Текст книги "Сладкое помогает (СИ)"
Автор книги: Aino Aisenberg
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
И вдруг я делаю что-то совершенно немыслимое: разворачиваюсь и со злостью налетаю на распустившую язык девчонку:
– Приведи в порядок свой рот, идиотка. Или вали отсюда сплетничать куда-нибудь в другое место.
– Чего ты взъелся, Малфой?! – недоумевает однокурсница. – Ведь это же Грейнджер! Грязнокровка Грейнджер!
Не могу прийти в себя от внезапно охватившего все мое
существо гнева. Я хватаю девицу за мантию и хорошо встряхнув, говорю. Льдом обдает собственный голос, да так, что она замирает и во взгляде ее страх.
– Никто не имеет права произносить слова о чистоте крови. Волан–де-Морт пал и все, что с ним связано вне закона. Хотим мы того или нет такие, как Грейнджер теперь наравне со всеми. И говорить в таком тоне – лишь ронять собственное достоинство.
Мои пальцы разжались, и девица тут же отскочила в сторону.
–Ты что творишь, Малфой?! – послышался голос Забини.
– Отвали, Блейз, – рявкнул я и зашагал в оранжерею, не удостоив взглядом перешептывающихся приятелей.
– Любитель грязнокровок! – раздалось вслед.
Мне было все равно, каким словом это назвать, ведь таковым я и являлся. Усталость вдруг навалилась на меня, раздавив своим тяжелым телом желание сопротивляться, бороться, скандалить. Единственное, чего хотел я в тот миг – найти Грейнджер и вытереть слезы с ее бледного лица.
Но она как в воду канула.
Я увидел ее лишь утром в Большом Зале, когда благородные порывы уже растворились без следа.
========== Часть 3 ==========
***
Ну, конечно, Грейнджер читала про кольцо! Меня берет злость.
Где же она нашла книгу, статью, пергамент об этом, если я дважды постранично перевернул библиотеку? Мерлин свидетель: ни один волшебник не ведает про кольцо, мои предки утратили часть семейной истории, а Грейнджер, мать ее, знает! Вот так просто знает и всё!
Словно прочтя мои мысли, она задумчиво морщит лоб и говорит:
– Прочитала не здесь! Книгу, хранящую эту историю, я брала для дополнительного чтения в маггловской библиотеке, но не думала, что это может оказаться правдой. В томике были собраны легенды разных народов, по большей части красивые, выдуманные простецами сказки, и в их достоверности я сомневалась очень сильно… Господи, нет, не сомневалась! Я ни за что бы не поверила!!!
Грейнджер потянулась к перстню, но тут же отдернула руку, ибо гримаса на моем лице красноречиво указала девушке, как это кольцо действует на самом деле.
– Легенда гласит, – без приглашения начала повествовать Гермиона, – что некогда жил на свете ювелир. Искуснейший из всех, живших в подлунном мире. Он делал прекрасные украшения, которые, покинув его верстак, превращались в объект вожделения богатых людей и ценителей искусства. У ювелира было множество заказов, и он исполнял их без отдыха. Работая днями и ночами. Не алчущий богатства – он любил творить.
Так и жил мастер, отрекшийся от мира в тишине своей мастерской, работая, продавая заказы, получая новые.
Когда пришла пора, он женился на хорошей женщине, подарившей ему семерых чудесных сыновей. Дети росли в любви и достатке, вот только не дал им вечно занятый отец никакого ремесла. И жили они, как хотели, не приставленные к делу.
Так продолжалось много лет подряд. Дети выросли, а ювелир состарился.
В то же самое время появилась в городе банда: жестокая и беспринципная, грабившая и убивавшая. Шайка держала в страхе все окружающие поселения, ибо не деньги были их целью. Преступники убивали богатых и бедных, женщин и детей, старых и юных. Никто из мирных жителей не чувствовал себя в безопасности – трофеем могли стать золото, годами собираемое богачом или нательный крест бедняка.
На дверях появились тяжелые замки, во дворах залаяли собаки, и только ювелир жил так же открыто, как и раньше.
В ночь, когда пришли к нему, мастер работал над диадемой для очень знатной дамы. Бандиты вошли к нему, старому и беззащитному, склонившемуся над своими инструментами.
Разбойники ограбили и жестоко избили старика.
На следующий день схватили всю банду. Головорезы пытались сбыть перекупщику диадему, но торговец выдал их военным.
Дурные вести разносятся быстро, и наутро старик-ювелир, отдыхавший под добрыми руками своей жены, узнал, что это его сыновья сколотили жестокую банду.
Горю стариков не было предела, а их разбойники-дети были приговорены к публичной смерти. Умолял старик правителя, для которого служил верою и правдою много лет, заменить смерть на ссылку, но руки бандитов так сильно перепачканы кровью, что самый могущественный человек отказал любимому мастеру.
Казнили убийц ночью в свете костров и каждый из жителей пришел смотреть исполнение приговора суда. Лишь старый ювелир оставался у себя. Он заперся в мастерской на семь суток и что-то без отдыха мастерил. Все думали, что он помешался, жена со слезами молила выйти.
Мастер появился на седьмую ночь. В руке его оказался простой холщовый мешочек, за спиной полыхало пламя. Ювелир предал огню свою мастерскую и нищим странником отправился по свету.
Неизвестно сколько бродил он, но видели его в разных странах: в песках Индии и в снегах Сибири. Рассказывают, что в мешочке том он хранил семь искусно сделанных зачарованных колец. Снаружи – драгоценный металл, внутри – гравировка: «Я люблю и любим». Говорят, что целью паломничества старика стали одинокие отчаявшиеся мужчины, находящиеся на перепутье между честной жизнью и преступлением.
Старик дарил такое кольцо отчаявшемуся, и тот обретал счастье, познав истинную любовь. Как гласит легенда: обладавший нечеловеческим даром ювелир смог вложить в эти кольца всю свою нерастраченную любовь. Потому так сильна она у того, кто надевает на палец этот перстень. После того, как старик отдал последнее кольцо, он закончил свой путь…
– Малфой, наверное, одно из этих колец, когда-то много веков назад, получил твой предок.
– И что, это конец истории? – я изумленно смотрел на Грейнджер. – Там не сказано как его снять?
Грустно качает головой, виновато потупив взор на носки своих ботинок.
– Я читала, что…– мнется, – в общем, мнэ-э-э… против заклятия, наложенного на кольцо, нельзя пойти. Муки, которые испытывает владелец перстня – ничто, по сравнению с той судьбой, которая уготована ему… если не послушаться кольца, можно сгореть заживо. Но… есть… одно средство, которое… в общем…
Вдруг она, словно выйдя из оцепенения, вздрагивает и во взгляде ее леденящий душу ужас: «Боже нет, Господи. Это я ТЕБЕ говорю? Ты же Малфой!!! И ты не мог вот так просто измениться! Ты добр, пока тебе что-то нужно, а потом вновь обзовешь меня грязнокровкой!»
С этим криком она вскакивает и выбегает из библиотеки прочь прежде, чем я успел очнуться.
***
Следующие дни она прячется меня, так хорошо, что даже кольцо не чувствует ее присутствия в Хогвартсе. Она не приходит в Большой Зал, библиотеку, забросила свой конспект. Она не появляется даже на совместных уроках Слизерина и Гриффиндора, что идет вразрез со всеми ее правилами.
Что-то про: «Слегка приболела», – неуверенно врет Поттер. Лицо Рыжего сохраняет статику безразличия.
А я, как идиот, нарезаю круги по школе, разыскивая ее в пустых классах, в больничном крыле, во всех мало-мальски знакомых закоулках замка и даже в хижине Хагрида… Бесполезно. Залегла на дно, скрывая от меня что-то, а я непременно должен знать.
Неделя, другая – скоро Рождество. Весело посвистывающий локомотив “Хогвартс-Экспресса” унесет Гермиону на все каникулы. А я останусь в одиночестве, так и не получив ответа ни на один из вопросов.
Мы столкнулись в холле первого этажа, который я патрулировал, являясь дежурным. Она увидела меня, бесшумно бредущего в свете факелов уже слишком поздно – убегать нет смысла. И все же это была бы не Грейнджер, если бы не попыталась. Развернувшись на сто восемьдесят градусов, она уже готова была дать стрекача, но я в один прыжок настиг ее и довольно неловко схватил за предплечье.
Она вскрикнула, и от неожиданности я отпустил ее. Оцепенев, мы стояли и несколько секунд просто ошарашено смотрели друг на друга. Первой в себя пришла она и со словами: «Пропусти меня», – шагнула вперед.
– Э-э-э, ну уж нет! Постой! Будь добра, объясни мне, что все ЭТО значит?
– Что ЭТО? – ведет плечами и снова пытается уйти.
– Стой, – дергаю за пальцы со злостью, – ЭТО – это то, что ты сначала рассказываешь мне какую-то глупую маггловскую сказку про ювелира, говоришь, что есть способ снять дурацкое кольцо и потом пытаешься свалить. Грейнджер, уясни для себя одну вещь раз и навсегда: я стану твоим ночным кошмаром и стану преследовать тебя до тех пор, пока ты ни расскажешь мне “от” и “до”, как я могу избавиться от проклятой штуки.
Щеки Гермионы заливает краска, а губы бледнеют. Во взоре отчаяние и злость. И я понимаю, что она, возможно, предпочла бы умереть на месте, чем взять и открыть мне правду. Но ее грифиндорская отчаянная глупость берет верх, и на одном дыхании она частит:
– Чтобы ты мог снять кольцо мы должны оказаться в одной постели и…
– Что?! – я смущен, возмущен и шокирован одновременно. – Мы должны переспать? – заканчиваю я за нее, оборвавшую в смущении фразу.
Краснеет уже густо и, возможно, до пяток, а во мне это… совершенно не вызывает отвращения. Наоборот, я часто думал об этом раньше, но одно дело просто мечтать о теле Грейнджер одиноко лежа в собственном ложе, а другое, когда она говорит об этом вот так прямо в лоб.
– Поверь, – вздергивает она нос, – это обстоятельство не вдохновляет меня.
– Так почему же ты говоришь об этом так спокойно?
По ее лицу вдруг пробегает тень:
– Знаешь, Драко, ведь согласно легенде кольцо не ошибается. Никогда. И если уж оно указало на меня, значит… ты и сам понимаешь… ты говорил… тогда…. в библиотеке. Но ты можешь делать выбор самостоятельно, жениться по расчету…или выбрать любовь…и чтобы получить право выбора… сначала ты должен попробовать это…со мной… иначе никак… иначе ты останешься бездетным… Боже… как стыдно такое говорить. В общем, Малфой, меня не радует эта перспектива, быть связанной с тобой, но чтобы развязаться и чтобы ты мог жениться на ком-то… мы должны это сделать. Формально – это акт любви. И когда он свершится, ты приобретаешь свободу.
И я пресекаю поток несвязанных дрожащим голосом слов поцелуем. Гермиона ногтями впивается в мои плечи, пытаясь оторвать от себя, а я помню только первую часть ее фразы.
– Говорил и думаю так. Это чувство всегда жило во мне. С самой первой нашей встречи, ненавидя тебя словом, я с ума сходил от нежности, стоило лишь только увидеть тебя, услышать твой голос. Я не мог признаться тебе в симпатии и вообще показать дружелюбие, это бы убило моих родителей. И я нашел для себя единственно верный способ общаться с тобой – дразнить, хамить, ненавидеть вслух. Мне было достаточно любых ответных чувств. Можешь ненавидеть меня, только не игнорируй…
Тишина…
– Знаешь что самое обидное?
– Что? – все больше бледнея вопрошает она.
– Сломалось кольцо, не работает. Ведь ты никогда не будешь со мной. У тебя есть Уизли.
– Нет никакого Рона, – кричит она, – нет, и не было никогда.
И пока я прихожу в себя, дробный стук каблуков гулко разносится по холлу. Воспользовавшись моим замешательством, она исчезает.
Следующие дни Гермиона вновь пытается избегать меня, но и я разыскиваю совсем другого человека. Моя цель – Рональд Уизли. Уизли и какая-то новая гриффиндорская штучка, целующиеся на лестнице, рыжий и когтевранка в оранжерее. Я ловлю его, раскрасневшегося и запыхавшегося во дворе, налетая с кулаками, когда он совсем не ожидал.
Уизли крупнее меня и весит на пару десятков фунтов больше. Я понимаю, что в рукопашной схватке проиграю ему, но слепая ярость гонит вперед, а палочка забыта на прикроватном столике. Я вцепляюсь в рыжую гриву и наношу молниеносный удар слева в челюсть так, что из разбитой губы рыжего на снег падает несколько капель крови. Он в замешательстве и не понимает, почему вдруг я обезумел.
Но его крестьянская сущность тут же наливает кровью глаза, и вот его немаленький кулак оказывается у моего носа. Я уклоняюсь и тут же получаю удар в бровь. Сильная, как копыто кентавра, рука Уизли отбрасывает меня в снег.
Вокруг собираются зеваки с разных факультетов. Кто-то начинает скандировать: «Дра-ка! Дра-ка! Дра-ка!». Я продолжаю лежать в снегу, как мешок с дерьмом, и сверху на меня запрыгивает рыжий:
– Какого гриндилоу тебе от меня надо, хорек? – он заносит кулак над моим лицом, чтобы ударить вновь, и тут я неожиданно для самого себя и для всех, блин, собравшихся здесь, и даже для подоспевшего Поттера громко и отчетливо в застывший воздух декабря выдыхаю:
– Потому что никто не смеет заставлять Грейнджер плакать.
Следующий удар вырубает меня надолго.
========== Часть 4 ==========
***
Сознание возвращается в больничном крыле. Воняет заживляющим зельем – все, что касается лечения, пахнет плохо. И вдруг до моего обоняния доносится сладковатая нотка шоколада.
Гермиона стоит у изножья кровати, ее палочка направлена на чашку с какао, которому она не дает остыть.
Я тихо зову ее по имени, и она… делает неуверенный шаг ко мне.
– Когда я болею… когда мне плохо… вот, возьми… сладкое помогает.
***
Она стоит так близко, что можно взять ее за руку, и я ловлю тонкие пальцы, отмечая про себя, как сильно они дрожат. Чуть притягиваю к себе, и она садится на кровать рядом. Неуверенно, будто спрашивая разрешения, тянусь к губам.
Мне это снится, пожалуй. Она подается навстречу мне.
Лишь коснувшись, прикрывает глаза и снова знакомый трепет ресниц. Осторожно кладет руки мне на плечи, а за окном поет вьюга.
Перед Рождеством мы ждем чудес. Мое личное чудо, задыхаясь, дрожит – вот-вот исчезнет. Снова убежит.
– Гер-ми-о-на, – шепчу я и в нежном зове нет смущения и неловкости.
Эти губы совсем не игрушка, но я начинаю игру. Путешествуют руки, и в шторме драпировок одежды я натыкаюсь на горячие скалы девичьей плоти. Она еще не понимает, как далеко может завести один лишь невинный взгляд, говорящий: «Тебе это можно». И тогда я со всей страстью, сдерживаемой годами, впиваюсь в алый источник ее губ.
Пью ее диковинный сок медленными глотками, и она не мешает мне наслаждаться. Осторожно пробует меня на вкус в ответ. И, Мерлин, ей это нравится, я слышу, как пульс отдается в губах, грозя разорвать трепещущее сердце.
Откуда здесь тысячи лишних локтей и коленей и почему больничное ложе тесно, как полка для джема в кладовке, где мама хранит всякие вкусности? Да, ее губы тоже похожи на джем – тягучий, хранящий воспоминания о лете. Вкусишь один раз и невозможно уже остановиться.
Она оставляет аромат своих уст на моем лице, часто щекочет ресницами. Трепет их мотыльков – девичье волнение. Руки, сведенные на груди срывают с губ такой очевидный вопрос:
–Так у тебя никого не было раньше?
–Никого…о, пожалуйста, Драко, не торопись, я так боюсь. Ведь говорят, что… это очень неприятно впервые.
Она боится женской естественной боли, хотя прошла войну и голод, ступая по топям болот маленькими ножками. А этим ступням по болотам нельзя. Она никогда больше не коснется их белизной холодной и сырой земли.
В подтверждении своих мыслей я подхватываю ее на руки, усаживая на свои бедра.
Ее дыхание – землетрясение в Токио. Я помню. Мне показывали. Ее волосы —
неуловимый порыв ветра, а она – маленькая лодочка, покачивающаяся на волнах океана по имени Драко.
Чувствует – села на мель. Осторожно спускаются её пальцы, оглаживая препятствие, возникшее между нами. То ли стон, то ли вой рвется с моих губ и я, отпрянув от нее, пытаюсь выровнять дыхание.
– Все в порядке, Драко?
Она сама отвечает, успокаивая нас обоих:
–Все в порядке, в порядке. У тебя тоже никого не было?
Гранатовый сок смущения разливается по щекам, и я киваю не силясь произнести и звука, а она возвращается к моим губам. Медленно-медленно терзая, покусывая.
Стараясь унять дрожь в пальцах, ищу островки её кожи среди замков и застежек. Зачем ей их миллион? Ведь она такая разумная?
Помогает, но и её пальцы дрожат. Справляется. Лучше чем я. Как всегда. Лучшая во всем. Отличница Гермиона.
Идеально скроена, чудесно воиспроизведена. И маленькая грудь аккуратно ложится в ладони. А внизу моего живота плещется, грозясь вырваться наружу, самая настоящая вулканическая лава. Ее терзает то же самое, ибо она со странным гортанным стоном срывает с меня майку, оставляя в ткани мелкие дырочки – следы ногтей. Ими же впивается в спину.
Маленькая девочка-лодочка отправляется в путь, оттолкнувшись от берега. Но она не ведала, что попадет в шторм. Волна накрывает, скрывая под толщей воды. Я беспомощен на ее теле и старателен в ласках.
Новый стон. Я на верном пути, Гермиона зовет этот шторм по имени.
– Мерлин, о-о-о, ДРАКО, Боже мой…. Боже мой!!!
Сопротивление бесполезно… трещат, разрываясь, оставшиеся паруса одежд.
Один на один.
Я внутри.
Всего лишь дюйм. И кажется, что она задыхается. В уголках карих глаз соленые брызги. Осушаю дыханием. Всего лишь дюйм, а я шепчу: «Потерпи, я прошу».
Мне больно и тесно и невозможно вытолкнуть ее на поверхность. Скользкие руки теряют с ней связь, путаясь в простынях. Еще чуть-чуть. Резкий выдох.
И я теперь весь принадлежу ей.
Торопиться больше некуда. Она беспомощна, и поглощена, осталось отдаться воле Божьей. Чуть вперед, чуть теснее. Еще. И теперь я могу двигаться, борясь за нее.
Несколько толчков, и она все еще не может дышать. А мне так хорошо, что и лица её я уже не вижу. Только немного цветных пятнышек, будто радуга, мелькает перед глазами. Еще быстрее, мощнее, сильнее и пусть я ничего не могу понять, я подниму её вновь на поверхность….
И этот внутренний вулкан извергается внутрь, чтобы часть меня, осталась с ней навсегда.
И она кричит, выгибается, всплывает на поверхность. Слышу. Вдох-выдох-вдох.
Смотрит на меня. Веснушки, карие глаза, кудряшки:
– Тебе было хорошо? – вопрошает тонкий девичий голосок.
– Ты, наверное, шутишь сейчас? – мой голос звучит усталым, но счастливым и тут же надеется в ответ. – А вот тебе, по-моему, не понравилось.
– Все хорошо, Драко, – успокаивают ее руки, бродя в моих волосах, – девочки устроены по-другому, нежели мальчики. И в первый раз боль – это нормально. Но я верю, что в следующий раз у нас обязательно получится.
Эти слова… она говорит про следующий раз. Еще немного ее взгляда и рук и он случится прямо сейчас. А я не спешу, судя по тому, как она отчаянно пытается свести ноги, там все еще больно, я ухожу из нее и тут же отгораживаюсь простыней.
Замечает и смеется: милая, простая, добрая, близкая. Щекочет шею новым поцелуем и шепотом. «Мы можем продолжать шалить, мистер Малфой», – в голосе игра, – «Никто не говорил, что следующий раз нужно откладывать на потом».
И.
Она права: сладкое помогает.
***
Солнечный луч бредет по простыне разыскивая путь, чтобы разбудить девушку, уснувшую в моих руках. Он золотится в волосах, взбирается по смуглой коже, щекочет немного вздернутый нос. А она все еще ровно дышит, надежно защищенная моей рукой.
Я играю с кольцом, которое теперь легко снимается с руки. На пальце, который оно раньше украшало, остался яркий шрам. Тонкой алой змейкой он обвивает перст, напоминая о том, что я «Люблю и любим».
Замечаю, что Гермиона тоже открыла глаза и удивленно смотрит на мою руку.
– Снялось, – тихо шепчет она, и легкая нотка грусти проскальзывает между нами. Чуть оттолкнув меня, она плотнее заворачивается в простыню, пряча совершенство обнаженного тела. Я молчу, с улыбкой глядя на нее. Что-то будет дальше.
Яркий румянец во всю щеку, до боли закушенная губа гасит начинающиеся осадки из прекрасных глаз. Она вскакивает на ноги, взглядом разыскивая одежду. В руке палочка.
– Куда ты собралась? Если боишься Помфри, то она уже нас видела, когда рано утром заглянула за ширму. Старушка оказалась весьма деликатной особой и тихо, очень тихо, ушла.
– Опять ты издеваешься? – звенит голосок, взгляд отчаянно впивается в изуродованную руку.
– Почему? Что ты такое говоришь?
– Ты снял кольцо.
– И что?
– Я ведь только для этого тебе и была нужна?
И понимаю, что любые другие слова и действия излишни. Беру кольцо и говорю: «Постой».
– Надень его обратно, – говорю я и в голосе нет неуверенности.
– Ты же так мечтал его снять.
– Не имеет значения. Я к нему привык. К тому же теперь оно вряд ли сможет причинить мне страдания.
Сомневается. В глазах целый водоворот разных чувств, но кольцо все-таки берет и задумчиво терзает его в руках.
– Ты так ничего и не поняла?
–А что должна была?
***
Я покидаю Хогвартс в Сочельник, оставив Гермиону измерять периметр своей гриффиндорской спальни торопливыми шагами. Она не сможет спуститься к торжественному ужину для оставшихся в школе студентов, не сможет она и уснуть. Девушка будет ждать от меня весточку, глядя в окно, за которым вновь чертит вьюга, она будет ждать, когда часы скажут: «Спать», будет ждать, нетерпеливо накручивая локон на палец.
Но я должен пройти этот последний участок пути в одиночестве.
Поцелуй в залитом дневным светом холле. Это стоящее мероприятие, ибо глаза Поттера, увидевшего нас, вот-вот вылезут, выдавив стекла очков. Улыбаюсь издевательски, машу ему рукой. Он показывает мне весьма понятный жест средним пальцем.
Гермиона, прости, мне пора. Но она все еще удерживает меня за мантию боясь, что уйду насовсем. Шепотом утешаю:
– Я дам тебе знать уже сегодня.
– Даже если ничего не получится, напиши мне, напиши, как обещал. Ты поклялся! – нервно частит голос.
***
В Малфой-Мэноре тихо. После поражения Темного Лорда мать и отец более всего ценят тишину. За последний год, когда наше родовое поместье превратили в штаб-квартиру Волан-де-Морта, мистер и миссис Малфой устали от любого общества.
Застаю их в гостиной, наряжающими елку. Мы всегда делаем это втроем, но они, не дождавшись меня вовремя, уже развесили большую часть игрушек.
– Bonsoir maman, pere, – кланяюсь я.
Только тогда родители замечают меня. Мама, как истинная женщина, торопится обнять любимого сына. Папа более сдержан. Подходит, протягивает руку. Мне нравится его рукопожатие: теплая и ухоженная ладонь, тем не менее, крепка, как камень. Он чуть дольше, чем обычно не отпускает моей руки. «Я тоже скучал, папа» – проносится в голове. Вслух же отец говорит:
– Ты опоздал.
– Да, я знаю, у меня к вам серьезный разговор…
Вот эта гостиная, в которой прошло мое детство, и отблески свечей знакомо танцуют в разноцветных стекляшках, украшающих елку. Я помню, как поутру, будучи совсем мальчишкой, бежал сюда в одной пижаме, заглядывал под елку, с восторгом извлекал подарки и демонстрировал посмеивающимся родителям.
Ничего не изменилось, но сегодня мой черед. Мама что-то чувствует – чуть сузились глаза, пульсирует жилка на шее.
– Отец, мама, я хотел бы представить вам будущую миссис Малфой.
Губы родителей синхронно расплываются в улыбке. Они долго ждали.
– Ну, и где же она? – первым не выдерживает Люциус.
– В школе. Она осталась там, ждать моего письма с официальным приглашением.
– Так почему же ты сразу не привез к нам девочку? – чуть сердится мама.
– Я подумал, что лучше немного поговорить о ней до ее приезда.
– Драко, сын, не томи, – просит отец, – скажи нам, кто эта счастливица?
– Гермиона Джин Грейнджер.
Старинный стеклянный шар, который до этого момента отец держит в руке, падает на пол, а Люциус хватая губами воздух, вынужден опереться о стоящий рядом стул.
– О, Драко, но она же… она…– и Люциус не в силах произнести это слово, – ведь и без того ясно, что от судьбы не уйдешь.
Демонстрирую яркий шрам на пальце, как знак уважения к родителям, как символ того, что я боролся и не соглашался с кольцом. И лишь в одном бы я не сознался даже под страхом смерти. В том, что кольцо легко снимается.
Какое счастье, что Люциус Малфой не является завсегдатаем маггловских библиотек и не обладает любознательностью Гермионы. Ему остается только смириться, ибо он прошел через все это сам и знает, что я ни при чем, а на Грейнджер указало кольцо.
Папа не может прийти в себя, и мать тихонько выталкивает меня за дверь, успевая прошептать:
– Драко, пожалуйста, оставь его сейчас.
Я взбегаю по лестнице в свою комнату, оставив родителей наедине. Знаю, что мама все теперь устроит. Только она сможет уговорить отца, у нее получится. Ведь ее тоже выбирал не он сам.
Чуть за полночь ко мне без стука заглядывает мама. Она знает, что я не сплю. От ее рук, в которые я зарываюсь лицом, пахнет сонным зельем, тревогой и заботой. Я впервые в жизни вижу ее такой: настоящей, живой, чувствующей. Но она не разговаривает со мной. Она торопится вернуться к папе. Нарцисса Малфой лишь легонько целует меня в щеку и в моей руке оказывается что-то холодное.
Мама торопливо уходит, а я раскрываю ладонь. В ней поблескивает ее обручальное кольцо – точная копия того, что раньше носил отец, а теперь украшает мой палец. А это значит, что у нее получилось. Ведь следуя давней семейной традиции, свекровь передает свое обручальное кольцо невестке.
***
Торопится, извиваясь, мой почерк:
«С Рождеством тебя, Грейнджер! Завтра на рассвете я прибуду за тобой. Будь готова отправиться в путь рано утром. И не дуйся, что я обращаюсь по фамилии снова. Дай насладиться. Ведь скоро смогу называть тебя только „миссис Малфой“. Люблю тебя, моя Грейнджер!».
Письмо в ночь уносит обычная сипуха. И я знаю, что совсем скоро Гермиона перестанет беспокойно бродить по своей спальне маленькими ножками и уснет под утро, надев на палец кольцо миссис МАЛФОЙ.
