Текст книги "Кожа, в которой мы прячем правду (СИ)"

Автор книги: Aldariel

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

– С Оком, находившимся в твоей власти, ты не мог не справиться – и не мог от меня сбежать, так что даже и не пытайся, – усмехнулась, приняв его вызов, Мэва. – А Риннале, я думаю, не повредила небольшая прогулка. Мы ведь не хотели бы, чтобы она угодила меж двух огней, наша с тобой королева?.. Огня здесь было с избытком, как я погляжу. Никто не ушёл живым?

– И мёртвым – тоже. У меня было два пленника, но после того, как они сказали мне всё, что нужно, их тела уже нельзя было ни для чего использовать.

Играть с Драконорожденной в открытую Маннимарко явно понравилось, и Мэва платила ему той же монетой. Риннала, может, их бы друг к другу приревновала, но понимала прекрасно: пока что они, все трое, на одной стороне доски, но никогда не станут равновесными фигурами. Рядом с ними, древними чудовищами, облачёнными в смертную кожу, ей нужно лишь выживать, и брать то, что даётся в руки, и не пытаться ни на кого из них заявлять права…

Не привязываться, как бы это ни было тяжко, когда Мэва смотрела так и говорила – так:

– Что же, не вижу смысла ходить вокруг да около. Знаю одно: нужно больше огня. Людская молва – оружие обоюдоострое… Негоже нам с вами в открытую связываться с некромантией. Здесь не должно остаться следов.

Следов не осталось: Одавинг, вернувшись по зову Мэвы, выжег драконьим пламенем всё, что уцелело после побоища – дом, дровяной сарай и трупы, как свежие, так и лежалые.

После Риннала прошлась по пепелищу, желая то ли удостовериться, то ли попрощаться… Но не с чем было прощаться: место, где они с Маннимарко провели зиму, – место, где они жили, экспериментировали и трахались, где она обстригала его и красила волосы тёмной краской, – выгорело дотла, и вместе с ним осыпалась прахом заёмная кожа Брелины Марион.

– Вы спрашиваете, почему я ратую за эту войну? Почему мне мало победы над Алдуином? Почему не могу оставить Талмор в покое? Отторгнув себя от мира живых, я видела всё ясней, чем когда-либо, – рассказывала Мэва две с половиной недели спустя. Выступала перед стянувшимися в Вайтран дипломатами, она выглядела ещё величественней, чем обычно: нельзя было не ловить каждое её слово. – Представьте все времена и пространства как многоярусный торт… из тех, что бретонцы готовят на свадьбы. Каждый из ярусов – есть, существует здесь и сейчас. Но, как и с тортом, мы всегда можем установить их очерёдность: тот, что внизу, положен был раньше.

– И что в этой кондитерской метафоре – Алдуин? – спросил Фаренгар, маг вайтранского ярла, и Риннала знала: Мэва его и подучила.

– Иногда старые ярусы оседают под тяжестью новых, и они смешиваются, – сказала та словно бы non sequitur, – или же старые рассыпаются в пыль. Бывает и так: что-то вышибает опоры, что отделяют один ярус от другого, случайно или намеренно – и тогда весь торт может рухнуть. И Алдуин, и Талмор думают схоже: если сметут всё со стола – всё, даже саму смертность: великую жертвенность, подарившую миру сердце!.. – то смогут перекроить под себя и всё сущее. Но правда в том, что в конце их только нелепая груда теста: гибель всего и вся, которую мы обязаны предотвратить.

И пока Мэва созывала Тамриэль к бою, Риннала стояла с ней рядом, увенчанная короной Моргии Карудил – и улыбалась.

IV.

В Коллегии её знали как “Брелину Марион”, и Риннале стоило большого труда избавиться от этой маски. “Брелина” была милой, воспитанной девушкой; немного замкнутой, немного неловкой, немного слишком обычной для данмерки-телваннийки – такой, что на небольшие странности и просчёты окружающие охотно закрывали глаза.

Сейчас Риннале нужна была “королева Фёстхолда в изгнании”, яркая и хлёсткая; женщина, что, налаживая нужные связи, всех убеждала бы: ваши глаза должны быть открытыми! Не упустите выгоду, что сама плывёт в руки!

Вести об очередном конце света – это, конечно, хорошо, но недостаточно, чтобы вовлечь правителей Тамриэля в войну. Мэва умела звучать убедительно, и никто не осмеливался оспаривать или высмеивать её речи в открытую – кто-то ей верил, а кто-то просто боялся женщины, подчиняющей себе драконов и способной одним-единственным словом размазать тебя по стенке, – но этого было мало.

Политика – дама капризная, переменчивая, а мир уже который век лихорадит – так, что и Кристальная-как-закон не устояла. Сегодня даже владыки-меры предпочитают гнаться за сиюминутной выгодой, а не вкладываться в долгоиграющие проекты. Что уж тут говорить о краткоживущих людях? Они и в мирное время редко заглядывают дальше, чем на полвека вперёд.

Жаль, что их всех не получится потрясти, свесив с летящего дракона – это бы очень упростило переговоры! Но, к сожалению, ни завуалированными угрозами, ни вестями об очередном конце света, который случится “когда-нибудь не сейчас”, было не обойтись.

Мэва сама это понимала; всех, кто был ей чем-то обязан, и на кого легко оказалось влиять, она превращала в вербовщиков и глашатаев. Метафизические откровения не выигрывают войны. Чтобы собрать работающую коалицию, нужно было посулить всем союзникам конкретную прибыль, нужно было льстить, уговаривать, раздавать обещания и служить посредником – взвешивать, измерять и перераспределять территории, торговые льготы и династические союзы.

“Брелина Марион” здесь ничем не могла помочь, и потому её отправили на покой.

Время нельзя повернуть вспять или замкнуть в кольцо, но оно может сделать виток по спирали. Риннала Карудил возвращалась в этот мир, возвращала себе всё то, что ей и так по праву принадлежало – уже не как принцесса, но как королева.

Она рождалась заново, зная, что всякое рождение сопряжено с болью, и принимала её, как кровную сестру, покровительницу и возлюбленную.

Ради своего королевства Риннала готова была на самые удивительные союзы.

В юности она и представить себе не могла, что когда-нибудь ей придётся не только отвоёвывать у сородичей Фёстхолд, но и планировать вместе с небарра высадку на Саммерсет. Никому тогда и в голову не приходило, что мир переменится так стремительно и страшно – а то, что казалось незыблемым, покроется трещинами и распадётся на части.

Впрочем, у орлов не рождаются голуби – а чего у родни Ринналы было не отнять, так это умения приспосабливаться, не прогибаясь и не ломаясь. Кризис Обливиона потряс Острова, обрушил Кристальную-как-закон и внёс в умы и сердца страх и сумятицу – поднял на поверхность всю альтмерскую гниль и альтмерскую низость. Из черноты, из косности, из душевной порочности – они всегда были здесь, но в мирное время таились под лаком и позолотой… – восстало чудовище, что пожирало лучших своих детей и не испытывало после ни капельки сожаления.

Чудовище, что, подобно Алдуину, грозилось пожрать само время… и за эти амбиции, за бесстыдные альтмерскую тоску и альтмерскую дерзость, слившиеся в единое, целым народом разделённое безумие, Риннала была даже благодарна.

Иначе ей бы не удалось заручиться поддержкой Мэвы, которой до передела власти на Островах не было никакого дела. Но Мэва, отторгнувшая себя от мира живых – что бы это, скамп её побери, ни значило, – Талмора опасалась, у неё были драконьи братья и драконов голос, и не разыграть эти карты Риннала не имела права.

У орлов не рождаются голуби… По части дипломатии мама была редкой искусницей, а иначе не устроила бы себе королевский брак, когда ей едва исполнился двадцать один год – практически детский для мерки возраст! Риннала многое у неё почерпнула и продолжала черпать даже сейчас, две сотни лет спустя – и с гордостью носила её корону.

Белое золото, бриллианты, рубиновый Массер, жемчужина Секунды…

Монархи, довольствующиеся одной-единственной короной, существуют лишь на страницах романов, чьи авторы совершенно не знают дворцовой жизни. Церемониальные, парадные, повседневные; уместные по отдельным случаям или подходящие к разным нарядам, передававшиеся по наследству или полученные в подарок – у королевы Фёстхолда корон было великое множество. Но родители решили спасти именно эту – ту, что Реман Карудил вручил жене, когда окончательно отказался от наложниц и объявил Чёрную королеву своей соправительницей.

Даже для до-талморского Саммерсета подобное было почти немыслимо: не просто жениться на небарра, но и так её возвеличить! Однако у Ремана Карудила хватало воли и власти, чтобы делать то, что казалось ему единственно верным, и его решения никто не осмеливался оспаривать.

Он был королём, которого Саммерсет не заслуживал – и ради него Риннала попробует заслужить Фёстхолд.

Она скучала по родителям как никогда остро, но не позволяла себе поддаться унынию. Ей некогда было унывать: слишком многое стояло на кону… да и негоже невесте грустить перед свадьбой.

Риннала придумала им с “Анкано” очень трогательную – и не имеющую, конечно, ничего общего с реальностью – историю любви, и оба они охотно ей пользовались. Отважный герой, внедрившийся в Талмор, чтобы найти и защитить свою принцессу – как не проникнуться?

В умелых руках правильная история способна творить чудеса, а руки у “королевы в изгнании” и её жениха были очень умелые. В том, что касалось лести, уговоров и обещаний, на “Анкано” всегда можно было положиться.

По части дипломатических способностей Риннале он не уступал, а опыта у него было в разы больше. Этот мер держал под собой Имперский город, ещё когда Фёстхолдом правила другая династия – и задолго до рождения Тайбера Септима.

Впрочем, можно ли его, много раз не-умиравшего и возрождавшегося для новых сражений, по-прежнему считать “мером”?..

Сейчас он был в Имперском городе гостем, а Риннала хоть и боялась повторить судьбу Кливии Тарн (1), но не собиралась идти на попятную. Слишком высоки были ставки.

Око Магнуса не спешило раскрыть все свои тайны, но Маннимарко достаточно им овладел, чтобы легко обходиться без некромантии. Око позволяло манипулировать огромной стихийной мощью, играючи разрушать магические барьеры и создавать иллюзии, способные замаскировать целое войско.

Напитывать его силой новые чёрные камни душ, как Маннимарко с Ринналой делали раньше, стало слишком опасно, но и обычные камни, связанные с Оком, усиливали любого мага, который ими владел.

Три таких камня – первых, чёрных – Риннала по-прежнему хранила в мешочке на поясе; они уберегли её от подосланного Доминионом убийцы, чьё призванное копьё взорвалось прямо в руках, не достигнув цели, зато почти подчистую ободрало лицо и лишило половины пальцев.

Жаль, что от собственных чувств у Ринналы не было защиты. Она не могла не тянуться к нему – древнему чудовищу в украденном теле. В войне он казался куда красивее, чем на хьялмарксих болотах: власть была Маннимарко к лицу, и каждый раз, когда он возвращался в Имперский город, Риннала ходила к нему и отдавалась со всей горячностью данмерских предков.

Это было… глупо – привязываться, зная, насколько всё хрупко; но их телесная близость казалась ей настоящей, благословенно простой – в мире, в котором Риннала без устали актёрствовала и тасовала придворные маски.

Женщина и мужчина, руки у неё на груди, член в её лоне…

Было логично, что в этот раз им следовало пожениться – перед тем, как Маннимарко вернётся на передовую. Линия фронта переместилась в Валенвуд, и местные бунтовщики охотно шли на контакт. В войне наметился перелом, а свадьба – отличный повод, чтобы продемонстрировать единство их коалиции, верно?..

Она была в десять раз старше, чем мама, когда та выходила замуж, но это нисколько не утешало. Риннала остро, отчаянно чувствовала своё одиночество и, когда Мэва пришла к ней с бутылочкой алинорского сливового вина, растрогалась почти до слёз. В тот вечер всё между ними было… удивительно просто; с тех пор, как Анкано, настоящий Анкано, попытался овладеть Оком и чудом не уничтожил Коллегию, едва ли у них получалось – так.

Риннала не подозревала, насколько изголодалась по обычному дружескому участию.

– Не очень-то хорошо, что альтмерскую королеву выдаёт замуж нордка, – поддразнивала Мэва, подливая им обеим вина, – так что вашим, наверное, лучше считать меня не человеком, а вестницей Акатоша.

Хмель был тому виной или безмерная, в кости просочившаяся усталость, а Риннала нашла в себе смелость, чтобы спросить её:

– Сколько в том правды? В драконовости твоей, в связи с Аури-Элем? Как это… изнутри?

– Не думаю, что смогу объяснить словами. Это как вспоминать… то, что со мной никогда не случилось, потому что Исмаалитхакс выбрал стать Исграмором. Не знаю, к добру или к худу, но во мне куда больше от джилл, чем от дрейка (2).

– Джилл – это же… – Риннала замялась, перебирая заученные в детстве формулировки: память у неё была превосходная, но нужная всё никак не давалась в руки. – Джилл – абстрактное понятие, описывающее инертность временного потока: силу, стоящую за его стабилизацией, – нашлась она наконец.

Мэва моргнула – ресницы у неё были светлые-светлые, как лепестки подснежника, – и медленно проговорила:

– Джилл чинят минуты, верно. Как в тот раз, когда твой жених стёр себя как того, кто вышел из материнской утробы, и наново высек как кость земли… Знаешь, почему у него ничего не вышло?

Риннала кивнула, заворожённая, и Мэва ответила: “Шор показал, что не бывает иначе: нужен не только великий обман, но и великая жертва”.

Слова её, минуя все органы слуха, отпечатывались прямо на сердце.

V.

В Коллегии её знали как “Брелину Марион”… Брелина была не первой маской, которую Риннала надела в изгнании; не самой удобной, не самой любимой и даже не самой ноской – под некоторыми Риннала жила десятилетиями, – но она стала последней и, может, поэтому не отпускала? “Брелина Марион” соединяла её с той несчастливой, но лёгкой в своей несчастливости эрой, когда на её плечах ещё не лежала ответственность за весь Саммерсет.

Время нельзя повернуть вспять или замкнуть в кольцо, но оно может сделать виток по спирали – и у Ринналы, вернувшейся вдруг к началу, голова всё никак не переставала кружиться.

Война пролетела в одно мгновение – расцвеченная драконьим пламенем и сиянием Ока Магнуса; наполненная перебоями со снабжением, непрочными временными альянсами и кипами памфлетов, отпечатанных на паршивой бумаге.

Риннала знала, что ей не место на передовой. Она воевала со вдохновением и азартом, с альтмерской расчётливостью и данмерской безжалостностью – но по-другому; воевала не как солдат, но как алхимик: взвешивала, измеряла и перераспределяла территории, торговые льготы и династические союзы.

Под её руками из разрозненных элементов рождалось целое, которое обладало свойствами, не присущими ни одной из его частей: из тинктурированного терпения, кристаллизованной страсти и сублимированного возмездия – крушение Талмора.

Война была стрелой, выпущенной в цель, и Риннала летела так же – просто и прямо, решая конкретные задачи и поражая врагов, что оказывались у неё на пути.

Мирное время регулярно ставило её в тупик. Риннала держала лицо и намекала на “железную выдержку, закалённую в горниле дворцовых интриг” – или рассказывала что-нибудь про “королевскую кровь и королевскую волю”, – но правда заключалась в том, что беглянкой она была в разы дольше, чем принцессой, и, даже вернув своё имя, всё ещё не могла отрешиться от прежнего образа мысли.

Теперь Риннале нужно было заботиться не о выживании, а об управлении королевством, о чём она, если честно, имела довольно смутное представление. Её, конечно, готовили – две сотни лет назад, для мира, который с тех пор изменился непоправимо, – приучали ко власти и знакомили с государственными делами; наследником был Горантир, однако и принцессе Фёстхолда не следовало уподобляться красивой кукле. Она обязана была разбираться в политике, в экономике, в дипломатии, и учили её соответствующе – с ра’атимовской изобретательностью и карудильской обстоятельностью.

Однако теоретические познания оказались плохой заменой практике, и Риннале приходилось двигаться ощупью. Кровь не вода, но и не ключ Ноктюрнал, как по волшебству отверзающий любые двери – и королевская, древняя кровь, впитавшая пепел Ресдайна и золото Островов, ничуть не помогала возобновлять прервавшиеся поставки пеньки.

До-талморский Саммерсет долгое время был конгломератом самостоятельных королевств – союзных, объединённых общими идеалами и общим прошлым, но свято держащихся за свою независимость… в составе Империи, верно, но на эту досадную мелочь альтмерские супрематисты успешно закрывали глаза не одно столетие.

Верховного короля – или верховную королеву – на Островах не выбирали очень давно: не было ни внутренней необходимости, ни внешнего стимула, ни подходящего кандидата, которому бы хватало воли и власти, чтобы за это взяться. Талмор же мыслил иными категориями: объединил Саммерсет под эгидой единого Доминиона, перестроил законодательство, централизовал управление…

Риннале хватало ума признать, что некоторые из этих реформ были как минимум эффективными. Но что толку? Теперь ничего не работало как надо… Крушение Талмора создало вакуум власти, и что с этим делать, было решительно непонятно.

Проблемы росли и множились, как телваннийские строительные грибы, а Риннале приходилось держать Большой Совет с такими же новоделанными монархами, как она сама, и как-то со всем этим разбираться.

Её консорт, конечно же, был надёжной опорой, но опорой… весьма специфической. “Анкано” на совесть устрашал её врагов: под конец войны он на весь Тамриэль прославился как чародей невероятной силы, в щепки разбивающий корабли и сминающий, точно бумагу, даже самые изощрённые магические барьеры. С королевой-небарра, за которой стоял такой король, никто не осмеливался враждовать в открытую, вот только помощи в восстановлении Фёстхолда от него дожидаться не приходилось.

Мер, незаменимый в дипломатических баталиях, сошёл со сцены. Он мог иногда поделиться полезным советом или метким наблюдением, у него были колоссальный опыт и удивительное чутьё, но Око стало для Маннимарко куда интереснее, чем политика.

Он забрал для себя злосчастную, изрядно потрёпанную Великую обсерваторию – с тех пор, как ещё во второй эре Ванус Галерион заложил первый камень ей в основание, её разрушали и перестраивали раз десять, а денег на новый ремонт пока что не находилось… – и запирался там, пускаясь в эксперименты, сути которых Риннала и не пыталась постичь.

Она бы, может, и опасалась, что в самом сердце Фёстхолда кто-то снова пытается подчинить себе Око Магнуса, – особенно если учесть, чем это закончилось для Винтерхолда, – но постоянно ловила себя на циничной мысли, что даже если полгорода взлетит на воздух, погоды это не сделает.

Да и тот Анкано был не чета её мужу, который если и устроит какую-нибудь взрывную магическую катастрофу, то уж никак не случайно… Глядя на него, давно переставшего красить и стричь волосы, Риннала нет-нет, а вспоминала предыдущего владельца этого тела. Им повезло, что настоящий Анкано, вздорный и неуживчивый, почти не поддерживал связи с семьёй, и у него никогда не было близких друзей.

Родственники были рады его возвышению, но слишком “Анкано” боялись и предусмотрительно держались на расстоянии. Риннала их понимала. Она и сама боялась – но всё равно приходила к нему почти каждую ночь и отдавалась со всей горячностью данмерских предков. Он отвечал ей под стать, словно не мог насытиться, словно боялся, что чувственное, по которому так истосковался за годы своей бесплотности, вот-вот ускользнёт сквозь пальцы…

Изобретательный, ненасытный отчаянный… Риннала забывала своё имя, – все свои имена! – когда он входил в неё, нетерпеливо-влажную, когда играл с ней, пальцами исторгая исполненные томления стоны, когда переполнял своей силой… и с каждой лаской, с каждым толчком начисто переписывал её память – вытравляя оттуда и прежних любовников, и очередные строительные подряды.

Утром, медитируя на какой-нибудь новый налоговый кодекс, Риннала привычно сокрушалась: жаль, что не каждую неприятность можно затрахать до полного исчезновения.

Внезапный визит Мэвы – и Одавинга, который, к счастью, не стал задерживаться, – показался настоящей отдушиной. Последние дни Ринналу невероятно вымотали, её постоянно мутило и клонило в сон – но Мэве до передела власти на Островах не было никакого дела, и рядом с ней можно было хотя бы на вечер расстаться с короной.

Риннала проводила гостью в свою студию. Мэва и сама выглядела так, будто что-то грызло её изнутри, и даже от сливового вина отказалась: вместо этого они пили жасминовый чай и играли в хнефатафл (3).

На втором чайнике и третьей партии, которую ей наконец удалось выиграть, Риннала решила воспользоваться моментом и задать вопрос, который очень давно её интересовал.

– Помнишь, ты сравнивала мироздание со свадебным тортом? А как это происходит, когда кальпы, ярусы… смешиваются?

– По-разному, – Мэва задумалась, подбирая подходящую аналогию, и наконец сказала: – Бывает и так… Представь, что ярус – игральная доска, и она рушится, промерзает насквозь. Миры наслаиваются один на другой, и фишки от тафла, чтобы спастись, рвутся на доску для нард.

– И что дальше?

– А дальше… Или играть в нарды, забыв что эти фишки когда-то были предназначены для другого, или пытаться устроить партию в тафл – на доске, которая под другое расчерчена. Так и произошло, когда пятьсот Соратников прибыли из Атморы. Исмаалитхакс дал уничтожить себя Исграмору, но многие из его сородичей решили иначе. Некоторые из джилл, согласившиеся чинить минуты, и дрейки, доставившие так много бед отцу… Спасибо тебе, Риннала Ремансдоттир, – неожиданно сказала она.

– За что?

– Я пришла сюда, потому что знаю: ослабели опоры, и наша доска вот-вот треснет напополам. Ведомо мне и то, как её укрепить, но я не хотела… – Мэва замялась, вздохнула и всё же призналась: – Я до сих пор не хочу, слишком много во мне человеческого. У меня была семья: сёстры и брат, мёртвый муж и нерождённый ребёнок… Надеюсь, хоть в чём-то тебе повезёт больше, – усмехнулась она, и голос её преисполнился мрачной решимостью. – Мы должны это сделать. Отведи меня к своему мужу, я научу его, как стать богом.

Риннала тогда снова это почувствовала – как болтается в воздухе, бьётся о красную чешую и ничего, совсем ничего не способна сделать. Она хотела… спросить, разузнать, но не могла вымолвить ни слова. Как кукла, встала, оправила платье и полетела – вниз, вниз, вниз! От студии и до самой Обсерватории – вниз…

Риннала почти не запомнила, что было дальше: ужас, какого она никогда ещё не испытывала, переполнил её до краёв. Кажется, она вскрыла защитные чары Обсерватории – не было в Фёстхолде дверей, которые для неё не отверзлись бы… – и провела Мэву внутрь, в самое её сердце, мимо стеллажей с инструментами и чанов с утилизированными политическими преступниками.

Риннала задыхалась. Ей не хватало воздуха, ей не хватало силы сделать хоть что-то, когда эти двое вцепились друг в друга когтями, и Око – откуда там вообще взялось Око?.. – вдруг взорвалось, рассыпалось на мириады осколков…

Риннала не знала, сколько времени прошло, – тысяча лет? четыре секунды? – но когда открыла глаза, нашла себя во дворце, на балконе. Поборов головокружение, она шагнула вперёд и вцепилась дрожащими руками в перила:

Под ней простирался закатный Фёстхолд, залитый багряным светом, и вдалеке, там, где когда-то стояла Великая обсерватория… разламывая её на части, точно яичную скорлупу, проклёвываясь, ввинчиваясь в небо…

На глазах у Ринналы росла новая Башня – застывшие в камне великий обман и великая жертва.

Комментарий к Часть третья: Кровь, которая отверзает двери

(1) Кливия Тарн – правительница Империи Сиродил периода Междуцарствия, дважды императорская вдова. Маннимарко был её советником – а в итоге Кливию подменили на зивкин… и вообще близкое общение с этим типом ничем хорошим для неё не окончилось.

(2) Автор бесстыдно подгоняет под свои нужды полуофициальные “Пятьсот – или около того – Могучих Соратников Исграмора Вернувшегося” (https://www.fullrest.ru/universes/elderscrolls/five-hundred-mighty-ysgramor-343) и “Перехват переговоров о Ну-Мантии” (https://www.fullrest.ru/universes/elderscrolls/nu-mantia-intercept-380); оригиналы на английском + доп.материалы по джилл можно найти здесь: https://www.imperial-library.info/category/tags/jills

(3) Хнефатафл – скандинавская настольная игра. Само слово “тафл” – производное от лат. tabula / греч. τάβλα (“доска”), и иногда использовалось для обозначение любых настолок (аналогично русским “тавлеям”).

/Ещё немного о родителях Ринналы: https://ficbook.net/readfic/9151049/

Эпилог – не за горами.

========== Эпилог. У колыбели ==========

Она проснулась с первыми лучами солнца – мягкого, по-весеннему несмелого. Свет не пробивался сквозь шторы, но Риннале не надо было видеть, чтобы знать: она чувствовала его точно так же, как и ребёнка во чреве.

Утренняя тошнота осталась в прошлом, но ей на смену пришла утренняя вялость: тело, отяжелевшее, не очень-то хотело лишний раз шевелиться. Риннала, впрочем, не собиралась идти ему на уступки и, дотянувшись до колокольчика, позвала служанку.

Праздность была роскошью, которую королева Фёстхолда не могла себе позволить. Она осталась один на один с миром, который лихорадило – и не на кого ей было положиться, кроме самой себя.

Риннала давно, ещё в Хьялмарке осознала, что так и будет: Мэва и Маннимарко не только не уживутся на одной доске, но даже поодиночке на ней не удержатся.

Им, древним чудовищам в смертной коже, на Тамриэле нет места. Такие – переворачивают его, сметая всё устаревшее и отжившее, и исчезают, сами сметенные временем: слишком тяжёлые, чтобы мир – хрупкий, как многоярусный свадебный торт, – смог их выдержать и вместить.

Риннале, наверное, не стоило так привязываться ни к Мэве, ни к Маннимарко, но они стали якорями, держащими её рассудок – и крепостными стенами, за которыми получилось на время укрыться. Она верила, что или погибнет, когда эти двое схлестнутся, или сама приложит руку к их гибели…

Что вышло в итоге, Риннала так до конца и не поняла. Приходилось двигаться ощупью: она осталась один на один с древними тайнами, слишком громоздкими, чтобы втиснуть их в рамки смертного разума – и не у кого было искать ответов, кроме самой себя.

Посреди Фёстхолда выросла, разрушив Великую обсерваторию, новая Башня; король и драконорожденная исчезли, а королеве пришлось разгребать завалы. Она не могла признать, что выжила чудом, что её пощадили и вытащили за шкирку, словно щеночка – и ничего толком не объяснили. Это было бы (политическим) самоубийством, а умирать Риннала не собиралась. Ей требовалось удобоваримое объяснение – правдоподобное, но не истинное, – а для этого нужно было во всём разобраться.

Что-то Риннала уловила сразу, что-то – постепенно распутывала, а о чём-то могла только догадываться…

Мэва считала, что её предки были драконами, пришедшими в мир из предыдущей кальпы – теми из них, кто выбрал, как Исмаалитхакс-Исграмор, стать людьми. Для победы над Алдуином ей пришлось вспомнить то, чего с ней никогда не случалось, и смертная сущность Мэвы не выдержала этих не-воспоминаний. Драконорожденная слишком изменилась, слишком много увидела и узнала; она оставалась человеком столько, сколько потребовалось, как и обещала Риннале – пока не перестала.

Сделалась джилл-драконицей, что помогает Аури-Элю чинить минуты?

Ушла, так или иначе…

Тела в развалинах не нашли – ни одного тела, и Риннала, сокрушительно овдовевшая, уверяла всех, что её муж пожертвовал жизнью, чтобы подарить Фёстхолду – и всему Саммерсету! – новую Башню.

Не было никого, кто мог бы оспорить её слова. Башня пульсировала силой – ещё не изученной, не прирученной, но неоспоримой – и узнавала Ринналу, откликалась послушнее, чем на призывы куда более могущественных чародеев.

Башня дразнила, скрывая ответы, но у Ринналы были свои гипотезы.

Во время Сопряжения Планов Маннимарко стремился получить силу Князя даэдра, а в третью эру нацелился на аэдрическую божественность: стёр себя как того, кто вышел из материнской утробы, перекроил наживую свою историю, вписал себя в самое рождение мира… Совершил великий обман, но не пошёл на великую жертву и оттого застрял на полпути.

Заполучив себе тело, он попытался найти новый путь – и что-то у него получилось. Имя “Анкано” как будто само собой стиралось из памяти и документов; ему на смену пришёл Король – богоравный герой, чей культ набирал силу.

Как и старые боги этого мира, Король ушёл, врос в кости земли – бездеятельным, бестелесным и труднопостижимым. Но Риннале не надо было видеть, чтобы знать: когда эта кальпа закончится, он проснётся – и снова изменится…

Об “Анкано” врать было привычнее и проще, чем о Мэве: ничего более состоятельного, чем “она, наверное, улетела”, Риннала не могла рассказать. Но никто и не спрашивал: пока на континенте агонизировала, разваливаясь на части, Империя, на Островах готовились к выборам верховного монарха.

На возрождённый титул Риннала не претендовала: королева-небарра держала Фёстхолд в стальной хватке, но замахиваться на большее было бы слишком дерзко. Кандидаты, впрочем, искали её дружбы: Жемчужная башня поддерживала не только мироздание, но и влияние Ринналы Карудил.

Хорош оказался прощальный подарок…

Риннала, отослав служанку, прошествовала на балкон. Под ней простирался Фёстхолд, расцвеченный нежностью утра, увенчанный бело-жемчужным шпилем – наследство для… Ремана? Горантира?

Обычного мальчика: в этом она себя убедила.

Риннале недоставало щедрости Мэвы, объявшей весь мир, но ради сына она готова была всю жизнь стоять на страже Красы Рассвета.

Такими стали её невеликий обман и невеликая жертва – и бремя обычной смертной женщины.