Текст книги "Кожа, в которой мы прячем правду (СИ)"

Автор книги: Aldariel

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– Мне нет нужды тебя обманывать, Мэва. Честность – моё главное оружие.

– Готова ли ты поклясться мне, кровью поклясться, что будешь верна? Что не воспользуешься силой Магнуса, чтобы подчинить Скайрим? Что станешь с её помощью бороться за земли предков, а потом проследишь, чтобы все артефакты вернулись ко мне, как и было условлено?

Если б Риннала, не раз наблюдавшая мощь драконьего Голоса, и сомневалась в том, какие силы дремали в груди её подруги, то нынче любые сомнения осыпались бы палой осенней листвой и развеялись по ветру. Мэва, спокойная, как скала, улыбалась, приобнажая зубы, и в её словах, в её синих морозных глазах проступало нечто древнее, страшное – нечто, с трудом вмещающееся в тело смертной женщины и призрачными драконьими костями грозящее пропороть ей грудину.

Ужас чешуйчатым длинным хвостом обвил сердце, но выбора у Ринналы не было, и пути назад – не было. Она кивнула, не ожидая того, как споро Мэва перейдёт от слов к делу: достанет из-за пояса кинжал, разрежет Риннале ладонь, приникнет губами к ране, слизывая проступившую кровь…

Что это? Неужели сердце её так оглушительно бьётся?..

Когда Мэва выпустила её, позволяя залечить руку, Риннала с большим трудом вспомнила, каково это – дышать. Как можно дышать, когда напротив стоит она – с губами алыми, жадными, окрашенными твоей же собственной кровью? С глазами, пылающими голодным синим огнём – жарче даже драконьего пламени?

И Риннала обжигала себя, но не могла оторваться: жар разливался у неё в низу живота, румянцем окрашивал щёки, плавил врождённую альтмерскую сдержанность. Она никогда не любила недов – и недок тоже, – но Мэва была совершенно великолепна: могущественная, опасная, неукротимая… Какой она будет, избавленная от тяжеловесной нордской одежды? Высокая белая грудь – наверно, светлее лица, хотя куда уж светлее? Бёдра – широкие, крепкие… и эти длинные, одуряюще длинные ноги… Каково будет их развести, приникнуть губами к разгорячённому лону (белья воображаемая Мэва, само собой, не носила) и слизывать влажное желание так же старательно и жадно, как сама Мэва слизывала кровь, проступившую из разреза на ладони Ринналы?..

Стыд ударил под дых, выбил из сладостного дурмана. Слишком много было выпито сливового вина, чтобы сохранять ясность мыслей – Риннала утешала себя только этим. Да, недаром перед пирами матушка лично варила особые зелья, чтобы ни ей, ни отцу опьянение не туманило разум!

Глупо было надеяться, что вино, пусть даже и саммерсетское, поможет Риннале получить преимущество над нордкой: этот народ умеет пить так, как, пожалуй, никто в Тамриэле. Глупо, как глупо…

Но если её нордка и различила в глазах у Ринналы тень неподобающих мыслей, то виду не подала.

– Что же, условились мы с тобой, Риннала Ремансдоттир? – спросила она, широко, легко улыбаясь, и алая королевская кровь окрасила её зубы. – Мною залог получен, и значит, клятва будет исполнена.

– Условились, – бестрепетно согласилась Риннала, пряча сомнения на внутренней стороне век. – Клянусь тебе, так и будет.

Как бы ни сложилась потом её неспокойная, переменчивая судьба, а Риннала Карудил до конца своих дней запомнит тягостные слова нордского заклинательного куплета, которыми Мэва, дочь Сиггейра-скальда, привязала её к себе и костяным ножом вскрыла душу:

Мара злата, буря лезвий

Ждёт, как горесть змей минует.

Коль обманешь, лебедь Шора

Выклюет твой жёлудь духа.

Пожалуй, впервые Риннала почувствовала, что откусила больше, чем сумеет проглотить, но всё-таки вытравила из головы эти вялые пораженческие мысли. Бедняки не выбирают, чем набить брюхо, и нынче дочь Ремана Карудила была бедна, очень бедна – не по карману ей страхи, сомнения и колебания.

Принцесса, королева-изгнанница… Она умела жить по средствам и только поэтому была всё ещё жива – и могла бороться.

Той ночью Риннале приснилось странное: то ли кошмар, насланный глумливой Верминой, то ли пророческий сон, отравленный дар Азуры. Не сразу, но из мешанины образов и идей, из впечатлений, прожитых в последние неспокойные дни, проступила равнина… бескрайняя, белая, и непонятно было – то снег или пепел?

Мэва встречала Ринналу, закованная в чешую, и по-змеиному улыбалась, когда начинала делиться тайнами:

– Я убила своего мужа. Отомстила ему, и отомстила как должно – но не знала, что убиваю ещё и своё дитя. Да и он, наверное, по-другому бы поступил, если б мы оба знали… Я покидала остов нашего сгоревшего дома, не ведая, что беременна, и не сразу поняла, что происходит, когда скинула ребёнка. Знаешь, на что оно похоже? Ты словно чихнул когда-то, да и забыл об этом давно. Но что-то лопнуло, разорвалось внутри, и у тебя начинает течь: кровью исходишь, и та, мешаясь со слизью, пачкает бёдра… Может, и к счастью, что плод такого союза не увидит дневного света. А ты за своих детей от него – не боишься?

Риннала проснулась с криком – но даже тогда не растеряла решимости.

III.

Отдых был для Ринналы роскошью, и всё же она отдыхала, променяв Винтерхолд на Хьялмарк. Слишком много тягостных, вязких воспоминаний связывало её с Коллегией… Да и промозглый ветер, почти что сдирающий мясо с костей, не шёл уроженке Ауридона на пользу: болела она слишком часто.

Риннала не горевала, оставляя за спиной холодные серые камни Винтерхолда. Нежно-розовый запах ауридонских вишен, цветущих в воспоминаниях, звал её в дорогу – и то, что пока приходилось ютиться среди скайримских болот, не расстраивало дочь Ремана Карудила.

Терпение – добродетель королев.

В Хьялмарк их с “Анкано” отправила Мэва: она была родом из этих мест и отлично знала, где здесь можно укрыться от любопытных глаз. Полузаброшенный дом её бабки-травницы не отличался уютом, зато стоял на отшибе, в стороне от любых дорог в и без того малолюдном краю. Отличное место для двух беглых альтмеров, занимающихся магическими экспериментами!

К лишениям Риннале было не привыкать: брезгливость и праздность сошли с неё шелестящей змеиной шкуркой давным-давно, ещё в первые годы после побега. А Маннимарко уж точно не смущали жёсткая лавка и дровяная печь – за настолько долгую не-жизнь и не того отведаешь! Гостить у мёртвой травницы всяко лучше, чем, скажем, в Хладной гавани.

Впрочем, равнодушие к неудобствам не все проблемы могло решить, и древний некромант поначалу постоянно чихал и шмыгал носом, как простой смертный: отвык бояться сквозняков и заботиться о здоровье плотской оболочки – и та платила беспечному хозяину вечными простудами.

Риннала ему, щеголявшему опухшим лицом и почти по-данмерски красными глазами, варила травяные настои, до того жалкий был у Маннимарко вид. Скайримская весна была таковой лишь по календарю, – горесть змей, вот уж точно! – и даже самым могучим целителям не под силу мгновенно справиться с простудой. Отличный урок смирения – и повод вспомнить занятия Колетты, пуская в ход найденные в доме запасы.

Тут ли пряталась Мэва после того, как убила мужа? Оглаживая тонкую резьбу на наличниках, перебирая пучки засушенных явно по осени трав, Риннала представляла её: холодные пальцы, сосредоточенный взгляд, светлые прядки, настойчиво выбивающиеся из толстой косы… Она скучала по Мэве не как по подруге, пусть и не знала такой, какой мечталось узнать: оттаивающей под умелыми ласками, кричащей – и не драконьими криками, нет, но песней намного слаще…

Станет ли Мэва выстанывать её имя, если язык Ринналы будет бесстыдно хозяйничать меж её ног, раздвигая нежные горячие складки, упиваясь влажной терпкостью её страсти – и, поддразнивая зубами, вылизывать клитор?

Что муж её, только и мог, что брать её в жреческой позе, утверждая власть свою и мечтая зачать с ней сына? Риннала не сомневалась, что подарила бы Мэве куда больше радости, чем удавалось этому мёртвому норду. Кое в чём Моргия Карудил всё-таки чтила заветы данмерских предков и вытравила из своих детей ханжество и удушливую стыдливость, которыми щеголяют столь многие чистокровные альтмеры.

Риннала всегда легко угадывала чужие желания, и если бы Мэва позволила… Понравятся ей пепельно-смуглые пальцы, что примутся мять её грудь и с силой оглаживать бёдра, расчерчивая их розовыми полосками от ногтей?..

Эти фантазии, прекрасные в своей несбыточности, согрели Риннале немало промозглых ночей и помогли дотянуть до первых успехов. Ко Второму зерну они с Маннимарко обжились, серьёзно продвинулись в исследованиях и даже привыкли к густому и липкому хладу, тянущемуся от хьялмаркских топей.

Риннала куда чаще покидала их временное жилище, чем её компаньон: собирала травы, ходила за припасами и новостями в окрестные селения, порою – просто гуляла, поддерживая здоровье тела и очищая мысли от шелухи. К данмерам местные относились хоть ненамного, но всё-таки лучше, чем к альтмерам, и потому Маннимарко редко выходил из дому и ещё реже – за двор.

Лишнее внимание им с Ринналой было без надобности. Они не могли позволить себе отваживать нежданных гостей или спешно сниматься с места – всё свободное время проводили, исследуя Око Магнуса и пытаясь понять, как быстро и безопасно черпать из него силы.

Анкано был достаточно ординарным для альтмера: безукоризненно чистокровный, что позволяло претендовать на офицерство, и в меру одарённый как маг – да и только. Маннимарко же, занявший это безукоризненно чистокровное тело, оказался фигурой совершенно иного масштаба. Риннала, ассистируя ему пару недель, научилась, кажется, большему, чем за всё время, проведённое в Коллегии. Она поражалась лёгкости, с которой он манипулировал тонкими энергиями, и силе – равно магической силе и силе духа, – что до краёв переполняла заёмный смертный сосуд, и удивительными познаниям во всех областях чародейства, которыми Маннимарко кичился при любой возможности – имел на то право!

И всё-таки в первую очередь он был некромантом – королём и луной некромантов – и так и не отказался от старых трюков. Риннала не сразу к этому привыкла. Однажды Маннимарко, отлучившийся на неполный час, пока доваривались зелья магики – жаловался, что от паров у него трещит голова, и алхимией почти всегда занималась его ассистентка, – привёл в дом талморца. Незнакомый альтмер был одет не по форме: по виду – типичный искатель приключений в добротной, нордского кроя одежде и с длинным мечом в поясных ножнах, однако чутьё, не раз спасавшее Риннале жизнь, не подвело и на этот раз. Что-то сквозило в незваном госте, – в выправке, в резких, скупых движениях, в высокомерном изгибе бровей… – что не давало купиться на его обман, и только странно пустой, отсутствующий взгляд не вписывался в картину.

Риннала, вышедшая навстречу, подобралась: огненные чары, затрепетавшие у неё на кончиках пальцев, в любой момент были готовы сорваться вихрем багрового пламени. Она не спускала глаз с фальшивого искателя приключений, тщетно пытаясь понять, что вообще происходит, пока тот, обернувшись к Маннимарко, вдруг не спросил – таким же пустым, отсутствующим голосом:

– А еретики… Они здесь?

Риннала не услышала, что Маннимарко ответил, но его спутнику этого было довольно: он застыл, опустив руки по швам, и сделался неотличим от деревянного болванчика.

– Кто это? Где ты его откопал? – поинтересовалась Риннала, с трудом удерживаясь от криков. – Ты не должен был надолго покидать дом или далеко отходить, и уж тем более – приводить сюда посторонних.

– Я нашёл его рыскающим неподалёку и решил не оставлять без присмотра. Теперь Айвендил станет нашим верным соратником, не правда ли, Айвендил? – Маннимарко ласково приобнял его за плечи, и мер, названный Айвендилом, покорно кивнул. – Нам пригодится шпион, связанный с Талмором, а этот мальчишка станет отличным сырьём. Удача сама идёт к нам в руки!

Риннала, поджав губы, пустила их в дом. Будущий шпион, явственно одурманенный, послушно выполнял все команды и даже позволил привязать себя к стулу.

– Что собираешься делать?

– Немного его подкорректирую: существенное вмешательство будет слишком заметно. Мне не нужен безмозглый раб, не особенно отличающийся от ходячего мертвеца. А вот шпион, не подозревающий о своей миссии, пока я не потяну за поводок – это уже совершенно другое дело.

– И ты сумеешь подобное провернуть? – Риннала, заинтересованная, даже спустила ему с рук это липкое “я”.

– А ты сомневаешься?

Риннала не сомневалась.

Пока они готовились к ритуалу, пленник так и не пошевелился; пустое, бессмысленное выражение уродовало его красивые, правильные черты. Зачарованная этим контрастом, Риннала засмотрелась, случайно задела Маннимарко бедром – и совершила одно неожиданное открытие.

– Ты возбуждён! – воскликнула она, не сумев справиться с удивлением.

Несмотря на то, что Риннала видела Маннимарко по колено в соплях, думать о нём как о мужчине, как о смертном мере с… определёнными потребностями было, пожалуй что, дико.

– Две сотни лет я существовал не имеющим материальной формы и лишённым чувственного восприятия. Живого, здорового и молодого тела у меня не было ещё дольше… Ты знаешь, чего они хотят? – спросил он, мотнув головой в сторону пленника, и сам же ответил: – Освободиться от проклятия плоти, вернуться к якобы-чистому существованию предков. Глупцы! Нет в бестелесности ничего возвышенного или святого. Даже даэдра, избавленные от ограничений смертности, стремятся облечься подобием плоти…

Маннимарко любил говорить и любил себя слушать: самовлюблённый, тщеславный до безобразия! Привыкший повелевать и красивый – не только телом, но и мощью, в нём заключённой.

Красивый, каким Анкано ей никогда не казался… красивый и возбуждённый.

Он захлебнулся словами, когда Риннала сквозь ткань огладила ему член и, не дожидаясь разрешения, в три спорых движения расправилась с завязками на штанах.

– Ты что же… Ты что, предлагаешь… здесь?

Риннала без слов поманила его за собой и, не оборачиваясь, скинула на пол верхнее платье, а сверху – и панталоны. Задрав и подвязав нижние юбки, она упёрлась ладонями в стол и выгнулась по-кошачьи. Если бы Маннимарко не подошёл, получилось бы очень неловко, но он подошёл, прижался, огладил бёдра… Риннала тёрлась ягодицами о член, распаляясь всё больше, и первой не выдержала: рукой направила Маннимарко в себя и, приняв его целиком, тонко всхлипнула. Он на мгновение замер, подался назад и снова задвигался – медленно, слишком медленно!

Риннала нетерпеливо качнула бёдрами, задавая ритм, и Маннимарко с готовностью подхватил, мешая удовольствие с болью – двигался резко, отчаянно; стол вздрагивал от толчков: звякала алхимическая посуда, шоркали свитки…

Оба слишком давно ни с кем не были близки, и Риннала, чувствуя, что любовник уже на грани, прогнулась ещё сильнее и вскинула бёдра, меняя угол – и сладко, как сладко он заполнял её, вжимаясь и хрипло постанывая!

Разрядка наступила почти одновременно; Риннала, смакуя дрожь отступающего оргазма, выскользнула, разжала сведённые судорогой пальцы и обернулась. Маннимарко, растрёпанный, раскрасневшийся, со спущенными до колен штанами, выглядел просто великолепно.

А Айвендил всё так же смотрел на них мёртвым, невидящим взглядом, и нитка слюны текла у него по подбородку.

IV.

Привычки были для Ринналы роскошью, и всё же она привыкала – к нордскому дому, в который бы прежде она и коня завести постеснялась, к магическим экспериментам в компании Маннимарко и к их чудному, но очень бодрящему сексу.

Иногда она ловила себя на мысли, что могла бы прожить так не один год, разгадывая загадки Ока и отдыхая душой и телом, – и каждая такая мысль вонзалась ей в мозг тупой костяной иглой. Это было по-настоящему страшно: понимать, что в глубине души ты уже готова сдаться, что почти смирилась с окончательным поражением, что приучила себя довольствоваться малым!

Участи хуже Риннала Карудил не могла представить – и потому не давала себе наслаждаться покоем, пока горизонт расцвечивался не розовым кружевом ауридонских вишен, но частоколом тощих хьялмаркских елей.

Бедняга Айвендил, который так неудачно – для себя, не для них – попал на зуб к Маннимарко, и правда оказался очень полезен: разведчик Талмора, вхожий почти повсюду, снабжал их отменными новостями. Риннала одной из первых в Хьялмарке узнала и об ограблении Посольства, и об итогах переговоров на Высоком Хротгаре, и о множестве происшествий для мира не столь значительных, однако для них с Маннимарко – очень и очень важных.

Рассказал Айвендил и о том, что первый эмиссар Эленвен сидела у них на хвосте. Так и не выяснив доподлинно, что произошло в Коллегии, она не оставила попыток найти то ли выкраденного, то ли сбежавшего Анкано, и разослала агентам дотошные ориентировки. С особым старанием они прочёсывали северо-запад, – слухами земля полнится, как бы сказала, наверное, Мэва… – а Айвендил и сам был из числа таких вот “искателей”.

Если и раньше они с Маннимарко были настороже, то теперь удвоили бдительность: обнесли своё пристанище новым кругом магических и механических ловушек, условились о тайных сигналах, которыми будут друг друга предупреждать об опасностях, и приготовили несколько закладок с припасами – на случай, если придётся в спешке бежать.

А ещё Маннимарко обстриг и окрасил волосы – зельем, которое Риннала раздобыла у нордской травницы в Морфале, стыдливо рассказывая о том, что хотела бы скрыть от супруга раннюю седину. Та вроде бы и купилась, и лишних вопросов не задала, но покидать её лавку было тревожно… Впрочем, вид темноволосого, коротко стриженного “Анкано” живо перебил любые беспокойные мысли: даже Риннала с трудом его узнавала. Смотрелось всё очень странно, но по-своему привлекательно – и помогало размежевать в голове Маннимарко с тем, предыдущим владельцем этого тела, которого было слишком легко презирать и ненавидеть.

А между тем информация была не единственным, что получалось выдоить из Айвендила. Он помогал им с припасами и сырьём: бродяги, заблудшие дезертиры и прочий сброд, которого никто не хватится, отдавали души чёрным камням, а тела… Телам Маннимарко, по-своему хозяйственный, находил очень разное применение. Сырьё он обрабатывал в одиночестве – в эти эксперименты Риннала лезть не хотела, – и в результате их домовое хозяйство пополнялось либо очередным немёртвым рабом, либо “мертвяцкой ловушкой”, либо зловонной грудой костей и мяса, если всё шло не по плану.

Да, немёртвые рабы порой приходились очень и очень кстати, хотя к готовке Риннала их никогда не подпускала. Самый первый, дюжий норд с испитым лицом, со временем стал привычной деталью интерьера, когда не колол дрова или, к примеру, закапывал своих собратьев: их, по первому зову готовых разрыть тонкий покров земли и ринуться в бой, Маннимарко щедро запрятал по всей округе.

Конечно, то, что творилось с этими бедолагами, было чудовищным, но Риннала старательно приучала совесть к покорности. Братья Бури были по-своему правы: несмотря на все велеречивые мирные договоры, война, которую Талмор вёл с остальным Тамриэлем, никогда не заканчивалась. Подопытные Маннимарко были её очередными жертвами, однако их гибель не станет напрасной и принесёт миру куда больше пользы, чем могла бы их жизнь.

Риннала старалась успокаивать себя безжалостной прагматичностью – с переменным успехом, – и от сырья старалась держаться на расстоянии, чтобы не искушать не до конца очерствелое сердце… пока Айвендил не заманил к ним другого талморца.

– Ты сделаешь из него ещё одного шпиона? – с деланным равнодушием спросила Риннала у деловитого Маннимарко, глядя как “новенький”, оглушённый ударом в затылок, оседает на землю.

– Думаю, без надобности. А вот очередной мертвец всегда пригодится, тем более что этот – неплохой маг. Может, слеплю из него что-нибудь интересное.

– Например?

– Ты хочешь поучаствовать, Риннала Карудил? Не замечал в тебе тяги к некромантии.

– Пожалуй, сегодня особый случай, – невесело усмехнулась она, и Маннимарко не стал её больше отваживать.

Наверное, ему по нраву пришлась публика, потому что, даже растягивая талморца на рабочем столе, он ни на мгновение не замолкал.

– Можно поднимать мёртвое тело, – рассказывал Маннимарко, срезая у жертвы остатки форменной одежды и затягивая ремни на запястьях, – но куда надёжнее – ещё живое обращать в нежить. Процесс очень сложен для заклинателя и болезненен для объекта, но результат того стоит. Контролируемое превращение помогает извлечь из сырья наибольшую пользу – а качественным сырьём не стоит разбрасываться.

Риннала кивала, помогала со стяжками, нервно оправляла фартук и беспрерывно косилась на стол с инструментами: чёрные камни душ, остро заточенные ножи, флаконы с зельями, большую часть которых она сама и варила…

Маннимарко, сноровисто разжав жертве челюсть, вставил кляп из скрученной надвое тряпки и щёлкнул пальцами. Талморец тут же пришёл в себя и, мыча, отчаянно забился в путах, но заклинания, вплетённые в кожаные ремни, не оставляли ему ни единого шанса.

– Что теперь? – спросила Риннала, во все глаза любуясь открывшимся зрелищем.

– Нужно будет сделать несколько ритуальных разрезов. Хочешь попробовать?

Почему бы и нет?

Тяжесть ножа успокаивала, наделяла странной решимостью. Риннале уже доводилось отнимать жизнь, но – магией, на расстоянии, и уж тем более она никогда никого не истязала. Но, глядя на растянутого на столе соотечественника – светловолосого и довольно смазливого, если не обращать внимания на выпученные от страха глаза, – Риннала вдруг вспомнила Анкано, каким тот был в лазарете: беспомощным, жалким и обречённым на гибель.

Маннимарко лишил её шанса увидеть, как эта талморская мразь медленно угасает, но раз уж другая талморская мразь попала ей в руки, то не воспользоваться такой возможностью будет почти грешно!

– Вынь кляп, – приказала Риннала, захваченная холодной змеиной яростью. – Я хочу слышать, как он кричит.

Он был красив, их подопытный, и отлично сложен – каждая линия его совершенного тела свидетельствовала о безукоризненной родословной. Кричал он, впрочем, как самый обычный нед – и умудрился обделаться, когда Риннала, скользнув ножом в опасной близости от гениталий, срезала крупный шмат мяса с внутренней поверхности бедра.

Она сделала много больше, чем предписывал ритуал, но Маннимарко её не останавливал, да и совесть быстро притихла. Риннала старательно уродовала холёного альтмерского красавца, с каждым ударом ножа вырезая из его горла новые крики, но сожалела не о нём, а о маме, о папе, о Горантире, о тысячах загубленных Талмором жизней… О жизнях, которые такие вот расово полноценные альтмеры ни во что не ставят – так с чего же Риннале его жалеть? С чего себя сдерживать?!

Она остановилась только тогда, когда талморец совсем перестал трепыхаться, а руки, забрызганные кровью, заныли от напряжения.

– Тело, пожалуй, придётся утилизировать, – протянул не слишком-то опечаленный Маннимарко, – однако начинка получилась отменная.

Риннала тогда впервые взяла в руки чёрный камень душ – и застонала в голос, ибо восторг, который она ощутила, был сродни послевкусию от занятий любовью.

– Это не просто камень душ, – разъяснил довольный её реакцией Маннимарко. – Я связываю их с Оком. Получается одновременно и точка фокусировки, и буфер, и накопитель. Ты чувствуешь, не так ли? Этой мощью можно запросто разрушить Коллегию Винтерхолда!

А что смогут десять таких камней? Риннала будет задаваться этим вопросом неделями, пока однажды не увидит в небе дракона, красного, точно засохшая кровь, и тень его крыльев не перекроет солнце…

– Алдуин побеждён, – известила их Мэва, шагнув на землю; красный дракон, не дожидаясь сигнала, взмыл в воздух. – Зима окончательно отступила. Я пришла убедиться, что вы верны своей клятве, и пожать плоды нашей сделки. Смерть идёт за тобой след в след, альтмер, – сказала она, обращаясь уже к одному Маннимарко. – Я видела это в огне, и руны остерегли меня поворачиваться к тебе спиной. Пока у нас общая цель, я не стану с тобой бороться, но после – берегись.

– Драконы стремятся к власти… – задумчиво протянул Маннимарко; пальцы его огладили камень душ, висевший в мешочке на поясе. – А ты ей готова делиться, о Мэва, дочь Сиггейра?

Они стояли друг напротив друга, совсем позабыв о Риннале – две змеи, изготовившиеся к броску, чей яд, капая с клыков, с шипением разъедал землю.

Ринналу отчаянно замутило. На что она пошла ради того, чтобы подле них оказаться? Какой частью души пожертвовала? Та ласковая, счастливая девочка, которую вырастил Реман Карудил, была не живее брата: нынешняя Риннала Карудил поила своей кровью драконицу и трахалась с восставшим из мёртвых некромантом.

В этот момент Риннала явственно осознала: когда-нибудь она убьёт их обоих – или, если всё-таки не сумеет, это сделают другие, более дерзкие и удачливые.

Древним чудовищам в смертной коже, существующим где-то за гранью обычного властолюбия и обычной мести, нет места Тамриэле – и нет им спокойной жизни, ибо покой испаряется от одного их присутствия. Такие – переворачивают весь мир, сметая всё устарелое и отжившее… и исчезают, сами сметенные временем, как исчезли когда-то Вечный Чемпион, Нереварин и Защитник Сиродиила.

Небо, спокойное мирное небо от века держится только на их костях.

Комментарий к Часть вторая: Кости, которые держат небо

Ещё немного о Мэве: https://ficbook.net/readfic/8027940/21553019#part_content + https://ficbook.net/readfic/3634042

…о Карудилах: https://ficbook.net/readfic/5703928/15233638#part_content + https://ficbook.net/readfic/4998906/15559262#part_content

…о Маннимарко: https://ficbook.net/readfic/5703928/15224859#part_content + https://ficbook.net/readfic/5703928/15249656#part_content +https://ficbook.net/readfic/5703928/19112803#part_content + https://ficbook.net/readfic/6910697/17631565#part_content

========== Интерлюдия вторая: Между стен ==========

Комментарий к Интерлюдия вторая: Между стен

Achtung Bitte: элементы гета и слэша, рейтинговый контент.

Брелину, несмотря на пережитое, кошмары почти не терзали – особенно здесь, в Винтерхолде. Жизнь, подчинённая пусть и не строгому, но неизменному распорядку, а также уединённость, что позволяла и медитировать перед сном, очищая разум, и снимать напряжение иного толка – всё это помогало, удерживало на грани…

…и оттого каждая ночь, становившаяся исключением, казалась мучительнее стократ – словно предательский удар, полученный от того, кого ты считал надёжным товарищем.

Винтерхолд заморочил Брелину, усыпил её бдительность – заставил поверить, что ей ничего здесь не угрожает. Но одного врага она позабыла: от себя не убежишь, даже если помчишься на другой конец Тамриэля, и от прошлого – не убежишь тоже. Своё – вместе с украденной из-под носа судьбой и слишком опасным именем – Брелина похоронила на самом дне разума, укрыв за слоями сухой винтерхолдской рутины, но время от времени кровь, пропитавшая его насквозь, просачивалась и пачкала пальцы.

Крови было так много, думает – вспоминает – Брелина: кровь струилась легко и бурно, как горный ручей, хлюпала и застывала на коже уродливыми разводами…

Кровь была ржавчиной, проступающая сквозь саммерсетскую позолоту, обнажающей всю её суть – порченый рыжий металл, который когда-нибудь всё же рассыплется под собственным весом и щедро удобрит мелкой ржавой трухой голодную землю.

Брелина знала, что должна в это верить, потому что иначе, парализованная отчаянием, не сможет сделать вперёд ни единого шага. Но иногда верить не получалось – тогда, например, когда привитая отцом самодисциплина рассыпалась в неласковых объятиях Вермины.

Тут бы молиться Аури-Элю, чтобы тот уберёг от даэдрической скверны и даровал ясность ума, однако в божественной благости его блудная дочь очень давно разочаровалась.

Благ ли мир, над которым простёр золочёные крылья Талмор? Может, и правда давно уж отжил своё?

Брелина дрожала: мысли проносились в её голове табуном перепуганных лилландрилских коней и отзывались ноющей болью в висках. Перед взором так и стоял Горантир: мёртвый, с пустыми рыбьими глазами – совсем не такой, с каким она попрощалась тогда, в Сентинеле.

Совсем не такой, каким Брелина хотела бы его помнить.

Полукровку в ней выдавало разве что воспитание: данмерский пепел надёжно спрятал фёстхолдское золото, и сейчас, когда в Коллегию должен вот-вот приехать талморский наблюдатель, Брелина как никогда была этому рада. Ни к чему ей лишние подозрения – да и кошмары, конечно же, ни к чему…

Но, наверное, именно он, безымянный безликий талморец, замаячивший на горизонте, и всколыхнул её разум, вырвав и перекроив на свой лад образ погибшего брата.

Никакая самодисциплина не помогала – призрак Горантира оказался слишком навязчив. Брелина отчаянно убеждала себя, что она в безопасности, что дурные сны не имеют над ней власти, но растревоженное сердце было глухо к доводам рассудка.

Ночная рубашка прилипла к спине, влажной от пота, слёзы текли по щекам, и паника всё никак не отступала.

Это было всё равно что играть в “не думай о белом гуаре”: чем сильнее пытаешься выгнать, тем настойчивей он возвращался – Горантир, окровавленный, вобравший в себя, кажется, все увечья, что его сестре довелось увидеть: раздробленные пальцы, содранную пластами кожу, влажные гноящиеся язвы и много, много чего другого…

Если подумать, кровь была почти безопасной – отвлекала, не позволяла присмотреться, – и с ней Брелина перестала бороться.

Она позволила себе выплакаться и успокоилась, отдышалась – насколько это вообще было возможно. Давно, очень давно Брелине не приходилось так тяжко: она притерпелась к боли, но рана, оставленная гибелью Горантира, так никогда и не зажила до конца, затмив собой даже прощание с родителями.

Брелина любила брата так, как никого и никогда не любила. Горантир был старше её всего на неполных два года – редкая для сиблингов-меров разница. Ближе друг друга у них никого не было: они делили учителей и увлечения, делили друзей и товарищей по играм, не делая разницы между мальчиками и девочками, а повзрослев, даже любовников иногда делили – и также не делали разницы…

Озарение было внезапным, но очень ярким: Брелина сообразила, как, может, сумеет пусть не прогнать докучливого белого гуара, но хотя бы его под себя перекрасить. Вот оно, уже холодит кончики пальцев – стоит только нащупать, поймать, вытянуть, на ходу придавая нужную форму…

Как его звали, того босмера-сокольничего? Рунидил, кажется? Боги, как же давно это было!.. Как будто в другой жизни – и даже собственное имя порою не вспоминалось так сразу, что уж тут говорить о всех тех мерах, с которыми её сталкивала судьба?

Но он, их с Горантиром общий любовник, и правда был Рунидилом. “Рун”, так они его называли – “Рун, Рин и Ран”, это любовно подобранное созвучие всем троим показалось когда-то очень забавным.