Текст книги "Перевоплощение"

Автор книги: Алер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

– Нет, согреться и в метро можно, – Ксюха тоже стремилась к бесконечности, но с той разницей, когда доступны любые расстояния и любые поставленные задачи. Конечно, она не собиралась расставаться с Севой, но не говорила об этом сразу, опасаясь типичного мужского поведения – она уверилась, что многие мужчины испытывают необъяснимый, почти мистический страх при возникновении качественных изменений в отношениях с желанными женщинами. Стандартная версия – Сева спрячется за отговорку, некую «важную» причину, лишь бы поскорее сбежать, а значит никаких «окошек», вот такие плоды просвещения.

Дальше шли молча, Сева страдал, Ксюха боялась, а башенка входа в метро неотвратимо приближалась. Уже на эскалаторе оба облегчённо вздохнули, громко и практически в унисон, после чего рассмеялись собственным нелепым страхам. Ксюха подумала, что стоило вызвать одну из отцовских машин, которыми она обычно пользовалась, но как только в вагоне поезда её крепко прижали к Севе, она передумала, признав, что в метро бывает очень романтично. Ехали, не разжимая объятий, а чуть позже и не отрывая губ (забыв об окружающей толчее), впрочем, один раз они прервали поцелуи, чтобы проговорить короткие, но важные для них слова:

– Любишь?

– Люблю! А ты?

– И я!

Когда вышли на улицу, Ксюха посвятила Севу в дальнейшую программу: сейчас они зайдут к ней домой, куда собственно и приехали, а через пару часов отправятся в одно из многочисленных ночных заведений – отдохнуть, потанцевать и всё такое. Сева растерялся, миг радости перечеркнула одна гаденькая мыслишка, появившаяся мгновенно:

«У меня катастрофически не хватает денег, придётся принимать её помощь, а это так унизительно».

«Глупый, – Ксюхе понятно замешательство Севы, но как сказать вслух о том, что ей очевидно, а ему тяжело и обидно, – какая разница кто из нас богат, а кто беден, теперь мы вместе, а значит, мы равны, ты возьмёшь половинку от меня, я возьму половинку от тебя, чего ещё желать», – она правильно молчала, данная очевидность весьма сомнительна для того же Севы.

«Наверно, надо отказаться, тяжело, но надо, иначе я стану альфонсом, достойным презрения, а не любви», – ещё немного, и Севу разопрёт безграничным обожанием самого себя, по-другому называемым гордыней, как раз и породившей ту гаденькую мыслишку, когда любовь отрицается во имя бессмысленной чести.

– Пойдём-пойдём, дома никого нет, – этим Ксюха приостановила нарастающее Севино беспокойство и увлекла за собой в дверь.

Снаружи дом выглядел скромно и аккуратно, мол, рядовая пятиэтажка, немного посимпатичней и посовременней хрущобы, в конце концов, поблизости дома и больше и красивее. Ксюха крепко держала Севу за руку и буквально тащила его – сквозь подобие турникета с улыбчивым дедком в лакейской фуражке, сквозь зеркала и мрамор холла со всеми многочисленными и непонятными дверями и закоулками (во внутренний дворик, в сауну, бильярдную, да мало ли ещё куда), даже сквозь лифт, весь такой чистенький и слегка кукольный, с шестью кнопочками (плюс подвал-автостоянка), хотя до этого Сева полагал, что пятиэтажкам лифт не положен. В просторном фойе Сева заметил всего две двери:

– А что, в таком большом доме только две квартиры на этаже? – Сева гнал неуверенность.

– Точнее будет – два входа, – Ксюха впустила Севу и вошла следом.

Чтоб закончить с квартирным вопросом, – дом, где жила Ксюха, был одним из четырех, образующих каре, размером с небольшой квартал и с замечательным садиком (внутренним двориком) посередине, вид на который имелся из всех квартир, кроме одной (самой дешёвой) с первого этажа каждого из четырёх домов. Комнаты в квартирах располагались таким образом, чтобы зоны отдыха и работы (спальни и кабинеты) выходили окнами в садик, а зона общих встреч (гостиные, столовая, кухня) – на улицу. Это достигалось диагональным расположением обоих блоков (этажей) двухуровневых квартир, получалось необычно, оригинально и, как ни странно, функционально, всего и делов – отказаться от привычного размещение одного блока непосредственно над другим. На одноуровневые квартиры первого этажа данный подход не распространялся, где у одной окна выходили в садик, а у другой на улицу (другое крыло первого этажа использовалось под инфраструктуру).

В процессе экскурсии Ксюха вела себя сдержанно, не рискуя обидеть гостя некорректным замечанием, это помогло, Сева увлёкся хождением по комнатам, с особым интересом ожидая увидеть Ксюхину спальню. Но не всё сразу, вход (как и у всех двухуровневых квартир) в зоне общих встреч (потому-то в лифте шесть кнопочек, а не четыре), и осмотр начали с многочисленных и во многом излишних (по мнению Севы) помещений, призванных повысить комфортабельность жилища. Ну, действительно, зачем большая столовая, когда есть уютная и вместительная кухня, но уж если имеется столовая, тогда совершенно непонятно, для чего использовать огромную гостиную, в развитии которой обнаружилась ещё одна, называемая малой гостиной (Сева не прав, малая гостиная – важный элемент хорошей квартиры, в данной семье она использовалась как театральный будуар или репетиционная комната Ксюхиной матери). Относительно холла (обычные люди попытаются обозвать его коридором, но, ей-ей, коридором там и не пахнет) и мест общего пользования Сева особого мнения не сформировал, за исключением того, что всё красиво, удобно и очень достойно человека. Лестница во второй уровень начиналась около ванны (кроме неё не забудем и пару душевых), в противоположной части квартиры по отношению к входу. Кстати, лестница выглядела необычно, в нижней части и до половины она была широкой, а потом сужалась вдвое (сообразить несложно: рядом ещё одна квартира с такой же диагональной планировкой). Наверху четыре спальни (одна гостевая), два кабинета (Ксюхе не досталось) и большая библиотека, книг там немного, относительно немного, зато уюта – на оба кабинета вместе взятых, да и зачем Ксюхе кабинет, когда есть такая замечательная библиотека. Наконец, Ксюха открыла дверь к себе (спальни родителей и брата она пропустила) и пригласила Севу войти:

– Здесь и проходит моя ночная жизнь.

– Так-так, – Сева нарочито разглядывал широкую кровать и чуть-чуть фантазировал.

– Не наглей, – она заметила (как тут не заметишь) мечтательное выражение его лица и с трудом удержалась, чтобы не схамить (сострить или съязвить, в её понимании) на известные физиологические темы.

– Хорошо, манёвры отменяются, орудия зачехлить, – иногда мужчины выглядят предельно глупо (вплоть до «грубо»), испытывая исключительно нежные чувства, впрочем, в большинстве случаев это относится к начинающим сластолюбцам, влюблённые же, пусть и совсем молодые, быстро улавливают фальшь и находят верные слова и интонации. – Ксюш, извини меня, знаешь, я хотел…

Она прижала к его губам свою ладонь, останавливая на полуфразе, и продолжила сама:

– Это хорошо, что хотел, это правильно, поверь, у нас всё будет, но не торопи меня, не надо так быстро, дай мне времени, немного, совсем немного…

Примерно через час они вышли на улицу и, сев в машину к подъехавшим Ксюхиным знакомым, отправились развлекаться. Оказывается, пока Сева попивал кофе, Ксюха созвонилась с приятелями на предмет совместного отдыха, чего Сева не слышал, полагая, что она переодевается для вечера. В тот момент он загадал, что любое её «слишком» (а бывает ли любимая девушка – не слишком?) оправдает и любой его предлог (есть несколько вариантов), чтобы благополучно удалиться, не потеряв надежд на последующее развитие отношений. Верный план, но не сработал. Ксюха показалась в простеньких джинсиках (простеньких – это пока цену не узнаешь), маечке и джинсовой безрукавке, объяснив, что оделась по-домашнему, если он не возражает, потом, слово за слово, решили погулять, а на улице их и сцапали…

«Теперь отказаться совершенно невозможно, придётся ехать», – Сева приуныл, но не демонстративно.

С недавних пор заведения, подобные тому, где они очутились, принято называть ночными клубами (поначалу резало слух – мешала ассоциация с сельскими клубами – потом стёрлось), здесь хватает прелого респекта и очень нагляден социальный и материальный ценз, применимый к посетителям, хотя внутри царит демократическая атмосфера – шумно, тесно, весело. Клуб, где приземлились Ксюха и Сева (привезших их людей мгновенно втянула пёстрая приплясывающая тусовка), в старые времена (для них старые, как для кого-то добрые, а для кого и просто советские) именовался рестораном, если дело происходило вечером, или столовой – если днём. Вся и разница, что вечером в столовой появлялись тени официантов, на столах серые или цветные (лучше цветные) скатерти, а где-нибудь в углу так называемый оркестр или ансамбль (ансамбль круче), который навевал странную тоску (с перепоя лабухи не замечали разницы между обычным вечером и поминками), но, накатив беленькой, удавалось отделаться и от странностей, и от тоски. Теперь совсем другое дело – порядка больше и клиента уважают, а что до русской бесшабашности, так контингент не тот, да и буржуйство в моде, а потому традиции разжижаются и опошляются, постепенно переходя в область фольклора с пьяного согласия ещё живых, но полузабытых героев.

– Надо подвигаться, – Ксюха слегка подтолкнула Севу в сторону танцпола. – И вообще, развлекай меня.

– Так разве я отказываюсь, – ему непривычно – из гардероба и сразу в dancing, но настаивать на общепринятом – когда сначала за стол, а потом танцевать – Сева постеснялся, а насчёт еды подумал так:

«Хрен с ним, с достоинством, если Ксюша предложит перекусить, я не откажусь, не голодать же».

– Хорошо, – скорее кивнула, чем сказала Ксюха, уже подчиняясь нарастающей волне звука. Уже подчиняясь нарастающей волне звука, почти зажмурив глаза и подставив лицо переменчивому свету, сейчас стекавшему с потолка, она вскинула над головой сплетённые ладонь к ладони руки и отразилась от кибернетического крика. И отразилась от кибернетического крика, сделав эхом своё тело, устремившееся за пульсирующим зовом, мечущимся меж декораций, ноги слились в одну, мир терял глубину, теперь он плоский и змеящийся, состоящий из вертикальных флуктуаций.

Сева так не умел. А потому притопывал старомодно и чуть застенчиво, нет, не застенчиво, а с якобы скрываемой гордостью, как же, его девушка танцует лучше всех. Но окружающих это мало волновало, главное, как выглядишь сам. Каждый за себя (и среди пришедших вместе), и даже если они одиноки, и даже если хотят сочувствия, то никто не станет сочувствовать сам.

Когда музыка потянулась и загустела, довольная и разгорячённая Ксюха обхватила Севу за шею и обмякла в его руках. Они почти прекратили танцевать, они просто стояли, обнимали друг друга и медленно, очень медленно вращались на месте. Пользуясь спокойной обстановкой, Сева взялся рассматривать местный люд, занятие любопытное, ибо шла массовая «перестрелка» нескромными взглядами при интенсивном мыслительном процессе – мальчики воображаемо раздевали девочек, а девочки измеряли и оценивали мальчиков, где материальная составляющая занимала не последнее место. Включившись в общую игру, Сева «раздел» пару симпатичных девчонок в особо свободном наряде, но по неопытности не скрыл интереса, чем вызвал кривые усмешки – мол, дешёвка, не нашего круга, но нашёлся и заинтересованный взгляд (или взгляды, поди, разберись в этом хаосе), которого Сева не перехватил.

– Может, съедим что-нибудь? – Ксюха посмотрела на Севу.

– С удовольствием, только…

– У меня карточка, – не дав ему закончить. – Папина, – маленький обман не повредит. – Я надеюсь, ты не против того, чтобы папочка нас угостил?

– Конечно, не против, – в точку (сомнения, где вы?). – Зачем обижать твоего папу отказом!

Поели, попили, отдышались, немного потанцевали, пропустили по коктейлю, опять потанцевали – весело, особенно если учесть, что Севе хотелось совсем другого продолжения и это хотение становилось сильнее и сильнее. Неожиданно, впрочем, очень даже ожидаемо, Ксюха сообщила Севе, что оставит его ненадолго, и удалилась в известном направлении.

– Молодой человек… – рядом с Севой появилось нечто как будто вульгарное, но очень-очень влекущее, короче, девица того сорта, о которых говорят – идеал онаниста.

– Нет, спасибо, – Сева не собирался слушать навязчивых предложений, да и Ксюха вернётся в любой момент.

– Какой вы глупый, – она не отставала. – Я видела, что вы не один, пойдёмте, тут рядом укромный уголок, плохо не будет, и не дорого, – она назвала цену.

Искомой суммой Сева располагал, а девица пошла к своему укромному уголку, пошла медленно, как бы продолжая зазывать Севу:

«А, ладно, если по-быстрому, то успею», – очень уж Сева распалился, ему требовался выход, тот который и предлагали, возможно, в другой раз достало бы и терпения и здравого смысла, но не сейчас, не сегодня.

Когда быстро, тогда действительно быстро – Сева вернулся раньше Ксюхи. Немного потанцевав, они вновь вернулись к стойке бара, и тут Сева увидел, что к ним приближается его недавнее минутное увлечение. Эти секунды протащили Севу через все стадии очищения, от стыда за себя и страха потерять любимую, до полного раскаяния и мольбы неведомому богу о прощении, о даре шанса поправить поправимое и не судить строго за ошибку.

– Ксю, привет, я смотрю у тебя всё хорошо, – она оказалась Ксюхиной знакомой.

– Ну, рассказывай, как он, – Ксюха волновалась, но говорила спокойно:

– Да нормально. А как ты? – Дежурный вопрос, она давно знала порочную подругу своей бывшей одноклассницы, успешно промышлявшую проституцией, а потому выполнявшую и заказы особого рода. Ксюха обратилась первый раз.

«Он изменил тебе, девочка, но ты об этом не узнаешь, лучше помучайся с этим бабником и скорострелом, считая его верным и преданным, считая его достойным себя, что ж, он тебя достоин», – такая игра, сродни мести за выбранную работу (глупо?), но эта игра не с судьбами других, это игра со своей жизнью:

– Как обычно… сегодня, правда, неудачно, – больше говорить не требовалось, и она удалилась.

– Кто это? – спросил Сева, до сих пор не веря в столь благополучный исход.

– Да так, местный деликатес, я с её сестрой в одном классе училась, – мимоходом солгав, Ксюха сосредоточилась на преодолении сомнений и сожалений, стремясь к желанной радости оттого, что её любят и ценят. Поначалу преобладали сомнения от напряжённого вида Севы, потом начались сожаления от признания своего поступка недостойным, возмутительным, гадким, извращённым (по нарастающей). Но счастье пересилило, и в итоге Ксюха даже похвалила себя за решительность и предусмотрительность.

«Любопытно, если они одноклассницы, пусть даже с сестрой, значит, та девушка из обеспеченной семьи, а это плохо вяжется с типичным образом проститутки и совсем не вяжется с тем, что Ксюха училась в обычной школе», – Сева чувствовал, что дело нечисто, но замял опасную тему, переведя разговор в нейтральное русло.

Далее ничего интересного, каждый вернулся к своему порогу, решая непростую задачу о совмещении несовместимого, задачу, которая ещё десять лет назад не считалась неразрешимой.

10

Юлия Максимовна проснулась рано (притом, что любила поспать подольше), желая опередить безжалостное солнце, и пока ещё воздух позволял собой дышать, то есть не обжигал лёгких, отправилась на пляж, а точнее, на берег великого океана.

Яна плохо переносила духоту, а дома топили по-честному, пришлось спешно вставать, чтобы распахнуть окно, во дворе продолжал лежать снег, для видимости суетился дворник (летом он ещё и садовник – экономно), до рассвета не меньше часа.

Вода тёплая и очень солёная, а все мысли остались на берегу, и все проблемы остались на берегу, вон они, лежат оранжевым свёртком, который позволено позабыть, но именно позабыть, а не выбросить, пребывая в сознании, жаль, что океан не Лета.

Душ смыл остатки несбывшихся снов и слёз, а в ногах тает мыльный прибой, чувства теперь под запретом и слова определят силу этого запрета, но иначе нельзя, иначе кто-нибудь погибнет, просто так, потому что свет окажется слишком ярким.

Есть не обязательно, и она не пошла на завтрак, а вернулась в бунгало, чтобы под монотонное жужжание кондиционера попробовать отыскать себя за тысячи километров и тысячи дней отсюда, куда её выбросил нескончаемый поток дел, не спасающий от тоски.

Всё такая же непринуждённая и доброжелательная, какой желают её видеть домашние, всего лишь зеркальные доспехи, хрупкие, как стекло, если по ним ударить, но никто этого не делал, весь большой дом восхищался юной хозяйкой, как и боялся её отца.

Иногда ей хотелось воспротивиться прошлому, наорав на собственные чувства и объявив воспоминания лживыми, она убеждала себя, что всегда, всегда любила лишь мужа, а живёт ради сына, но как сильно мешает та, забытая когда-то, тетрадь.

Время сборов закончилось, шофёр подготовил автомобиль, а девушка всё медлила, пытаясь вспомнить, куда положила свои записи, личные записи, уже в машине шофёр напомнил, что вчера забирал её от подруги… стекло лопнуло, теперь придётся без доспехов.

Тропический остров, отели и пляжи, лето зимой, лето летом, маленький домишко среди пальм и таких же домишек, никакой суеты, вот и время остановилось ради услады релаксирующих туристов, Юлия Максимовна спала.

Загородный дом нравился ей больше городской квартиры, а то, что далеко от искусов цивилизации, так домашней девочке это и ни к чему… было, до сих пор, а сейчас, на пути в Москву, Яна отчётливо поняла, что пора перебираться на квартиру.

Во сне её настигла работа, мечущиеся сотрудники по какому-то невиданному доселе каналу связи вторглись в её отпуск, умоляя спасти от судебного произвола, подключить адвокатов, связи мужа – необходимо помочь издательству сохранить респектабельность.

После занятий она сразу же поедет собираться, главное, не растеряться в мелочах, будет глупо остаться без какой-нибудь ерундовины, тогда уже не ерундовины, а вещи важной и полной достоинства, впрочем, никаких историй в духе Андерсена.

Понимая, что спит, такое иногда бывает, она всё-таки не желала просыпаться, но назойливое жужжание подчинённых заставило открыть глаза, почтальоном оказался комар (или как там его), прямо над ухом, вот вам и клубный отель с кучей звёзд.

А потом, потом она пригласит его, или сможет бывать с ним где угодно и до любого времени, или… или… – мечты набегали волнами, обдавая восторгом, но откатывались также неотвратимо, обнажая правду – Костя её не любит, все зря.

Смеясь над собственной мнительностью (кстати, оправданно), она достала таки мобильник и позвонила в офис – всё нормально, тогда она позвонила мужу – тоже хорошо, мобильник сына не отвечал (понятное дело), но беспокойство за него осталось.

11

Кирилл Мефодьевич крайне удивился отсутствию Кости, которому, по справедливому мнению преподавателя, полагалось два «автомата» (зачёт и экзамен – Алфавит вёл два предмета), но сюрприз не состоялся и добродушный толстяк расстроился. Здесь нет преувеличения, как и всякий подлинно одинокий человек, Алфавит жил внешним миром, в его случае – работой, общением с коллегами и студентами, а дома оставались лишь книги и телевизор, причём последние годы больше телевизора и меньше книг. Имея два высших образования (первое – экономическое), двухкомнатную квартиру на одного (законная однокомнатная плюс скорбный размен родительской, не в худшем из городов, на комнату в Москве, что и сложилось в хорошую двухкомнатную квартиру), достойную работу (пусть и не денежную, но с блёстками богемности), массу положительных черт и прочая, прочая, он без труда составил бы чьё-нибудь счастье, но… Алфавит – патологически скромен и боязлив в отношениях с противоположным полом, считая непреодолимым барьером свою чрезмерную полноту и неказистость, и чем выше представлялся этот барьер, тем толще и неказистее он становился в реальной жизни… никакой иронии. Уже в первом институте (школьные годы запылились) Алфавит с грустью констатировал обречённость на физическую ущербность, и что оставалось некрасивому толстому юноше (?) – только строить защиту, тут уж по всем правилам: сначала ров, потом прочее. На первых порах помогло, отражая личное отношение окружающих – поток насмешек и обид – но щит универсален, задерживая любые эмоции (не разделяя улыбок от ухмылок), он спровоцировал прогрессирующую слепоту, пришлось включиться в так называемую общественную жизнь, а потом, закон жанра, выбрать себе кумира (точнее – любимца, того, кому барьер не преграда) – одного или нескольких – кажется, круг замкнуться, но это не круг, чтобы вернуть утраченное, придётся идти назад. Алфавит оглядывался не раз и понимал – это ему не под силу. Оглядываясь, он с горечью отмечал, теперь отмечал (!), варварскую толстокожесть, когда не видел (за модным антуражем, который настораживал, а не привлекал, как предполагалось) взглядов, предназначенных только ему, взглядов от девушек, что доверчиво шли навстречу и срывались в невидимый ров, чьих костей там больше (?)… а он всё копал и копал, а они всё падали и падали (ничего не напоминает?).

Яна слушала без интереса, отсутствие Кости окончательно настроило её на меланхолию, лишив очевидного шанса взбодриться, подумать о чём-нибудь интересном – забытая тетрадь или вчерашний вечер, с намёком (только намёком) на возможное продолжение, в качестве отвлекающего манёвра сгодилась бы некая темка о генезисе цивилизаций, подсмотренная в «подвале» одного из кричаще-научных изданий. Костя вёлся на подобные приёмы, главное, заинтересовать, а потом назначить время продолжения дискуссии, чем ближе к ночи, тем лучше…

– … ценность всякой цивилизации определяется уровнем развития её культуры, что понятно всем, хотя этически и не бесспорно, – Алфавит коснулся пограничной темы и Яна «вернулась». – А потому важен вопрос подхода к реализации той или иной идеи, в нашем примере науки, которая или остаётся чистой наукой, или формирует доказательную базу геноцида. Как обычно, второе эффективнее первого, и в сегодняшнем мире тоже, но если зацепиться за науку – выделится ряд критериев, вплоть до надисторических, – мать честная (!), Алфавит и о ереси, о метаистории, – и метафизических, не сочтите за бред, но межцивилизационные контакты, даже при значительном временном разрыве, дадут результат, если будет на что опереться, и это «что» свойственно любой цивилизации, и тогда, некоторые сказки окажутся не только литературой, а чей-то бред – не всегда болезнью.

– Но, исходя из этого, критерии не должны иметь нравственной зависимости, – некий пытливый ум, представивший, как будет выглядеть культура, препарированная наукой. – А это и есть безнравственность, от которой лишь шаг до геноцида.

– Не играйте словами – проиграете. А нравственная оценка действительно недопустима, поскольку с высокой степенью вероятности нравственность не относится к всеобщим свойствам, а значит, способствует искажению накапливаемого результата.

– Нравственность вообще искусственна, она порождена третьей цивилизацией, – случайно вырвалось у Яны, готовилось Косте, а попало к Алфавиту.

– Слишком умозрительно, – Алфавит не любил непонятные тезисы.

– Та ещё теория, – голос из аудитории. – Мол, быть безнравственным легче, а оттого и естественнее, поэтому зло – данность, а добро – миф.

– Нравственность – это условия, имеющие форму традиций или законов, а добро, как и зло, безусловны, – похоже, Яна приняла эстафету от Кости.

– Но ведь эта условность из чего-то должна истекать, – разворачивалась дискуссия, Яне пока не боялись задавать вопросов, надеясь поймать её на противоречиях, неточностях и тому подобном. – Общепринято, что нравственность есть воплощение добродетели в задании идеальных форм проявления добра.

– Вот именно, когда добро перестают понимать, требуются идеальные формы, требуются пояснения, – Яна взяла маленькую паузу, разрешая себя перебить, но никто не воспользовался. – А вместе с пояснениями открывается возможность для оправдания зла, искусно манипулирующим этой самой нравственностью – средство оказалось не универсальным.

– А почему оно должно быть универсальным? – Алфавит напомнил о себе. – Тем более, если оно искусственно.

– Именно поэтому и не должно, и не может.

Далее Яна рассказала о том, как ей представляется развитие рода человеческого – с поправкой на возраст (когда красивость преодолевает прагматичность) – получилось ярко и весьма драматично. В основе имеющихся знаний – мифология (от религии до фантастики) и наука (от антропологии до генетики), но установление приоритета, что свойственно большинству теорий, сразу же создаёт рамки, которым приходится соответствовать, а там – шаг до абсурда, когда религия срастается наукой, а наука, открещиваясь от гигантских допусков, пребывает в молитвенном экстазе доминирующей концепции. Поэтому приоритеты отменяются, каждый подход сформулирован, имеет свой рациональный порог, а потому и правомочен. Первый вопрос, касающийся создания (по образу и подобию) и происхождения (общий видовой предок), больших противоречий не несёт (для особо возмущённых – противоречий нет вовсе), поэтому союз «и» вполне уместен. Если нравится бог (или некий иноземный Разум) – вместе с созданием получите и происхождение, чем бог не общий видовой предок, очевидно и обратное, меняем бога на природу (тот же бог материализма) и получаем универсального создателя, потрудившегося и над нами, и над нашим общим предком. А вот обезьяну пора отпустить на волю, ну не хорошо глумиться над славным добрым зверьком, делая его крайним, отпускающим наши грехи, для коей роли лучше подходит другой прототип, но это уже поэзия. Любопытно только, как определяли лохматость и прочие внешние атрибуты на основе одних лишь костей, ох, не обошлось здесь без веры. Нравится, не нравится, но для понимания общих тенденций развития цивилизации и перехода одной в другую совсем необязательно фиксировать приоритет, а это развязывает руки, отменяет рамки, разрушает абсурд. Проще говоря, это другой метод, позволяющий парадоксальное сделать очевидным, а божественное – научным (и наоборот), и многие всемирные вопросы найдут ответы, а их всеобщая мистическая окраска сменится узкопрофессиональным интересом.

Оставив тему первого человека специалистам (а как иначе?), Яна приступила к самому вкусному – антинаучному и антирелигиозному (в привычном понимании) взгляду на этапы развития человечества. Первая цивилизация, она же животная (не путать с обезьяньей), являла собой странный симбиоз всеобщей благости и равнодушия (безразличия, а ещё лучше – безличия), неподвластного влиянию зла, стремившегося, конечно, к равнодействию сил, но не имевшего ни малейшей зацепки в этом самодостаточном и саморазвивающимся (как заметил бы Костя – а потому и не развивающимся вовсе) образовании. Предположительно, реализовывалась идея (богом, природой – не суть важно) создания общества, защищённого от зла, в мире, от него не защищённом, и более того, исполненного им и подвластным ему в мере, сравнимой и с влиянием добра. В результате – видовая община (монолит), с объективным принятием жизни и рациональным отношением к смерти, стадо не испытывающее надобности в том же добре, высоких чувствах (хотя бы чуть выше объективно необходимых) и даже сколь-нибудь развитом интеллекте – изначального доставало. Замаячила бесконечность и отрешение от идеи создания самостоятельной цивилизации (нового, не животного вида), поэтому потребовалось вмешательство, и оно состоялось, приведя к появлению второй цивилизации. Изменение коснулось интеллекта (продвинув его до разума), появилась способность к анализу (в части условий, среды обитания) и синтезу (в части стихий – земля, воздух, огонь, вода), дав безусловный толчок к последующему развитию этой цивилизации как в прикладном, так и в культурном (сохранились следы) смыслах. Если говорить о толчке в физическом смысле, то здесь широкое поле: от мутагенеза до банального изменения внешних условий, например, упавший метеорит (гоните динозавров, речь о метеорите, породившем Великий ледник). Теперь видовая община сменилась племенной и, чуть позже, родовой, а значит, возникло внутривидовое противоречие (расколовшее монолит), требующее постоянных разрешений (первая лазейка для зла, иллюзий о мирных исходах этих конфликтов питать не стоит, всё-таки недавние зверолюди), кроме того, появились страхи (а это столбовая дорога). Данные страхи опирались на возможную гибель общины (в понимании племени или рода) по вполне ясным причинам – либо вследствие проигранного противостояния другой общине, либо под ударами стихий. Осознание страха (как чувственно, так и интеллектуально) – это осознание власти зла – серьёзный толчок для появления начальной религии, обращённой, очевидно, именно в сторону зла – ведь главной просьбой и пожеланием была смерть (врагов, дичи на охоте и т. п.) или пассивная защита от стихий (безусловное отведение смерти – воля зла). К жизни, к активному противостоянию стихиям (злу) обращались редко, поскольку процветание, в понимании коллективного разума второй цивилизации, опиралось на разрушение чужого, а не создание своего.

Во время одной из пауз, дискуссионного характера, Яна подумала о возможном взаимопроникновении цивилизаций (с чего бы это?), разве не забавно поместить представителя второй цивилизации в первую или наоборот (?), а если эта забава реальна (?), но Яну отвлекли быстрым окончанием спора и просьбой продолжить изложение. Возникшая идея так и осталась не до конца сформулированной, а потому и не озвученной.

Всякий дар имеет обратный потенциал, и чем величественнее дар, тем существеннее потеря (Костя возразил, гипотетически, что сей обратный потенциал нивелируется кармической составляющей, впрочем, как и усугубляется, на что сам же нашёл ответ – в первой цивилизации отклонений кармы не возникало, это невозможно по сути самой цивилизации). В общем, обратный потенциал сработал, похоронив первую цивилизацию. И вторая цивилизация загнала себя в тупик, что требовать от злобствующих племён (живущих как один организм), стремящихся доминировать на посильной себе территории. Интеллект оказался не востребован, развитие продолжало идти по животному пути, чёткому, ясному, пусть и ведущему в никуда, ничего себе – венец творения. Требовалось вмешательство, и оно состоялось. Новый дар ослепил великолепием. Наделение человека, вкусившего от древа познания, индивидуальностью потребовало от него же нечеловеческого напряжения сил, чтобы избежать рабства, провозглашённого собственным эго. Человечество защищается, воздвигая нравственные редуты и религиозные бастионы, но, подрывая их изнутри и не принимая иных объяснений, продолжает нестись к той черте, за которой необратимость и новый тупик для цивилизации. Оставаясь оптимистами, предположим, что четвёртая попытка не окажется похожей на первую и мы, люди, преодолеем свою гордыню, ведь выходов, как обычно, всего два…