Текст книги "Журналист (СИ)"
Автор книги: Ахум
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
«Конечно, мне любопытно, кто это, не стану вам врать, но если мне очень захочется найти этого человека, то я не буду требовать вашей помощи».
«Спасибо, сэр Макс», – похоже, моя последняя реплика его не сильно обрадовала. Видимо, он и правда боялся потерять такого хорошего автора. Я бы на его месте тоже боялся. Ну что же, если я его отыщу, то сделаю всё, чтобы убедить этого гения, что я совершенно безопасен и скорее преданный поклонник, чем враг.
Конечно, теперь мне во что бы то ни стало хотелось найти этого таинственного гения! Надо же, как он умело напустил тумана вокруг своей персоны! А вдруг это Король? Или Джуффин? Я захихикал, стараясь на разбудить Мелифаро. Ну, или Шурф? Хотя Шурф сразу сказал, что это не он, а ему можно верить, как… как кодексу Хрембера. Ладно, ну не я же это, в конце концов? А вдруг я во сне пишу отличные статьи, а потом забываю? Да ну, бред… Я перебрал ещё десятка два знакомых, которые запросто подходили на эту роль, начиная от сэра Кофы и заканчивая кошкой Франка – Тришей, которая и живёт-то в другом Мире, но мало ли, вдруг её творения Франк переправляет, а она – хоть кошкой, хоть барышней – весьма незаурядная личность…
– Мелифаро, – прошептал я и коснулся губами его волос, – эй…
Он только крепче ухватился за меня, игнорируя мои жалкие попытки его разбудить.
Я улыбнулся. Он спит так крепко, так обнимает меня. И мне хорошо от его объятий. В этом есть что-то совсем домашнее, тёплое и родное.
Я осторожно приподнял его подбородок, чуть наклонился – поцеловать. С закрытыми глазами он вслушивался в мой поцелуй, медленно просыпаясь, а потом – проснувшись и делая вид, что всё ещё спит, но его губы расплывались в улыбке.
– Ты верёвки из меня вьёшь, – бормотал он, прихватывая мою губу, – просто ве-рёв-ки!
– Угу, – соглашался я, подставляясь под его горячие сонные губы, под его ладони…
Мелифаро сгрёб меня, как медведь, подмял под себя, бесцеремонно уложил на бок и обнял руками и ногами.
– Всё, мой, – припечатал он, целуя меня в макушку. – Ну ты и космы себе отрастил! – он легонько собрал мои волосы в узел и потянул на себя.
– Как… как тебе удаётся? – я тут же выгнулся и потянулся за рукой, не зная, чего хочу больше – чтобы он сейчас же отпустил меня или чтобы не отпускал. Никогда не отпускал.
Он ведь спал, только что спал, дрых без задних ног, я это точно знал, а сейчас…
Вырываясь из цепкого захвата, я повернулся к нему – хотел видеть его, такого тёплого, разморённого, сонного, хотел целовать в нежные сомкнутые губы, трогать, проходиться ладонями везде, где можно и где нельзя. Мне хотелось утвердить это «наше-с-ним-вместе». Я так долго не отпускал себя, не подпускал к себе никого – мне всегда казалось, что уж у меня-то явный иммунитет к тому, что называется близостью. Духовной и физической. Я всегда был сам по себе. Эдакий одиночка, перекати-поле. Если меня куда-то звали – я был искренне рад. Мне было интересно и весело среди людей, я не тяготился их обществом, как тот же Шурф, но я так же легко уходил. Наедине с собой мне тоже было отлично. Мне порой казалось, что лучше всего я ощущаю себя в некоторой точке безвременья, в дороге, в процессе – там, где меня уже нет, и там, и там, где меня ещё нет. Только в этой эфемерной ипостаси я могу оставаться самим собой, потому что, строго говоря, в этом месте меня попросту не существует.
Мелифаро меня бы понял. Потому что его тоже – по большому счёту – никогда нет. Есть только одна из его частей, одна из сторон. Цельным он становится на Границе, а это бывает так редко. Но он не тяготится своей судьбой, напротив – насколько я знаю, она ему нравится. Разглядывая его стройную красивую фигуру, сильные руки, смуглую шею, прядь чёрных волос, я удивлялся себе. Уж я-то всегда был свято убеждён, что телесная сторона жизни мне не то чтобы чужда, а просто… не столь важна, как большинству людей. А сейчас мне хотелось дотрагиваться до него, касаться – легко-легко. И не только его тела – мне хотелось затрагивать струны его души, видеть, как он отвечает, как тянется ко мне. Его живот мелко подрагивал, когда я едва касался его подушечками пальцев. Мелифаро закрыл глаза, вслушиваясь в мои прикосновения. Это было головокружительно. Стоило мне провести – всего лишь невесомо, медленно провести кончиками пальцев по его груди, намеренно затрагивая сосок, как Мелифаро запрокидывал голову, пытаясь подавить непрошенный стон. Зачем? Мне нравилось смотреть, как от моих касаний он меняется, как вздрагивает его тело, учащается дыхание, как быстрым ритмом бьётся тоненькая жилка на виске.
– Не открывай глаза, – попросил я.
– Хорошо.
Теперь его тело ждало. Я понимал – назад уже хода нет. И растерялся: я же, чёрт возьми, не умею совсем ничего! Мне стало неловко. А, драные вурадалаки! Я всегда верил, что как-нибудь само устроится, значит, так будет и сейчас.
Я постарался выкинуть все мысли из головы и тоже закрыл глаза. Провёл по его лицу большим пальцем – брови, нос, губы. Его мягкие губы… Он тут же ухватился за палец, принимая его в рот – ассоциация этой ласки была откровенной. Меня чуть не сложило пополам от мгновенно накатившего возбуждения, когда он втрагивался в мои пальцы горячим языком. Я убрал руку от его рта – и прильнул губами. Я целовал его, целовал так, словно хотел выпить его всего, иссушить, ещё… Я лёг на него всем телом, мне хотелось сцеловывать с его губ своё имя, которым только он умел называть меня так бесконечно тепло, так мимолётно, так по-настоящему, признавая во мне такого же, как он – человека без роду без племени, космически далёкого и невозможно близкого – вот как сейчас.
–М-ма-а-кс, хочу, М-макс…
Его дыхание сбивалось. Я видел его напряженный член.
И мне захотелось понять, как это, узнать, как это было для него нынешней ночью.
– Хочу быть твоим, – шептал он, глядя на меня затуманенными глазами. – Ма-а-акс, возьми меня, возьми…
Я снова целовал его, целовал… Хороший мой, это такой восторг, я и не знал, что это так волшебно! Я так хотел его, я так хотел в него – быть в нём, присвоить. Что-то внутри меня жаждало сказать ему: «Ты –мой». Ты не просто Дневной Свет, ты – Дневной Свет для меня. А я… Я – твоя ночь, в которой для тебя отныне никогда не будет кошмаров.
Он повернулся на живот и медленно приподнялся на коленях – совсем немного. Моё сердце застучало корабельным колоколом. Грешные магистры! Его изогнутая спина, его гибкое поджарое тело, его широко расставленные ноги, чуть приподнятые ягодицы – я в жизни не видел ничего прекраснее! И, совершенно от себя не ожидая, я приблизился и коснулся его там – губами, языком… Мне так хотелось сделать это.
– Макс, – вскрикнул он, чуть отстраняясь.
Я растерялся:
– Тебе неприятно? Я… что-то не так делаю?
Он заулыбался, покраснел до ушей и снова уткнулся носом в подушку:
– Всё правильно, просто… просто я стесняюсь.
– Я не буду смотреть, – заверил я его, улыбаясь, и снова коснулся языком. Я и сам не ожидал, что это место будет таким упругим и нежным, таким гладким и чувствительным, что мне самому будет настолько приятно… Я не переставая кружил возле входа, постепенно углубляясь – мне нравилась эта игра.
Он уткнулся в подушку, пытаясь заглушить стоны, но это ему не очень-то удалось.
Я слышал, как он стонет и дрожит, видел, как он жаждет и ждёт.
– М-макс, – шептал он сквозь стоны, – Ма-а-акс…
Я улыбался – мне нравилось его дразнить. На самом деле я дразнил не только его, я дразнил нас обоих – мне стоило немалых усилий, чтобы сдерживаться, чтобы не взять его немедленно. Но его стоны, скомканная, надорванная зубами подушка, его разведённые в стороны ноги, подрагивающий живот…
– Я подожду, пока ты попросишь меня, – сообщил я, входя языком в тугое колечко мышц.
– Да! – тут же закричал он. – Да!
– Да? – спросил я, делая вид, что не понимаю, о чём он, и вошёл в него одним пальцем, медленно двигаясь по кругу.
– Ма-а-а-а-кс…. Пожа-а-алуйста, Макс, я хочу тебя, пожалуйста, будь во мне, возьми меня, Маааакс…
Его голос – такой просящий, такой жаждущий, на вдохе срывающийся в хрип…
Я прихватил его за загривок зубами, притиснул к кровати и медленно вошёл.
Это было что-то невероятное. Моему члену было горячо и тесно, жарко и влажно…
– Тебе не больно?
Он только помотал головой:
– Просто двигайся понемногу – если мне будет слишком, я скажу.
Я прижимал его к себе – хотелось быть с ним осторожным и безжалостным одновременно. Я притискивал к себе его бедра и видел, как идеально ложатся его ягодицы, попадая во все ямки и впадинки, сливаясь со мной воедино.
– Ма-а-а-акс, – он упёрся головой в подушку, немилосердно терзая простынь, когда я начал медленно покачиваться в нём.
Грешные магистры, почему я не знал этого раньше! Я держал Мелифаро за живот, прижимая к себе, убыстряя темп, накрывая его спину собой, успокаивая и в то же время ускоряясь.
Мне хотелось, чтобы ему было хорошо со мной. Мне хотелось, чтобы он запомнил меня. И что бы ни случилось дальше, мне хотелось… Не знаю, чего именно, но та жизнь, которая сейчас плескалась через край, которой было так много – во мне, в нём, в нас – пусть она останется! Навсегда. С нами обоими.
Я целовал его спину, прикусывая, прихватывая зубами – порой достаточно чувствительно, так, что оставались красные полосы. Я схватил его за волосы, входя глубоко, ещё и ещё. Мой Дневной Свет, моё нестерпимо яркое Солнце, мой мальчик, рождённый в первый день мира – будь со мной, оставайся со мной! Я – твоя Темнота, твоя густая ночь, твой порок и мрак. Отдайся мне, отдай мне себя! Я так хочу, чтобы тебе было хорошо и сладко в этой темноте, безопасно и легко – отдай мне всё плохое, отдай всё, что мучает тебя. Я сотру это, заберу с собой, оставляя тебе лишь свет.
– Да, Ма-а-акс, ещё, пожалуйста, – я таял, я немел и не мог поверить в то, что он просит – меня.
Я прижимал его к себе, чувствуя животом его горячую спину, я врывался в его тело бешеным ритмом, я знал, что ему немного больно – правильно, так и должно быть. Я хотел смести, смыть этой болью всё другое, всё остальное, всё-всё, что было до меня, до этого времени со-мной. Чтобы беспросветная серость, которой он маялся последнее время, кромешное одиночество, его утрата – утонули в черноте моего желания, сгорели в моём огне, не оставив после себя ничего, даже невесомой золы. Я всё заберу себе, пусть вся смола, отражённая чёрным солнцем – горечь твоей потери – останется со мной. Я хочу, чтобы тебе было больно, хочу, почувствуй себя живым и свободным, настоящим – со мной. А всё остальное я заберу себе и сожгу в жарком огне разделённого времени – нашего с тобой времени.
Он хотел того же. Он отдавался самозабвенно, доверяя и доверяясь, совершенно потеряв голову.
Я чуть замедлился, предвкушая близость развязки.
– Макс, Макс, я… сейчас… ещё, пожалуйста!
Я практически вышел из него – и снова вошёл на всю длину, и снова, снова… медленно.
– А-а-а-а! – он не выдержал и упал на постель, распластавшись на ней, содрогаясь.
Ещё немного, ещё два толчка… Войти в него, такого живого и горячего, разнеженного, распластанного по постели, такого моего – всего, до кончиков волос, до глубины двойной его души. Ещё. Я прихватываю его за волосы, тяну на себя – и кончаю в него, сгребаю под себя. Как я хочу сейчас забрать тебя всего, хочу, чтобы тебе было хорошо, чтобы ты никогда не думал ни о чём плохом…
Его хриплый стон, похожий на зов морской чайки, следы от моих зубов, когда я не мог, никак не мог удержаться… Мой Страж, мой Охранный амулет в этом зыбком Мире.
Ещё через несколько мгновений, остывая от этого сумасшествия, мы тихонько лежим вместе, и я натягиваю на нас плед.
– Макс…
– Ш-ш-ш-ш… – шепчу я. Если честно, я изрядно смущён. Совершенно не ожидал от себя… да ничего такого я от себя не ожидал!
Сейчас мне просто хочется обнять его крепко-крепко, прижать к себе.
Он целует меня в плечо и удобно устраивается в моих объятиях.
– Я с тобой, – шепчет он, – с тобой, с тобой…
Едва успев смежить веки, я проваливаюсь куда-то… во что-то? Это состояние или место нельзя назвать дремотой или сном, это почти Хумгат, только здесь туманно и сыро, под ногами стелется трава – Грешные магистры, да это же Шамхум!
– Мелифаро? – я почему-то знаю, что он должен меня слышать, что он тоже где-то здесь.
Рядом со мной дрогнула ветка. Я обернулся.
Его лицо – такое близкое, родное.
– Мели… – и вдруг я отстранился, – Ахум?
Он кивнул:
– Это я, а ты тут как? Как ты сюда попал? Граница – это вроде бы не очень твоё место.
– Я и сам не знаю, – я отчего-то ужасно смутился, – наверное, мне просто нужно было тебя увидеть.
Интересно, а он знает? Не успел я подумать, как тут же услышал мягкий голос:
– Знает-знает, – не скрывая улыбки, ответил Ахум Набан Дуан Ганабак, – я всегда знаю всё, что происходит с Мелифаро, и он всегда знает, что происходит со мной. В какой-то степени мы всё же одно существо.
Мы сели возле какого-то дерева. Вокруг нас клубился кромешный туман, такой плотный, что руку выстави – и не видно её.
– Где мы? – спросил я.
– Где-то в начале или в конце, а может быть, между или посередине, где-то, где можно остановиться нам обоим. А возможно, через пару шагов начнётся Шамхум, к нам навстречу выбегут щенки тумана и выйдет, робея, Триша – здороваться. Может быть, мы возле странного города Шантанай – это разрушенный город с заброшенным кладбищем и храмом, в котором разбитый орган издаёт дивные звуки. Кладбище ждёт своего смотрителя, а храм – священника. Может быть, мы недалеко от Авила, жаркого города, забытого в песках, города НЕ-возможности, в нём влюблённые не узнают друг друга и тоскуют, бесконечно тоскуют – странный город, живущий страданием. Попадая в него через круглую арку, они забывают лишь внешний образ, но память чувств остаётся. Это город, в котором они никогда не найдёт друг друга. Или – чувствуешь мимолётный запах дыма? Это сожжённый дотла C’Хилл. Когда-то это был город-убежище, город-целитель, с неспешной речушкой, кувшинками и зеркальной гладью отражённых облаков на воде. Город, в котором жила Тамар и топилась печь. Тамар пекла блины и ждала гостей. К ней приходили Клелия и Аравн – то ли брат с сестрой, то ли любовники. Они сидели на берегу и рассказывали друг другу дивные истории, и держались за руки, окуная ладони в реку. А на лодочной станции можно было взять лодку, и неспешно плыть среди томного жара исходящего вечера, глядеть на невысокие дома с резными ставенками… Этот город залечивал раны своим неспешным течением, но потом случилось несчастье – демиург, терпеливо создававший С’Хил, превратил его в одночасье в пепелище. Теперь здесь только остовы печек, холодные угли бывших берёз да зола.
– Это так грустно, Ахум, – я не знал, как с ним быть, как разговаривать. Мне ясно виделся и сгоревший С’Хилл, и странный Авил, и заброшенное мирное кладбище Шантная.
Ахум. Он был так похож на моего Мелифаро – и в то же время совсем другой: более неспешный и одновременно – гораздо более мимолётный, нездешний.
– Да, в чём-то это грустно, Макс, – спокойно размышлял Ахум. – Закон мироздания: если что-то исчезает, на его месте появится новое. Люди Авила узнают друг друга, если в этот Город придёт море, Шантанай когда-нибудь залечит свои раны, его могилы вновь станут убраны, а в храме будут играть поминальную мессу. И покойники обретут желанное успение. А С’Хилл… Может быть, и он когда-нибудь… Не всё же время ему быть пепелищем.
– Откуда ты всё это знаешь, Ахум?
– Я – дух Границы, я много чего знаю, много чего вижу, но это не обязательно задерживается во мне. Мне нравится бывать в разных местах, нравится чувствовать разные настроения. Я – метроном для многих Миров, и они для меня – тоже. Мы сверяем звучания. Это не значит, что происходящее не трогает меня. Я чуток и чувствителен, но мимолётен, как ветер. Мелифаро менее подвержен смене настроений, но именно так мы дополняем друг друга. В этом наше единство.
С этими словами он повернулся ко мне, легко провёл пальцами по щеке, аккуратно взял за подбородок… и поцеловал.
Его поцелуй неуловимо отличался от поцелуя Мелифаро, был мягче, увереннее и нежнее, мимолётнее – но всё-таки это был он, тот, с кем я разделил эту ночь.
– Конечно, Макс, я помню, я знаю, я чувствую.
Я смутился. У меня было странное ощущение, что… что нас в постели было трое, что ли. Вот же чёрт!
– Такова моя природа, Макс. Мелифаро и я – это один человек. Если не получится понять – просто прими это. А теперь мне пора.
– Спасибо, – выпалил я невпопад, не зная, за что благодарю.
– Сейчас ты проснёшься, – Ахум говорил откуда-то из тумана, – а я попробую найти дорогу в С’Хилл, может, он меня пустит побыть с ним, разделить его скорбь, которой и так слишком много для этого Городка.
Мне хотелось сказать ему что-то напоследок, что-то важное, но я совершенно растерялся: отчего-то меня затронула судьба С’Хилла, и мне захотелось там побывать.
– Всё будет хорошо со С’Хилом! – крикнул я в густое молоко тумана. – Ты же знаешь, все мои желания…
– И не ищи его, – перебил он.
Я не понял:
– Не искать С’Хилл?
– Не ищи журналиста, который пишет понравившиеся тебе тексты, – его голос звучал всё дальше и глуше.
Я опешил. Во-первых, откуда он знал, во-вторых и в-третьих…
– Почему? – крикнул я, оглядываясь, потому что уже не понимал, откуда доносится его голос.
– Потому что это я, – сказал Ахум тихо и, как мне показалось – с улыбкой.
Ничего себе! Сказать, что я был удивлён – ничего не сказать! Двойник нашего Стража, Ахум Набан Дуан Ганабак, человек с четырьмя именами и без всяческой фамилии, человек Границы, перекати-поле, тот, кто гуляет по Авилам и Шантанаям – и вдруг пишет тексты в «Суету Ехо»? Немыслимо!
– Ахум! – позвал я. – А-ху-ум!
Тишина.
Я сел тут же, снова облокотился на незнакомое дерево. Вурдалаки тебя раздери, Ахум! Мы и виделись-то с ним… хотя что говорить – его отражение я всегда вижу в смеющихся глазах Мелифаро. Но Мелифаро! Хорош! Ведь он не мог не знать, что Ахум пишет эти статьи? Или они вместе? Или как это вообще? Да я сейчас свихнусь, драть вас обоих через лисий хвост! Конспираторы хреновы!
Я закрыл глаза – и через несколько долгих секунд открыл их, лёжа на животе у Мелифаро.
Я бесцеремонно растолкал его.
– А? Что? – он открыл глаза, ещё затуманенные, попытался сесть, понял, что пока я лежу на нём, ему это вряд ли удастся, и снова бухнулся на кровать. Подтянул меня поближе, зарылся в мои волосы.
– Кажется, я начинаю понимать, как мы с тобой проведём эти два Дня Свободы от забот! Всё-таки наш начальник – само очарование.
– Угу, – сказал я, – тем более, что дело, о котором я тебе говорил, потеряло былую актуальность. Ты не знаешь, с чего бы?
Я почувствовал, как он напрягся, как мгновенно насторожился.
– Ахум? – это был не вопрос – утверждение. Мелифаро поднял на меня глаза, так же осторожно взял за подбородок и поцеловал. Настойчиво, горячо – и в то же время очень легко. И я понял, что в этом поцелуе было много Ахума.
– Я с вами с ума сойду, – сказал я, отстраняясь, – как вы сами-то уживаетесь?
– Да просто всегда так было, – ответил Мелифаро, – я привык.
– Но зачем? И как? Насколько я помню, ты никогда не отличался большой любовью к сплетению слов, а всегда был скорее математиком и логиком?
– Писал Ахум. Я только подкидывал ему идеи. А зачем? – он потупил глаза и сполз куда-то под одеяло. – Макс, если я скажу, ты посчитаешь, что я тупее менкала.
– Ну, тогда я у Ахума спрошу, – глазом не моргнув, соврал я.
– Ладно, – Мелифаро завернулся в одеяло, как в кокон, и проговорил оттуда глухо и невнятно: – Ну, а как ещё можно было привлечь твоё внимание? Мы столько лет знакомы, и ты никогда не выказывал никакого интереса – даже когда мы с тобой блуждали по лабиринту Мёнина. Мы столько пережили вместе, умирали и рождались заново, делили наши иллюзии, старели и молодели, злились друг на друга, поддерживали и утешали – и вернулись оттуда живыми, пережив с тобой это всё, разделив наши жизни… Но я всё равно искренне постарался выбросить тебя из головы, поверь.
На тот момент я был респектабельным женатым человеком, причём женатым на твоей бывшей жене. Даже это нас с тобой роднило. Да что там говорить – Меламори, Тихий Город, твой Шамхум, много всего…
Однажды, увидев тебя, входящего в дверь Управления одним ничем не примечательным вечером, я понял, что пропал. Просто пропал. Окончательно и бесповоротно. Всё то, что мимолетно было между нами, что связывало нас странными узами, вдруг стало ценным и важным. Не спрашивай как, я и сам понятия не имею, просто это вдруг однажды случилось – и всё. Пару дней спустя я вспомнил, что ты не просто любишь читать, а чтение – это твоя страсть. Я помню, как ты сетовал на то, что в Ехо нет традиции писать романы. И я решил, что это мой последний шанс привлечь твоё внимание. Просто радовать тебя – и смотреть, как ты улыбаешься. И может быть, когда-нибудь… Ну а если наша с Ахумом писанина тебе будет не интересна, я пойду к Джуффину, признаюсь во всём и попрошу его наложить на меня заклятие забвения.
Я слушал его – и не мог поверить. Мелифаро! Тот самый Мелифаро, с которым мы бесконечно подкалывали друг друга, язвили по поводу и без, тот самый… И всё это, все эти потрясающие статьи – просто для того, чтобы привлечь моё внимание? Чтобы порадовать меня? Я не просто был удивлён, я был сражён наповал. Он хотел заинтересовать меня, привлечь внимание? И ведь точно знал, на что именно я поведусь!
Я сгрёб его в охапку:
– Ты такой дурак!
– Угу, – промычал он мне куда-то в плечо.
Но и это не главное: он хотел, чтобы мне было хорошо. Чтобы я наслаждался своим любимым занятием. Он хотел видеть меня радостным и счастливым – ни на что не надеясь, ни на что не рассчитывая, просто так.
Разве это не любовь?
А что тогда?
Я вытащил его, раскрасневшегося, из-под одеяла, обнял руками и ногами, ничего не спрашивая, ничего не говоря. Я целовал его жарко и жадно, прихватывая его чёрные волосы, улыбаясь, смеясь, немея перед его удивлением – и снова и снова разгораясь, затопляя этим огнём и его, и себя, пока не осталось ничего, кроме этого жадного, слитого воедино «мы».
