Текст книги "Прелести анонимных диалогов (СИ)"
Автор книги: agross
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)
– Нет, – стыдливо ответил голос на другом конце, одновременно прозвучав в нескольких шагах от меня. – Иван.
– Жаль, – честно ответила я. – Можно я пока буду называть тебя Глебом?
– Пока не привыкнешь к настоящему имени?
– Пока не сотру тебя из своей жизни.
Это была не я. Это был чей-то чужой голос вместо моего, полный стали и уверенности. Возможно, это и была та самая «Умненькая Соня», решившая только сейчас, наконец, взять ситуацию в свои руки.
– Сонь, ты была так нужна мне. Я каждый божий день думал, что нельзя так, что надо прекратить этот обман, что будет только хуже, но я же чертов игрок, ты же знаешь, я вообще не умею останавливаться… – последнее не звучало как оправдание. Он говорил это, явно сожалея о содеянном.
Я ничего не ответила. Умненькая Соня решила, что больше она не скажет ни слова. Я и так запустила все эту ситуацию хуже некуда. Я и так слишком много сказала ему. Слишком близко пустила его к себе, прямо в душу, прямо в сердце, позволив стать свой слабостью. Своей радостью.
«Я тебя не брошу…»
Кажется, Соня, ты плачешь, глядя на него…
Ему понадобилась, наверное, пара минут, чтобы продолжить говорить. Он тоже смотрел на меня, не задумываясь о том, что сейчас показывает слабость свою. Вот он – пожиратель юных сердец студенточек, роковой богатый красавец. Во всей красе. Человек, снявший эту маску дерзкого обольстителя, на самом деле оказавшийся абсолютно другим человеком.
– Я узнал сразу. Когда прочел свою же курсовую. Я подумал, что таких совпадений просто не может быть, но оказалось – может. Соня, курсовая, слово в слово, написанная мной, и ты, не признающаяся, что тебе ее дали. Я и сам не знаю, почему меня тогда это так зацепило. Мне почему-то казалось, что ты просто обязана была признаться! Я потом думал, ну чего я так прицепился-то к тебе?! А потом эту курсовую заметили на кафедре. Знаешь, эти олухи ни черта не помнят. Я помню, как за нее хвалили меня. И тебя решили отправить со мной…
Мне казалось, во мне уже нет больше злости. Во мне нет ничего. Я будто замерла, со стороны смотря на все это, слушая с ностальгией, как это все началось. Как это все началось для него. Для Глеба.
– И тут пошли эти слухи… Я не хотел этого. Мне это не на руку, уж можешь быть уверена. Отец на меня орал часа два в своем кабинете. Я не хотел, чтобы тебя отправили на конференцию. А зав кафедры так прицепился к этой идиотской курсовой, что я уже был готов признать, что она на самом деле моя! Но тогда бы у тебя были большие проблемы. Да и у меня тоже. Представляешь, Сонь, как ни крути – мы оба по уши в дерьме! – он усмехнулся, и я, будто отражение, повторила его смешок.
– Сонь, ты нужна мне.
Мне кажется, я всегда слышала его голос. Когда читала каждое его сообщение. Когда мысленно повторяла те теплые слова, что он мне присылал. Когда пела под его аккомпанемент, в ту ночь, когда мне так хотелось, чтобы кто-то был рядом… Я всегда слышала его голос. И он был на самом деле так близко…
– Я хотел тебе рассказать, сразу после конференции.
Да, уж лучше после, а то это могло бы меня неизмеримо ранить и… И, собственно, вот…
Он будто прочитал мои мысли, глубоко вздохнул и добавил:
– Я полнейший идиот.
– Это точно, мужик! – довольно громко подтвердил парень, стоящий рядом со мной и внимательно вникающий в наш диалог. Я, словно очнувшись, подняла на него глаза, а потом увидела, что мы вообще умудрились собрать небольшую публику, состоящую из скучающих любопытствующих зевак.
– Сонь, – игнорируя все на свете, продолжал Глеб-Иван-Андреевич. – Ты дрожишь. Пойдем обратно.
Я растерянно взглянула на него и только сейчас поняла, что ошибалась, он тоже вышел на улицу в след за мной прямо в костюме. И, возможно, тоже адски замерз. Черт, а меня и правда колотило…
Я совсем не романтично всхлипнула, вытерла нос натянутым на ладонь рукавом и, шагнув к Глебу, протянула телефон школьнику, тихо поблагодарив его и за сигарету, и за агрегат. А когда до Глеба осталась всего пара шагов, он нетерпеливо сгреб меня в объятия. В такие моменты в мелодрамах толпа начинает восхищенно аплодировать, а главный герой медленно целует свою даму. Но зеваки просто разошлись, видимо разочарованные, что не будет крови и кишок, а мне самой не хотелось ни поцелуев, ни аплодисментов, ни романтической концовки.
– Ты сможешь меня простить? – его шепот, тихий, почти дрожащий от жуткого холода, я буквально почувствовала, потому что он опустился на мою макушку легким дыханием.
– Я не знаю, – в ответ прошептала я.
========== Глава 9. ==========
Комментарий к Глава 9.
Не проверено бетой. Прошу простить.
Вся наша жизнь, красиво, кадр за кадром, прокручиваемая в нашем воображении, выстроена из заезженных клише и розовых мечтаний больной фантазии. Как оно на самом деле? Я уже в который раз убеждаюсь – через одно место. А хорошо это или плохо – это уже другой вопрос. Иногда тебе кажется, что земля буквально рассыпается под твоими ногами и ты летишь в пропасть, свергнутая жестокостью этого мира в самые укромные уголки преисподней, чтобы там проводить оставшиеся годы… Но потом ты вытираешь слезы и ушибленный зад и просто шагаешь дальше.
По крайней мере, так надо в идеале. Но никто не обещает, что именно у тебя так получится.
Эти постыдные часы хочется промотать, а то и вовсе стереть из своей жизни. Это не я сейчас иду, зареванная, укрытая пиджаком Ивана Андреевича мимо всего ректората философских факультетов нескольких университетов страны. Это не я чувствую на себе их любопытные и презрительные взгляды. Это не я, надеюсь, начинаю снова плакать от стыда?
Я почти не разбирала, куда меня вел Глеб. Ведь именно Глеб, не Иван Андреевич, может так ласково обнимать рукой за плечи. Сколько этажей проехал лифт? Разве это важно сейчас? Что вообще сейчас важно? Глаза болят…
С чувством какой-то неизмеримой жалости к самой себе я вдруг ловлю себя на мысли, что больше всего на свете сейчас хотела бы поговорить с мамой. И услышать от нее такое заботливое и искреннее «ты моя маленькая взрослая девочка»…
– Сонь…
Шепот доносится до меня и вырывает из жалости к самой себе. Зареванная, как никто, я взглянула на Глеба. И увидела перед собой обеспокоенное лицо Ивана Андреевича. Захотелось закрыть глаза и, каким-нибудь волшебным способом исчезнуть отсюда к чертовой матери.
– Сонь, – снова повторил мой спутник, видимо, чтобы собраться с мыслями. В этот момент двери лифта раскрылись и я, опустив глаза и скинув с плеч его руки, вышла вперед, уверенно шагая к номеру.
Войдя в номер, он еще раз предпринял попытку поговорить со мной, но я даже не знала, как ему ответить. Я даже не знала, как к нему обращаться, черт возьми! В моей голове просто не укладывалось, зачем взрослому человеку нужно было все это вранье? Ведь он сам же в нем оказался вымазан, словно в чернющем дегте. Ему самому это все зачем?
Не ответив ему ничего в третий раз, я просто легла на кровать, подтянув к себе ноги и, свернувшись калачиком, равнодушно смотрела на летящие капли дождя за окном.
– Если хочешь, то можешь не отвечать мне, – наконец пробормотал он. – В целом, ты в праве вообще со мной теперь не разговаривать.
Неплохая мысль. Думаю, что умненькой Соне она пришлась бы очень даже по душе. Не разговаривать, не видеть, стереть из жизни и полностью забыть.
– Но я очень прошу тебя просто выслушать меня, – продолжил тем временем Иван Андреевич. – Я хотел рассказать, правда. Но потом подумал, что это тебя просто раздавит…
О, да. Бесспорно! Поэтому ты, видимо, решил сначала провести ночь со мной, а уже потом рассказать. Чтоб уж наверняка…
– И я понял, что не смогу ничего рассказать тебе правду. И решил, что твой разбитый телефон – это все на руку. Я просто исчезну. Глеб исчезнет. Ты же все равно номер не запомнила скорее всего и не стала бы пытаться искать, а даже если бы стала, то тебе бы никто не ответил.
От этих слов на глаза снова навернулись слезы. Если бы он так поступил было бы до ужаса больно. Хотя, с другой стороны, он-то думал, что я попереживаю немного и успокоюсь. А что? Может быть так и было бы. Но теперь мы этого уже не узнаем в любом случае.
– И потом, когда ты назвала меня… – в сердце защемило при воспоминании, как я обозвала его пеплом. – Знаешь, – тем временем продолжал он. – Я сам не мог понять, почему меня это так задело. У меня всю жизнь было все, о чем только не пожелаешь. Но при этом обратной стороной медали был полный контроль со стороны родни. За меня заранее все решали, начиная с цвета рубашки, которую я надену в школу, заканчивая выбором профессии. И когда тебя так загоняют в рамки, то ты даже сам того не осознавая будешь искать выход всем тем эмоциям и негодованию, которые ты в себе душишь… Мне все время казалось, что я буквально горю в своем невысказанном протесте. Но вот в один прекрасный день папин коллега, когда мне было двенадцать, научил меня одной карточной игре. Больше всего на свете меня увлекала математика. Всегда. И ты не представляешь, как я увлекся игрой, в которой выигрыш зависит от того, насколько ты умело сможешь высчитать и продумать свой ход и ход своих противников.
Он внезапно замолчал. Взглянул на меня и, видимо, не увидев всепрощения в моих глазах, опустил свой взгляд в пол. Он молчал долго, наверное, несколько минут. Мы так и сидели каждый погруженный в свои мысли. Возможно он не мог найти нужные слова, чтобы объяснить мне, почему он так поступил. Возможно я напрочь отказывалась понимать это в принципе. А возможно, он решил не сотрясать понапрасну передо мной воздух своими объяснениями, а я посчитала бессмысленным все это слушать. Наши мысли были сейчас где-то настолько далеко…
Мои блуждали вокруг перевода в другой вуз и осуществлением этого перевода как можно скорее, а его… Одному богу известно, где блуждали его мысли.
– Не молчи только, пожалуйста… – вдруг тихо, почти шепотом проговорил он.
Мне хотелось ответить. Честно. Хоть что-нибудь. Хотя бы потому, что я представляю каково тебе, когда ты просто просишь человека не молчать. Потому что это молчание уже становилось невыносимым для нас обоих. Но все слова, что можно было сказать, застревали в горле сдавленными слезами. Жалость к себе самой затмевала все на свете, и я поняла, что все мысли сводились к одной простой истине – мне невероятно больно.
Но…
И это можно пережить.
Поэтому я снисходительно решила прислушаться к его просьбе.
– Я спать хочу, – выдохнула я. – Не шумите, пожалуйста… – я замолчала, подумав, что эта просьба звучит невероятно глупо. Потому что хотелось попросить в первую очередь не шуметь в моей голове. Не шуметь так полюбившейся мне перепиской, гитарным переливом аккордов в тихий и грустный вечер, не шуметь теплыми прикосновениями совершенно другого, но все равно полюбившегося мне человека… Не шуметь своим тяжелым дыханием на моей коже…
Я зажмурилась.
Не шумите в моей голове, пожалуйста…
– А лучше – исчезните.
***
Я старалась взглянуть на происходящие вещи философски и попытаться быть благодарной: за то, что судьба преподносит мне такие жесткие, но важные жизненные уроки – никому никогда не доверяй. Ну и за то, что мой дорогой спутник, Козел Андреевич, всемогущий сыночек ректора, проклятый обольститель, центр вселенной всех любовных сплетен в университете, а по совместительству и милый, любимый человек – Глеб, которому я достала всю душу напоказ…
В общем, он действительно исчез.
Исчез, не оставив после себя ничего, кроме горькой обиды и билета на поезд домой. В номере было пусто, соседняя кровать заправлена так тщательно, будто никогда и никем не разбиралась. Будто я все время и была одна. Здесь, в поезде, в универе… Всю жизнь одна.
Я вдруг подумала о том, как бы хотела, чтобы мама обняла меня и пожалела, и на глаза снова начали наворачиваться слезы. Чтобы пожалел хоть кто-нибудь… Приеду обратно и, наверное, сразу поеду к маме…
Но долго ждать не пришлось. Мамочка встретила меня прямо на вокзале, когда я приехала в свой город. Сочувственно заглянула в мои грустные глаза и, за что я ей безумно благодарна и чему очень удивлена, не стала задавать ни одного вопроса. А просто сказала, что она была у меня дома и приготовила мне очень вкусный ужин.
Тут, к счастью, мои нервы не выдержали и, треснув, громким плачем разошлись по швам. Я обнимала маму, уткнувшись носом ей в плечо, а она стояла и гладила меня по голове, тихо приговаривая:
– Моя взрослая, маленькая девочка… Доченька…
И, удивительно, но от этих слов и слез становилось легче. Но самое удивительное ожидало меня дома…
***
– Сонечка, ты только сильно не пугайся и не сердись на меня, я тебе все объясню, – взволнованно начала мама, открывая дверь моей квартиры запасным комплектом ключей. Меня бросило в жар, я почему-то представила, что Козел Андреевич каким-то макаром связался с моей мамой и, честное слово, сейчас я меньше всего хотела бы увидеть его лицо, но…
– Приехали! – раздался практически родной голос в коридоре, когда мама открыла дверь. – Ма-а-аш! Где ты, женщина?!
Включенный в коридоре свет озарил кучерявую шевелюру Андрея, сделав его похожим на одуванчик. Он улыбался лучезарной улыбкой, от которой самой захотелось улыбнуться, несмотря ни на что. Крепко обняв сначала мою маму, вызвав ее негодование и смех, он потом обнял меня. Так сильно и искренне, что хотелось и смеяться, и плакать… А когда отпустил, все еще улыбаясь, за его спиной я заметила смущенную Машу, стыдливо опустившую глаза.
– Сонь, ты прости…
– Обнимешь меня? – вдруг как-то по-детски спросила я, перебив подругу. Машка, обрадовавшись, что не надо будет объясняться, в миг просияла и крепко обняла меня, поцеловав в щеку. Но затем все же добавила:
– Я с куратором говорила… Она мне рассказала, о чем вы говорили. Мне так стыдно, ты так переживала…
– Я так рада вас видеть – прошептала я ей в ухо.
– Сонька…
Третьи объятия, короткие, но самые крепкие принадлежали Максу, который всегда смущался прикосновений и каких-либо тактильных контактов, но зато был щедр на самые разнообразные комплементы всем представительницам слабого пола.
– Нифига ты исхудала! Крепыш блин! Правильно мамаша тебе пожрать приготовила, погнали на кухню! – пробасил Максим, отчего я снова усмехнулась, немного нервно правда. Мама негодующе повторила слово «мамаша», но затем тоже улыбнулась по-матерински снисходительно.
И в тот вечер я рассказала обо всем, что было на конференции. Почти обо всем, умолчав только о своем разочаровании, о ночи, проведенной с Иваном Андреевичем, выставив все так, будто опозорилась я на конференции от волнения. И теперь, из-за моего побега, я собираюсь переводиться. Друзья мою новость восприняли негодующе, пытались отговорить, скидывая на то, что это вообще не от нашей кафедры мероприятие, но, видя мою уверенность, и, кажется, понимая, что за этим стоит что-то другое, смирились с моим решением. А мама же, надулась и сказала, что это все – мои детские капризы и попытка убежать от ответственности. Но, так же она сказала, что поддержит любое мое решение, если оно в меру адекватное…
А мое решение было, как минимум, непоколебимым и, пожалуй, вполне себе адекватным.
***
Утро, когда я решила идти в деканат и обговаривать условия перевода оказалось на удивление солнечным. В такое утро надо улыбаться всему миру, грезить об отпуске и каникулах, об удачно закрытой сессии, путешествиях… Возможно, о любви…
Но мне больше всего хотелось разобраться побыстрей во всем. Скинуть это все с себя. Вздохнуть свободно и никогда больше не вспоминать о нем.
Не думать о нем.
Я тихо и спокойно говорила куратором о переводе.
Не вспоминать о нем вообще.
Куратор расстроилась, тоже попыталась отговорить, но я опять была непреклонна.
Ты спрашивал, могу ли я тебя простить?..
Меня попросили подождать около кабинета декана. Я присела на стул, слушая за стеной голос руководителя факультета. Он очень тихо и сдержанно с кем-то разговаривал.
Да, Глеб, я могу тебя простить. И я прощаю тебя…
Из-за двери послышалось негромкое «войдите». Я, глубоко вздохнув, положила холодную ладонь на ручку двери и, нажав, толкнула ее…
Зайдя в кабинет, я замерла, чувствуя, как нарастает пульс.
И злость…
– Васильева, что вы хотели?
– Поговорить о переводе, – стальным голосом отчеканила я, стараясь не смотреть на Ивана Андреевича, сидящего за длинным столом напротив декана, и глядящего прямо на меня. – Добрый день, – поспешно добавила я, поняв, что не поздоровалась с деканом.
– Добрый, Васильева, – ответил он голосом, дав понять, что новость ему доброй не кажется совсем. – Это из-за казуса на конференции вы решили перевестись? Я правильно понимаю?
Я не удержалась и быстро взглянула на Глеба. Он сидел с совершенно непроницаемым лицом. Будто разыгрывает очередную партию. Что же ты задумал?
– Да, из-за конференции, – чуть менее уверенно ответила я. – И… – я осеклась, но все же добавила. – И не только.
– Сонечка… Иван Андреевич рассказал мне о конференции, – я прищурилась, теперь уже откровенно смотря в непроницаемое лицо преподавателя. – И, видите ли, я не считаю, что вы в чем-то виноваты. Ну, подумаешь, с кем не бывает, волнение, в конце концов, это ваше первое мероприятие такого масштаба. И, я надеюсь, не последнее, на котором вы будете представлять наш университет, только, я надеюсь, уже от нашей кафедры, ведь вы талантливая студентка… – Декан буквально споткнулся своим монологом, встретившись со мной взглядом. Тяжело вздохнул и развел руками. – Сонь, ну ты же не самурай какой-то, чтобы после первой неудачи, вот так раз и харакири – в другой институт, ну ей богу…
Очень убедительно.
– Давайте поступим так, Васильева: вы сейчас пойдете на лекции и еще раз подумаете о своем переводе. И я подумаю. Вам надо успокоиться, если хотите, можете даже взять пару выходных, я могу вас отпустить, вы наверняка устали после конференции, в этом нет ничего удивительного. Ну? Как, договорились, Васильева?
– Я хочу перевестись, – упрямо повторила я. А мое воображение нарисовало себе меня саму, разодетую на манер японских самураев, сидящую на коленях и делающую себе харакири… Может я и правда тороплю события и рублю с плеча? Я невольно в очередной раз взглянула на Ивана Андреевича. А может и нет.
– Я вас услышал, Васильева, – устало вздохнул декан. – А теперь – услышьте меня. Ступайте на лекцию. Мы решим вопрос о вашем переводе.
Такой ответ меня вполне удовлетворил. Так что поблагодарив декана, я поспешила удалиться из его кабинета. Как можно скорее, чуть ли не бегом… Шаг за шагом, в аудиторию… Села на самый последний ряд, забравшись как можно выше и дальше от профессорского стола, и обхватив голову руками, запустила пальцы в волосы.
Ну почему, черт подери, так больно и тоскливо? Ну?
– Васильева, тебя Иван Андреевич зовет, – внезапно снизу раздался голос нашего старосты.
Я подняла голову, увидев около профессорского стола Глеба. Он стоял, склонив голову набок, уголок его губ чуть скривился. То ли в плохо скрываемой улыбке, то ли от волнения… Ну что вам от меня надо? Неужели так сложно просто оставить меня в покое? Почему надо мотать мне нервы… Что за игры вы опять затеяли?
Может быть, в нее можно играть вдвоем?
– Я вас внимательно слушаю, – твердо сказала я, решив, что даже с места не сдвинусь. Брови Ивана Андреевича удивленно взметнулись вверх. Я вас не боюсь, я же перевожусь, забыли?
– Васильева, будьте любезны, спуститесь, у меня для вас есть новости, – так же твердо ответил Иван Андреевич. Я с сожалением подумала, что больше всего на свете хочу, чтобы он обнял меня. И сказал, что он полный козел… Но, к своему же удивлению, я криво ухмыльнулась, скрестила руки на груди и нагло ответила:
– Иван Андреевич, я повторю. Я вас внимательно слушаю.
Он ответил мне такой же кривой улыбкой, полностью отзеркалив мою позу, только стоя.
– Вы правда хотите, Васильева, чтобы я озвучил все вот так, при всем вашем курсе?
К слову, все, абсолютно все, без исключения, уже давно отвлеклись от своих забот и вникали в наш хамоватый диалог.
– Хочу, Иван Андреевич, – умом я понимала, что рискую и, возможно, где-то в глубине души умная Соня отчаянно протестовала, но я ее давно не слушала. Да пошла ты к черту, умная Соня!
– Да не вопрос! – интонация его стала еще наглее. – Васильева, замуж за меня пойдешь?
По аудитории пронеслись удивленные возгласы и невнятные сдавленные звуки. Все буквально замерли, приковав взгляд ко мне. Даже преподаватель, вошедший в аудиторию. А я озвучила первую мысль, пришедшую мне в голову.
– Ты прикалываешься? – я понимала, что он сейчас скажет, что естесственно, вот уж губу раскатала… Но…
– Отнюдь, Васильева. Я абсолютно серьезен. Замуж пойдешь за меня, нет?
– Это не смешно. – Захотелось тут же всю эту игру прекратить. Зря я это затеяла. Можно же было просто спуститься, просто…
– А я и не смеюсь, – уже серьезно ответил он. – Я тебе не дам перевестись. Я если дам тебе уйти, то буду конченным идиотом.
Да ты и так как идиот…
Тишина давила многотонным грузом. Сдавливала виски. Это все, наверное, какая-то шутка. Замуж?! Что за бред?
– Посмеялись и хватит, Глеб.
– Я не смеюсь, Сонь. Мне уже очень давно не смешно. Люблю я тебя, разве не ясно?! Я знаю, что вранье мое никогда не простишь. Я бы и сам не простил такое. Ответь хотя бы, ты любишь меня?
Чувствуя, как в груди все буквально выворачивается наизнанку, я вспоминала такие дорогие сердцу слова, буквально выжженные у меня подо кожей – «я тебя не брошу».
И я выдохнула только одно единственное слово…
– Люблю.
