несколько перегибает.

Мужчины мгновенно переглянулись, и старший, с железом в голосе, процедил:

– С позавчерашнего дня, гражданин… Бондаренко. А теперь давай серьезно. При тебе, юноша, было обнаружено золото. А это очень, очень серьезно.

«Только не говорите мне, что проценты… сколько там мне положено, вы мне решили… заныкать», – подумал Бонда, но вслух сказал:

– Конечно, серьезно! Мне только рассказывать вам нечего. Не помню я ничего. И вообще по какой-то там статье я не обязан давать против себя… – «так… это не в тему…»

Бонда осёкся, закашлялся, потёр виски и пожаловался:

– Голова болит. А может, меня по ней били?

Глава 9. Посылка

Солнце клонилось к закату. С озера дул промозглый ветер, сгоняя чёрный дым на ближайший березняк. На противоположной стороне, на окраине сгоревшего села виднелись развалины кирпичных коттеджей. Иногда там мелькали силуэты людей. Бонда пятый день сидел в скособоченном бревенчатом сарае. В хорошие времена в нем, похоже, держали скотину и хозяйственный хлам – местами сохранились остатки загонов и жерди ясель. На гвоздях болтались жидкие мотки разномастной проволоки, обрезки шлангов и пыльные вязанки сухого лабазника. Под лохмотьями крыши резвились воробьи.

По утрам, когда уже было достаточно светло, но риск нарваться на людей оставался минимален, Бонда аккуратно обследовал остатки соседних строений. На второй день он нашел тяжеленную стальную дверь и, тихо матерясь, враскачку прикантовал в своё укрытие. Потом долго затирал образовавшиеся глубокие следы. Теперь он спал под этой дверью, которую положил на куски шлакоблоков и остатки бревен. Получилось что-то вроде пенала или бетонно-железного (жаль не железобетонного) спального мешка. Если начинался обстрел, Бонда забирался в укрытие вместе с принесенным с собой из Сосновки топором и найденной уже здесь лопатой… Двухлитровая пластиковая бутылка с брошенной накануне таблеткой ОВ-7[8]8
  Обеззараживающее средство последнего поколения.


[Закрыть] теперь лежала у изголовья.

Бонда с детства боялся двух вещей: ожогов и быть заваленным при землетрясении. В восьмидесятых его поразила заметка про спитакского спортсмена, оказавшегося под развалинами со своим грудным ребенком. Всё то время, пока их не откопали, отец колол себе пальцы и кормил сына собственной кровью. Бонда в подобных обстоятельствах без колебаний поступил бы точно также, но попадать в такую ситуацию отчаянно не хотел. На первом курсе он даже проигнорировал приглашение однокурсников записаться в спелеологическую секцию. Бонда с детства обожал лазать по крышам и деревьям, не игнорируя многочисленные стройки. Но спускаться в пещеры и получать удовольствие, елозя животом по сырым узким лазам, было выше его понимания.

Бонда ждал семнадцатого сентября. Оставалось недолго. Именно в этот день должна была состояться встреча верхушек и приуроченный к ней обмен пленными и убитыми. По единственной справедливой схеме – «всех на всех».

Ожидалось, что объявленное две недели назад перемирие наконец-таки реально заработает, и обстрелы из РСЗО и артиллерии прекратятся. Если против стрелковки, при должной сноровке, шансы выжить были вполне реальными, то против тяжеляка они стремились к нулю. Даже в танке. Особенно в танке.

Два дня назад на соседнюю поляну взгромоздилось некое подобие «Тюльпана» и несколько минут работало в северо-восточном направлении. Сквозь щели сарая Бонда разглядел сопровождающих миномет автоматчиков на камуфлированной «Шниве».

Ожидая ответки, Бонда лежал под дверью и молился. Но техника безнаказанно оттарахтела в направлении Аллюзино, вновь стал слышен шум деревьев, крики мелких озёрных чаек. Бонда вдруг подумал, что имея под рукой отличную штыковую лопату, он мог бы за несколько часов отрыть прекрасный окоп-щель. И сделать это следовало сразу же. Какого ж лешего он тянул?

Самый прочный бревенчатый угол сарая находился на противоположной от входа стороне, что имело некоторые преимущества. Бонда решил оборудовать там щель с небольшим выходом-лазом под стеной на улицу. Снаружи, для маскировки и дополнительной защиты, он намеревался накидать в подвысохший бурьян берёзовых чурбаков от ближайшего дома. На всякий случай.

– Три метра в длину, с полметра в ширину, почти метр в глубину, – приговаривал он про себя, прикидывая объем работы, – вынутую землю сформирую по краям и получится еще выше. Не могила, а защита! Не могила, а защита, не замерзну, а согреюсь! Не оба-на, а подарили! – вспомнил он вдруг совершенно неподходящую старую песню.

Издалека донеслись грозовые отзвуки. Минуты через три все стихло. Воробьев это нисколько не смутило. За год все привыкли. И люди, и не люди.

Сверху вплотную к стене ляжет дверь. Перед ней вход и он же выход, а под стеной сарая – только выход. Завалю хламом, и вообще будет прэлэстно, – рассуждал Бонда, разбирая осклизлые доски настила.

Жирная черная земля копалась легко. При желании штык лопаты можно было глубоко загнать и без помощи ног. «У меня в огороде хуже копалось» – подумал Бонда. Но через некоторое время полуголодный организм дал о себе знать. Нещадно заныла нога. Накатила усталость, в голову полезли подгоняемые ленью скептические мысли.

Бонда знал, как себя обманывать, и торжественно пообещал по окончании работы открыть и сожрать единственную банку гречневой каши с мясом. Невзирая на последствия. Обильно запив все это дело мутной подсолённой водой. Как говорится: «Славно выпить на природе, где не встретишь бюст Володи».

Сразу стало легче, все сомнения и лень неведомым образом испарились. Бонда сам над собой усмехнулся – задуриванием собственного организма он занимался уже лет сорок. Ради не слишком отдаленного во времени физического удовлетворения тушка соглашалась терпеть тяготы и невзгоды на тренировках, в армии, на работе и в быту. И если Бонда говорил себе: «Терпи, сволочь, и через два драных месяца ты будешь бороздить морские просторы и дышать целебным воздухом!», то организм живо реагировал на обещание и делал все возможное. Но обещания следовало держать, или… Или сдерживаться при их раздаче. Иначе, как минимум болезнь… А потом саботаж, и… договариваться станет сложнее.

Когда он почти выдохся, под стеной на глубине полуметра лопата наткнулась на большой плоский камень. Обкопав и вытащив его, Бонда обнаружил зеленоватую литровую стеклянную банку, обернутую изнутри серой бумагой. Горловина была закрыта сложенным мутным полиэтиленовым пакетом, обвязанным черной медной проволокой. Бонда размотал проволоку (полиэтилен тут же развалился склизкими чешуйками), и отжал капроновую крышку.

В банке неплотно лежали замотанные в невзрачные тряпицы двенадцать царских червонцев, продолговатые золотые серьги с большими зелеными камнями и скорлупка дешевого гитарного медиатора бордового цвета. Ошеломленный Бонда несколько минут крутил в руках находки, затем, спохватившись, вытянул из банки крутящийся по стенкам сложенный вдвое плотный лист ватмана. В центре печатными буквами было выведено: «Чем ярче горят мосты за спиной, тем светлее дорога впереди. Удачной охоты!» И два смайлика: подмигивающий и грустный…

Удивленный Бонда машинально завернул цацки в носовой платок и, спрятав сверток в накладном кармане разгрузки, глубоко задумался.

Он мог дать голову на отсечение, что к этой банке давным – давно никто не прикасался. Ясно, что всё, с обеих сторон стены, оставалось нетронутым много лет. С улицы бурьян, да и кто будет хоронить клад, махая лопатой у всех на виду. Дощатому настилу тоже лет дцать. Сарай вообще, поди, еще со времен Хрущева стоит. Бонда вспомнил огромные черные лиственные дома декабристов на Енисее, и добавил: или со Столыпина. Местные с села свалили уже три месяца как. Что мешало хозяевам взять золото с собой? Ведь это не бумага, это реальная валюта. В любом месте. Боялись? Возможно. Но, перезаныкать поближе и подоступней, чтоб, в случае необходимости, быстро достать, им в любом случае ничего не мешало. А это значит… а это означает, что последние хозяева сарая, а возможно – и ряд предыдущих, про золото… и не догадывались?!»

Но капроновая крышка и медиатор-дымовушка – это уже Брежнев. Или Андропов. Или Черненко. Или Горбачев. Вот только смайлики, да еще карандашом, тогда не рисовали. Хотя возможно, что рисовали их уже в конце 90-х… И крышки капроновые никуда не делись. А вот медиаторов за полкопейки тогда было не найти. Хотя… мало ли у кого какого завалялось хлама. Вот только банка слишком большая, тогда удобней было обойтись майонезной или сметанной. И надпись странная. Пугающая надпись…

«Удачной охоты!» – это любимое выражение Бонды за последнее поганое время. И еще одного товарища из старой жизни. Которого звали Маугли.

А вот пожелания, которые так похожи на приказ? Кому это все предназначалось?

Когда дети были маленькие, Бонда любил делать для них сюрпризы-загадки. Нашли, скажем, записку на столе, а там слегка завуалированное указание, где следующая. «Вы на правильном пути, двигайтесь к книжной полке и посмотрите, что хранит Каверин на 55 странице». И так далее, пока не доберутся до приза. Наблюдать за мечущимися по дому ребятишками было не меньшим удовольствием, чем самому искать приз.

Бонда верил в тайные знаки. Называл их маячками. Относился он к этому иронично, но серьезно – попытки игнорировать странные явления обходились дорого. Для себя Бонда обозначил это именно природным явлением, и вёл себя соответственно. Вы ведь смотрите на небо. Слушаете прогноз. И делаете выводы. Зонт в сумку, плащ на руку, а то и валенки да лопату в багажник! Меняете или вовсе откладываете запланированные ранее маршруты. То есть реагируете. Так и в данной ситуации.

Извечная проблема Бонды состояла в идентификации знаков. Не всегда можно было понять какие-то вещи. Порою легко, как будто крикнули в ухо: беги, дурак! Иногда же Бонда терялся в догадках. Как, например, сейчас.

Склонный к логическому инженерному мышлению, он выявлял повторения, закономерности, прикидывал вероятности, даже рискованно экспериментировал. И поделил в свое время цели маячков на три группы: предостережение, побуждение к решительному действию и… непонятного назначения.

Иногда можно было однозначно утверждать, что требуется чего-то не делать: не выезжать, не лететь, не встречаться. С этим Бонда худо-бедно разбирался. Во всяком случае, чаще, чем встревал. Четыре раза это понимание совершенно точно спасло ему жизнь. Может быть, и больше, но достоверно он этого не знал. Не делать – обычно легче, чем делать.

А вот с определением маячков, которые, напротив, побуждают что-то совершить, а не просто развернуться, имелись традиционные проблемы… Задним числом Бонда понимал, что надо было, скажем, правильно интерпретировать слова нечаянного собеседника. И услышать в них шорох подкрадывающейся проблемы, а не вызов-искушение. Обрывок случайной радиопередачи, так засевший в мозгу – это вообще конкретнейший сигнал. А не паранойя, как тогда думалось. А третий, последний маячок просто резал глаз – тебя позвали, тебе протянули руку, а ты, идиот, заколебался и предложение отверг. И так, или почти так, всегда.

Только став седым, Бонда начал понимать бабушку, приговаривавшую в детстве: «Дают – бери, бьют – беги!». Бегать он не любил. Ни от кого-то, ни за кем-то, ни просто так. Брать предложенное остерегался, искал подвох, возможность дальнейшей манипуляции. Не хотел быть обязанным. А бабушку следовало слушать. Многих проблем удалось бы избежать, просто уклонившись от конфликта. И сколько и скольких он потерял, отвергнув предложение, не ответив взаимностью!

В-общем, стоя на коленях перед запиской, Бонда не испытывал никаких сомнений по поводу адресата. Кем бы, кому и когда она не писалась, но сейчас… это для него…