Текст книги "Сладкое помогает (СИ)"
Автор книги: Aino Aisenberg
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
========== Часть 1 ==========
Вот и сейчас сижу напротив нее, осознавая: никогда она не будет моей. Слишком поздно. Объяснять, менять, переделывать, прощать, забывать… Пустые глаголы чередой проносились в голове, но тело отказывалось подчиниться. Встать и уйти.
РАЗЛЮБИТЬ – невозможно.
Привычно и знакомо все: каждый жест, взгляд и порхание ресниц. Сидит за столом со своими треклятыми приятелями и младшей Уизли, а я в темном углу один, и никак не могу оторвать от нее взгляда.
Принесли сливочное пиво для всех. Кроме нее. Она в последнее время пьет кофе: черный и горький, как ее взгляд. Сейчас, знаю, она возьмет булочку, поднесет ко рту, задумается. Потом вернет сдобу на место и, подперев подбородок кулаком, уставится в непроглядную мглу за окном.
Гермиону одернет Поттер или вернет в реальность высокий голос Джинни, а может рука Рона, пытающаяся уютно устроиться у неё на талии. Она неизменно стряхивает ее и с укором смотрит на рыжего. Девичья скромность выше всяких похвал. Знаю, они вместе, но никаких намеков на то. Разве что чуть приподнятая бровь, когда Рон флиртует с какой-нибудь поклонницей, выдает нашу отличницу.
А сейчас она придвинет к себе сахарницу, и положит в напиток две с половиной ложки сахара. Размешает, возьмет ее в руки и, нахмурившись, увидит, что просыпала мимо несколько крупинок. Пальцем соберет их со стола и стряхнет на голубое блюдце. Чуть прикрыв веки, отопьет из чашки…
Я мог бы вечно продолжать писать её портрет красками или словами и знаю каждый жест, но она даже не смотрит на меня… хотя и это уже можно считать благосклонностью: в свете того, что после падения Темного Лорда Малфои, Креббы, Нотты и другие семьи попали в опалу.
Весь магический мир слишком хорошо помнил события последних лет, свежи были воспоминания о битве за Хогвартс. Прошла весна за ней лето, и ученики вернулись в школу. Для таких, как мы, бывших семикурсников, вынужденно пропустивших последний год обучения, и был организован дополнительный курс. Многие из моих друзей и знакомых вернулись в школу, где теперь все стало иначе.
У руля профессор МакГонагалл. Эта женщина, которую я глубоко презирал за лояльность к грязнокровкам, теперь делала все, чтобы примирить остальные факультеты с сильно сдавшим позиции Слизерином. В новом послевоенном мире победители ненавидели нас – представителей чистокровных семей. Как модно стало смотреть свысока на зеленый цвет – символ нашего факультета и на все то, что раньше внушало страх. А МакГонагалл вела свою политику: сначала мы все оказались за общим столом в Большом зале. Все четыре факультета вместе. Затем эти ужасные совместные занятия. И если Пуффендуй обычно объединяли с миролюбивым Когтевраном, то Слизеринцы и Гриффиндорцы едва терпели общество друг друга по нескольку часов в день.
Мой взгляд упорно возвращался к столику Поттера. Три года прошло с тех пор, как мне открылась истина, но принять правду я не могу до сих пор. И у истины лицо Гермионы Грейнджер: немного веснушек, чуть более взрослые, чем раньше, глаза на строгом тонком лице и шапка неухоженных кудрей. Само совершенство в своей неидеальности.
Оставив на столе плату за ужин, я поднял воротник пальто и направился к выходу. У двери оглянулся, чтобы еще раз увидеть ее профиль – столь таинственный в дрожащем свете свечей.
Невольно вздрогнул.
Она смотрела на меня и, поймав взгляд, не смутилась, не отвела глаз. Гермиона поправила выбившуюся из прически прядь, и мне показалось, что при этом, девушка едва заметно махнула мне рукой.
Я махнул ей в ответ и вышел из «Трех метел» в простуженную ноябрем темноту.
…
*** За три года до этого***
– Драко, Драко-о-о, – доносится из холла голос матери, – ты уже проснулся? Могу ли я войти к тебе в комнату?
– Да, maman, конечно.
И нужно заметить: эту ночь я провел без сна, не понимая, почему очередной день рождения вызывал во мне столько эмоций, от волнения до радостного ожидания чего-то необъяснимого. Возможно от того, что погожим июньским утром мне исполнялось пятнадцать. Эти возраст и число были знаковыми для рода Малфоев. Официально не объявлялось, но я знал, что именно сегодня отец позовет меня в свой кабинет и передаст некий семейный артефакт. Догадывался и что за предмет мне вручат, собрав мозаику из случайно оброненных родителями фраз, собственных умозаключений и разговоров наших домовых эльфов. Перстень, который Люциус Малфой носил на указательном пальце правой руки, должен был перейти ко мне. Что это за кольцо и почему оно должно доставаться сыну от отца, пока оставалось неизвестным, вот и чувствовал себя я взволнованно и вместе с тем весьма торжественно.
В мою спальню вошла maman. Всегда безупречный внешний вид, величественная осанка. В слегка равнодушных обычно глазах сегодня гордость и радость. Подойдя, она обвила мою шею руками и, поцеловав в щеку, молвила:
– С Днем Рождения, Драко, мой драгоценный сын.
– Спасибо, mam, – церемонно целую холеную руку.
– Сегодня ты стал мужчиной, – улыбается она, и от этого ее лицо делается совершенным. – В этот знаменательный день первым подарком для тебя станет разговор с отцом. Иди же, мой хороший, – нежные пальцы чуть подталкивают меня вперед, – папа у себя в кабинете. Он ждет.
Когда я спускаюсь на первый этаж к отцу, мое сердце поет от радости. Мир почти идеален: обычно темные и прохладные коридоры Малфой-Мэнора наряжены подвижным кружевом солнечных бликов. Утро и в доме тишина… такая, что можно услышать тиканье старинных часов, расположенных в зимней столовой.
Вхожу к отцу и застаю его за чтением газеты. Глубину отрешенности от мира выдает складка между бровей. Pere (отец – фр.) любил размышлять в одиночестве и отдавался этому полностью. Я безупречно вежлив, поэтому слегка ударяю костяшками пальцев в приоткрытую дверь. Отец отрывается от чтения и, увидев меня, убирает газету в сторону, аккуратно свернув ее вчетверо.
Люблю своих родителей за эту неторопливость и царственность в каждом жесте. Меня с детства восхищают манеры отца – совершенные и мужественные одновременно. Я хочу и стремлюсь быть похожим на Люциуса Малфоя.
– Доброе утро, Драко! – его голос раскатом наполняет комнату.
– Bonjour, père.
Кланяюсь, жму крепкую руку и только затем усаживаюсь в предложенное мне кресло.
Отец разливает по чашкам горячий чай – неизменный атрибут его кабинета. Интересно, сколько раз за день домовики разогревают воду для мистера Малфоя.
Подняв свою чашку, Люциус Малфой со всей торжественностью поздравляет меня с днем рождения. Желает то же, что и каждый год, но затем, прибавив взгляду значимости, протягивает мне небольшую коробочку. Следуя этикету, мне тут же следует ее открыть, и я нажимаю на замок. С мелодичным звоном крышка откидывается. На темно-синей подкладке сверкающее кольцо, которое еще вчера украшало палец отца. Простое, безо всяких вычурных украшений, оно отполировано до совершенства. Его неяркое, будто звездное, мерцание гипнотизировало. Кольцо просилось на палец. Отец смотрел с одобрением. Я вынул перстень из коробки и поднес ближе к глазам. И только в тот миг заметил черненную гравировку на внутренней стороне. Напрягая зрение, я прочел: «Ani L’dodi V’dodi Li». Странные, незнакомые слова, непонятный язык.
– Что здесь написано, Papa (папа, – фр.)? – эти слова совершенно незнакомы мне и не похожи ни на что из слышанного ранее.
– Это мертвый язык, точнее святой. Древнееврейская форма иврита, – изрек Люциус. – Здесь начертано: «Я люблю и любим».
– Если я правильно понимаю, это не просто слова.
– Ты одарен, Драко, и сразу улавливаешь суть, впрочем, как и все Малфои. Это кольцо – древняя реликвия, принадлежащая мужской половине нашей семьи много веков подряд. История кольца давно утеряна и забыта, к моему великому огорчению. Известно лишь, что prophétie (изречение, – фр.), выгравированное на нем, обретает материю, стоит лишь надеть кольцо на палец. Согласно семейной традиции каждый мужчина нашей семьи в день своего пятнадцатилетия получает это кольцо из рук отца. С этого момента он обязан носить его на пальце не снимая до тех пор, пока не придет его черед передать кольцо сыну. У перстня множество чудесных свойств, о которых тебе предстоит узнавать, но самое первое, что откроет тебе оно – имя частицы твоего сердца – будущей миссис Малфой.
Я почувствовал, как краска смущения расплескалась по лицу и торопливо надел кольцо. Пальцы отца были гораздо крупнее моих, но украшение тут же сжалось, тесно обвив перст. Металл тускло мерцал в полумраке кабинета, а отец, не замечая моего смятения, продолжал:
– Итак, Драко, ты стал обладателем чудесной вещи, которая сделает тебя счастливым человеком. Кольцо никогда не ошибается, выбирая спутницу жизни. Многие поколения Малфоев были действительно счастливы в браке, испытывая любовь глубокую и истинную к своей второй половине, к детям, к семейной истории.
– И как же я пойму, что встретил ту самую, единственную.
– Поверь мне, сын, ты почувствуешь это сразу! В её присутствии кольцо намекнет тебе, сделавшись теплым или даже горячим. И Мерлин тебя упаси не прислушаться. Оно будет жечь, давить, истязать твою плоть до тех пор, пока ты не смиришься с его выбором.
– То есть я могу не сразу принять его решение? Отец, но почему вы раньше не сказали мне об этом, ведь исходя из ваших слов, я могу и не испытать нежных чувств к девушке, на которую укажет кольцо?
– Возможно и так. Так случилось со мной. Но признав Нарциссу, я познал, что такое настоящая любовь. К тому же, мы не имеем права идти против традиций, ибо семейная легенда гласит, что ослушавшийся не найдет счастья ни с одной женщиной на земле, но самое страшное, он будет лишен возможности продолжить наш род, ибо постигнет его проклятие бесплодия.
Я задумчиво повернул кольцо на пальце. Оно уже не сдавливало кожу и свободно скользило по фаланге.
Мы с отцом еще какое-то время поговорили ни о чем, больше не затрагивая тему перстня и моей судьбы, а потом прошли в летнюю столовую, где эльфы уже сервировали стол. К полудню должны были собраться гости…
***
Я шел, не разбирая дороги, путаясь в собственных ногах и мыслях. Возможно, виной тому стал слишком крепкий эль, а может быть, причина в металле, что вновь мучительно обжигал кожу. Я привык, смирился и знал точно, как с этим бороться. Главное не подходить близко, а лучше вообще держаться в стороне, ведь стоило только ЕЙ попасть в поле моего зрения, как кольцо начинало тихо поджаривать кожу на пальце.
И стоило только признаться самому себе, что мне все равно: грязнокровка она или нет, богата или бедна, красива или дурна, как чувство нежности во мне разрослось до невиданных размеров. Но вот чего я боялся на самом деле, так это признаться отцу в том, кто есть моя судьба.
Люциус неоднократно спрашивал меня о том, в чью пользу сделало выбор кольцо. Шутливым тоном он называл фамилии чистокровных семей: «Уж не Паркинсоны ли будут нашими родственниками»? – смеялся отец или того хуже: «Драко, это Астория Гринграсс, я угадал, да»? – нетерпеливо, как ребенок, вопрошал папа.
Гермиона Грейнджер. Мне хотелось кричать. Я держал это в себе. Казалось, что когда-то это разорвет меня на части.
Сколько раз я представлял себе, как мне с опущенной головой, придется сказать отцу и матери, кто моя избранница. Наблюдая за родителями в последний год, я понял, что мама будет рада любому моему выбору. Поражение Темного Лорда заставило её многое переосмыслить и пережить. Но для Люциуса Абраксаса Малфоя правда могла оказаться слишком жестокой. И как бы ни был очернен отец в глазах окружающих, его авторитет для меня всегда останется абсолютом. Взгляды мистера Малфоя – вот тот фундамент, на котором возросло все мое мироощущение. Я не готов был так ранить отца, и принял решение сопротивляться кольцу столько, сколько могу.
Боролся я отчаянно. Перерыв всю библиотеку, и её запретные секции, под молчаливое одобрение мадам Пинс, я так ничего и не отыскал. Не было ни одного упоминания о заклятии, которое хранило в себе кольцо, а значит, честным способом избавиться от него у меня бы не получилось.
Я пытался доказать себе, кольцу и всему миру, что на месте Грейнджер может быть любая. И даже привлек к опровержению пророчества Пэнси. Я говорил ей слова, смысла которых не понимал, пытался целовать ее в губы… и дальше поцелуев так и не зашло, ведь стоило мне коснуться Пэнси, как острая боль от кольца распространялась по всему телу. Наверное, даже пытки от Круциатуса – ничто, по сравнению с этими мучениями. Будто кто-то насыпал раскаленный песок между вен и продолжал подогревать его.
Я стал ненавидеть огонь и тепло, сторониться, избегать, обходить. Грейнджер – огонь в моем сердце, в моей плоти, что медленно поджаривал меня. И теперь мне казалось – немного осталось, и я сгорю заживо.
========== Часть 2 ==========
***За три года до***
По возвращению в Хогвартс я был необыкновенно воодушевлен. Кольцо, которое подарил мне в июне отец, безмолвствовало все лето, и мне стало казаться, что все это – полуденный сон, выдумка. Я спрашивал отца, но он лишь улыбался: «Jous de chaque moment, Draco». (наслаждайся каждым моментом, Драко – фр.)
Но по прибытии на вокзал Кингс-Кросс я впервые почувствовал некоторые изменения. Стоило мне пройти на платформу 9 и ¾, как перстень на пальце легко завибрировал. Я шел по перрону, оглядываясь и прислушиваясь к разливающемуся по руке теплу. Где же оно станет наиболее сильным? Но я так и не нашел в тот день.
Сказать, что я был разочарован, мало. Я негодовал. Как же я пойму кто она, если кольцо одинаково теплое всегда?
Вот тогда у меня родилась идея.
Начиная с самого первого дня в школе я мог быть замечен за странным занятием: найдя кого–либо из студенток Хогвартса в одиночестве, я подходил ближе, прислушиваясь к своим ощущениям. Но ни Пэнси Паркинсон, ни сестры Гринграсс – вообще ни одна Слизеринка – не порождали в металле тепла. Я был очень разочарован, ведь лучшие девушки учились именно на нашем факультете.
Это случилось на занятиях по Трансфигурации.
День не задался с самого начала: нам предстояло три совместных занятия с Гриффиндором. Я был недоволен обстоятельством присутствия рядом Поттера в такой продолжительный промежуток времени. Заняв самое отдаленное место, я разложил учебник и пергаменты перед собой. Урок уже начался, когда дверь скрипнула и в класс вошла…
Грейнджер…
Присутствующие слизеринцы подавились смешком, ведь наша идеальная ученица никогда не опаздывала. А сейчас весь ее вид указывал на то, что у девчонки что-то случилось: глаза раскраснелись и блестят. Можно подумать, что она больна или плакала. Лицо белее полотна, а губы сжаты в тонкую полоску. Извинившись, Гермиона попросилась войти в класс.
МакГонагалл, вздохнув, поправила очки и попросила ее сесть скорее, чтобы не мешать остальным. Грейнджер прошла мимо Поттера и Уизли, сидящих за первым столом и сделала им рукой какой-то знак. Очкастый недоуменно вытаращился на неё.
Но мне стало резко не до них. В тот момент я понял, что единственное свободное место в аудитории находится рядом со мной. Это поняла и Грейнджер. Вздернув подбородок, она прошла мимо посмеивающихся студентов и, подойдя, тихо спросила:
– Тут свободно?
– Садись, если не боишься Авады, пущенной в тебя под столом, – огрызнулся я.
Она присела на самый край скамьи и стала доставать из сумки учебники. Урок продолжался, и Гермиона потеряла ко мне всякий интерес. Мы слушали МакГонагалл и записывали скучнейшую лекцию, как вдруг у Грейнджер с треском сломалось перо. Тихо чертыхаясь, девушка полезла в свою бесформенную сумку, чтобы достать запасное. Но и оно оказалось сломанным.
Усмехнувшись, я все же протягиваю ей свое, с золотым наконечником:
– Вот, Грейнджер, держи. Это хорошее и оно не сломается. При твоей страсти к учебе нужно покупать перья дороже. Хотя… вряд ли ты можешь себе это позволить.
Во взгляде неприязнь, но желание учиться берет верх в ее поединке с собой, и она протягивает руку, чтобы забрать предложенное.
И в тот момент, когда ее пальцы коснулись опахала, меня пронзила резкая горячая боль… исходившая от кольца. Это было столь неожиданно и чувствительно, что я, отдернув руку, невольно вскрикнул.
МакГонагалл на миг замолчала и вопросительно уставилась на нас:
– Драко, Гермиона, что там у вас происходит?
– Ничего, – краснея, отвечаем мы хором, вызывая у присутствующих смех в голос.
– Минус пять очков Слизерину и Гриффиндору, а после занятия ВЫ, мистер Малфой, и ВЫ, мисс Грейнджер, подойдете ко мне за дополнительными заданиями, – устало молвит профессор и возвращается к уроку. В классе воцаряется тишина, а в моей голове рвутся фейерверки.
Грейнджер… Это Грейнджер!!!
***
Я любил ее всегда, не признаваясь себе в этом. Я любил девочку с кроличьими зубами, терпеливо разыскивающую какую-то жабу по вагону. Я любил Грейнджер, с жаром спорящую со мной, с миром, со всеми. Она отстаивала права эльфов, и я боготворил ее за это, не признаваясь, что и сам бы даровал им свободу. В моем понимании служба эльфов была архаикой, пережитком прошлого, глупостью. Я любил Гермиону в розовом платье, смущенную и растерянную, не имея возможности даже пригласить ее на танец, прикоснуться к ней. Мое сердце наполнялось восторгом, когда я видел прыгающие по плечам кудри и бьющуюся по коленкам сумку, когда она спешила на одно из десятков своих дополнительных занятий, я готов был подхватить и кружить ее на руках, я подхожу к ней раз за разом…
И в каждый из них с моих губ предательски рвется:
– Уйди с дороги, поганое мугродье! – и Мерлин свидетель, я искренне желал, чтобы она ушла с моего пути, была бы стерта с линии жизни на моей ладони. И тогда можно спокойно дышать, вернуться к действительности и, черт возьми, стать счастливым! С другой девушкой, которая действительно разделила бы мои взгляды.
И я в отчаянии оборонялся, нападая на нее, на Поттера, Уизли. Так было всегда, много дней и лет подряд.
Так остается и теперь, когда наши пути скоро должны разойтись. Последний год в школе. И пусть мы больше не вступаем в словесную дуэль при каждой встрече, говоря друг другу обидные слова, но во взгляде ее отчуждение. Гермиона попросту перестала замечать меня. Теперь, когда они прошли такой долгий путь рука об руку со своими дружками, у меня не оставалось ни малейшего шанса. До выпускного экзамена оставались считанные месяцы, а у меня не было даже причины подойти к ней.
Но однажды случилось вот что.
В один из ничем не примечательных вечеров незадолго до Рождества, я просиживал в библиотеке. За окном стояла прекрасная погода, уроков не было, и еще утром большая часть учеников отправилась в Хогсмид, чтобы прогуляться по свежевыпавшему снегу и купить подарки. Я видел в окно, как вместе с другими уходила из замка и Гермиона. Её, в дурацком клетчатом пальто, не перепутаешь ни с кем. Идет, медленно, чуть отстав от остальных, кутается в тяжелый теплый шарф. Что-то в ее образе не давало мне покоя, потому что не было обычным, но что это было, я понять не мог и не придавал этому особенного значения. Отойдя от замка футов на сто, она остановилась и оглянулась. Я увидел ее взгляд: странный, печальный. Она смотрела на окна замка, будто пытаясь кого-то отыскать, но не найдя развернулась и побрела к обогнавшей ее группе студентов.
Как я уже сказал, вечер я коротал за конспектированием одного из старинных фолиантов, выполняя то самое дополнительное задание МакГонагалл и теперь должен был исписать длиннющий пергамент.
Тишина стояла идеальная: ни потрескивания огня в камине, ни сквозняков, блуждающих в холлах школы, не было слышно. Я начинал дремать над своей работой, как вдруг, дверь библиотеки скрипнула. Вздрогнув от неожиданности, я открыл глаза. На пороге появилась Грейнджер.
Лицо ее оставалось очень странным, будто болела она чем-то простудным. Глаза на бледном полотне кожи лихорадочно блестели, по скулам расползались неровные красные пятна. Она то и дело вздрагивала и будто даже всхлипывала. Ступив за порог, она увидела меня и тут же собралась уйти, но я окликнул ее:
– Привет, Грейнджер. Что же ты смутилась? Боишься меня?
– Еще чего, – вздернула нос девушка. Дурацкий чисто гриффиндорский жест. Она протопала к полкам с книгами. Я наблюдал, как тонкие указочки пальцев побежали по корешкам, а губы беззвучно зашевелились, читая. Несколько раз она осмотрела полку и не нашла того, что ей нужно. Догадавшись, она повернулась ко мне.
– Книга у тебя? Та, по которой МакГонагалл задала конспект?
Кивнув, я чуть отодвинул фолиант. Ближе к краю стола.
– Ты закончил? – строго спросила Гермиона. Было заметно, что она не настроена на долгий диалог.
– Только что начал, – ответил я беззлобно, – над ней скончаться можно. Скукотища жуткая.
– Значит, тебе придется поделиться книгой, – подытожила девушка.
– Садись, – предложил я, вкладывая в голос всю бесстрастность, на которую только был способен. И, несмотря на то, что ее непосредственная близость грозила мне очередным волдырем от ожога, я не мог ничего поделать с желанием просто побыть рядом, когда раз в тысячу лет мне представился такой случай.
Гермиона же, сделала последнюю робкую попытку избавиться от моего общества:
– Малфой, у меня к тебе предложение. Давай сделаем так: ты отдаешь мне книгу и идешь на все четыре стороны, а я читаю, делаю конспект и даю тебе списать. Хорошо?
– Нет, – смеюсь я, чувствуя, как подрагивает мой голос, – я, Грейнджер, решил, что в этом семестре превзойду тебя по всем предметам, так что это ты можешь списать у меня, когда я закончу, а пока давай, топай отсюда.
– Еще чего, – фыркает моя драгоценная заучка, – и, шлепнув на стол свои письменные принадлежности, садится рядом.
И я готов станцевать прямо на этом столе, готов поднять на руки и кружить ее – мою мисс Предсказуемость. Я просто чертов гений, ибо Гермиона и мысли не допустит о том, чтобы сделать что-то не самостоятельно, а списать, и не у кого-нибудь, а у Драко Малфоя.
Прикусив губы, я отвернулся, чтобы подавить смешок пока она разглаживала пергамент. Дернув книгу немного ближе к себе, она погрузилась в чтение. Я занялся тем же, исподволь наблюдая за ней.
В тусклом освещении библиотечных светильников тени, отбрасываемые нами на стены дрожали, склонившись друг к другу. Грейнджер углубилась в чтение и не замечала меня. Я же, как завороженный смотрел на полуоткрытый мокрый розовый рот или на кончик языка, выглядывающий оттуда, когда она принималась писать. Я с восторгом пользовался тем, что книга была очень небольшой. Тесно придвинувшись к ней, я вдыхал легкий аромат чистоты, исходивший от волос девушки.
Мерлин, никогда раньше не мечтал я так сильно об этих мягких губах. И коснись я их на миг, можно было бы зарыться лицом в темный лес волос и спрятаться в нем от стыда, смущения и ее отказа.
– Эй, Малфой, с тобой все в порядке? – ее строгий голос возвращает меня к действительности.
– А? Что? – я нахожу себя в опасной близости к ее лицу.
Чуть отклоняется с выражением брезгливости на лице. Презирает. Негодует. Все еще ненавидит.
– Я, ничего…– пытаюсь найти оправдание я, сооружая в голосе немыслимые конструкции лжи. – У меня, э-э-э, мнэ-э-э, я… у меня, Грейнджер, очень плохое зрение, и если тебя что-то не устраивает, можешь валить отсюда.
– Да ладно, ладно, – примирительно, но раздраженно кидает Грейнджер, – только не дыши мне в ухо. И она вновь чуть отодвигается от меня.
Дальше, мы пишем. Больше часа перья скрипят по пергаменту, и это единственный звук, который нарушает тишину библиотеки. Мы одни, даже Пинс куда-то исчезла. Еще один час терзает меня обществом Грейнджер. Наконец, по коридорам стали разноситься шаги. Студенты вернулись из Хогсмида, а значит, скоро подадут ужин.
И вдруг я заметил совершенно удивительную вещь. Кольцо на моем пальце. Сегодня. Нет, мне, наверное, кажется!!! Не веря своим ощущениям, я прикоснулся к перстню свободной рукой. Оно было холодным и не вибрировало. Кольцо сегодня весь вечер молчало. Значит… В моей голове лихорадочно проносились обрывки мыслей: «Значит это не Грейнджер! Но тогда кто? Кто оказывается рядом с нами? Когда и от кого кольцо горит? И что за? Но ведь это же просто невероятно»…
Ответ приходит от Гермионы, которой пришлось тронуть меня за плечо, чтобы попросить перевернуть страницу. Я вскрикиваю. Безнадежная, привычная, острая боль от раскаленного железа пронзает тело.
Я научился терпеть, но тут не ожидал и вскрикнул. Грейнджер испуганно таращится на меня:
– Да что с тобой такое творится, Малфой? Почему ты визжишь, как банши, стоит мне к тебе прикоснуться?!
Но мне было не до объяснений. Кольцо, словно поругивая мои сегодняшние мысли, решило отыграться сполна все усиливая пытку температурой. Казалось, что оно прожгло кожу насквозь и теперь поджаривало мясо. Я едва не терял сознание, заведя руку за спину. Вторая рука рефлекторно пыталась стащить перстень с пальца.
Гермиона начинала терять терпение:
– Драко Люциус Малфой, если ты немедленно не объяснишь, что происходит, я…
Договорить я ей не дал. Вдруг стало все равно, что она там грозилась сделать в случае моего молчания. Она была слишком близка и хороша, а кольцо: жгущее, причиняющее нечеловеческую боль, отключило на миг мой мозг. Я рывком и не нежно притянул ее к себе за… волосы и впился губами в искривившийся от неожиданности рот.
Я не помню первых мгновений, и так ли уж значительна была ее реакция, ибо в тот поцелуй я вложил всю свою любовь, ненависть, усталость, жажду и боль одновременно. До моего осязания донесся лишь сдавленный вскрик, растворенный в касании губ.
Моя рука с горящим кольцом впивалась в ее подбородок, насильно притягивая лицо девушки к моему. А она, изловчившись, вцепилась в нее до крови, пронзив ногтями. Вся обоюдная ярость в одном моменте, и ей удается оттолкнуть меня на секунду, и даже искра взгляда успела достать мой смятенный взор. И между нами всего дюйм, и она, кончено, оттолкнет меня, но кричу я куда-то в отчаянье, в пропасть:
– Люблю тебя.
Тишина. Обезоруженная девушка, отпускает меня, а я вновь тянусь к ней. Зарываясь ладонями в волосы шепчу что-то. Она выглядит оглушенной, пустота во взгляде. И я снова касаюсь ее губ. Прикрывая глаза, она впускает мой язык неловко, неумело приоткрывая губы. Она не отвечает, но и не отталкивает меня, словно стараясь понять, что теперь происходит. А я исследую этот желанный рот понимая, что если она не остановит меня теперь – это безо всяких сомнений зайдет гораздо дальше.
– Я люблю тебя, Гермиона, – решает признаться мой голос за меня, когда я делаю передышку. Он звучит тяжелым и глухим, будто из-за толстой каменной стены. А на ее лице целый миллион облаков, застеливших истинные ее чувства, и сверкают равнодушные звезды глаз.
Без истерики, но твердо, собравшись, наконец, она ловит мои плечи и с силой отстраняется, разрывая новый поцелуй. Долго смотрит в глаза и безмолвствует. Я тоже держу ее предплечья, боясь, что если отпустить, она исчезнет, растает, как струйка дыма в воздухе. И эта сцена трагична и смешна, мы похожи на взявших тайм-аут борцов, не доверяющих друг другу настолько, чтобы отпустить.
Вдруг ее взгляд падает на рукав собственной блузки. В ужасе распахиваются глаза. По белоснежью ткани ярким пятном растекается кровь, сочащаяся из моего обожженного пальца. Разбушевавшееся сердце выталкивает ее наружу тонкой красной нитью, которой, однако, хватает, чтобы рукав уже насквозь пропитался ей.
– Мерлин, Драко, что это? Это я сделала? – испуганно вскрикивает она.
– Ты… Гермиона… – стараюсь унять дрожь в голосе, – и да, и нет.
Этот ответ, наверное, порождает тысячу новых вопросов, ибо ее рот непроизвольно открывается, но совладав с собой, она убирает мою уже не сопротивляющуюся руку с плеча и судорожно нащупывает палочку в кармане мантии. Прошептав заклятие, она останавливает кровотечение. Убирает ожог, потом кровь со своей одежды.
Когда она заканчивает колдовать, взгляд нетерпеливо впивается в меня – Грейнджер ждет объяснений всем своим видом показывая, что не уйдет без них. А что Малфой? Я все уже сказал, несколько мгновений раньше. И, пожалуй, следует выпутываться из скверной ситуации, выпутывать ее, делая кристально честной, не имеющей отношения к происшедшему. Так лучше для обоих. Это дело чести аристократа Драко. Грейнджер и Малфой – лучшие враги, и теперь уже поздно, глупо что-то менять.
– Не имеет значения, – говорю я, – все случилось не сегодня. Давняя история.
– Очень даже имеет, – твердо говорит она, – ты только что поцеловал меня. И наговорил кучу глупостей.
– Только для тебя это так, – со злостью возражаю я, – измучила ты меня, сил нет больше терпеть.
С этими словами я в отчаянии пытаюсь сорвать кольцо с пальца. И оно… на миг блеснув, вдруг показывает свою надпись, выгравированную изнутри. Гермиона, наблюдающая эту сцену, читает, а потом, прикрыв рот рукой, вновь смотрит на меня выказывая крайнюю стадию изумления.
– Господи, Драко, этого просто не может быть!
– Чего? – приходит моя пора удивиться. К счастью, кольцо перестает истязать меня, и я могу соображать.
– О, этот перстень… – ищет слова Гермиона, одновременно касаясь его, и тут же отдергивая руку, словно понимая, какую боль оно причиняет мне, – я читала о нем…
*** Ранее***
Вижу их рядом с оранжереей. Рыжий что-то говорит Гермионе ожесточенно жестикулируя, она же ошарашено смотрит на него то сводя, то разводя кисти рук. В этом жесте растерянности взгляд ловит каждое слово, сказанное парнем. Она будто силится понять то, что не хочется принимать.
Компания слизеринцев, среди которой нахожусь я, стоит чуть поодаль. И как ни напрягал бы я слух, ветер обрывет их фразы, настойчиво напоминая о деликатности. Но, какая к черту деликатность может быть, когда речь идет о НЕЙ. Решившись делаю шаг, как вдруг Уизли, резко разворачивается и, сунув руки в карман, уходит от Гермионы. На лице его злость, на ее глазах первые капли дождя. Сегодня ей помогает небо, роняя на землю собственные слезы.
Сыро, промозгло, кисель оттепели. Из-под выпавшего накануне снега показываются островки грязи. И она убегает поскальзываясь, едва не падая. Кто-то позади меня тоже наблюдал всю сцену от начала и до конца. Перешептывание и сдавленные смешки. Кто-то из девчонок шепчет:
– Опять поймала Рона с другой девчонкой?
– Я на ее месте хотя бы привела в порядок голову. С ума можно сойти. О ней пишут в газетах, а на голове у Грейнджер образец безобразия.
– Как думаешь, сколько она еще продержится и не надает ему по лицу при всех?
– А зачем ей с ним биться при нас? Только языки развязывать… а она же идеальная… и все в ее жизни должно быть идеально.
